Было среди зелени, обступившей постройки, и вольерное общежитие зверья, самого разношерстного и разномастного, — домашний зоопарк. Клетки в стороне тоже не пустовали, хотя в них обитателям жилось менее вольготно, чем в просторных вольерах, обтянутых мягкими сетками.
Что-что, а новичку, попавшему на усадьбу Новожилова, есть чему подивиться!
Так, приехал однажды пастух Петрухин, а Новожилов — в вольере. Самого за кустами не видно, но слышен певуче-ласковый голос. Уговаривает кого-то.
Пастух завел в лопухи мотоцикл и, отдирая от штанов приставшие колючки, пошел на голос. Сразу же в сторону от Петрухина кинулись дикие утки-кряквы, изумрудно-зеленые головки селезней замелькали в бурьяне. А вдалеке, заметив чужого, беспокойно закричал в вольере коршун. «Точь-в-точь лошадь ржет, только резче и тоньше», - подумал пастух, разглядывая его струистую коричневую шею и крылья с яшмовыми разводами. «Что, падальщик, попался? – с храбростью, обеспеченной видом крепкой надежной сетки, спросил Петрухин, не отказав себе в удовольствии прибавить: - Поделом тебе. Будешь знать, как цыплят таскать». В ответ аристократ неба расправил могучие крылья и так взмахнул ими, что Петрухин шарахнулся. На шум вылез из спального домика сурок и, щелкая от злости длинными желтыми зубами, стал возле решетки столбиком. Его блестящий мех фиолетово отливал на солнце. Рядом закружила-замелькала по клетке рыжая лисица. И тучей сорвались дикие голуби. Лишь белое перо плавно приземлилось на кучу зерновых отходов, которые они минуту назад клевали. «Да, чувак, - продолжил Петрухин, - с друганами тебе тоже не повезло. Ты ведь кодлом живешь не то, что филин, лупоглазый бочонок». И двинулся дальше.
А Новожилов всё уговаривал кого-то и уговаривал.
— За что вас туда, Василий Прохорович? — пошутил пастух, подходя к вольере, где с небольшими пятнисто-желтоватыми зверьками обретался директор. — За какие грехи? — и с интересом присел на корточки возле сетки. За ней, внутри вольеры, он узрел еще маленькую клетку и ящик.
Однако Новожилову не до шуток. Утром всадники привезли ему пару молодых хорей-перевязок. Увидели их, дерущихся на дороге, накрыли ведром — и в повозку. У одного зверька морда была в крови. Особенно ярко рдела кровь на белой полосе, как бы перевязывающей черный лоб, Сейчас Новожилов лечил зверька, стараясь попасть на рану аэрозольной струей. Хорек не давался, а Новожилов, ловча, приговаривал:
— Уж и не знаю, за что побил тебя муж. Видно, заслужила. Я вот на женщин никогда руку не поднимал. Да не бойся же! Не то в глаза угожу. Муж твой теперь в ящике... На пятнадцать суток. За мелкое хулиганство. А ты, как царица, в ларце будешь. Отдельно.
— Самка, значит,— сказал пастух, с удовольствием слушая Новожилова.
— Самка! — подтвердил Новожилов и продолжил: — Мужик у тебя красавец. Чует, я на него злой. Притаился. Одни ушки торчат. Беленькие.— И, закончив лечение, объяснил: — Редчайшие животные... Жалко, если погибнет.
— Не должна, — успокоил Петрухин, помогая Новожилову выбраться из вольеры.— Они, перевязки, живучие, даже заграничным лекарством их не уморишь.— И собрался было рассказать анекдот про горе-медичку: «Вас,— спрашивает она у хворого,— лечить или сами помрете?»
- Что смеешься?! — накинулся Новожилов.— Если тебе вот так голову проломить чуть не до мозгов, а я бы стоял-потешался, понравилось бы?
— Ой, Василий Прохорович! Зачем равняете человека и зверя?!
— С кем же его сравнивать? С камнем? И тому больно, когда катится в пропасть от вечности.
- Вы и обижаться! Сроду сам заграничными прыскалками не лечился.
Парень всё смеется и смеется, а Новожилов, закрывая вольеру, вдруг видит, что его подопечная пытается просунуть израненную мордочку между прутьями маленькой клетки.
- Придется пересадить,— морщится Новожилов, и пастуху кажется, что и директор испытывает боль, которую терпит из-за своего любопытства перевязка. -Вот короста! — и Новожилов быстро возвращается к зверьку:— А ну, вылазь! — и под следяще-снисходительный взгляд Петрухина — мужик серьезный, а балуется, как дитя,— извлекает перевязку из клетки и, осторожно держа за шею — она ведь не прочь укусить спасителя,— переносит в дом.
В пустой нежилой комнате выпускает. А пока Петрухин, качая головой, дивится причудам директора и думает о том, что после четвероногого жильца в комнате не выдержит ни один человек, Новожилов рвет во дворе сухую траву для подстилки. Молча набирает и ягод с шелковицы, относит перевязке. Управившись, кивает Петрухину: подожди-ка еще. И через минуту из глубины двора, откуда-то из-под старых верб, снова раздается его сердитый голос:
- Где она? Где эта идиотка?!
Петрухин неуверенно подается к Новожилову:
— Вы про кого?
- Неужели не слышишь, — обрушивается Новожилов.— Десяток голодных ртов кричат «караул!», а ты не слышишь! — и опять принимается ругать наседку, которая бросила цыплят некормлеными.
«Валяет дурака или нет?» — думает Петрухин, действительно обращая внимание на оголтелый писк. Виноватый, принимает на свой счет и сердитое бормотанье Новожилова: «Всем оно до лампочки! Не проследи, и передохнет, зароет рогом в землю». Тогда и решает порадовать директора — рассказывает о найденном гнезде: его чуть не истолкли буренки, а он, Петрухин, стадо завернул.
— Вот ты, Петрухин, такой умный, ну прямо старик, — говорит Новожилов, на ходу останавливаясь, чтобы вытряхнуть из калош просо, не попавшее цыплятам,— как думаешь, за кого у меня сейчас голова болит? — и, не дождавшись ответа, говорит:— Рано утром зашла в мой кабинет дикая лисица. Я прикрыл дверь, и она сидит пленная. Вот и гадаю, что делать с ней?
— Ко мне почему-то, кроме кур, никто не заходит. - В голосе Петрухина столько обиды, что Новожилов смеется:
— А я слово заговорное знаю, звери и тянутся ко мне.
Петрухин недоверчиво оглядывает директора, ожидая рассказа о «заблудшей» лисице. Однако Новожилов не спешит развлекать балбеса, который несколько минут назад позволил себе потешаться над раненым зверьком. Он замечает:
— Между прочим, у Томаса Мора... Знаешь такого?.. Автора «Утопии»?.. Надо знать великих людей. У англичанина Томаса Мора дома всегда жили разные животные: хорек,— и Новожилов со значением делает паузу,— ласка, попугай, обезьяна, лисица. Еще в шестнадцатом веке.
– Ага, с летучими, ползучими, гремучими ладил, а с людьми облажался.
– Ну, и зеленый же ты, Петрухин. Самая совершенная форма жизни – это деревья, а не люди… Планете с нами одна морока, того и гляди, завалит нас.
– Почему зеленый? Вот читал, что где-то в Багдаде на вершине старинной крепости - башня, возле нее деревья. Среди них одно, которое плодоносит всеми видами фруктов.
– Ну и что?
– А то, что некоторых людей по душе можно сравнить с таким деревом. Люди всякие…
– Оно нарочно забралось, чтоб не достали. Человеку вкусить же надо. А важнее знать, что такое есть, и не лезть, не мешать расти. Испокон веков древо жизни - образ будущего.
- То-то и оно, не зря говорят: человека человеком не переделаешь. Крылья нужны.
– В Италии тоже… Сосна на склоне утеса с VIII века. И ничего, не скучает. Представь себе, растет еще.
– Ну, Василий Прохорович, итальянцы – известные лохотронщики! Сосна что, предъявляла им паспорт?
–Такие вопросы, Петрухин, задает либо одногодок этой сосны, либо профан, ничего не слыхавший про радиоуглеродный метод. Будем считать, что ты одногодок сосны.
– Ага, может, тоже пойду в рост и нобелевку срублю, как ваш углеродный химик-придумщик.
Новожилов, не ожидавший подобной осведомленности, спрашивает:
– И фамилию химика знаешь?
– Я ж не туринская плащаница, чтобы клеиться под реликвию. На таинство нашего Спасителя у меня свое мнение.
– А ты, Петрухин, случайно в церкви не подвизался?
– Случайно журнал «Техника молодежи» на днях прочел.
– А что «Техника»… Там тоже святость природы поставили себе в услужение.
– Не молиться же на нее!
– Это точно: молитвой квашню не замесишь. Потому и с туринской плащаницей нестыковка. Я тоже читал, что подделка. В Средневековье сработана и образ на ней рукотворный.
- А это еще вопрос. Погрешность у радиоуглеродного анализа будь здоров.
– Ну, сколько?
– 1600 лет, не хотите?
– Это если объект загрязненный. А если чист как стеклышко, то погрешность не больше 100 лет.
– Вот и выходит, что я моложе вашей сосны на 400 лет, поскольку я не стеклышко, и знать о Томасе не могу.
Новожилов удивился, как легко парень закольцевал тему и грамотно вывернулся из разговора.
–Так ты за кого обиделся, – спросил Новожилов, - за себя или за людей?
- За бочку, что катите на всех без разбора.
– Если не стеклышко, чего ж такой хрупкий?
– За Томаса тоже. Не мне ведь башку отрубили.
- А доброта наказуема.
- Вот-вот! Чего хорошее написать - это как хождение по воде, жизнь без гарантии.Отважиться надо. И что теперь? Себе на голову расплодили строчкогонов. Что ни книга, то антиутопия. Заколебали. На скотный двор их да в котлован.
Новожилов глянул на Петрухина и в этот момент подумал, что ум и злость как-то очень близки. Может, и хорошие качества, но для молодости слишком земные. Ему даже захотелось поддержать лохотронщиков-итальянцев, которые в шутку придумали поговорку "Стариков нужно убивать в детстве". Но правду Петрухина не отмел. Кто-кто, а Новожилов-то знал, что единственное подлинное искусство,которым люди овладели в совершенстве, - это не литература, а искусство убивать.
Продолжение следует