В яхт-клубе Федор Башлыков снарядил яхту, присел рядом, обнял за плечи.
- Покажу море,- сказал он.
О борт стукнула бортом лодка. Прибыла Алена.
- Порядок,- Федор пересел к рулю. – Подними якорь,- попросил он после очередной команды и, когда Алена выполнила и эту, коротко бросил: - На шкоты.
Такими деловыми сделались они! С водой не шутят. Если бы существовала морская семья, всё на белом свете было бы иным. Вокруг вертелось столько лодок и яхт и, не зацепив ни одну, надо было пройти между ними не зацепленными. Сердце замерло. Вышли к теплоходам на рейде. Алене передал Федор руль, сам перебрался на шкоты, поближе ко мне.
- Смотри, сибирячка,- улыбался он,- такого нигде не увидишь. Красота!
Смотреть было на что, верно. Красота и в Таганроге красота. Я смотрела на море с новой точки, словно в перископ. На высоченном обрыве город казался крошечным, зелень напоминала лес, отливая красной медью среди которого возвышался маяк. Белели в просветах стены домов или крыш. Солнце склонялось к степи, яркие лучи, густые и золотистые, затеняли обрыв кудрявой дымкой. Где-то там, на улицах, во дворах занимались чем-то Дарья Игнатьевна и Павел Сергеевич, Саша и Васька Кривонос, бабушка Тоня и Лев Николаевич Услинский, его сын Платон и Толька Коростелев. Да все триста тысяч жителей, не считая гостей и проезжих. Кто-то, может быть, смотрел и любовался нашей яхтой.
- Уголок несуществующего рая,- нацелил Федор в сторону побережья указательный палец.
Морской порт скрывался в тени под обрывом. Портальные краны едва просматривались белыми прожилками на мраморе. Волноломы с маяками на концах, похожими на поднятый вверх палец Федора, прикрывали причалы. Столько воды и так близко не видела я – теплой, движущейся, безопасной. Во мне зазвучала песня молодости, не поэтому ли моряки так любят море?! Гладила я волны руками, вспоминала слова Саши: «Нипочем и никогда не боялась я моря!»- улыбалась: разве можно его бояться, если оно такое приятное. Поверхность воды перекрашивалась из голубого цвета в оранжевый с малиновыми тонами. Над водой в два ряда тянулись буи, с одной стороны – красные, с другой – черные. Между ними продвигалась землечерпалка и скрежетала так, словно её кусали акулы. Акул в Азовском море не было, да если бы и появились, браконьеры выловили бы их. Не было худа без добра в старину, не было его и теперь.
- На косу?- уточнила Алена.
- Ну! Жаль, ужин не захватили,- вздохнул Федор.
- Захватили.- Алена показала на сумку, о продуктах она не забыла. Выход в море был оговорен ими.
- Круче к ветру! Я проголодался.
Большой парус круто выгнулся, лодка накренилась, рванула вперед, гулко хлопая по волнам. Накренилась – не опрокинулась бы, и Федор на поднятый борт, упал спиной вниз,- что он задумал???- но того, что испугало меня, не произошло, яхта выровнялась, Федор распрямился, удерживал его на борту прицепленный к поясу трос. Город развернулся, маяк отодвинулся вправо, позади остался пляж, на котором я сидела и любовалась парусами на воде. К закату были мы на Золотой Косе, длинной песчаной отмели. Вода тихо омывала белый её плавник. Федор собрал высушенный за день валежник, разложил костер. Алена сообразила ужин, открыла бутылку «Вермута». «Вермутский треугольник?» Богудония вся из треугольников? Или все треугольники в Богудонии? Нет, конечно, Бермуты не в Таганроге. Тепло и тишина окружали нас, ублажали, баловали. Не верилось в подобный уют на земле! Сыто пофыркивал костёр. Вторя ему, шелестел прибой.
- Эх, Саши нет,- пожалела я и… ушам своим не поверила.
- Лен, ты оказалась права, услышал от серьезных людей: горбунья – колдунья,- с улыбкой жене поведал Федор о её сводной сестре. Если сестре? Если, конечно, сводной?
Лучше бы я оглохла.. Не я ли брякнула ему совсем недавно: горбунья-колдунья? У меня перегорела, у него не перегорит. Между ними подобные новости никакие не новости, чесать языки не запретишь никому. Он делал вид, будто не я была тем авторитетом, от которого он услышал брехню про Сашу. О нем я помнила все, если о чем и не догадывалась, то это зачем он сунул пацану рубль и что шепнул ему на ухо.
- Вам бы все справки с печатями,- добивала меня Алена.- Я испытала всё на своей шкуре. Запомнила и её слюнявый рот. Пьявка. Ну да кто не верит, тот поплатится. Её на метле видели, не к ночи будь упомянуто. Кривонос видел, выпорхнула в двадцать четыре с нолями. Но… не будем. Всё. Да.- Смиренно закончила она.
Выпущенная мной шальная шутка вернулась злобной клеветой.
- Учитель, за что тебя лапшой зовут?- с добринкой спросила я, раскаленная до кипения.
- Или у тебя кликухи нет?- проглотил он мою насмешку, словно стопку осушил.- Шурку чертовкой погоняют, Коростелева – Аристотелем, Услинского – философом. В городе триста тысяч кликух.
- Тебя поцарапали за Платона?- успокаивала меня Алена. – Где он? Что-то его не видать.
Ответила я не ей:
- Познакомились и полюбила я Сашу. Чистая душа, чистая слеза, не от мира сего она, непонятное произведение жизни, вроде и неуместное, но, всего скорее, необходимое. Ей не надо искать культуру, культуру она нашла. Она живет в культуре, ошибается лохматый цыган. Она честный человек, получше нас.
- Ангел,- скромно согласилась Алена..- Мы и не переубеждаем никого, просто говорим: возле неё не ты первая вертишься с познаниями, да и не последняя, подозреваю. Давайте выпьем, чтобы дома не журились наши матери с отцами.
Выпили.
- Башлычок. – обняла мужа Алена. – как я люблю тебя!
Я поперхнулась. Платона любит, Аристотеля любит и лапшу любит. Да пусть любит. При посторонних о такой любви и о такой нелюбви помалкивают. С хрупким и беззащитным поосторожней надо быть бы. Меня они не замечали, обнимались и целовались. Вино совесть отключило?
- Мне повезло,- хвастал Фёдор,- я счастливый человек.
- Когда люди хвастают, черти подслушивают,- предостерегла я учителя.
- Ты суеверная?
- Пойдем от неё…
Они поднялись, сбросили у костра обувь и поплелись по косе в обнимку. Я оставалась неподвижной. Неужели позавидовала? Контакта между нами не возникло, хотя прогулка на море была затеяна в том числе и для меня. К кому я питала какую-нибудь признательность и доверие? К Ольге и Андрею? К Славке и Саше? Саше ли отказывала в доверие? Ей бы я и совесть свою сторожить оставила. Побрела и я по скосу в другую сторону. Смеркло быстро. Становилось страшно. Ещё страшней было возвращаться к "счастливым и любящим". Счастливой себя может назвать и собака. И крокодил.
- Кла-а-ава… Кла-а-ава…- звали они меня. Костер не дал бы мне заблудиться, целующихся их освещал огонь.
К темноте я привыкла, ничего страшного. Есть ли что приятней одиночества в степи? Не знаю. За горизонтом заревом обозначал себя город. На воде через равные промежутки времени загорался и потухал свет. Красный свет горел все время, без перерыва.
(Продолжение. Глава 10.
http://proza.ru/2023/03/09/157)