Солнце долбило сквозь соломенные жалюзи и портьеры цвета слоновой кости. Десятую весну не может сподобиться повесить нормальные жалюзи. Первое, даже не мысль, слово: «Понедельник», потом просыпается понимание: «Суббота», и радостным провалился в чёрный досып.
Хлопнула входная дверь, дочь ушла в лицей. Какое безобразие: учить детей по субботам! Родителям надо спать, а не слушать хлопанье входной двери.
С кухни начал раздаваться звон разбираемой и расставляемой чистой посуды. Посудомоечная машина – главное достижение человечества! Мягко хлопнула дверца посудомойки, зажужжала кофемашина. Значит – пора!
Зашлёпал, по пути натянул холщевые домашние штаны, затянул лямку. С полки вытянулась чистая футболка. В кухню входил отдушенный горячими струями и гелем со вкусом лимона и имбиря. Очень хорошо, что полы в ванной тёплые, а то похолодало. Волга вскрывается ото льда – похолодание, Пасха – похолодание, сирень цветёт – похолодание, черёмуха расцвела – резкое похолодание!
На столе стояла большая глубокая деревянная миска до середины наполненная фисташками: его ежегодная повинность для вкуснейшей в мире пасхи.
Но сначала, сразу после дежурного омлета с зелёным лучком, с треугольным кусочком литовского хлеба с жёлтым маслом, с кружкой чая с лимоном, требовалось натереть цедру апельсина. Апельсин и тёрка были готовы, осталось достать тарелку и натереть. Раздватричетыре - поворот, раздватричетыре - поворот, раздватричетыре – поворот, альбедо не должно попасть! Ободранный апельсин похож на жёлтый замшевый клубок мохера. Так не бывает? Бывает. Вот он лежит на краю стола - жёлтый замшевый клубок мохера. Не перебивай. На, поешь апельсин, уже и чистить не надо.
От долгого монотонного очищения плоти фисташек болят кончики пальцев. Ритуал требует не есть фисташки во время ритуала. Подушечки пальцев потихоньку покрываются ореховым маслом, становятся мягкими, шелковистыми и липкими. Мелкие крошки шелухи нагло лезут под ногти. Скорлупа налево, ядра направо. Пару раз направление полётов путается, приходится внимательно исправлять ошибки: миксеру всё равно, что молоть, а зубам не всё равно, что кусать. Тела фисташек, набросанные в пиалу, лежат заманчивой кучкой. Кучка очень интересного цвета: превалируют коричневые оттенки, есть много ярких неоновых бледно-зелёных пятнышек, изредка встречаются оттенки лилового и фиолетового. Когда пьёшь пиво вприкуску, такой красоты не замечаешь.
Чистка фисташек сопровождается монотонным ритмом растирания шафрана в цедре апельсина. Деревянный пестик с жирным шелестом замешивает аромат по ступке с рифлеными стенками: нажим и доворот, нажим и доворот, нажим и дворот.
Но первый аромат был включён с вечера. В аромалампе, которая вместо кадила, в качающейся на дубовой спице чаше, лежит ладан. Горящая свеча полночи грела смолу, и благовоние выдало из своей памяти запахи Афона. Кристаллики потемнели и рассыпались в прах, стенки чаши покрылись серой копотью и жёлтым жиром. Совсем, как пальцы от фисташек.
Хлопанье холодильника, жужжание миксера, плеск воды прервались совместным принятием кофе и обсуждением выросшей дочери.
Продолжение началось с омовения кипятком вяленой клюквы. Проснувшаяся клюква легла на жёлтый мягкотелый изюм (пизюм – говорила маленькая дочка) и была залита тремя буль-буль Cointreau. Эта масса дружно ляжет в куличи.
Закрыли дверь на лоджию, теперь холодный сквозняк не нужен, наступает время теста для куличей.
Огромная хромированная кастрюля через хромированное сито приняла в себя два килограмма отборной пшеничной хлебопекарной высшего сорта муки. В тёплое молоко добавляется подружившийся с цедрой шафран, мускат и кардамон. Молоко становится прародителем вулкана запахов, ароматов, духов, амбре, фимиамов… Афонское солнце уходит на второй план. На рабочий стол ставятся непонятно когда успевшие перетереться, желтки с сахаром. На розовой поверхности крема массово возвышаются кристаллики нерастаявшего сахара. Венчик начинает повторную круговую работу, его шелестение убаюкивает сахар, и он томно тает. Цвет крема становится похож на цвет молока с пряностями, но он более глубокий, густой и плотный.
Замешивается тесто и для пирожков. Этому тесту не так повезло с объёмом кастрюли, и в небольшой хромированной миске еле хватило места. Когда под белой салфеткой тесто подойдёт, оно совершит побег, это известно всем.
Наступает период перетирания. Кучевое облако жирного зернистого творога толкается белой круглой лопаткой в сетку большого сита. Жхш, жхш, жхш. Продавленная масса мелкой снежной крупой проваливается в стеклянное полушарие блюда. На коленях жены стоит аквариум для пасхи.
Жена отвлекается и посылает в магазин за белыми яйцами и филе индейки.
Нехотя надеваются кроссовки, в карман кладётся авоська, и свершается выход в ледяное голубо-небесное пространство. Пронизывающий ветер толкает в спину, наушники толкают в уши токкаты Баха, шарообразная бабка толкает на переходе.
По приходу из внешней агрессивной среды дом встречает тёплым духом испекшихся пирожков и куличей. Столовая же встречает одинокой белой орхидеей стоящей на белоснежной праздничной скатерти, все остальные приготовления будут на рабочем столе около плиты. До окраски яиц есть ещё время, можно заняться делом и написать рассказ, как перед праздником похолодало.
«Солнце долбило сквозь соломенные жалюзи…»