На 30 января 2024 г.
............
Но пройдет день и год
И настанет час,
Захлестнет как волна, как беда
Закричит, позовет наша память нас,
Не уйти от нее никуда.
В.Орлов
..........................
«Поверьте, возраст не самое страшное, что ждёт нас в жизни. Гораздо страшнее - потери, когда уже некому сказать: «А знаешь, мам...» или: «Послушай, пап...» И этот ветер перемен сбивает вас с ног и дует в никем не прикрытую спину. И вы остаётесь на этом сквозняке один на один. Так что, самого возраста бояться не стоит. Куда страшнее то, что приходит с ним. Поэтому, очень цените это время, без сквозняков». Шарль Азнавур
К ЧИТАТЕЛЮ!
ЭТИ ВОСПОМИНАНИЯ, ЭТО ЧАСТЬ МОЕЙ ЖИЗНИ - ПРЕДСТАВЛЯЮТ ПОКА РАБОЧИЙ ВАРИАНТ, ИБО ДОРАБАТЫВАЕТ ИХ НАША ЦЕПКАЯ, А ТО И БЕСПОЩАДНАЯ ПАМЯТЬ, ВСПЛЫВАЮТ ЭМОЦИИ ЛЮБВИ И ДРУЖБЫ, НАСТУПАЮТ НА ГОРЛО СУРОВЫЕ ВЫВОДЫ ПОСЛЕ ИЗМЕН И ПОТЕРЬ...
ИТАК, ЧЕРНОВОЙ ТЕКСТ...
1.Начало начал…
Бодрый, ритмичный перестук колес поезда в ночи не давал уснуть и извлекал полузабытые воспоминания таких поездок в счастливом юношестве. Скорый мчался в тёмную даль и в пути возвращал мне в вагоне картины незабвенного прошлого.
Вот мелькнула станция Филоново нашего Новоаннинского района, края сталинградского-волгоградского. В старину сюда на целинные земли повалили мои предки-переселенцы, выкупили их у казачьего атамана и основали хутора. В одном, затерянном в степной глуши, названным величаво Новокиевским, появился на свет божий маленький малыш.
Будущий автор этих мемуаров. Как раз в послевоенное и голодное время. Год 1947-й.
А сейчас я, зрелый мужчина, глядящий из окна купе на знакомый вокзал, вижу и слышу, как на этом филоновском перроне лет пятьдесят назад, гремел марш «Прощание славянки», исторгаемый на баяне директором новокиевского клуба А. Гавриловым. Это нас, галдящую толпу бритоголовых новобранцев-пацанов отправляли служить в Советскую Армию.
Провожающие девчонки не сдерживали слез, начисто забыв, как в школе мы дергали их за косички или «курнали» в летней воде в пруду. Подвыпившие родичи бодро похлопывали нас по плечу, пацанва помладше таращила на всё глаза. А отчаянные девчонки, (и кто бы знал, что одна из них станет моей женой, Рая Самойлова), с сестрой Валей затиснулись в тамбур вагона провожать нас до следующей станции Панфилово, несмотря на щедрую ругань проводницы.
А затем они через пол часа езды на поезде сошли на станции Панфилово, и побежали вдоль рельсов, маша руками и косынками и крича прощальные слова вслед отходящему составу с нами, новобранцами. Было грустно и я что-то кричал в ответ, особенно сестренке и той интересной девчонке…
А сейчас меня седого мужика, не отрывающегося от окна купе, поезд уносил опять в прошлое…
Гляжу... Вот осталось позади Панфилово и дорога на мой хутор, езженная в жарынь, слякоть и снега, когда учился в Саратове в геологоразведочном техникуме. А ранее, отсюда возили нас школярами на экскурсии в восстановленный после войны Сталинград, который после наших хат с соломенными крышами, амбаров и ферм крупного рогатого скота с кучами навоза казался величественным градом из светлого будущего.
Попрощался глазами с панфиловским книжным магазинчиком, куда добирался с хутора за сорок верст за тоненькими брошюрками стихов Есенина. Евтушенко, Асадова, нарасхват ходивших потом среди сельских подружек и дружков, как Нина Стецюк, Света Агафошкина, Галя Губанова, Боря Крапчетов…
В котором юным рылся и выбирал подешевле книжки из Мира приключений, истории и фантастики. И эти романы, как «Спартак», «Звезды Эгера», «Овод» остались сиротливо дожидаться меня из армии на книжной полке в родительском доме. Рядом со стопкой любимых пластинок с танцевальными мелодиями и ритмами, да песнями Ж.Татляна, М.Магомаева, Д. Марьяновича…
Теперь впереди маячила отнюдь не музыкальная, а реальная воинская служба. Сроком на три года. И казалась она вечностью для юности. Хотя мы,зеленые салаги, бодрились и напевали в вагоне вразнобой, кто-то пошустрее, успел втихаря хватануть стакан вермута или портвейна:
А дома, в далекой сторонке,
Где белые вишни цветут,
О нас вспоминая, вздыхают девчонки,
Девчонки, которые ждут
И тогда за моей юношеской спиной оставался груз нерешенных проблем, но я верил, что отбарабаню этот срок и обязательно их осилю. Пройдя через пересыльные пункты, мчались мы на поезде с южных степных просторов по Прибалтике служить на берегах стылого Балтийского моря, в портовый Калининград (бывший Кенигсберг Восточной Пруссии). Но мы о том ни сном, ни духом не ведали, ибо нас «покупатели»-офицеры везли молча, не разглашая конечный пункт прибытия.
Вот так, в окно купе сейчас углядел я со светлой грустью тот интересный и радостный уголок своего детства и мальчишества. Господи, как же это было давным–давно!
Поезд с жестким перестуком колес уносил меня дальше от прошлого, словно предлагая не окунаться в перенесенные тяготы и волнения.
Однако эти картинки из своего раннего мира, сработали как цепная реакция, и замелькали одна за другой, и ожили страницы воспоминаний, порою захлестывая то веселой и теплой, а то бурливой, сердитой волной.
Смотрел и смотрел я сквозь оконное стекло в необъятное звездное небо, а видел под ним трепетную, синеглазую девчонку и наши робкие поцелуи, неумелые объятия и с ними наивные мечты. И улыбчивые танцы с ней и ее подружками на площадке клуба при золотистом вечернем закате. А еще ее, весело собирающую в степном просторе букетики розовых и желтых весенних тюльпанов. А может, это был обобщенный образ милой девичьей юности. Ведь так давно это было… вроде как приснилось. Но ведь так долго и бережно хранились у меня в конверте, присланные ею издалека лепестки этих степных лазоревых тюльпанов.
Хорошо тогда было жить - молодым и беззаботным, улыбчивым, с шевелюрой волос на голове, и чувствовать крепким и здоровым, и думать, что многое по плечу и под силу. Ну а житуха, она только начинается и не видно ей ни конца, ни края! И можно будет, как молодому бычку в стаде, пободаться, почувствовать свои силенки и на что ты пригож.
Святая наивность прекрасной юности! Которой хочется все вокруг познать, объять и почувствовать! Ну, а синяки и раны судьбы – их считать будем потом-потом, в конце длиннющей дороги жизни.
Через много лет и испытаний встретил я к тому мудрые и пронзительные строки стихов:
Вот уже кончается дорога,
с каждым годом тоньше жизни нить.
Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить...
Как же верно написал панфиловский земляк, ставший известным российским писателем-фантастом Сергей Синякин, замечательный книголюб и жизнелюб, коллега по правоохранительной службе и друг, рано ушедший в заоблачную высь:
«Путь, который нами пройден, — печален и светел, ведь он стал всего лишь воспоминанием, легкой тенью, живущей в нашей памяти, в существование которого веришь уже с трудом… С тоской понимаешь, что до нашего рассвета теперь куда дальше, чем до туманной черты горизонта, за которую садится солнце»
Казалось, что ушедшая в бездонную даль жизнь была еще вчера – так быстро она промчалась, пролетела. И успел ли ты свершить свое самое главное, сокровенное, задуманное тобой или вместе с женой, с детьми? А если нет? Тогда для чего мы жили, напрягались, мучились, любили, строили и писали? И вообще кто нам ответит, правильно ли мы жили? "И справиться негде и надо решать самому".
Итак, начало начал для меня, маленького малыша - это родительский домик в незабвенном том хуторке.
Мое самое первое в жизни воспоминание - я увидел жаркое солнце! Вот бегу я, маленький такой малышок. Из хаты, пахнущей травами, ее мягкого полумрака, еще полусонный. В дверях меня встречает на дворе яркое, теплое солнышко и светит-блестит в широко раскрытые глазенки мои.
Летний добрый день встречает меня. Я топаю босыми ноженятами. А впереди у дымящейся трубой печки-грубки ласково улыбаясь, глядят на меня моя молоденькая мама и бабуня Марина. И вкусно пахнет варево из чугунков на плите грубки, и я млею в предвкушении, что меня сейчас «от пуза» накормят этим, чем-то вкуснящим и лакомым,блинами и пампушками.
Мама протягивает ко мне руки, и я с разбега плюхаясь в них. Она прижимает меня к груди: - Сынок мой, Коля…
Вот это солнце материнской заботы и любви согревало и обнадеживало меня всю жизнь.
И когда под осенним проливным ливнем на грейдерной, раскисшей дороге в сорок километров от станции Филоново до нашего дома она в кузове грузовика снимала с себя и укрывала меня, младшеклассника, своим единственным хорошим пальто. Мы ездили на попутных машинах заказывать мне в аптеке очки.
- Смотри не заболей, сынок - ты еще маленький.
Когда отдавала, мне хлопчику,последний глоток воды в бутылке и сухой пирожок в жарищу в степи при выпасе с ней, стада коров, кучи овец и хулиганистых коз:
- Ешь, тебе расти надо.
Когда тащила тяжелые мешки с зерном, а я, пацанчик, пыжился помочь ей из скудных силенок своих, еле подталкивал:
- Не надрывайся - еще грыжу заработаешь, успеешь.
Когда копали с ней во дворе колодец, и я, подросток, тягал с глубины тяжеленные ведра с мокрой глиной:
- Сынок, ты не устал? Отдохни, а я еще покопаю.
Да разве у меня одного ТАКАЯ мама была?! И ваша тоже, читатель...
…И сколько бы не приезжал в жизни помогать каждый год родителям, она старалась побольше работы по хозяйству взять на себя, но я уже вырос и делал все наперед, на упреждение. Теперь оберегая маму!
Свято выполнил свой сыновий долг, полагаю, - до самого ее последнего часа ухаживал один дома в деревне два месяца за ней, тяжело, безнадежно больной. Хотя сам уже перенес два инсульта (аукнулось поди 30 лет следственно-прокурорской работы), но мне было не до них. Уходила от меня, таяла на глазах уже неходячая, почти недвижимая в постели, похудевшая моя милая, единственная мама…
Будучи при ясном уме и памяти, хотя недавно перенесла еще и инсульт, она лежа слушала мою рукопись книги о их с отцом военной были "От Сталинграда до Люксембурга..."
Написанную по рассекреченным материалам ФСБ на отца, плененного в боях под Сталинградом, прошедшего ад шести нацистских лагерей да по маминым воспоминаниям, вывезенной несовершеннолетней в Третий рейх. В трудовом лагере г.Диффердингена они встретились с отцом после освобождения узников союзными войсками...
Она внимательно слушала текст и говорила со слабой улыбкой (ведь это была их молодость!): "Все так и было. Все так"
Поглаживала рукой мои книги, вышедшие в Волгограде:"Звезда атамана Денисова" о донце-земляке, герое войны 1812 года, "Тайны старых архивов" - тоже о земляках, забытых советской властью, известных ранее в империи и многих странах мира, "Звени, звени , святая Русь!", как продолжение той же темы.
И тихо спрашивала: "Неужели ты, сынок, сам все это сочинил?"
А "От Сталинграда до Люксембурга...", как я не спешил издать при живой маме, безжалостная болезнь опередила меня. Не успела она ее подержать, перелистать страницы своей молодой жизни. Посвященная моим родителям и всем павшим, выжившим и прошедшим Отечественную войну, книга была напечатана в Волгограде после их кончины.
Удивительно!Даже после ушедшие родители преподносили нам свои подарки. Разбирая их вещи, я обнаружил фото мамы и отца в Люксембурге, Германии и Франции, где отец, как офицер советской военной миссии, занимался (и мама с ним)сборами и отправлением на Родину бывших военнопленных, угнанных в нацистские лагеря граждан, женщин и детей.Более того, в толстой тетради нашел автобиографию и воспоминания отца, написанные им о том суровом времени. Передал их тут же младшему брату Александру, научному работнику по этой тематике, для опубликования их в научно-исследовательском журнале.
Продолжу о больной, увядающей на моих глазах маме. Пошли у нее, покатились капельки крови изо рта, и вытирая их платочком,она молча и с недоумением глядела на них. Я стоял рядом, смотрел на нее обреченно и только слезы по моим щекам. У нее еще хватило сил потихоньку, по слову вымолвить: "Чего... ты плачешь,.. сынок..." И я, с искаженным от горя лицом, только замотал головой...
Боже, какую неоценимую помощь и заботу оказывала Рима Бушуева, прекрасный врач и близкий человек! Безотказно приходила в темной ночи и днями - такими долгими, мучительными для нас с мучающейся от болей мамой. Под конец сказала, жалеючи:" Дядь Коль, у Вас одни глаза остались."
Как могла, по-женски помогала соседка, Лиля Демчик, опекающая такую же больную мать. Не забывала навещать уважаемая учительница Раиса Иосифовна Рубан, да и многие хуторяне, среди которых прошла трудовая жизнь моей мамы-крестьянки… Приезжала из Волгограда на помощь жена Рая.
Слали слова поддержки по Интернету, телефону многие добрые люди…. И я вас всех никогда-никогда не забуду! (Боже,пишу, а по щеке слезы…) Сестра и брат пребывали в отъезде.
Перед этим мы похоронили на хуторском кладбище своего отца, родного.
В последние дни жизни он почти ослеп и стал плохо слышать. Несмотря на это, с глубокой тоской он произнес: «Дорогие дети, если бы вы знали, как мне не хочется уходить от вас...» По его щеке, худой и изможденной от тяжёлой болезни, скатилась слеза.
При опускании в могилу гроба с неживой мамой и забрасывании его лопатами с землей со всех сторон комьями земли, гулко стучащими по крышке маминого гроба, у меня, стоявшего у края могилы возникло непреодолимое чувство, желание броситься туда к ней,к своей единственной маме, к ма-ме...
Боясь своего маловменяемого состояния, (хотя подобного горя на следственной работе навидался немало), я резко повернулся и отошел подальше, чтобы не видеть закапывания могилы с мамой.
И только по завершении обряда, при возложении венков, с дрожью вернулся. После этого сильного переживания, стресса я почти потерял память, не помню и сейчас ни 9 дней, ни 40 дней, где и когда и с кем это проводили. Восстанавливалась память, как в тумане, постепенно, пришел в себя полностью где-то через 2-3 месяца.
Не было ни одного года, чтобы я не приезжал из Волгограда, нередко с детьми, внуками, поклониться своим родителям. Постоять у могилок, поговорить с отцом-матерью. Для нас - вечно живых. И нам с сестрой очень жаль, что навестить могилки родителей, поклониться им не стало ежегодным обычаем в семье младшего брата Александра, их сына, хотя езды сюда из его Саратова несколько часов.
Теперь с кладбища глядят с горы на родной дом у пруда два стройных гранитных памятника с портретами мамы и отца, этих участников Отечественной войны, словно вопрошая:
- Ну как поживаете вы, дети наши? Никогда не падайте духом! Вы уж не забывайте нас…
Какая странная и замечательная штука жизнь и сколько в ней неожиданных граней!
Однако неизменно одно - каждый из нас проснется в свое последнее на земле утро, и приходить к нам на могильный холмик будут все реже те, кто помнил нас, а потом и их не станет, и только вечные гранитные надгробья будут одиноко высится и напоминать живущим о нас, своих предках.
Я обнимаю всех живых
и плачу над умершими,
но вижу зАмершими их,
глаза их чуть померкшими.
Их души вечные летят
над злом и над соблазнами.
Я верю, что они следят,
как плачем мы и празднуем.
Однако до тех горестных лет у этого хуторского пацана пройдут удивительные, насыщенные добром, любовью, а то и злом, напряженные и радостные десятилетия.
И мы с вами возвращаемся в романтический,жизнерадостный и сверкающий мир его
судьбы!
Продолжение следует... гл.2 Ура! Новый год! http://proza.ru/2022/12/11/499
...............
Перевод мой текста песни Таисия Повалий - Пiсня про маму
Посеяла людям года свои спелою рожью,
Прибрала свой двор, порядок на нем навела.
Научила детей, как на свете по совести жить…
Вздохнула легко – и тихо пошла за межу.
– Куда же вы, мама?! – испуганно кинулись дети.
– Куда ж вы, бабуся? – и внуки бегут до ворот.
– Да я недалеко... где солнце ложится отдохнуть.
Пора мне, дети... А вы уж без меня растите.
– Да как же без вас мы?.. Да что вы задумали, мама?
– А кто нас, бабуся, в сон поведет по сказкам?
– А я вам оставляю все радуги с журавлями,
И сребро на травах, и золото на колосках.
– Не надо нам радуг, не надо нам сребра и злата,
А только бы вы нас ждали всегда у ворот.
Да мы ж переробим всю вашу вечну работу, –
Оставайтесь, мамуся. Навеки оставайтесь. Не уходите!
Она улыбнулась, красивая и седая, как доля,
Взмахнула рукой – взлетели ввысь полотенца.
"И будьте счастливы!", – и стала задумчивым полем
На целую планету, на все поколения, века.
...........
Мне снился праздник…
Мама молодая
И я мала… и ничего не знаю
Ещё о том, что жизнь несправедлива,
И видится всё ярким и красивым,
А платьице в ромашках… Безмятежность
Плывёт, и проникает в сердце нежность.
Но это всё я обозначить словом
Покуда не умею… не готова,
Но чувствую…
На нитке красный шарик,
И солнце по кустам и травам шарит,
И радостным сияньем день наполнен,
Поляна, люди… на весёлых волнах
Мелодия качается незримо…
Ах, как мне жаль, что это сон, и мимо,
Не задержавшись, тени проплывают.
Не разглядеть их… тают… тают… тают.
Исчезло всё, пора проснуться соне,
И лишь тепло от маминой ладони
Так на плече моём и задержалось –
Лучом скользило, гладило и жалось.
Спасибо снам, они дают отраду
Понять, что мамы вечно с нами рядом…
Анна Опарина
По мeре тoго, как я старeл, я стал бoлее дружелюбным и мeнее критичным к сeбе. Я стал моим другoм...
Я не виню сeбя за то, что съeл лишнее печенье, не застелил постель или кyпил что-то глупoе, в котором я не нyждался. У мeня есть прaво нa беспорядoк и экстравaгантность.
Я видeл, как многие дорогие друзья пoкинули этот мир слишком рaно, прежде, чем осoзнали вeликую свободу старeния... Кто будeт винить мeня, если я рeшу читать или играть на своeм компьютере до четырёх и спать до пoлудня?.. Кто сделает меня счастливее, если я буду в постели или пeред тeлевизором столько, скoлько захoчу?..
Я буду танцевать пoд эти чудесные хиты 70-х и 80-х, и в то жe врeмя мне захочeтся плакать о пoтерянной любви...
Я идy. Если я захoчу, я пoйду по пляжу в шортах, слишком натянутых на дряблом теле, и самозабвенно нырнy в волны, несмoтря на осуждающие взгляды дрyгих.
Они тoже постарeют.
Я знaю, что инoгда что-то зaбываю, но есть некoторые вeщи в жизни, о кoторых просто следуeт забывать!.
Я помню важные вeщи. Конeчно, с гoдами моё сeрдце разбивалось мнoго рaз. Но рaзбитые сердца дают нам силы, понимание и сострадание. Сердце, которoе никогда не страдaло, безупречно и бесплoдно и никoгда не пoзнает радoсти быть несoвершенным.
Смерти я не боюсь. Я боюсь за своих близких. Боюсь случайностей для друзей. Боюсь выглядеть старым. Боюсь умирания постепенного, когда придётся хвататься за что-то и за кого-то… «Наше всё» написало очень правильно: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…» Будучи молодым, я считал, что это преамбула и не более. Сейчас понимаю, что это самое главное в романе.
Мне повезло, что я прожил достаточно долго, и мои седые волосы и юношеский смех навсегда остались на моем лице.
Многие никогда не смеялись, многие умерли, прежде чем их волосы посеребрились.
Когда вы становитесь старше, вам легче быть позитивным.
Тебя волнует меньше то, что о тебе думают другие.
Я больше не сомневаюсь в себе.
Я заслужил право ошибаться. Итак, отвечая на ваш вопрос, нравится ли мне быть старым, я отвечу:
— Мне нравится человек, которым я стал.
Я не буду жить вечно, но пока я всё ещё здесь, я не буду тратить время на то, чтобы сожалеть о том, что могло быть, или беспокоиться о том, что будет.
И если захочу, то каждый день буду есть десерт.
Александр Ширвиндт.
Цитаты из книг: «В промежутках между» и «Старость средней тяжести»