Полвека назад Советский Союз воспринимался, снаружи и изнутри, как несокрушимая, победоносная держава, которая простоит века. Престарелые обитатели Кремлятника, уверенные в себе и своём долголетии, упивались властью, роскошью и собственным величием. Народ, отутюженный войной, сталинскими репрессиями и пропагандой, вёл себя тихо, довольствовался тем что есть, и проблем для власти не создавал. К тому же всесильный КГБ, готовый втоптать в землю любого, кто “сам на это напросился”, всегда был на страже. Все помнили что при Сталине было хуже. Никто не голодал, хлеба и водки хватало всем. На праздники можно было купить мясо с костями, или просто кости, из которых варился вкуснейший суп с капустой и клёцками. Эпоха бараков и коммунальных квартир медленно уходила. В городах многие жили в маленьких, но “индивидуальных с удобствами” квартирках в домах из скреплённых железобетонных плит. Их идеалом были убогий холодильник, примитивная стиральная машина и телевизор с крохотным экраном. Конечно, элита, аппаратчики, чиновники КГБ, и т.п., имели совсем другую жизнь, которая не афишировалась, и с которой обыватели были знакомы только по слухам. Несколько лучше жили обладатели учёного звания доктор наук и дожности университетского профессора. Быт этих счастливчиков стоял на ступеньку выше среднего уровня жизни, хотя и ниже элиты. Некоторые профессора ездили по пустым улицам городов на собственных автомобилях, конечно не сравнимых с чёрными Волгами элиты, но всё же сопровождаемых завистливыми взглядями пешеходов. Хорошо жили жулики всех мастей, запустившие руку в дырявый карман власти, но по-видимому, постоянный страх разоблачения отравлял им радость существования.
Эта история началась в старом, провинциальном городе России, достаточно большом и культурном, чтобы в его жизни не доминировало пьяное быдло из окружающих деревень. В городе был университет, основанный ещё в царское время и сохранивший свои традиции и даже две семьи профессоров-евреев, уцелевших несмотря на годы гонений на интеллигенцию и антисемитизм властей. Один из профессоров заведовал кафедрой научного коммунизма, был прекрасным лектором и мастером произносить горячие патриотические речи. В своих многочисленных статьях он пережёвывал достижения большевиков, победоносные события войны и обосновывал неизбежный приход коммунизма. Правда, в узком кругу семьи и старых друзей, он говорил что заведует кафедрой научного меТЕОРизма, выражая свою истинную сущность. У него рос сын, красивый, талантливый мальчик, Давид, которому в те годы было 17 лет. Во второй семье было целых два профессора. Один заведовал кафедрой металлургии и был довольно уважаемым учёным в области стали и сплавов, его работы были известны на предприятиях авиастроения. Его жена заведовала кафедрой русского языка и литературы, была влюблена в свой предмет и успешно прививала эту любовь своим студентам. В этой семье было две дочери, 17-летняя Сонька, любимица отца, и семилетняя Олечка.
Нужно ли говорить, что профессорские дети получали всё достижимое в те годы в интеллигентной семье: уроки музыки, гимнастики, английского и французского языков, книги из закрытого университетского фонда, но главное, общение со своими любящими, высокообразованными и глубоко интеллигентными родителями. Они живо интересовались современным искусством, с упоением смотрели немногочисленные кинофильмы, допущенные к показу в СССР. Они читали разрешенных западных авторов, пытаясь между строк найти и понять то, чем жители Запада отличаются от их сограждан. Это было время, когда интеллектуальная часть молодёжи начала интересоваться тем что происходит в мире окружающим СССР, и мечтать о том чтобы увидеть этот мир. Сонька и Давид стали лучшими друзьями, а потом эта дружба перешла в нежную и невинную любовь.
А потом началась еврейская эмиграция в Израиль, которая потрясла все основы на которой держался СССР. Скрываемый антисемитизм России выплеснулся наружу. Желающих эмигрировать “прорабатывали” на собраниях, оскорбляли, угрожали и нередко грабили и избивали их же соседи и сослуживцы. Начав процесс эмиграции, советский еврей уже не мог не довести его до конца, но самое страшное было в том, что те кто не получал разрешения на выезд, терял работу, жильё и средства существования в назидание тем, кто размышлял об эмиграции.
Одним из первых в городе заявление на выезд в Израиль подал завкафедрой научного метеоризма. После нескольких месяцев травли, он и его семья получили разрешение на выезд, в основном потому что профессорская квартира приглянулась одному из местных чиновников, да и подозревать что профессор обладает какими-то важными для страны знаниями было глупо. Через некоторое время по непонятным каналам родители Соньки получили письмо, в котором говорилось что семья благополучно добралась в Тель-Авив, что климат там отвратительный, квартира плохая, соседи шумные, получить работу по специальности нельзя (научный материализм спросом не пользуется), а сын ушёл из семьи и они уже больше месяца не слышали от него. На совете Сонькиной семьи было решено, что эмиграция в Израиль это авантюра, а этот период надо тихо пережить, как когда-то пережили дело космополитов. “Тихо пережить” не удалось – руководство университета предложило Сонькиным родителям выступить на открытом партсобрании с осуждением Израиля и лиц поддавшихся на его враждебную пропаганду. Почти искренне, Сонькин отец так и сделал. Его семью внесли в группу видных советских евреев во главе с генералом Драгунским, сформированную КГБ, которым “можно доверять” и даже демонстрировать западным визитёрам как представителей счастливого советского еврейства.
А Сонька очень страдала. То что было и чего не было между ней и Давидом полностью овладело её мыслями. Она перестала готовиться к выпускным экзаменам в школе, отказывалась от еды, не выходила из дома, а ночью родители просыпались от её всхлипываний. Изредка отцу удавалось её успокоить, но с исчезновением Давида в Израиле она впала в безутешную тоску. Отец же стоял твёрдо: сам никуда не поеду и тебя не отпущу.
В то время среди новостей периодически появлялись истории о браках с иностранцами. Такие браки открыто не запрещались советскими законами, но власти ставили немыслимые преграды на их пути. Тем не менее, когда такая история предавалась международной огласке, власти выносили “гуманное” разрешение на брак и выезд пары за границу, обычно в страну мужа. Так в голове Соньки родилась роковая идея.
Семью “стастливых и обеспеченных” Сонькиных родителей время от времени посещали иностранцы, журналисты, общественники, представители политических и религиозных групп, но однажды в университет пришло письмо “свыше”, сообщающее, что к ним едет коллега Сонькиного отца, известный английский учёный, имеющий “прогрессивные” взгляды, и пробудет в гостях три дня. Был отдано распоряжение принять его должным образом. В квартире провели быстрый ремонт, из закрытого распределителя доставили невиданные вина и продукты. Сонькин отец в спешном порядке перечитал публикации высокого гостя. Сонькина мать получила инструкции по сервировке стола и подаче блюд и тематике разговоров. Сонька же на удивление родителей преобразилась: вернулся аппетит, начала подготовку к экзаменам, возобновила уроки английского языка.
Доктор Адамс не заставил себя долго ждать. Это был долговязый небрежно одетый 45-летний мужчина, но его нарочито простая одежда, манера говорить, лицо и глаза выражали породистость, уверенность в себе и какой-то особый шик, невиданный в советских университетских кругах. По-русски он понимал лучше чем говорил и сначала его сопровождал московский гид. Потом оказалось что Сонька может взять функции гида на себя и гид сконцентрировал свои усилия на поисках какой-то особой копченой рыбы на местном базаре. Сонька с тоской переводила научные разговоры, но потом речь зашла об университетской жизни, лабораториях, студентах, заграничных поездках Адамса, о курсе лекций прочитанных им в Сингапуре, о работе консультанта в компании Боинг и многое такое что советскому профессору и не снилось. Соньке стало так интересно что она перестала быть просто переводчицей и задавала гостю множество вопросов. А потом опустела бутылка вина принесённая гостем, бутылка виски из закрытого распределителя, съедены великолепные отбивные приготовленные лично профессором литературы и какой-то невиданный Сонькой десерт. Похоже что гость хорошо разбирался в русской жизни, и его отдельные вопросы и комментарии носили явно каверзный характер. А Сонькина мать заметила что гость не очень счастлив и работа и путешествия заполняют какой-то пробел в его жизни.
Наступил последний день визита. Гид передал Адамса в Сонькины руки, посоветовал ей устроить гостю экскурсию по городу и отправился на базар. Вот тут-то роковая идея Соньки перешла в действие. Адамс и Сонька сидели на скамейке в глухой части городского парка. Захлёбываясь слезами, Сонька говорила о своей любви, разлуке, упорстве отца и жестокости властей. Она умоляла Адамса жениться на ней, вывезти из страны и отпустить к любимому. Адамс внимательно слушал, иногда переспрашивал, и был заметно потрясён услышанным. Вечером того же дня он просил у Сонькиных родителей руки и сердца их дочери, вызвав у них шоковую реакцию.
Сонькины родители сказали нет Адамсу и сказали что никогда не подпишут разрешение на брак дочери с иностранцем. Через несколько дней виза Адамса была аннулирована. Соньку не допустили к выпускным экзаменам, а в местной газете появилась статья “Похождения ловеласа из Туманного Альбиона” где утверждалось что Адамс был ранее судим за педофилию. В Сонькину семью пришло горе. Родители с ней не разговаривали. В школе её травили. Она объявила голодовку и не выходила из своей комнаты. Несколько раз к ней приезжала психиатрическая скорая помощь: родители опасались самоубийства.
Казалось, Сонькина любовь была обречена. Так огонёк лучины догорает, а сама лучина чернеет, скрючивается и превращается в ничто. Но судьба в лице Адамса распорядилась иначе. Он был наслышан о скрытых ужасах жизни в России, но раньше никогда не думал что это так близко, страшно и реально. Сонькина беда задела его за живое: много лет назад его первая и последняя любовь была отвергнута, оставив незаживающую душевную рану. Адамс безуспешно пытался связаться с Сонькой обращаясь в советское посольство, а потом обратился к общественности. Его многочисленные письма не оставили публику равнодушной. Поднятый им шум дошел и до советских властей, которые тогда ещё беспокоились о своей репутации. Чиновник КГБ сказал Сонькиному отцу “Успокой свою сумашедшую сучку. Слышал, как мы заткнули Щаранского по такому же делу? То же сделаем и с тобой“. Это был перебор. Советский еврей-профессор тоже имел гордость. Вернувшись домой, он немедленно подписал разрешение на брак Соньки с иностранцем и передал это разрешение в Английское посольство. А потом вся Сонькина семья, включая её младшую сестрёнку, сидели прижавшись друг к другу и плакали, понимая что их мир разрушен.
Сонькиного отца уволили с работы и он стал работать истопником в их же доме. Мать перевели с должности зав. кафедрой на должность ассистента с минимальной зарплатой. А вот Сонька получила выездную визу и билет в Лондон, оплаченный Адамсом.
Адамс встретил её в аеропорту и на машине с шофёром и повёз в своё родовое имение в трёх часах от Хитроу. Он был младшим отпрыском большой и известной английской семьи, все члены которой его любили и считали должным о нем заботиться. Они были тронуты Сонькиной историей, а на Соньку смотрели как на маленького лисёнка, которого Адамс в детстве принёс из леса и долго выхаживал. Соньку не интересовали ни многочисленные комнаты, так похожие на музей, ни поля для гольфа, ни экскурсия по Лондону, ни магазины заполненные невиданным обилием товаров. Её попытки связаться с Давидом и его родителями ни к чему не привели, но она хотела как можно скорее улететь в Израиль и увидеть своего любимого. Адамс положил ей в карман стопку банкнот, отвёз в аеропорт и посадил на самолёт вылетающий в Тель-Авив.
В аеропорту её никто не встретил, но спасибо Адамсу, деньги у неё были. Она устроилась в отель и вышла на иммиграционные власти. Адрес Давида ей дали, он жил в Иерусалиме, а телефона у него не было. Сонька взяла такси, дала водителю адрес и отправилась в путь. Таксист удивился, что такая богатая дама, разъезжающая на такси из одного города в другой, едет в такой неприглядный район, но спугнуть клиентку он не хотел. Такси остановилось у входа в жилище похожее на пещеру, окруженную грязными палатками, между которыми с непонятными криками бегали какие-то неухоженные дети. С колотящимся сердцем Сонька вышла из такси, подошла ко входу и крикнула “Давид!”. Ей ответило несколько явно недовольных голосов на непонятном языке. Она вошла внутрь, погрузившись в полумрак и неимоверную жару, и увидела нескольких бородатых мужчин, сидящих на грязном полу и гортанно читающих вслух какую-то книгу при свете свечи. Одним из них был Давид. Он смотрел на неё сначала удивлёнными, а потом сумасшедшими глазами. Он резко поднялся, что-то крикнул мужчинам, и почти не дожидаясь пока они выйдут, бросился к Соньке и начал срывать с неё одежду. А потом они лежали обнявшись, плакали как дети и перебивая друг друга говорили о том что произошло с тех пор как они расстались.
Сначала Сонька была подавлена сексуальностью Давида, но со временем она стала даже ревновать его к толстым, и по её мнению, никому не нужным книгам, на чтение которых он отрывал от неё так много их времени.
В ответ на научный метеоризм отца, Давид ушел в религию и скоро стал настоящим фанатиком в духе Маккавеев, бросавшихся с ножами на солдат древнего Рима. Он неукоснительно следовал всем законам иудаизма и требовал того же от Соньки. Постоянной работы у него не было и деньги Адамса им пошли на пользу. А когда они кончились, друзья Давида нашли для Соньки работу в ресторанчике где завсегдатаями были мелкие ремесленники, торговцы, водители автобусов, приехавшие в Израиль из стран ближнего востока. Она и ещё несколько молодых женщин, врач из Риги, учительница из Воронежа, инженер из Казани, так и не прибившиеся к израильской жизни, обнажали живот, ставили на голову поднос с явствами и покачивая бёдрами под одобрительное причмокивание мужчин обслуживали столики. Русские служанки пользовались популярностью у посетителей и часто получали откровенные предложения и мизерные чаевые. А в конце рабочего дня они делили между собой остатки еды и несли домой, где каждую из них ждали её тиран и трутень в одном лице ... как Давид.
Эта жизнь могла бы продолжаться долго, но её разрушил сам Давид. Однажды, забыв о суровых правилах Моисеева закона, Сонька смешала молочное с мясным в одной тарелке, подала Давиду обед и была нещадно избита. Она выбежала из их жилища, так похожего на пещеру и всю ночь блуждала по пустым улицам всхипывая и обдумывая всю свою жизнь. Утром она добралась до уличного телефона и позвонила Адамсу. Голос Адамса дрожал. Он по телефону заказал ей гостиницу и билет на самолет. Давида она больше никогда не видела.
Адамс встретил её с цветами в руках, а на её лице ещё были синяки. Адамс молча усадил её в машину ничего не спрашивая и шофер повёз их домой. По прибытию, он объявил Соньке, родственникам и слугам что это его жена, Миссис Адамс. Так в Сонькиной судьбе началась новая глава.
Сонька отдыхала и душой и телом. От неё никто ничего не требовал. Она просыпалась только когда ей надоедало спать. В конце дня с ней согласовывалось меню и план действий на следующий день. Адамс был ласковым, терпеливым и очень добрым. Она была дле него и женой и любимым ребёнком. Его многочисленные тётки и сёстры были очень заботливыми, старались приобщить её к местной жизни и, сидя у камина, листали с ней толстые семейные альбомы, рассказывая кто есть кто. Ко дню рождения она получила много подарков, в том числе очаровательного живого лисёнка, к которому очень привязалась. Сонька написала подробное письмо родителям и сестрёнке, вложила много фотографий и Адамс отправил письмо по дипломатическим каналам. Родители ответили что у них всё хорошо, но ответ был довольно кратким и каким-то чужим. На телефонные звонки они не отвечали.
Сонька не любила Адамса. По сравнению с Давидом, он казался ей старым и каким-то пресным. Иногда её ночи с Давидом возвращались к ней во сне, она видимо стонала и выкрикивала его имя, утром стыдилась смотреть Адамсу в лицо. Адамс всё понимал, но говорил одно и то же: тебе приснился кошмар, девочка, выкини его из головы и успокойся. Беда пришла к Соньке с той стороны откуда она совсем не ожидала: она стала понимать тонкости английского языка. И тогда для неё открылось, что за заботами и вежливостью всех окружающих её в доме Адамса скрывается сарказм и незаметная ирония. То как она говорила, то как она одевалась, то как она ела и даже то как она однажды застлала свою постель вызывали у окружающих недобрые, завуалированные тонкостями языка насмешки. Даже подаренный ей лисёнок был намёком на то что Адамс уже однажды принёс в дом лесного зверька, которого потом пришлось отпустить в лес. Адамс конечно всё это понимал, но старался не замечать и не расстраивать Соньку. Большой красивый и комфортабельный дом Адамса был наполнен вежливыми, обходительными и очень недобрыми к Соньке людьми. Она поняла что такое одиночество.
Однажды ночью в их спальню с тысячей извинений постучала служанка и сообщила что на телефоне какая-то женщина что-то кричит на непонятном языке. Она уже хотела положить трубку, но вдруг ясно услышала имя Миссис Адамс. Через секунду Сонька в дрожащих руках уже держала трубку, а на другом конце провода кричала и плакала Олечка, младшая её сестрёнка. Сонька узнала что отец подал заявление на выезд в Израиль, что ему отказали, что родители оказались без работы, что её исключили из школы и она работает в прачечной, что их собираются выселить из квартиры и что они уже продают вещи. Она умоляла Соньку что-то сделать чтобы их выпустили из страны. Через час Сонька уже ехала в Лондон в забронированный для неё отель, а Адамс уже связался со своим адвокатом. В отеле Сонька взяла телефонную книгу и стала звонить в церкви, синагоги, газеты и в русское посольство. Многие с извинением вешали трубку, но были и такие кто не остались равнодушны к её звонкам и вскоре в её комнате в отеле стояли три газетных репортёра, университетский профессор, два раввина и священник. Сонькина история появилась в газетах и она даже дала телефонное интервью Голосу Америки. Пришел и ответ из русского посольства – посольский чиновник был уполномочен заявить что хотя советское правительство всегда уважало права человека, отказ мотивирован тем что податель заявления на выезд обладает важной для государства информацией, что он здоров и жилищно-бытовые условия его семьи не отличаются от условий проживания большинства советских граждан. И тогда Сонька пошла на крайний шаг – в присутствии толпы она приковала себя наручниками к воротам советского посольства и стояла с большим плакатом “Отпустите моего отца в Израиль”, который для неё сделал Адамс. “Посол великой державы” не мог выехать из своей резиденции, какие-то люди в штатском безуспешно пытались отомкнуть замок наручников, а в собравшейся толпе раздавались гневные выкрики и щелчки фотокамер. Через два дня Соньке сообщили что её семье выдали выездные визы и они вылетают в Вену.
Сонька и Адамс встретили их в аэропорту Вены. Сонька была потрясена – перед ней стояли два очень усталых старика, а Ольга стала высокой, выше Соньки, статной девушкой. Их встреча была и радостний, и горестной, и настолько эмоциональной, что Адамс, почувствовавал себя чужим и ненужным в шумном водовороте поцелуев и слёз, и вернулся домой. Родители Соньки медленно оживали. Три женщины ходили по магазинам, покупая себе ранее немыслимые подарки, а Сонькин отец получил две вещи о которых всегда мечтал – большой махровый халат и пишущую машинку. Он взял бразды правления в свои руки и твёрдо объявил: Мы едем в Америку. Адамс автоматически оказался вне игры и о нём просто забыли.
Они нашли маленькую квартирку в бедном но тогда ещё чистом районе Бронкса где осело, временно или навсегда, много эмигрантов из СССР. Он знал что благополучие семьи лежит только на его способности найти работу. Он редко выходил на улицу и часами выстукивал на машинке и рассылал свои резюме. Стали приходить письма с вежливыми, мотивированными или немотивированными отказами. Но потом пришло приглашение на интервью из компании Каман Аэроспейс Корпорейшн из города Спрингфильд, штат Массачусетс, которая выполняла специальные заказы для компании Сикорского, изготавливающей боевые вертолёты, и искала специалиста в области авиационных сплавов. В конверт был вложен солидный чек, адрес отеля и программа интервью, включающая встречу в аэропорту, завтрак, семинар, деловую беседу, сессию вопросов и ответов, встречу с кадровиками и менеджерами, и обед в ресторане со всеми участниками интервью.
Три женщины, пожилая, молодая и очень молодая, проводили Сонькиного отца в аеропорт. Он звонил им каждый день, с восхищением рассказывая об увиденном величии Америки, о компании Каман и её специалистах, о природе штате Массачусетс. Его интервью прошло великолепно, он “пришёл, увидел, победил”, а перед самым отъездом ему вручили официальное письмо с предложением уважаемой должности, интереснейшей работы, немыслимой зарплаты, и ранее неслыханных им условий типа пенсионных накоплений, медицинского страхования и пакета акций компании. А один из менеджеров компании представил его агенту по продаже домов и посоветовал в каком районе и за какую цену они должны начать поиски.
Уже в самолёте Сонькин отец почувствовал какую-то непонятную тяжесть внутри. Таксист привёз его в Бронкс. Он поднялся по лестнице на второй этаж где была их квартирка, нажал на кнопку звонка, услышал радостные крики дочерей и ... умер. Его труп ещё не остыл, а Сонькина мать, обычно сдержанная и обходительная профессор литературы, уже выкрикивала худшее что есть в русском языке, проклиная Соньку, виня её в том что она убила отца и разрушила их семью. С каменным лицом Сонька развернулась и вышла из дома. Вечером следующего дня она была уже в Израиле.
Ни Адамс ни Давид её не интересовали. Она нашла работу в обувной лавке на окраине Хайфы, полностью замкнулась в себе, и всё свободное время сидела над учебниками, готовясь к экзаменам в университет, которые на удивление успешно выдержала. Она по-прежнему отдвала всё своё время учёбе, но окунувшись в студенческую среду, стала постепенно оттаивать, отвечать на улыбки сокурсников, и однажды даже приняла участие в скромной вечеринке. Как большинство молодых израильтянок, её призвали на службу в армию. Там она встретила Цви, который заканчивал свою докторскую диссертацию в её университете. Она поняла что наконец-то нашла своего мужчину и с восторгом отдавалась тому чего требовала её израненная душа и молодое здоровое тело. Преодолев формальности, они стали мужем и женой и по решению Цви похали в Америку искать работу и сняли дешевую квартиру в Бронксе.
Визит к матери произвёл на неё удручающее впечатление – перед ней предстала беззубая и почти лысая старушка, зарабатывающая редактированием и перепечаткой мемуаров “видных русских эмигрантов”, которые были не в ладах с русским языком, но мечтали о писательской славе и доходах. С Сонькой она разговаривала нехотя, и казалось что ждёт чтобы та ушла. Она уже была готова уйти, но в дверях показалась Олечка, ставшая высокой, полнотелой, циничной, курящей и откровенно вульгарной женщиной, не скрывающей свой род занятий.
Как и когда-то её отец, Цви засел за написание и рассылку резюме. Это и был момент когда я познакомился с Сонькой. Я был известен среди нью-йоркских эмигрантов из СССР как человек который в течение двух месяцев после приезда в США получил работу по специальности с зарплатой и должностью сравнимую с тем что обычно имеют коренные американцы с учёной степенью. Я работал инженером-исследователем в компании ЭБАСКО, строившей атомные электростанции, а мой оффис находился на 89-м этаже Ворлд Трейд центра. Впоследствии, когда мои публикации появились в журналах, я получил ещё несколько завидных предложений, в том числе и из компании Каман, но избрал путь университетского профессора и технического консультанта. Сонька от кого-то узнала про меня, мы созвонились, и она с Цви появилась на пороге моей квартиры. Они были очень располагающей к себе парой, на 10 лет младше меня. Говорила в основном Сонька, а Цви молча протянул мне своё резюме, согласно которому он имел учёную степень из знаменитого израильского Техниона в области конечных элементов (это метод инженерного анализа применяющийся в разработке механических систем большой сложности). Я охотно взял резюме, отредактировал и отнёс его нашему вице-президенту, Роберту Йотти, который внимательно его прочёл и пригласил Цви на интервью.
Цви работу не получил. Как мне рассказали, он странно вёл себя на интервью, чуть ли не обвиняя специалистов ЭБАСКО в профессиональной неграмотности. Тем не менее, я был приглашен к Соньке на обед, где присутствовало ещё несколько эмигрантов, хотевших со мной познакомиться. Обстановка за столом была странная – Цви ни с кем не общался и сидел вперив неподвижный взгляд в изображение бабочки на стене. А потом я заметил что его лицо и глаза наливаются кровью ... он молча поднялся, схватил Соньку за руку и буквально потащил её в спальню, откуда раздались характерные звуки. Вскоре сгорающая от стыда, с растрёпанными волосами Сонька вышла из спальни. Обед был испорчен и мы быстро распрощались.
Я снова столкнулся с Сонькой примерно через год. ЭБАСКО боролась за заказ на строительство новой атомной станции в мексиканском городке Лагуна Верде. Нужны были новые специалисты, желательно с ученой степенью. Мой вице-президент попросил меня снова привести “этого чудаковатого израильтянина”. Я позвонил Соньке. Она ответила что Цви больше нет, он разбился на машине, и я услышал что она плачет. Я подъехал к её дому, забрал её и мы поехали в мой любимый ресторан на Вест Энде. Мы просидели там до самого закрытия, опорожнили пару бутылок вина и она поведала мне всё, что вы найдёте в этом рассказе. А что касается Цви, у него в семье почти все были шизофреники, и он не разбился на машине, а выбросился из окна их квартиры в Бронксе, также как и его мать, которая выбросилась из окна в Израиле за пару лет до его встречи с Сонькой. В тот день я остался у неё на ночь, но между нами ничего не было – её интерес к жизни был полностью утрачен. Она просто перегорела.
Утром я ушел и решил никогда не возвращаться. Однажды я послал ей стихи на день её рождения, содержащие произнесённые ею фразы, думая что они могут вызвать у неё улыбку
Мне лень жевать. Мой мозг кипит мыслями.
И Бедный Йорик варварски убит.
И бутерброд что с сыром и салями
Неделю неоткушенный лежит
Но где-то на груди горы Хермона
Прошли дожди и в предрассветный час
Там понесла еврейская мадонна
От голубя уже в который раз
Она не ответила. Потом мне рассказывали, что она примкнула к комунне наркоманов обитающих на чердаке одного дома в Манхеттене.