Шёл разбор сочинений. Марьванна оценивала работы вслух и класс притихшим сидел. Оценки были разными, кто ёжился от них, у кого рот до ушей… Очередь дошла до моего друга Вовки. Он был отличником, и пятёрка ему полагалась по статусу. Напрягся, когда самого подняли с места… Училка задумчиво смотрела на меня, молчала, вздыхала губы трубочкой... Я уж подумывать стал, как провалиться с этого места, но Марьванна спохватилась: – Тебе тоже пятёрка… с плюсом. Молодец!
Пять с гаком! Все шумнули: – Ничо себе?! – Даже Вовка на меня зыркнул как-то не так.
Ну да-да-да! Получается. Но это само собой происходит, я тут не причём совершенно!
Темы сочинений давались конкретные, но была и свободная, в которой полагалось утверждать связь времён, поколений. Эдакая падчерица для импровизаций. Вот тут я был рыбой в воде!
Доставал из носа кучерявые мысли, размазывал в тетради и не жалел восклицательных знаков. Венчать авантюру должен эпиграф, и опять я с пальцем в носу. Источник брал авторитетный – Маркс, Ленин, Конфуций, но чаще прошлогодняя газета Правда. Судей не было, и мои фантазии оставались априори. Почему учителя мне благоволили? Этот вопрос не возникал тогда, а сейчас отвечать уже некому.
Время шло, кончил школу, Мечта летать рухнула, не сочли медики, а лишь бы учиться не интересно. Стал работать. Ходил в походы, горланил у костра песни. Но всё это баловство, без изюминки. Юноше полагалась идея, своя история жизни, и без фанфар я рванул в тургайскую степь. Это было судьбоносным решением, после чего романтика вожжой запала под хвост. Из степей махнул я в тайгу, потом в Заполярье, а уж с Чукоткой породнился навек.
Певек! Самый северный город России. Это моряки, лётчики, геологи, оленеводы, тундра, сопки и море. Характерно, к маленьким трудностям и к большим люди относятся там без истерики. Зачем усложнять жизнь?! Душа шепнёт, как оно лучше. В основе был сосуд с узким горлом, банка тушёнки, кружка, ложка. Но бывало, что и без ложки, когда без тушёнки, даже без кружки. Но идею чтили и все становились романтичней чем только были. Именно с романтикой решались проблемы.
А уж начало морской навигации – праздник. Караваны встречают, ракеты пуляют, моряков зазывают в гости... Конечно, генеральный груз – это главное, от него зависит жизнь на Чукотке. Но первыми швартуются продукты, с ними алкоголь. Ассортимент привозят барский, не хуже столичного.
И вдруг по цене портвейна предстал Наполеон. Полки ломятся в магазинах! Для коньяка это было кощунством. Однако самозванца опробовали все. На язык, на зуб, на глоток, досыта!.. Нет, не хотел наш брат с Наполеоном летать. И как предок на Бородино я решил пободаться за честь нашего потребителя. Наморщил лоб, написал памфлет, и отправил в газету. Это было искренне, без желаний понравиться, да и подпись была простецкая. – Засим.
Газета Полярная звезда единственная и все новости черпали оттуда. Памфлет тоже прочли, оценили. Мужики ржали, женщины улыбались, а Засим смаковал вкус гражданского дебюта.
Да, в перестройку мы вляпались по самое некуда. Да, сегодня плохо, но завтра будет хорошо, а послезавтра очень хорошо или… очень плохо. Только смех поможет нам выстоять, не сломаться. Всё переживём!.. Пережили и Бонапарта. С Чукотки в Лонгвуд он исчез уже окончательно.
Редактор отметил мои потуги и выдал карт-бланш. Теперь Засим лез во все дырки и своё особое мнение излагал в Полярной звезде. Рубрика тоже своя – «Смеха ради», или «Не смеха ради», в зависимости от жанра. Газету чаще покупали в субботу, там была телевизионная программа. Там же и его рубрика, которую чаянно или нечаянно читали все. Так благодаря телевидению Засим стал популярным и осатанел.
Писал с лёгкостью пройдохи. На него рассчитывали, и он как штык всегда был готов. Гонорар полагался небольшой, но оттопыриться можно. Покупал канистру пива, друзья шли с кетовой тёшей, и все погружались в окололитературное действо. Так и жил, пиво пил, ни о чём не печалясь.
Стал узнаваем, но тщеславие не было коньком, не было у Засима амбиций, только любопытство. Вглядывался в тексты. За каждым событием были конкретные люди. Писал не в глаз, а в бровь, иносказательно. Но люди узнавали себя и признавались в этом с улыбкой. Значит знал, что писать, как, для чего!
Конечно, видел следы детской оплошности. Их можно вырезать, подлатать... Или не смешить потомков? Порвать, сжечь, забыть – не велика шишка. Да нет, человек должен оставлять о себе память.
Посадить, построить, воспитать – это априори. А поведать о прожитом – это память нашему времени. Поведать с уважением, с незлым юмором, без желаний соорудить себе памятник.
И Засим принялся за дело. Оголтелую критику воспринимал спокойно. У него своя голова на плечах, и своя варится каша. Самобытность тоже присутствовала. Для этого был и порох в пороховнице, и ягоды в ягодицах. Всё своё, без нитратов. Но покоя всё равно не было, ночью просыпался и не для того чтобы. Оттопыривал губу, вытаскивал планшет и с головой погружался в работу. Процеживал мысли, отлаживал логику, искал акценты, нужные слова, делал им рокировку. И всё это с оглядкой на музыку, без которой текст был как не солёные щи. И это означало, что Засим живой. А быть живым – это принципиально!