2/09/2022
Мирослав Авсень.
Драгуны.
(роман)
Часть – 2
Турецкая Война.
Глава -1
Х Х Х
Весть о начале новой войны, с противником гораздо более сильным и опасным чем предыдущий, подавляющее количество нижегородцев, встретило ровно: впадать в уныние либо малодушие, было не в их чести. Рядовые попыхивая своими трубочками, качали головами да приговаривали «…твою мать!» туго, под завязку набивали солдатские мешки всякой снедью. Офицеры же, всяк на свой лад материли османов, и гоняли для этого дела денщиков да ординарцев. Те, у кого не имелось при себе ни первого, ни второго, укладывали походные багажи лично. Георгию Ладоге, на этот счёт хлопотать особо не пришлось: его багаж и не разбирали толком, но он всё же перетряхнул его, выбросив кое-что из нательного белья, показавшегося ему истёртым и негодным. Всё прочее вернулось на место, а вот мешки с харчами набивались как всегда основательно, даже сверх меры, их едва утянули усилием двух пары рук.
- Не треснуть ваши мешки-то, барин? – опасливо спросила Устинья, заботливо глядя на пузатую кладь.
- Не треснут, не боись, они из брезента да кожи сделаны! – успокоил её капитан, а затем спросил про водку и вино.
- Так в повозке вашей корзинки эти, с час назад уже поставила! – с небольшой обидой в голосе, пояснила горничная.
- В повозке? А ну-ка глянем! – Ладога широко дошагал до открытой телеги, и заглянув, разочарованно протянул – Ка-а-к? Только две корзины? Да ведь тут и двух дюжин не будет, Устюх, как сие понимать-то? – барин укоризненно уставился на служанку, которая сразу же стала отбрёхиваться.
- Так иде ж взять-то, барин? Всё что в дому было, всё выставила! Я ить не пью энту страсть, мне квас да сбитень по душе…
- А в лавку сбегать, не пришло тебе в твою тыклушку?
- Так я уж бегала, а тама Авдюшка-приказчик, чисто цыган, он меня подстерегаить, да норовит ухватить и прижать. – начала жаловаться горничная – лишний раз хучь и не ходи в энту лавку, неприличества одни!..
- Иди давай без всяких разговоров, дюжину вина и ведро водки возьми, деньги на вот! – барин полез в карман, но разнесчастная прислуга, предприняла последнюю попытку отвертеться от неблагодарной службы – А пускай Зарифа сходить, она ни разу туды не ходила!..
- Зарифа язык скверно знает, её там надуют, и всучат дрянь, а не вино! Иди говорю, не зли меня! – сжимая губы чтоб не улыбнуться, «пригрозил» капитан.
- А ентот Авдюшка, грозилси миня силой взять, и я яво, боюся! – запричитала по своему обыкновению горничная, уже делая первые шаги, чтоб идти на тяжкую повинность.
- А я тебя, вон выгоню, дура, если ты мне будешь тут баки всяким вздором забивать! – уперев руки в бока, посулил барин.
- А я не вру вам, Авдюшка энтот, всем известный блудник, и на меня, покушалси ажно два раза! – надеясь всё же отвертеться, заявила Устинья.
- Так, ты идёшь или нет? В последний раз добром спрашиваю!
- Ды иду уже, утесняйте как вам угодно, и тираньте, привыкшая я! – всхлипнув для порядка, забубнила горничная, подходя к барину за деньгами. Вручая ей ассигнацию, он напоследок пригрозил подарить её турецкому паше или продать лезгинам, они-де наших жопастых баб, страсть как уважают!
- И-и-и! - тоненько захныкала Устинья, опустив голову и идя к дому за корзиной, ибо всякий раз, когда тиран-барин грозился её кому-то продать или подарить, она в это отчего-то верила, и искренне пугалась. Зарифа, взирала на эту сцену с сочувствием, но на свои потуги собрать собственное добро в дорогу, она услышала от господина что с ними не едет и остаётся дома.
- Но почему, господин? – захлопав ресницами, залепетала Зарифа. Капитан ласково погладил её по щеке, и тихонько пояснил.
- Эта война, Зарифа, будет более тяжёлой и жестокой, нам придётся сутками и неделями не вылезать из сёдел, и вряд ли ты, сможешь жить в условиях, в коих женщина не привычно… Теперь мы направляемся к Царским Колодцам, где станем жить в палатках, и сколько это продлиться, я не знаю… Ты не сможешь так долго жить в наших палатках, Зарифа; это не шатры с коврами, где можно ставить жаровни, обмываться когда потребно, и вообще, - капитан опустил взор, а затем поднял – Зарифа, мне спокойнее будет если ты, останешься тут, по крайней мере, пока. Станешь тут Устюхе помогать, а то она одна, сбрендит здесь окончательно. Тебе всё понятно?
- Да, господин… - погрустнев и шмыгнув носом, ответила гурия.
- Ну, вот и славно, сцен в будуаре значит не будет! – сказал Ладога, и на том, расставание завершилось.
… В лагере близ Царских Колодцев, всё готовилось к скорому выступлению, ибо поход на турецкую границу уже объявили, и только ждали приказа. И тут, по ходу дела выяснилась одна нежданная и неприятная вещь: в списках нижегородцев, из-за потерь, (по большей части санитарных) не доставало аж 400 человек, а так как пополнение пока не прибыло, то а поход отрядили только 1-й и 2-й дивизионы, а третий, вкупе с запасным эскадроном, оставался пока в Кахетии. Кривопляс, Бебутов и Ландграф, пребывали вне себя от такой перемены.
- Ну как? Как скажите вы, мы можем не пойти?! Не воевали мы разве с недокомплектом? Тут все силы в кулак собирать надо, а они ерунду какую-то затеяли! – так бушевали они, реагируя на расставание с товарищами. Хотя и те, кто теперь шёл в поход, от восторга не пели. Все прекрасно знали, что армия Паскевича, на данный момент даже меньше той, что начинала персидскую компанию. Дело состояло в том, что 2-я уланская дивизия, ушла в Россию, оставив здесь лишь сводный полк в количестве 400 сабель, который и объединили с нижегородцами, назвав эту часть кавалерийской бригадой. И выходило так что вместо прежних 30-ти эскадронов, к турецкой границе двигались только восемь.
- Нашли бля время, когда улан в Россию отзывать! Ведь наверняка столичные плешивики, всё про османов знали, когда мы Аббаскку ещё шашками гоняли, да и в штабе корпуса, не слепцы ж сидят! – ругался Ладога, когда они сидели у костра.
- Мне одно непонятно, кому пришло в голову, отзывать войска из армии, которая и без того не велика? – отрывисто, когда обычно волновался, спросил Кахи.
- Кто бы этот приказ не отдал, он не должен был этого делать, ибо это или некомпетентность, или измена, - заметил на это Воронец.
- Да, в нашем положении нужны резервы, и весьма значительные, а нас, вынуждают вступать в войну ослабленными силами, словно бы нарочно… И вот тут невольно задумаешься: а кому сие выгодно? – тихо проговорил Ландграф, слегка кутаясь в бурку.
- В ту войну было хуже, но однако вот справились, - скупо улыбнулся Ладога – и на сей раз сдюжим, не впервой!
Палаточное сидение затянулось аж до конца мая, когда пришёл приказ командования выходить в поход, и двигаться к месту общего сбора, селению Гумри. Полки потянулись из своих квартир по всем дорогам. Поговаривали, хотя и в полголоса, что войска идут на Карс, сильную турецкую крепость, и Паскевич только ожидал, когда соберутся воедино все его немногочисленные силы. Но не одна малочисленность вызывала опасения, тревожила вся обстановка на Кавказе в целом. Даже в пределах контролируемых русскими земель, что соседствовали с Турцией, не было полной уверенности в своей безопасности. Среди уже начинавшего привыкать к мирной жизни, и вполне довольного властью Белого царя населения, оставалось определённое количество индивидов, живших мечтами о прошлом, и желавших вернуть прежние порядки, в коих они жили полным хозяевами своих уделов.
На правом фланге лежали земли христианской Абхазии, должной вроде бы не вызывать опасений, но: именно с этого направления, русское командование и ожидало одну из основных опасностей. Ещё в начале персидской войны, когда Ермолов беспокоился за Тифлисское направление, уже назревала необходимость обороны черноморского побережья. Потерять бухту в Сухуми, а с ней и всю Абхазию, означало потерять влияние на народы восточного побережья, влияния, совершенно необходимого для всего Закавказья. Но в православной земле абхазской, завелись дела совсем иные, дела магометанские. Турецкие агенты, эмиссары султана и всевозможные проповедники, вели среди этих диких гор и лесов, весьма искусную пропаганду. Воздействию турок, насылавших свои чары как с суши, так и с моря, занятая тяжёлой войной Россия, пока не могла противодействовать должным образом, довольствуясь сбором сведений. Весьма скоро стало известно, что Абхазия, ожидая турецкого десанта готовиться к восстанию, а на гарнизон Сухумской крепости стали нападать столь усердно, что выходить за стены без сопровождения, становилось небезопасно.
Несколько иначе обстояли дела в Имеретии и Менгрелии, население которых, дворяне и простолюдины, в должной мере сохранили верность России. Опасение внушала мизерная по размеру, и совершенно ничтожная по политическому влиянию Гурия, надменная и властная правительница которой, княгиня Софья, желала полностью увлечь её под влияние турок. Княгиня вела тайные переговоры с османами, и даже отправила в Стамбул своих детей заложниками. За такую верность, султан вручил ей фирман и хорошие подарки. Опасность таилась в том, что объявись здесь турки, покой Имеретии и Мингрелии оказался б совершенно разрушен. Весьма скверно пришлось бы и остальной Грузии, над которой и без того, в обстоятельствах грядущей войны, нависли угрозы новых набегов и даже нашествий.
Буря, с громом и молнией зарождалась со стороны Ахалцыха, и тех полукочевых племён и народов, что служили для турок передовым отрядом. По-прежнему будоражил умы царевич Александр, мнивший себя владыкой Грузии, неспокойно было и в мусульманских провинциях, хотя тут, настроение оставалось разным; от затаённо-враждебного, до полностью преданного новой власти. Одни, готовили мятежи ожидая турок, а другие, готовились эти мятежи гасить, а турок бить.
Вот в такой непростой обстановке, приходилось теперь России вступать в новую войну, не имея достаточных сил, и с очень ненадёжным тылом. Оставалась надежда на стремительность, которая может лишить неприятеля некоторых союзников, и ослабить его напор. По сообщениям разведки, турки, зная о малочисленности русских сил на границе, сформировали в Арзеруме 40-ка тысячный корпус, и собираются ударить на Гумры, уничтожить находящийся там небольшой отряд русских, и используя сей важный стратегический пункт, хлынуть оттуда по всему Закавказью, и взять Тифлис.
К счастью, османы медлили с решительными действиями, и дали возможность Паскевичу изменить положение вещей, и в конечном итоге явить преимущество на стороне России. Дабы выиграть время, командующий распустил слухи, что на русской стороне за Кавказом, не ведётся никаких приготовлений к войне, и мало того, на это нет даже высочайшего приказа. Турки тоже всячески хитрили, скрывая свои намерения, но русские в этой тяжбе, всё же переиграли их: османы, по непонятным причинам не спешили воспользоваться своими преимуществами, и в конечном итоге, упустили свой шанс на успех.
Когда-то, Гумри шумел богатством и многолюдством 500-т татарских и армянских семейств, многие из которых торговали с Карсом и прочими заграничными землями. Но началась война, вторгся Гассан-хан, и всё благосостояние города рухнуло. Татарские семьи подались к туркам в Парс, армяне ушли в Джелал-Оглы, и город вымер. Оставленное имущество разграбили разбойники, а само место обратили в развалины. Только по изгнанию персов, жизнь в Гумрах начала налаживаться, их даже удалось обнести каменной стеной с бастионами. К началу Турецкой компании, в Гумрах жило 50 армянских семей, составлявших всё население города.
Сонную жизнь селения разбудили собирающиеся сюда русские полки: грохотали солдатские сапоги, гремели колёсами телеги, арбы и артиллерия, цокали копытами кавалерийские эскадроны. Паскевич прибыл только 9-го июня, в сопровождении начальника штаба барона Остен-Сакена, и обер-квартермейстером, полковником Вальховским.
Паскевич сразу же взялся за дело со всей решительностью, на которую только был способен. За обедом, Ладога услышал от Воронца свежие новости, касавшиеся их предприятия. Посланные на ту сторону лазутчики, принесли Паскевичу неутешительные вести: все жители Карского пашалыка разоружены турками, а деревни, до самой османской твердыни оставлены жителями, и придётся двигаться по полубезлюдному краю.
- Ну а чего вы ожидали? Вполне обычная тактика – стал отвечать Ладога – армян разоружили, своих угнали кого-куда, но мы и к этому готовы, я, надеюсь, - добавил капитан – А прибавьте то турецкое население что осталось на местах, и что оно настроено к нам враждебно, то движение наше на Карс, будет непростым.
- Если верить слухам, у турок в Арзеруме 40 тысяч войска стоит, отчего же они не нападают? – тревожно размышлял Кахи, во время перерыва на воинских учениях, когда они сели в кружок, на нарочито положенных для того камнях.
- Медлят османы потому, что сами до конца в своих силах не уверены, и нет у них единства по этому вопросу: бить, иль не бить нас всею силой? – слегка улыбнулся Ладога, набивая при этом свою трубочку.
- Главное чтоб наш, не медлил, а ловил случай османов наказать, - заметил штабс-капитан Клевицкий, мазнув взором, по работающим шашками да штыками солдатам.
- Ну, на этот-то счёт я за него спокоен, он хотя и себялюб, но полководец от бога, случая насыпать османам перцу в шаровары не упустит! – уверенно произнёс Бобальевич, щелчком сбивая с левого предплечья, подозрительное насекомое.
- Османы это вам не персы, в осадах сидят стойко, в нападении неистовы, и организованы много лучше шахских толпищ… артиллеристы у них искуснее персидских, так-то вот, господа-офицеры! – устало проговорил Жохвистов, держа левую руку на рукояти шашки.
- Да, Никита, ты прав, а при нашей малочисленности, нам теперь каждому за двоих-троих работать придётся, - согласно заметил ему Воронец, поскребши себе левую щёку.
- Да всё как обычно! – сломав в руках прутик и бросив его под ноги, сказал Балаховский, - Ставки высоки, карты так себе, одна надежда на блеф, да нахальство наше!..
- Ну, нахальство-то нам не занимать! – тихо заметил Есаулов, а прочие легко засмеялись.
- Представляю, как там наши теперь в Кахетии места себе не находят, переживают что без них всё интересное случиться! – заметил Ладога, вспомнив как они, расставались с бароном, Бебутовым и Кривоплясом. Они опасались, что их. вообще могут перевести в запасной эскадрон, который толком никогда нигде не воюет, за исключением истребления разбойничьих шаек, или отражением набегов с той стороны, но большей частью живёт скучновато.
- Скорее бы уж это пополнение прибыло, а то как-то неуютно четырьмя сотнями, на османские скопища лезть… - устало проговорил Жохвистов.
- Теперь, главное Карс взять, а там легче будет, как говориться само пойдёт. Переведаемся с турками, и всё ясно станет! – заметил Бобальевич.
…Для противодействия турецкой пропаганде, Паскевич прибег к испытанному средству, прокламациям. В них говорилось что русские, не собираются нарушать покой мирных жителей, или трогать их собственность. Войска будут сражаться лишь с теми, кто дерзнёт поднять меч супротив них. Жителям рекомендовали без страха сидеть в своих домах, и тогда они не почувствуют тяжестей войны. В пример приводилось похожее течение дел в Персии, где жители даже удивлялись великодушию русских людей.
С другой стороны, русским хорошо помогал глава мусульман Закавказья, Мир-Фет-Сеид, ушедший из Тавриза вслед за армией царя. Он писал и распространял воззвания, где говорил что он, служитель Всевышнего и потомок святых имамов, спешит вразумить народ принести покорность государю Великому, и тем исполнив заповедь Корана, спасти себя от гибели.
А игра секретных служб противодействующих сторон продолжалась. В руках Паскевича не имелось никаких более или менее точных сведений о противнике. Поговаривали, что где-то за Саганлугским хребтом, турки собирают несметные силы, но все попытки узнать намерения неприятеля оказались тщетны. Такая непроницаемость заставила командующего заподозрить что турки, знают о положении дел у русских, абсолютно всё. Винил он в этом «нескромность эчмиадзинского духовенства», хотя мало кто из офицеров, понимал, что это означает, и как сие понимать. Посылать разведку далеко не имело смысла, а в ближайших тылах ловились только обычные лазутчики, или дезертиры. Уже много позже, выяснилось, что турки, знали о русских ещё меньше, чем русские, знали о турках.
Планируя бросок на Карс, Паскевич посылал в ту сторону как лазутчиков, так и обычную полевую разведку, черпая сведения из нескольких источников. В один из таких выходов, отправилась команда драгун в 25 душ под командованием капитана Ладоги, с заданием поглядеть и прощупать, что там делается на Карском направлении, и большими ли силами, располагают турки в тех краях. Границу переходить надлежало по-тихому и ночью, дабы не наделать переполоха раньше времени. Уже потом, из бесед тамошних татарских обывателей, стало известно, что примерно в те же самые дни, таинственным образом, куда-то бесследно исчезло несколько турецких постов и дозоров, причём провалились как сквозь землю не только люди, но и кони… Вчера вот были, а сегодня уже нет! Вообще-то, в такие времена, на границах всегда происходило множество таинственного и необъяснимого, что обрастало потом самыми невероятными слухами и описаниями!..
Отряда Ладоги ждали несколько дней, прислушиваясь к слухам и разговорам, не мелькнёт ли где? Не мелькнуло. Вернулись так же тихо, как и ушли, все в полном здравии. Капитан докладывал полковнику лично.
- Скрытно прошли до самого Карса: шли близ селений Тихнис, Пелдырван, и Мешко, всего около 65-ти вёрст. На всём протяжении дороги неприятельских войск не обнаружили, за исключением мелких полицейских команд. За время движения трижды брали «языка», и не менее дюжины раз беседовали с местными жителями. Все показывают примерно одно: от Гумри до самых стен Карса, турецких войск нет, и мало того, сами турки не подозревают что мы стоим в Гумрах и нацелились на Карс, у меня всё. Более подробно, в рапорте! – капитан положил на стол истёртые и бывшие измятыми листы, исписанные карандашом.
- Благодарю вас капитан, сведения вами добытые, чрезвычайно важны, идите отдыхать, вы, свободны! -проговорил полковник.
- Слушаюсь! – козырнул Ладога, щёлкнув каблуками, развернулся и вышел. Действительное же положение вещей на той стороне за речкой, было следующее. Турки, ещё в апреле намеревались чинить вред русским владениям за Кавказом, и собрали по этому поводу военный совет в Арзеруме. Там решили сосредоточить на месте 65-ти тысячную армию под командованием Киос-Магомет-паши, и оттуда нападать на Эривань и Гумры. Ахалцыхский паша должен был вторгнуться в Имеретию, а потом всеми ударить по Тифлису. Этот план довели до сведения начальников всех приграничных крепостей, а в Грузию послали лазутчиков из Карса, Арзерума и Ахалциха. И вот тут-то, и было положено начало всем турецким несчастиям: шпионы доставили сераскеру абсолютно неверные сведения. Их ввели в заблуждения как слухи бродившие по всему краю, так свою лепту внесла и русская разведка, намеренно снабдившая неприятеля ложными сведениями. Лазутчики доносили что в русских краях бушует голод, войска их расстроены минувшей войной, а Паскевич разбит тяжкой болезнью. Командующий и в самом деле приболел и ушиб ногу, но эти хвори, не могли вывести его из строя. Сераскер отчего-то во всё это уверовал, и тут же сочинил радостное письмо Карскому паше, что теперь, когда Паскевич скоро отойдёт в мир иной, им всем будет легче привести свои замыслы в исполнении. Но, в отличии от сераскера, Карский паша имел на руках куда менее оптимистические сведения, о состоянии русских сил. Ему стало известно, что от Тифлиса до Гумры тянут дорогу, и что по ней движутся войска, нацелившиеся на его резиденцию. Эсмин-паша опровергал все радужные сведения, и требовал собирать во едино все силы для отпора войскам Паскевича, пока не поздно… В своих посланиях он разработал смелый и деятельный план противодействия русским, суливший большие возможности. Однако пока его курьеры летели из Арзерума в Карс и обратно, стало уже поздно, наступило 14-е июня.
С вечера 13-го, по Гумрам, объявили на завтра приказ перейти границу, и войти в пределы турецкие. Вместе с восходом солнца, на высоком берегу Арапчая построился весь русский корпус, назначенный в поход. Паскевич прибыл к восьми утра, в походной церкви Эриванского полка отслужили молебен, и войска пошли к Арапчайской переправе. Первой, заповедную речку перешла казачья бригада Сергеева, и громогласным «Ура!» оповестила турецкую землю о своём появлении.
Нижегородцы получили ещё одно приобретение: буквально накануне выступления, Раевского назначили командиром сводной бригады, а драгунами теперь заведовал подполковник, князь Андронников. Общее число солдат и офицеров в полку, составляло 460 сабель. Гулко гудели доски и брёвна моста, по которому переправлялись русские части. Ладога, стоя во главе эскадрона, глядел больше на воду, чем куда-то ещё, ему казалось что он и его соплеменники, на какое-то время становятся живым притоком Арапчая, вливая в его холодные воды, свежие силы. Уже казачья бригада Сергеева ушла далеко вперёд, чтобы стеречь пути-дороги к переправе, а русские ещё продолжали переходить полк за полком, бригада за бригадой. Затем, по переправе загремели колёса обоза, застучали копытами табуны рогатого скота. Всего, на первом этапе операции, против османов задействовали порядка пяти тысяч пехоты, и 2400 всадников. Но это были не просто войска, шли, закалённые в горнилах многих войн и компаний бойцы, уже снискавшие себе великую славу, готовые ко всем поджидавшим их впереди испытаниям, и тягостям.
Наконец переправились уже все, и потянулись по хорошей и ровной дороге, в удивительном и превосходящем всякое ожидание порядке. Две тысячи одних только арб и телег с тюками и вьюками, а тысячные табуны скота, шли единым целым, окружённые войсками словно стенами: впереди конница, по бокам гремела сапогами пехота. От всего этого шествия, на пространстве в добрые семь вёрст, висело облако такой пылищи, сквозь которое ничего невозможно было разглядеть. Из-за этого, создавалось впечатление что надвигается несметная силища, и эти «миражи» очень скоро понеслись быстрее ветра в самую глубину турецких земель, ухудшая там и без того не весьма радостные настроения. Ладога, глядя на покрытого пылью себя, и на всю картину в целом, с явным облегчением проговорил, обращаясь к своим товарищам.
- А хорошо мы господа, всё же сделали, что баб своих дома оставили, а? Вот куда б им с их шалями, шальварами, монистами, да в этакую пылищу? Хм!..
- Да, в этакой пелене им бы точно не понравилось, вся красота померкла б! - согласно кивнул Есаулов, озадаченно оглядываясь вокруг; на всех поголовно, лежала что называется, пыль времён, и весьма густым слоем…
- Ну чисто Батыевой ратью идём! – хохотнул Червонец, крутясь на своей беспородной лошадке.
- Не ждут нас османы, вот сюрприз-то им будет! – заметил подъехавший ближе Воронец.
- Сюрприз будет! – согласился Ладога.
Когда дошли до Тихниса, Паскевич отдал приказ становиться на ночёвку, там, где 18-го июня 1807 года, граф Гудович одержал славную победу над турками. Уже скорее по привычке, чем по необходимости, Ладога напутствовал своих солдат коротко, но, по сути.
- Мы, на вражеской земле, посему, спать только одним глазом, караулы усиленные, и никуда без дела не шляться. Ночью пали во всё подозрительное без разговоров, не ответил на пароль, получи… Всё как всегда, ребята!..
За ночь, в паре мест шуганули каких-то бродяг, но преследовать не стали, они быстро исчезли в поросших кустарниками камнях.
- Лазутчики наверно! – буднично сказал на это Ладога. Утром войска двинулись дальше, а из авангарда стали докладывать о появлении первых неприятельских пикетов. Ближе к вечеру, войска переправились через Карс-Чай у Джемушлинского брода, и вышли к селению Пелдырван, где и заночевали.
- Кюрюк-Даринское поле, место многих славных дел в старину! – проговорил Ладога, когда они пошли по ровной, уже зелёной равнине, с которой вспорхнули в небо сотни птиц, больших и малых. Где-то в задних рядах корпуса донеслось несколько ружейных выстрелов, и некоторое количество птичьих точек, камнями полетело вниз. Капитан смачно выругался и сплюнул под ноги.
- …твою мать, тьфу! На хера вот это делать-то?! Иль оголодали уже, дичины хоца кому-то? Ведь не сожрут, бросят как спесивые баре на охоте; что дюжину постреляют, три-четыре возьмут. Развлекаются, сучьи дети!..
- Так это от дури, господин капитан – отозвался ординарец, - у нас в Бессарабии, начальство тоже так порой дурило… я одному сказал что думал, он на меня жалобу: мне нарекание, да внушение с предупреждением… так вот и бытуем…
- Узнаю ежели кто в эскадроне зазря птицу либо зверя губит, выпорю как последнюю каналью! – повернувшись назад в пол-оборота, громко, чтоб передали по рядам, пригрозил капитан.
- Не всяк злодей, кто часом лих! – заметил Червонец.
- Не всяк, - согласно кивнул командир – но дурью маяться всё одно нельзя, так и уясните себе!..
Х Х Х
Сюда же, очень скоро подошёл и Муравьёв с гренадерской бригадой и целой дюжиной осадных орудий.
- Ну, теперь-то у нас дела с этими чудищами пойдут, теперь мы этот Карс сдюжим! – бодро поговаривали солдаты, с любовью и надеждой глядя на грозного вида пушки, из чёрных жерл которых, уже глядели в сторону турецкой твердыни громовые и огненные раскаты. Семнадцатого июля русские полки пришли в Мешко, и стали там лагерем. Передовые казачьи пикеты быстро заняли высокую гору, лежавшую от русского лагеря менее чем в трёх верстах, но с которой уже очень хорошо просматривался мощный Карс, до которого по прямой оставалось порядка 15-ти вёрст.
- Теперь, ребята, будьте на стороже, турки не персы, в глухой обороне сидеть не станут, так что ушки на макушки, и хмельного ни-ни! – пророчески предупредил своих Ладога, слова которого сбылись буквально спустя несколько часов. Уже погасла почти совсем заря, и сумерки плавно опускались на лагерь, как внезапно, с передовых постов затрещали ружья и донеслись отчаянные крики десятков людей. Оказалось, что человек 30-ть турецких всадников скрытно подошли, и внезапно бросились на ближайший казачий пикет, одного зарубили и захватив другого в плен, скрылись. Никто из соседей не успел перехватить неприятеля, и освободить несчастного пленника, коего теперь ожидала лютая и жуткая пытка.
- Ну вот, что я и говорил, - напоминал Ладога, когда тревога уже улеглась – взяли османы «языка», хотя ничего важного с того казачка не узнают. Запытают только до смерти и всё…
- Далеко от крепости отойти отважились, значит не врёт разведка, гарнизон Карса силён, и солдаты в нём собраны бывалые – проговорил задумчиво Воронец присаживаясь на пустой бочонок из-под уксуса, служивший табуретом.
- Они потому такие смелые, что ждут подхода своих из Арзерума, и лазов из Ахалцыхе – сказал, подходя к ним ближе, и присаживаясь на принесённый с собой раскладной походный стульчик, князь Баградзе, услышавши разговор друзей из темноты.
- Да, есть сведения что Карский паша, в самый день нашего выступления из Гумров, отправил к Киос-Магомету, гонцов за помощью, - подтвердил слова князя, Ладога – но их главнокомандующий вроде как стоит за Саганлугскими горами в ожидании последних подкреплений, и транспортов с боеприпасами. Придёт, не придёт, кто знает? – Ладога вопросительно посмотрел на лица друзей.
- Не придёт, - уверенно помотал головой Кахи, придержав рукой шашку – быстро не придёт. Пока всех сил не соберёт, не придёт раньше чем через несколько дней. Он прекрасно знает, что войск в Карсе и так достаточно чтоб оборонять его, а потому, не поспешит!..
- Но нам, надо спешить! – заметил Воронец.
- Нам, надо! – согласился с ним Ладога.
На утро поход продолжился, но, как назло, влил сильный дождь, дороги развезло, но зато исчезли тучи невыносимой пыли, хотя обозы, сразу же потеряли в скорости. Конница, при которой находился со своей свитой и Паскевич, шла к крепости ближе всех остальных, и в случае нападения турок, могла быстро развернуться для отражения нападения. Однако турки лишь наблюдали за русскими со стен, не решаясь пока на вылазку, но что она последует, никто даже не сомневался. Так незаметно в суете движения и перемещения, подошёл вечер, и войска Паскевича подошли к местечку Азаткеву и остановились близ большой, Арзерумской дороги. Отсюда до ближайшего крепостного предместья, было около трёх вёрст, и в пелене сгущавшихся сумерек хоть не совсем чётко, но уже просматривались могучие очертания Карской цитадели. Незадолго до того, в одном из оврагов казаки напоролись на турецких фуражиров, и тех из них, кого не зарубили, захватили в плен. Паскевич решил передать через них предложение о сдаче, написав его в привычном для турок патетично-хвалебном стиле, но, ответа не последовало. Утром 19 июня, около шести часов, русские поднялись, и покинув Азаткев, двинулись дальше. Вагенбург, а проще говоря подвижный полевой лагерь со всеми припасами, переходил полностью на Арзерумскую дорогу, под охраной полутора батальонов пехоты, 250-ти казаков и 10-ти орудий. Остальные силы двинулись прямиком на Карс, имея намерение провести рекогносцировку, а если улыбнётся удача, то и выманить гарнизон в поле.
Боевой порядок в котором шли русские силы, Паскевич уже применял против персов под Елизаветополем: в авангарде двигался донской полк Сергеева с 6-ю конными пушками при поддержке пионерного батальона, за ним следовала пехота в две линии (в 1-ой, 40-й и 42-й егерские полки с 12-ю орудиями, а во 2-ой, Ширванский полк и 39-й егерский)В третьей линии шла вся кавалерия и донская батарея. Резервом на сей раз, стала гренадерская бригада. Всю русскую боевую линию турки наблюдали с единственной остававшийся в их руках высоты, стоявшей близ крепости. Паскевич сам стоял на кургане, и хорошо видел, как из растворившихся крепостных ворот, чинно и решительно вышла османская конница в пределах трёх-четырёх тысяч сабель, встала на равнине кою пересекал болотистый ручей, мост через который, турки уже уничтожили заранее…
Казаки Сергеева перешли ручей и без моста, завязавши с турками вялую перестрелку, как бы разогревая себя. Донцы сильно рисковали гарцуя перед такой массой вражеских всадников, своими более чем скромными силами, но, видимо все они знали на что шли. Пионерный батальон, подошедший к ручью, ничем не мог помочь казакам, даже если б и желал: во-первых, у пионеров не было артиллерии, которой можно было бы противостоять кавалерии, а во-вторых, батальон оставался на этом берегу, и мог лишь отвечать туркам ружейным огнём.
Драгуны стояли на своих позициях и внимательно наблюдали за происходящим. Некоторые волновались за казаков, опасаясь, что османы могут решительным ударом отсечь их от берега и окружить всей своей массой.
- Дразнят донцы делибашей, видимо хотят вынудить напасть, а там и наши ударят… Надобно это скопище османское рассеять, и обратно в крепость прогнать – говорил Ладога, не сводя глаз с грохочущей за ручьём перестрелки.
- А не оставят ли нас снова в резерве, как под Эриванью? – опасливо спросил Червонец, так же тянувши шею, наблюдая за пороховой круговертью.
- Не должны, но Паскевич человек не простой и всё может случиться – ответил капитан, тревожно вглядываясь во всё более и более закипавшее дело. В какой-то момент, крупная масса делибашей понеслась в атаку, и ударив на казаков, сильно их потеснила, наступала критическая минута. Но на помощь казакам уже летел в запуски личный конвой командующего, линейный полк, грузины и татарская конница. Они ударили как раз вовремя, не позволив туркам взять казаков в кольцо, отбросили делибашей, и рассыпавшись в лаву, сами уже стали отражать атаки турок, не позволяя тем обойти себя на флангах. Линейцы перестраивались с турками одновременно демонстрируя чудеса джигитовки: они с боевыми кликами вертелись на лошадях как акробаты на спортивных снарядах, скакали стоя ногами на сёдлах, приподнимались на стременах и на скаку либо стреляли попеременно с двух рук из пистолетов, либо весьма красиво работали шашками.
- Вот это, мне любо господа-драгуны! – восхищённо ахнул Ладога, наблюдая за джигитовкой линейцев – Вот это я понимаю, адыгская школа! Скоро они турок в шашки возьмут, не любят черти пороха жечь, там, где можно клинками работать!
Прочие драгуны тоже азартно загомонили, любуясь джигитовкой и фланкировкой своих соратников. Нижегородцы знали о чём говорили: многие из них умели джигитовать не хуже линейцев, и на учениях, до пота и слёз с соплями, гоняли молодых, обучая их сему сложнейшему искусству конной науки. Впитывали, конечно, не все, но даже те, кто не весьма хорошо осваивал джигитовку, приобретал всё же силу, ловкость, выносливость в походе, и крепость жил в рубках. Капитан Ладога ходил в числе лучших в полку по джигитовке, Червонец, умел это чуть хуже, а Есаулов, не смотря на уланскую свою ловкость, старательно постигал тяжёлую науку, и во многом уже преуспел. Правда в персидскую компанию применять её почт не приходилось, но теперь, были все основания считать, что она скоро пригодиться. Разгорячённая боем, часть турецкой конницы, широкой цепью отделилась от основных сил, и пошла вперёд. Линейцы увидав что пришло их время, выхватили шашки и с отчаянным гиканьем ринулись на противника. Ударились они что называется грудь о грудь, перемешались с османами, и заплясали на солнце шашки да сабли.
- Ну, ребята, знать и нам скоро в плясовую идти, вон как закипает дело-то! – громко сказал Ладога, обращаясь к своим. Миновало буквально две-три минуты, и делибаши, что переводилось как «обрекшие себя на смерть», неслись уже во все лопатки обратно, думая видимо не о смерти, а о бегстве из её зубов. Главные силы турецкой кавалерии, всей массой двинулись им на выручку. Пока за ручьём вертелась на все боки конная свистопляска, туда же подходила русская пехота, построенная в боевой порядок. Впереди, на неё глядел большущий вал, защищавший юго-восточную окраину Карса, звавшуюся Байрам-пашой. На том месте ещё кипели оборонительные работы выполняемые горожанами, а на самом валу, в полной готовности стояли войска под полыхавшими на ветру знамёнами, и важно разъезжали турецкие военачальники. Едва русская пехота пересекла ручей, с башен по ней стали бить орудия, а наша артиллерия загремела им в ответ. Пехотные колонны замерли.
- Я, в ту войну, с османами успел переведаться, турок, он первым натиском силён и страшен! Выдержишь и не прогнёшься, тут и бей его наотмашь, побежит как угорелый! – наставлял новичков Ладога, нутром чувствуя, что с минуты на минуту, начнётся и их дело. И вот, воздух резанул резкий, пронзительно-металлический сигнал горниста к атаке, а следом пришёл приказ развернуться на правом фланге боевых порядков корпуса.
- Ну, ребятки, и наш черёд пришёл, с богом! – Ладога тронул коня вперёд, и весь эскадрон, одним единым организмом, медленно набирая темп, пошёл вперёд, на пару с казачьими полками Сергеева и Леонова, а уланы остались в резерве. Бригада Победнева и казаки Карпова, разворачивались на левом фланге. Турки, заметив этот манёвр, ненадолго озадачились, а затем, значительная часть их кавалерии потянулась на правую сторону, то бишь к русскому левому флангу, а другая, меньшая часть, во весь дух поскакала на бригаду Сергеева, стремясь охватить её с тыла. Казаки, повинуясь приказу Паскевича, начали подаваться назад, дабы заманить турецких кавалеристов подальше от крепостных стен. Сводный уланский полк под командованием барона Остен-Сакена, по сигналу должен был отсечь туркам путь к отступлению.
Одновременно со всем этим, пионерный батальон подошёл к подошве горы Карадаг, с целью закрыть туркам путь в предместье Байрам-Паша. Стоявшие в резерве уланы, дабы навесить лошадям торбы, уже размундштучили их, когда прискакал ординарец командующего, и привёз приказ идти рысью перед боевой линией. На то, чтоб мундштучить по новой, уже не оставалось времени, и уланы понеслись в атаку на трензелях, роде металлических удил, что надавливают на язык и уголки рта лошади. Управлять таким манером было весьма непросто, но выбора у улан уже не было. Чётко как по писаному, развёрнутым строем летели в атаку уланы, треща флюгерами своих пик. Благополучно проскочив вражеский огонь со стен, полк с ходу нанёс сильный удар во фланг противнику. С тыла на турок налетели казаки Сергеева дав волю своим шашкам, и выпуская накопившийся гнев. Отчаянные линейцы с подполковником Верзилиным, да грузинская дружина с князем Бековичем-Черкасским, примчавшаяся с левого фланга, отрезали османов от Карса, и турки заметались как зверь, пойманный в ловушку. Их линия, окончательно сбитая с направления удара, кинулась всей толпой вправо, прямиком под убийственный огонь пионерного батальона, и не видя другого выхода, понеслась вдоль фронта, преследуемая русской конницей и осыпаемая пулями да картечью. Перебитых в этом деле турок даже не считали, а в плен угодило человек сорок при нескольких офицерах.
А что же делали наши друзья-драгуны? Увы, в сём славном деле они не участвовали, а волею Паскевича, берегшего их на крайний случай, простояли весь день до вечера в резерве. От такой о себе заботе командующего, драгуны пребывали прямо скажем, не в восторге. Когда на их глазах, один за другим ринулись в атаку все полки, включая даже резервный уланский, а им, приказ так и не поступил, нижегородцы заметно растерялись.
- Нет, господа, я, конечно, понимаю и где-то даже ценю, этакую о нас-героях заботу Паскевича, и что он боится доставить нам неудобства, посылая в атаку, хорошо! – начал рассуждать Ладога, иронизируя в своём кругу – Но это, становиться уже похоже на какое-то нездоровое чувство, которое источает излишне благовоспитанный папенька, своей дочуре, опасаясь что она потеряет девственность без его ведома, причём доченька, уже перешагнула рубеж в 30-ть годков, а девственность, уже тайно подарила на 19-ом году жизни!
Кругом раскатисто заржали, и даже непроницаемый в иных случаях Есаулов, хотя и своеобразно, но тоже скалил свои белые, здоровые зубы и покачивал головой. Просмеявшись, взвился горячий князь Кахи, разойдясь чисто по-кавказски.
- Да за кого он нас держит, его маму в конце концов?! Под Эриванью стояли как загонщики, рыбу ловили! А уланы, что прекрасно бы для этого подошли, воевали, и вся слава и награда им, а нам «спасибу» от щедрот своих! За «спасибу» конечно спасибо, - энергично жестикулируя продолжал князь – но на кой чёрт мне такое спасибо, когда там, другие, турок рубят, а драгуны опять стоят, и в кулаки трубят!
- Да, прав Кахи, такое дело пропустили, такое дело! – покачал головой Воронец, и был прав: дело и впрямь выдалось славное! Со своей позиции, драгуны хорошо видели в каком состоянии выскочил в сражение уланский полк, но искренне порадовались за товарищей что они, несмотря на размундштучивание лошадей, прекрасно вышли из положения, хотя был один момент, заставивший драгун насторожиться.
В какой-то момент, лошади перестали слушаться трензелей, и полк стал рассыпаться как боевая единица, Остен-Сакен приказал трубить сбор, но уланы не скоро принудили лошадей к повиновению, и если бы турки не потеряли голову при бегстве, а контратаковали, уланам пришлось бы весьма худо. Именно на этот момент и указал Ладога во время боя.
- Ну вот, полюбуйтесь, трензеля чуть под монастырь улан не подвели, упустили шанс турка-то истребить! А послал бы ты Паскевич нас, были бы тебе уже в первый же день свежие лавры, кои ты так любишь!
Со своей стороны, сами турки, вместо помощи бегущим товарищам, бросали резервы на левый фланг русских. Там стоял со своими тремя донскими полками генерал Завадовский, старый, запорожский казак, всю жизнь свою проведший в войнах и сражениях. Видя потуги врага, он ловким маневром вывел турок прямо под огонь казачьих орудий, а затем разом ударил в пики. Поражение османов на левом фланге, стало ещё более сокрушительным чем на правом.
На глазах целого корпуса, русская кавалерия в тот день, покрыла себя славой, превзойдя турецкую по всем статьям. Сводный уланский полк полковника Анрепа, впервые бывший в деле, дрался с завидной храбростью, наполнился поднятием духа, и уже далее, всю войну сражался с величайшей доблестью. Пехота вовсе не приняла участие в сражении, а отдыхала, поставив ружья в козлы. С турецких позиций и после сражения ещё долго не умолкали пушки, а русские орудия постепенно замолкали,в них более не было необходимости.
Рекогносцировка показала хорошую укреплённость Карса, и его многочисленную артиллерию. Со стен, турки отчётливо видели полный разгром своей кавалерии, а заодно, спокойное и размеренное состояние, отдыхавшей русской пехоты, и всё это, напустило на турок гнетущее чувство. Совершенно противоположенное чувство, возникло у здешних армян, согнанных турками насильно, чтоб они, армяне, стали свидетелями гибели русских, а тут… Более семи сотен армянских семей вернулись к своим очагам, под охраной русского отряда.
А тем временем, оценив нависшую над собой опасность, турки поставили на левом берегу Карс-Чая перед Армянским предместьем, хорошо укреплённый лагерь. Несмотря на это, Паскевич решил в ночь с 22-го на 23-е, заложить первую осадную параллель именно против этого лагеря, а дабы отвлечь турок, он отдал приказ бригаде Раевского, провести ложную атаку на Карадагские высоты.
Едва стемнело, оба полка и конная батарея, в полной тишине восточной ночи, выступили из главного лагеря, и пошли в обход южных укреплений Карса. Спустя немного времени, пушечный выстрел оповестил русских, что в крепости заметили движение Раевского. В этот же самый момент, в крепость влетел запыхавшийся турецкий разъезд, поднявший тревогу, сообщив что в тылу крепости, тоже появились русские пехотные части. Это шёл Ширванский батальон, имитирующий атаку с севера. Едва турецкий гарнизон поднялся в ружьё, с двух сторон загремели русские барабаны, запели трубы, заиграла музыка, и повсюду из мрака неслось многоголосое «Ура!» что вскоре оказалось заглушено пушечно-ружейным боем. Однако весьма скоро всё замокло, но заговорил Карадаг, и орудийная пальба не затихала до самого рассвета. Возмущению драгун видимо вняли высшие силы, и Раевский на правах временно бывшего командира, приказал всему полку спешиться, для устраивания противнику незабываемой ночи.
От Карадагского редута, где турки намеревались высидеть сильную осаду, простиралась к обрыву только небольшая стена из деревянных срубов, набитых утрамбованной землёй. Именно против этого укрепления, драгуны вели перестрелку до самого рассвета, создавая видимость готовящейся атаки. Пока шла премьера сего грандиозного спектакля, осаждавшие устраивали мощные батареи: три возвели на левом берегу Карс-Чая, против того самого турецкого лагеря, а четвёртую соорудили на правом берегу, напротив укреплений Орта-Кепи. Пришёл день 23 июня 1828 года, ставший одним из решающих в той войне. К этому времени, русские войска стояли под городом на следующих позициях: с севера, на цитадель, сверкая штыками глядел батальон ширванцев, с западной стороны на левом берегу Карс-Чая, у 1-й батареи – батальон 39-го егерского полка, на 2-й – Крымский пехотный полк. Третью батарею занимал 42-й полк. Эти войска состояли под началом князя Вадбольского.
На другом берегу, Эриванский полк под командованием генерал-майора Муравьёва, занимал главную батарею, а за ним, в качестве резерва, стоял Грузинский гренадерский. Сводная кавалерийская бригада, держала позиции под Карадагом. Оставшиеся четыре батальона составляли общий резерв, и ждали своего часа возле Кичик-Кея. Едва солнце выпустило в просыпавшийся мир свои первые лучи, все русские батареи открыли огонь по турецкому лагерю. Высота перед Армянским предместьем сразу же оказалась накрыта перекрестным огнём, и турецкие батареи в лагере захлебнулись. В ответ на это, османы обрушили на нашу 4-ю батарею, огонь со всех доступных крепостных позиций, включая башни предместий. Сила вражеского огня оказалась столь мощной, что по воспоминаниям Муравьёва, он вряд ли где до того, испытывал подобный огонь (а ведь он участвовал в Бородинском сражении, под Лейпцигом и Парижем) Если бы турки продлили свой обстрел до двух часов кряду, русская 4-я батарея оказалась бы уничтожена. Но, к счастью для наших батарейцев, военные обстоятельства резко и внезапно переменились…
Как утверждали затем особливо впечатлительные свидетели, ничего не предвещало: никто ничего не планировал и не ожидал, включая его превосходительство командующего (о чаяниях турок не приходиться даже и упоминать) Ещё с вечера, когда все нижегородцы готовились к ночному бдению с фальшивыми атаками, свинцом и дымом вместо просфор и ладана, пришёл приказ откомандировать прапорщика Есаулова к князю Вадбольскому, в качестве сапёрного офицера на сей день. Изумились все, за исключением самого сапёрного офицера.
- В огороде бузина, а в Киеве дядька! – изрёк Ладога, услыхав сие распоряжение, и лично спросил у ординарца, что это означает и как это понимать?
- Не могу знать, Георгий Гвидоныч, могу лишь предположить, - спокойно ответил Есаулов, чуть заметно подняв глаза, словно школяр, отвечающий на уроке арифметики.
- Предположи! – был короткий ответ.
- Я, намедни, рассказал за картами, как в Бессарабии, как-то оказался прикомандирован к сапёрной команде, и заслужил похвалу, ибо кое-что из их профессии, умею. Вот видать кто-то по простоте душевной, меня и присоветовал! – ровно ответил ординарец.
- Так, почему я, про твоё сапёрство ничего не знаю?
- Случая не представилось рассказать…
- Так, ну, отпускать тебя одного неверно будет, едем к князю! – решил Ладога, и прихватив с собой ещё и Червонца, поскакали все втроём к палатке Вадбольского. Обратно, на свою позицию под Карадагом, вернулись они вдвоём, прапорщика временно оставили при князе, как и было предписано.
- Погорит он там, сапёр наш, - осторожно предположил Кахи, когда они, выбрав свободные минуты, раскинули небольшой банчик на старом барабане.
- Чёрта с два! – резко бросил Ладога, небрежно швыряя карты (его злило что им с Червонцем, не позволили остаться) Кому повешанным быть, тот не сгорит и не потонет! А этот чёрт бессарабский, и рад мерзавец: его там в 39-й, к егерям Бурцева пристроили, сапёр грёбаный… Ить сто к одному ставлю, что набрехал про сапёров-то! – уверенно заявил Ладога, сбрасывая бесполезные карты, не везло чего-то…
- А вдруг нет? Мало ли? – слегка возразил Воронец, согребая выигрыш.
- Могу побиться об заклад, что всё его «сапёрство», - едко выделив это слово, продолжил Ладога. тасуя колоду, - свелось к рытью гнезда для пушки, или помощи в наведении моста… Вот пусть теперь выкручивается там как хочет, герой-взрывник, фейерверкер, твою мамашу!..
Словом, день начинался вполне себе буднично, с запланированного обстрела вражеского лагеря, и никто не собирался ничего штурмовать, но…
В траншеях возле 1-й батареи, у егерской роты поручика Лабинцева, возникла реденькая, даже ничтожная по началу перестрелка с турками, засевшими на пригорке старого кладбища. Мало по малу она разгорелась, вражьи пули ужалили уже нескольких солдат, а далее случилось то, что никто и никогда, ни в одном штабе, ни одной армии мира, предвидеть и предугадать не сможет. Озлившись на турецкий огонь, Лабинцев громогласно обратился к своим егерям.
- Ребята! А ну-ка, дадим жару турку! Чего он о себе думает? Вышибем его с позиции, за мной, ур-р-р-а-а!!! – выхватив шпагу, он первым ринулся вон из окопа, его рота в едином порыве последовала за ним…
Командующий сидел в своей палатке и работал с документами, сверяя данные разведки и готовя штурм турецкой твердыни, весьма основательно. Его ничуть не взволновали звуки орудийной пальбы: такая музыка в осадах и оборонах, начинается как правило без дирижёрской палочки. Продолжительность канонады тоже не вызывала вопросов, бывало, что и весь световой день жарят друг в дружку, не в диковинку! Первая смутная тревога, кольнула Паскевича, когда умолкли пушки, но явственно доносилось многоголосое «Ура!» явный признак атаки, или контратаки? Командующий, впрочем, очень скоро отнёс это к отражению неприятельской вылазки, и не более того. Однако, спустя час, шум заварухи заметно стал нарастать, и «Ура!» орало уже не менее нескольких сотен глоток разом, и Паскевич заподозрил неладное. А когда вновь заревели пушки, и пошла нешуточная канонада, командующий понял, что там, началось нечто основательное. В эту самую минуту, к нему влетел один из его адьютантов, и взволнованным голосом сообщил, что егеря, из роты Лабинцева из 1-й батареи, в ответ на наглые поползновения неприятеля, кинулись в штыки, и взяли старое кладбище на высоте, вышибив оттуда всех турок, мешавших егерям отдыхать. Однако, последние не смирились с таким поворотом дела, и троекратными силами насели на Лабинцева, стремясь выбить его с кладбища. Поручика поддержали три роты егерей из 42-го полка во главе с подполковником Миклашевским. Совместными усилиями они отбросили турок, и на их же плечах ворвались в их укреплённый лагерь, захватив таким образом все те высоты, на овладении коими, по прогнозам штаба, отводилось два-три дня! У Паскевича от удивления вытянулось лицо, и он, поднявшись с места, лишь переспросил.
- Что?! Кто им разрешил?! А, чёрт, кто приказал?!
- Не могу знать, ваше превосходительство, но по всему выходит, егеря начали штурм, и нуждаются в подкреплении! – чётко закончил адъютант.
- Коня мне! Живо! – резко приказал Паскевич, лихорадочно соображая, что теперь делать, и как быть?! Со всей свитой он стремительно примчался на главную батарею, где и попытался узнать, кто и как, посмел начать сражение, без его предварительных распоряжений?! Но внятного ответа не услышал, и перевёл всё внимание, на заваривавшуюся за рекой кашу. Опытный взгляд старого вояки, разом увидел всё: массы контратакующих турок, уже начинавших теснить малочисленный отряд Миклашевского, отступавшего обратно к кладбищу, и отчаянный бой, что вели егеря 42-го полка на скалах, сдерживая рвущихся вперёд супостатов. Сражение шло не на жизнь, а на смерть. Вражеские снаряды начали рваться уже вокруг командующего: в его свите появились первые раненые и убитые, но он, не обращал на это внимания. Сойдя с коня, командующий недолго что-то обдумывал, а затем подозвав к себе командира Грузинского полка графа Симонича, приказал ему взять три роты, и немедля идти на помощь егерям.
Сражение полыхало в двух или трёх сотнях саженей от позиции грузинцев с их батареей, но переправы в сём месте не имелось, и Симонич быстро повернул на мост, дабы выйти к заречной баталии окружным путём. А обстановка нечаянного боя стала меняться прямо на глазах командующего. Вадбольский бросил в бой последние резервы, но турки уже взлетели на высоты, и началась там самая жестокая, какая только могла быть, рукопашная схватка. И турки, и русские перемешались в одну огромную жуткую свалку, безо всякого уже порядка! Ружейно-пистолетный огонь в упор, из-за могильных плит, штыки, тесаки, кинжалы и сабли, и даже сами камни, всё свилось-закрутилось в кровавый вальс, сопровождаемый лязгом стали, треском дерева и хрустом костей… Бешенная резня продолжалась порядка четверти часа, и турки не выдержали: число, фанатизм и ярость, уступили как всегда выучке, силе духа и неустрашимости. Османы ринулись спасаться к предместьям. Не давая им времени опомниться и закрепиться среди камней, пустых траншей, другого кладбища и показавшихся домах, Вадбольский со своими поднажал, и на плечах турок ворвался в Армянское предместье. Рота 329-го русского полка, куда временно прислали прапорщика Есаулова, уже давно стояла в готовности, наблюдая и прислушиваясь к тому, что вытворяли их собратья. Ординарец Ладоги с первых же минут по-свойски сошёлся с егерями, которые потихонечку угостили его полстаканом вина, (более пока было нельзя) ибо оказались более чем наслышаны о его поездке с ветерком в качестве кучера, когда он в прошлом году, лихо прокатил столичных гостей в их же экипаже.
С самого начала атаки Лабинцева и Миклашевского, здешние егеря ждали момента, когда бросят в атаку уже их, ибо видели, что соседям требуется подмога. Мало того, опытные глаза бывалых солдат и офицеров, быстро поняли, что положение их товарищей, чрезмерно вырвавшихся вперёд, быстро становиться угрожающе-опасным. Около двух тысяч турок, вооружённых холодным оружием, издавая страшные крики, летели всей массой прямо на батальон Миклашевского. Из-за реки, главная русская батарея открыла по ним огонь, но не остановила атаки: егеря оказались сбиты, и быстро стали отходить к кладбищу, отстреливаясь на бегу. Но сам Миклашевский и 30 его солдат, оказались отрезаны от остальных сил батальона, прижаты к скале, и теперь яростно отбивались, дорого продавая свои жизни. Есаулов, взлетевший на высокий камень, (прочие кто успел, облепили деревья) и с замиранием сердца глядел на непредвиденную схватку. Когда батальон побежал, а его командир со взводом оказались отсечены и теперь обречённо отбивались всем чем было. Прапорщик заметно помрачнел, и произнёс.
- Господи помоги им, четверть часа, и всё…
Взволнованно гудели и другие. От толпы турок откололся солидный её кусок, и размахивая саблями да ятаганами, ринулся с диким воем на колонну полковника Реута, шедшего с пятьюстами егерей на помощь. Передовой взвод сразу же был опрокинут и попятился, и весь наш левый фланг поддался небольшому замешательству, здесь-то, и настал час остальных егерских рот. Вадбольский отдал приказ на общую атаку: Есаулов и остальные, в едину секунду слетели вниз, похватали ружья, и вкупе со своим полковником Бурцевым, очертя голову понеслись в атаку, выручать своих отчаянных товарищей…
Не успели эти три роты добежать до нужного места, а колонна Реута придя в себя после первого внезапного отпора, вторично бросилась на штурм скал, поверх которых, кипел яростью страшный и неумолимый враг. Егеря со штуцерами, меткой стрельбой выбивали самых ретивых османов, падавших вниз и разбивавшихся об острые скалы на кровавые лохмотья, а их товарищи, что половчее, метали в верх гранаты, помогая третьим, подсаживавшим друг друга, взлетать на вершины, и в рукопашной, отбрасывать османов назад. Завязалась отчаянная резня-рубка, где пленных не брали, ибо в такой бешенной драке, о том не думал уже никто… Враги, сцепившись катались по земле, душили, кололи, рвали друг друга зубами, и никто не хотел уступать, но русская сила, пересилила турецкую…
А меж тем, перед бегущими егерями Миклашевского, вырос откуда-то, священник Крымского полка, отец Андрей Белицкий, и поднявши над головой животворящий крест, короткой но проникновенной речью остановил их, чем быстро воспользовались офицеры, и через минуту, батальон уже в полном боевом порядке, ощетинившись штыками, опять ринулся на турок. На сей раз ни численность ни ярость османам не помогла: все их усилия разбились о стремительный и жестокий удар русского плотного строя: погибавший уже Миклашевский и горсть его солдат оказались спасены, и примкнули к товарищам. Эти егеря живо влились в колонну Реута, и в этот момент как раз и подоспел Вадбольский с подмогой. Тут-то, на высотах, и произошла та самая жестокая и кровавая схватка, свидетелем которой и стал прилетевший впопыхах на главную батарею Паскевич.
Прапорщику Есаулову, ни разу до того, не приходилось участвовать в пехотном рукопашном бою, да ещё подобного масштаба. Выделяясь своим ростом среди невысоких егерей, прапорщик буквально притягивал к себе противников. Вот когда пригодились долгие и упорные уроки штыкового боя, что на протяжении более чем двух с половиной лет, впитывал он от своего командира. Стремительным потоком влетели егеря на высоты турецкого лагеря, и завертелась страшная юла, раскидывая вокруг себя снопы искр от лязгающей стали, клочья и клубы пороховых дымов от ружей да пистолетов, и кровавые капли из душ сражавшихся.
Первый турок, встретил Есаулова прямым ударом сверху, который, драгун парировал штуцером, одновременно с этим, нанося врагу удар ногой в живот: враг с хрипом попятился, и тут же, не теряя и доли секунды, прапорщик двинул ему прикладом в зубы, и добил его, полоснув плоским штыком наискосок. Второй осман, просто налетел на штык, вынырнувши из толпы с окровавленной саблей: Есаулов, коротким-коли поразил его в кадык, и пока он падал, увернулся вправо от тяжёлой сабли следующего, опрокинув того наземь, ударом приклада в низ живота. Заряд в стволе прапорщик берёг для крайнего случая, этому его научили ещё «старики» в Бессарабии, а тут, в кровопляске, это могло спасти жизнь. В следующую минуту, ординарец спас от верной гибели седовласого и раненого подпоручика, уже едва отбивавшегося от двух турок с ятаганами и кинжалами. Затем, счастливо избегнув пущенного в него камня, он приколол метнувшего, и развернувшись на месте, увидел в паре шагов от себя троих турок, уже замахнувшихся саблями. Палец, сам нажал на спусковой крючок, и средний враг, взмахнув руками задел ими товарищей, опрокинувшись на спину. Он ещё не успел коснуться телом земли, как прапорщик, шагнувши вправо, отвёл штыком саблю второго, и ткнул его чуть ниже ключицы: захрипев, турок крутнулся волчком и рухнул в агонии. Третий враг успел развернуться, и в коротком поединке смог легко ранить драгуна в левое предплечье, но и сам был пронзён его штыком насквозь.
Есаулов, на какое-то время, (он потом так и не смог вспомнить на какое именно) почувствовал, что находиться и здесь и не здесь одновременно: сражавшиеся показались ему живыми картинками. Вон какой-то наш унтер со смертельной раной на груди, пытаясь зажать её растопыренной ладонью, медленно сползает вниз по замшелому, испещрённому пулями валуну… старшие офицеры их команды увлекают за собой солдат, а турки несмотря на свой перевес и свою ярость, уже подаются назад, и бегут с заваленных трупами и раненными высот. Особо врезался в память истерзанный и измятый барабан с порванным ремнём, что скособочившись, лежал среди тел, возле сломанного пополам ружья…
…- Ваше благородие! Господин драгун, оглянись! – услыхал Есаулов, и как бы проснулся: перед ним егеря из той роты, куда его на сегодня и прикомандировали.
- Гоним турок! Бегут окаянцы! Давай с нами! – азартно прокричали они, и прапорщик, молча перехватив штуцер наперевес, побежал уже со всеми вместе, и эти роты как уже описывалось выше, на плечах и горбах противника, ворвались в Армянское предместье. И тут, Бурцев внезапно остановился со своей ротой, огляделся словно высматривая чего-то, и показав на лево, где грозно высилась северо-западная башня Темир-паша.
- За мной, ребятушки! Надо эту башню брать, это ключ всей обороны заречной у турок, ур-р-р-а-а!!! – полковник ринулся первым, за ним вся рота, и «сапёрный офицер» Есаулов, не отстававший от полковника ни на шаг. Бурцев не даром говорил о важности этой баталии: неколебимо глядели на всех могучие, каменные стены её, напрасно обстреливаемые русской артиллерией, ядра которых, попросту отскакивали от стен, и во множестве своём лежали теперь у подножья, расколотые словно орехи. Эта башня была главной не только над предместьями, она превышала стены крепости, и стала вровень с цитаделью; установив на неё пушки, можно было громить безнаказанно всю городскую оборону…
Турки, засевшие в башне, встретили роту ружейным огнём с весьма близкого расстояния, и Есаулов почувствовал, как правую щёку что-то сильно обожгло. Впрочем, егеря грохнули залпом в ответ, и ринулись на штурм, таща за собой две лёгкие пушки из 20-й артиллерийской бригады. Случилось так, что в какой-то момент, когда пушками вышибли двери в башне, во главе штурмующей колонны егерей, непостижимым никем образом, очутился специалист сапёрного дела, прапорщик Есаулов.
- За мной! Не теряй времени! – коротко скомандовал он, взмахнув штуцером, и первым ринулся внутрь башни. Полутёмное помещение и крутая винтовая лестница, всё стало ареной короткой, но весьма яростной рукопашной схватки. По трупам, оттаскивая в сторону раненых, затаскивали егеря на верх эти свои пушки, сопровождая неблагодарную работу отборным матом. Есаулов уже перестал считать скольких врагов он заколол или прибил прикладом за это утро. В башню, егеря влетели почти на одном дыхании. Последние её защитники были либо переколоты наверху, у зубцов, либо осыпая русских проклятиями, бросались вниз, не переживши поражения.
- Ну, вот,и всё, Темир-паша наша, тьфу! – коротко выдохнул Есаулов, и знаком указал чтобы устанавливали орудия и готовили снаряды. Быстро всё устроив, егеря принялись очищать улицы предместья картечью, основное действо, только ещё предстояло…
Х Х Х
… Нижегородский полк в своём невеликом пока ещё составе, встретил утро того великого дня на позиции перед Карадагом. Весёлая ночь с фальшивыми атаками, одна из которых кончилась захватом, а затем оставлением по приказу, турецких шанцев из камня, слегка утомила драгунов, но не настолько чтобы лежать тюками с шерстью: при необходимости, они могли по трое суток кряду не слезать с сёдел, почти без еды и сна. (спали в полглаза прямо в сёдлах) и при этом сохранить определённую боеготовность.
Начавшаяся спозаранку канонада своих же пушек, нижегородцев не смутила: они заранее знали, что на рассвете, будет продолжено ночное представление, а потому, никакого беспокойства не проявляли. Даже когда на том берегу началась перестрелка, драгуны никак на это не среагировали, дело-то житейское!
И только когда из траншей поднялись егеря и на «Ура!» пошли в атаку на старое кладбище, драгуны отчего-то насторожились: полковник приказал наблюдателем залезть на утёсы и деревья, да высмотреть что там у егерей начинается. Когда в драку полезли Миклашевский, Реут, Бурцев и сам Вадбольский, все сразу поняли, что егеря, без приказа и соизволения заварили такое, из чего может выйти либо решительный штурм и успех, либо тяжёлое поражение, если кто-то из начальства заупрямиться, и не поддержит намечавшийся на левом фланге успех. Видны были лишь отдельные фрагменты сражения, но даже по ним становилась ясна основная суть творившегося: наши, дурма прут на штурм там, где его превосходительство намечало только лишь фальшивую атаку. Ладога и Баградзе не выдержали, и тоже взмыли на один из утёсов, чтоб явственнее наблюдать происходящее.
- Эх ты ж, что заварили-то, черти, а? Ого, а вон и Паскевич со всей свитой на главную батарею несётся, ну, сейчас там будет! – весело выдохнул Ладога, глядя за действием командования. Когда в дело полез Бурцев со своими ротами, Ладога взволнованно заметил.
- Ага, Бурцев пошёл, а где-то там у него и наш сапёрный знаток… Эх ты чёрт, Кахи, как жаль, что мне остаться там не дозволили, - голос у капитана чуть дрогнул – такое дело кипит, а мы тут!..
- Хотел бы я ошибиться Жора, но сердцем чую, что нас под этот грёбаный Карадаг, опять на стрёме поставили, и можешь уже прямо теперь же, смеяться и плакать одновременно, нас, - Кахи резко выделил это слово, - и на сей раз, на штурм не бросят, вся слава братьям-егерям достанется!
Ладога молча посмотрел на друга, затем чуть подумав, не весьма уверенно изрёк.
- Так дело-то случайно завертелось, Паскевич вон аж лично примчался… Мы же тут несколько дней собирались стоять кряду, высоты те брать, что уж егеря оседлали… Штурма-то на сегодня не планировалось…
- Не планировалось, но он начат, и Паскевич уже тасует войска: вон, гляди, как наши двигаются! – князь указал другу на стремительное перемещение частей.
- Волей-неволей, а конницу рано или поздно в дело введут, и боюсь брат, что это будем не мы! – Кахи досадливо пнул камушек, с глухим стуком полетевший вниз. Когда колонна егерей ринулась на башню Темир-Паша, оба друга невольно вздрогнули. Уже перед тем, когда они с замиранием сердца наблюдали за атакой, а затем бегством и новой атакой Миклашевского, у обоих, до хруста сжимались кулаки, обоим хотелось быть сейчас там, с ними. Но теперь, когда отчаянная рота кинулась на башню, и Ладога и Баградзе уже не сомневались: эти возьмут, егеря не подведут!
- Живой ли там прапорщик наш? – озадаченно спросил Баградзе.
- Живой! – резко, но с иронией в голосе, уверенно бросил Ладога, и уже чуть ровнее добавил – Черти б его не взяли… небось где-нибудь в самой гуще пластается!
- Башню! Башню взяли, гляди, Жора! – радостный Кахи резко выбросил вперёд руку, указывая туда, где на верху, из одной амбразуры, полыхал на ветру русский стяг.
- Молодцы ребята, молодцы егеря! – искренне порадовался Ладога, а когда с башни по городу заговорили наши пушки, Кахи сказал что теперь, остаётся только ждать своего часа.
Одновременно со взятием башни Темир-Паша, генерал-майор Гилленшмитд, начальник артиллерии, шедший с ней за князем Вадбольским, занял те высоты, что егеря отбили у турок, и установил батарею из двух казачьих, и четырёх орудий из гренадерской артиллерийской бригады. В это же самое время полковник Бородин с батальоном ширвнцев выбил врага из каменных шанцев напротив цитадели, и на утёсе установил другую батарею на два орудия. Таким образом, новые батареи принялись расстреливать и крушить город с цитаделью, не позволяя османам двигать резервы.
А в Армянском предместье, продолжали бушевать жестокие уличные бои. Егеря, поддержанные орудием с занятой башни, выбивали-выгрызали турок из домов, улица за улицей, и в конечном итоге, загнали османов в самый последний, отдалённый квартал, примыкавший к самой реке. Стремительно и неотвратимо бросались егеря вперёд, штурмуя дома, кварталы и укреплённые дворы. Летели вперёд гранаты, и через пару секунд, пока дым ещё не рассеялся, а пыль не осела, они вламывались в двери, действуя штыками и тесаками, среди огня и дыма прокладывая себе дорогу по телам турок. Если на пути попадались окна либо амбразуры, туда вначале тоже летела граната, а затем, двое егерей немедленно скрещивали стволы или штыки ружей под подоконником, а третий, оттолкнувшись от них ногой, кошкой прыгал вниз, а за ним другой, третий, и так далее…
Ни численный перевес, ни упорство, не помогли туркам, потерявшим девять знамён, и откатившимся уже до верхнего моста. Урон их при этом оказался столь велик, что на одной из улиц, попавши на русские штыки с двух сторон, они буквально завалили эту улицу своими телами.
Эта схватка и русским стоила немалую цену: одних офицеров на той улице погибло и получило раны 13-ть человек. Измотанные и вымотанные диким и кровавым боем, егеря остановились из опасения встретить далее уже непреодолимый заслон: их было так мало, а турок так много, что успех, в случае продолжение атаки, мог обернуться трагическим поражением. Вадбольский осознал, что его солдаты, на настоящий момент сделали более того, что могли обычные люди, и ещё сделать чего-то, было уже выше человеческих сил, им требовался хотя бы недолгий отдых.
Создалось тягостное и опасное положение: турки могли воспользоваться передышкой, подтянуть резервы и ударить с удвоенной силой, вследствии чего, чаша весов, вновь могла качнуться в пользу турок. Но на сей раз, удача осталась на стороне славян; к ним подошла подмога в лице Крымского полка, приведённого из траншей второй батареи, генерал-майором Корольковым.
Едва пала Темир-Паша, Ширванский батальон, бывший перед цитаделью, ударил по каменным шанцам, и выбив оттуда неприятеля, спустился с утёса. Затем, не теряя времени, ширванцы коротким броском ворвались в предместье с его северной стороны. Одновременно с этим, с юга, в предместье, проломив оборон, вошли три роты грузинцев под командованием графа Симонича.
Сменившие егерей свежие батальоны, сходу пошли на штурм, и решительным натиском, окончательно отбросили турок из последних зданий заречного предместья. Отступая в дикой поспешности, турки не успели уничтожить крепкий каменный мост, и Ширванский полк первым ворвался по нему на ту сторону, где его солдаты засели в домах, разбросанных по холмам возле самих стен цитадели. По их следам уже шли прочие полки и батальоны, и вскоре вся западная сторона крепостных стен, оказалась плотно обложена русскими. Гренадеры с егерями пришли сюда по двум другим мостам, так же брошенным бегущими турками.
Все эти внезапные успехи, окончательно воодушевили наконец, колебавшегося относительно успеха Паскевича, и барон Остен-Сакен во главе двух грузинских рот, и Эриванского полка, бросился в атаку на южное предместье Орта-Кепи. Картечный огонь турок не смог остановить этой колонны, и она разом хлынула на улицы предместья. Один из батальонов Эриванского полка подошедший сюда, уже оказался лишним, и Муравьёв повёл его к Карадагу. Последнее предместье Байрам-Паша, что лежало на южной стороне, турками уже было потеряно, и русские пройдя его, начали подниматься на высокую и скалистую гору, сопроводив свой натиск барабанным боем и громовым «Ура!» Турки встретили их градом снарядов и пуль из Карадагского редута, и ближних шанцев, и бастионов крепости. Но, по всем признакам, это была уже агония обороны. Отчаянный натиск Муравьёва до того ошеломил османов, что они, занимавшие очень сильную позицию, бросили её без малейшего сопротивления, и теперь все передовые укрепления Карса, были взяты, а русские батареи перенесли весь огонь на крепость. Наступал решительный перелом.
Левый бастион оказался взят стремительным ударом подполковника Кошутина, а штабс-капитан Мужайко со своей ротой взял три турецких орудия после яростной схватки. Командир Эриванского полка барон Фридерикс, с частью одного из батальонов преодолев стену на которой полыхали на ветру семь турецких знамён, ворвался в предместье, где в завязавшейся штыковой драке подпоручик Литвинов и прапорщик Давыдов взяли по знамени, а 2-я рота подпоручика Елисуйского захватила четыре стяга, 3-я рота овладела одним, и вся передовая часть предместья находилась теперь в руках эриванцев. Правый бастион Юсуф-паша ещё держался, осыпая штурмующих картечью, что причиняла им ощутимый вред.
Дабы подавить сопротивление бастиона, Остен-Сакен приказал подвести две пушки, и с близкого расстояния они принялись расстреливать бастион. Всё заволокло густым дымом, из которого доносился только грохот разрывов и крики людей, приступ не затихал ни на минуту. Русские войска, в тот знаменательный день, зачастую не видя друг друга из-за внушительных расстояний, пошли на штурм крепости без единого приказа, повинуясь лишь опыту своих командиров, да собственной смекалке.
Когда пали наконец оба бастиона, дюжина орудий, взятых по приказу командующего с 4-й батареи, были установлены чуть правее башни Юсуф-паша, и стали обстреливать саму цитадель. Под прикрытием их огня, гренадеры окончательно очистили от неприятия занятое предместье.
Город горел уже в трёх местах, подожжённый гранатами, а напротив дома самого паши, рванули страшным взрывом три зарядных ящика. Теперь, остался только Карадаг. Пока на улицах Орт-Кепи шла жесточайшая рукопашная схватка, Паскевич бросил на усиление Остен-Сакена три роты эриванцев под предводительством генерала Муравьёва. Все войска, за исключением сводного батальона из трёх рот грузинского и одной эриванской при 4-х мортирах на главной батарее, были брошены в дело. Муравьёв появился возле Орт-Кепи тогда, когда бой на улицах уже закончился, и генерал пополнив отряд ротой грузинцев из частей Остен-Сакена, двинулся в последнее остававшееся в руках турок, восточное предместье Байрам-Паша, после которого должен был атаковать Карадаг, куда в полнейшем беспорядке и хаосе стекались все вышибленные и бегущие с передовых линий турецкие части, пытавшихся всё же устроить там новые батареи.
Шли по открытому месту, под огнём всей оставшейся крепостной артиллерии, но на нашу удачу, большая часть вражеских снарядов, рвались с большим перелётом. Деморализация турок проявлялась уже во многом, а потому, видимо и предместье Байрам-Паша, стоявшее на высоте, они бросили без какого-либо внушительного сопротивления. Оставив там роту карабинеров с поручиком Ляшевским, Муравьёв пошёл прямо на Карадаг, поднимаясь от предместья по бездорожью, плохими тропами. А взять надлежало высокую, скалистую гору, укреплённую мощным редутом. Русские атаковали гору с барабанным боем, и криками «Ура!» не обращая внимание на летящие в них пули и ядра как с Карадага, и ближайших к нему шанцев, так и с крепости. Натиск Муравьёва произвёл на турок такое влияние, что они торопливо бросили редут, причём бежали столь стремительно, что оставили на бруствере своё знамя, а внутри четыре орудия, кои тут же были обращены против крепости. Уже прыгали со стен внутрь солдаты чтобы отворить ворота своим,и хотя первые смельчаки погибали, но другие продолжали рваться к воротам (двое унтеров погибли от разрыва русской же гранаты!)
Наконец, солдаты пробились к воротам, и открыли мощные створки. Тоже самое творилось со стороны Армянского квартала, откуда ломились через огонь и дым солдаты Бородина, графа Симонича и князя Вадбольского. Похожие картины наблюдались повсеместно: солдаты взбирались на стены, группами и по одному спрыгивали вниз, и неслись к воротам. Много храбрецов пало при этих попытках открыть ворота изнутри, но задачу свою они всё же выполнили.
Это всё происходило столь быстро и внезапно, при таком единодушии русских частей действовавших во многом спонтанно и наугад, что турки просто терялись, и абсолютно не понимали, что твориться вокруг, и как рядовая перестрелка, могла вылиться в такой дикий и яростный штурм?
Остатки турецкой кавалерии бросили обречённый город и бежали, сам паша с основной частью гарнизона заперся в главной цитадели. Все прочие, в ужасе и паники метались по городу, крича и умаляя о пощаде: горело всё что только могло гореть, по воздуху летали куски пепла и ещё какая-то мелкая дрянь. Носились кучи обезумивших домашних животных, а где-то в переулке панически ревел бешенный осёл, как трагикомический финал всей обороны. Город пал…
Паша со всем штабом и войсками что были взяты в плен во время сражения, признавались военнопленными. Другие, что заперлись в цитадели, складывали оружие и расходились по домам, под честное слово не воевать против русских в эту войну. По узким и извилистым улочкам города, со всех сторон под бой барабанов шагали роты для занятия караулов. Для большего порядка в город ввели улан, чьи разъезды теперь патрулировали улицы. В три часа с неба закапало, дождик видимо старался охладить разгорячённые сражением головы и сердца.
А между тем, как оказалось, к городу уже подходил 20-ти тысячный корпус Киос-Магомет-паши, спешивший Карсу на помощь, опоздавший всего на несколько часов. Узнав о падении твердыни, он увёл свои войска к Ардагану. Трофеями победителей стали 151 орудие, 33-ри знамени, повелительный жезл Карского паши, и 1350 пленных. Потери русского корпуса составили 400 убитых солдат. В егерских частях, штурмовавших турецкий лагерь, выбыли из строя почти все офицеры.
Нижегородский полк, так и простоял как предположил Кахи, весь бой у Карадага, сторожа возможный прорыв. Но турецкая конница сбежала из города другой дорогой, а гоняться за одиночными всадниками, драгуны не собирались. Когда всё утихло, Ладога, во время крепкого чаепития, дуя на кипяток, полушутя предложил.
- Господа, по всему выходит, что нам, дабы не закиснуть в нашей роли, что нам уже в третий раз отводит Паскевич, весь резон обратиться в егеря или уланы… Тогда мы по крайней мере, хоть во второй волне, но точно будем врываться во вражьи города и крепости!..
- Поддерживаю! – грызя баранку ответил Воронец. Едва только остальные, загыгыкав начали строить планы по переходу «в иные конфессии» послышался лошадиный храп, и к месту чаепития подъехал абсолютно спокойный, так, словно отлучался с поручением по поводу визита в аптеку, ординарец Есаулов, он же сапёрный офицер при князе Вадбольском. Поприветствовав товарищей в ответ на вопрос «Живой?» прапорщик подсел в кружок, и выдохнув, коротко объявил.
- Карс, наш, Киос-паша убёг к Ардагану, и… чай-то свежий?
- Только заварили, рассказывай уже, как ты там, сапёрствовал? – спокойно проговорил Ладога, подставляя ему красную с зелёной каймой пиалу, и пододвигая заварник.
- Ну, что рассказывать? Невзначай всё вышло-то, ничего как говориться не предвещало, - начал Есаулов, наливая себе крепкой заварки. Рассказывал он около сорока минут, стараясь не пропустить ни одной подробности. Когда дошёл до момента штурма егерской ротой башни Темир-Паша, Ладога, недоверчиво покосившись на ординарца, осторожно переспросил.
- Так это что, ты что ль во главе роты в башню ворвался и пушки установил?
- Так и было, - кивнул прапорщик прикусывая румяную баранку – оглянулся, а из офицеров, я один в ту минуту: ну и повёл я их с пушками, угу… Полковник один, потом от радости сгрёб меня чуть не в охапку, назвал молодцом и героем, да посулил к «георгию» представить, м-гу… Да пойди обойдут, - ординарец спокойно продолжил пить чай, ничем не выражая своего восторга, если он у него вообще был в тот момент.
- Да, - Кахи отставив пустую пиалу, тяжело вздохнул – такое дело совершили, беспримерное дело, егеря себя славой великой покрыли, а мы, опять не участвовали, - далее последовало короткое непечатное выражение, на которые князь, был особо падок в минуты гнева. Прапорщик с полминуты о чём-то подумал, а затем оптимистично заметил.
- Ну, в неполном составе конечно, в урезанном так сказать виде, но полк наш, в приступе участвовал, в моём хотя бы лице. Так что, всё не совсем плохо, а совсем даже напротив…
Старшие офицеры от души расхохотались, а сам Ладога, дружески хлопнув ординарца по плечу, весело заметил.
- Не помрёшь ты, Костя, от скромности!
- А зачем мне от неё помирать? Мы с ней в разводе с отроческих лет моих, и она меня давно не беспокоит – Есаулов уже наводил себе другую порцию чая. Весьма скоро, праздник победы омрачило появление давнего и самого страшного врага: в русском стане появилась чума, перешедшая как и было раньше, из турецких рядов, вернее их пленных. Тут же учредили карантины, сменили место лагеря, каждая часть расположилась отдельно от остальных. Все контакты между полками и крепостью были временно приостановлены. Прекратились и боевые действия. Пленных под конвоем отправили в Гумры. Своевременно принятые меры дали результаты: чума прекратилась, пропустив через лазарет всего лишь 293 русских солдат. В середине июля зараза ушла из тех краёв вовсе, и войска корпуса энергично принялись готовиться к следующему походу. На очереди стояла следующая крепость, Ахалцых.
От Карса к Ахалцыху вели две дороги, и обе они охранялись сильными крепостями: на одной - Ардаган, а на второй – Ахалкалаки. После долгих раздумий, советов и совещаний, Паскевич решил идти через Ахалкалаки, по той причине, что он, располагался более ближе к русской границе. Помолившись, войска корпуса двинулись вперёд, навстречу тяжёлым условиям горного климата. Горный переход выдался весьма трудным: от ледяного холода солдаты кутались в шинели, а кавалерия, у кого имелись бурки, завернулись в них. С этой стороны, капитану Ладоге и остальным оказалось проще, они не мёрзли, хотя в остальном, трудностей хватило с лихвой. Артиллеристы, местами катили пушки на руках, всадники тянули лошадей, пехота подталкивала арбы и повозки на горные кручи вверх, а затем, надрывая жилы, уже придерживали транспорт чтоб он не понёсся вниз. С вьюченными животными тоже намучились, как впрочем, и в каждом подобном переходе. А когда поднялись на вершину Гек-Дага, то шагнули что называется из лета, в самую настоящую зиму.
- Метаморфозы природы, внизу июль, а тут глядите вон, декабрь! – скупо улыбнувшись, заметил Ладога, указав на снег, выпустив ртом клуб пара.
- Приказ командующего, костров не жечь! – громко прокричал появившийся из снежной пелены вестовой, и хлестнув коня умчался дальше, обрадовать остальных.
- Вона как? Ладно, нам не впервой, будем греться так! – проговорил Ладога, слезая с лошади. Солдаты торопливо устанавливали палатки, которые скоро обледенели, и выглядели совсем невесело. На скалистую местность, лишённую каких бы то не было лесов, опустился густой туман, закрывши-закутавши даже ближайшие окрестности. Солдаты сбивались в кучки, жались друг к дружке, и так грелись, дрожа от озноба. Драгуны в своих бурках (у кого они были) тоже составляли тёплые компании, садясь в кружок и стараясь как-то отвлечься.
- Вот снова хвалю себя за то, что оставил свою Зарифу дома, - вспомнил Ладога растирая покрасневшие пальцы – а то ой как не сладко пришлось бы ей и другим гуриям, в этом ледяном переходе…
Баградзе угостил товарищей чачей из своих запасов, но лишь понемногу, по полкружки на брата, для сугреву так сказать. Чачу заедали сухарями натёртыми чесноком, и для поднятия духа, потчевали друг друга казарменными анекдотами. Более других, страдал от холода повар Кахи, его верный Мамука, неотлучно находившийся при хозяине. Облачённый по мимо бешмета и тёплой черкеске в овчинную персидскую шубу, виртуозный повар страдал от холода, причём получалось это у него столь по-детски потешно, что всех немного забавляло.
- Я, совсем южный, теплокожий человек, - страдальчески повторял он, дрожа всем телом – никогда в жизни не ходил в горы столь высоко… Чхи! А тут даже костров нельзя… как же так жить? Чхи!..
- Терпи Мамука, джигитом станешь! – весело бросил ему Воронец.
- Да, приятель, при князе состоять, это не только в специях копаться, но, насладиться и иными удовольствиями походной жизни! – подбросил от себя Жохвистов, отхлёбывая из кружки огненную чачу.
- Главное, чтобы я, от этого не умер! – печально вздохнул Мамука, под добродушный смех господ-офицеров. Холодная ночь прошла, взошло солнце, солдаты стряхнули с себя ледяное оцепенение горы Гек-Дага, и сквозь туманы, стали глядеть на стены и башни Ахалкалакской крепости. У многих старых служак, при виде этих укреплений, проснулись воспоминания былого времени. Вспомнились страшные и трагические картины, заранее обречённого на неудачу, штурма престарелого Гудовича, погубившего большую часть своих войск, отступавших затем в ледяных горах, отбиваясь от полчищ Аббас-Мирзы. Пришёл на ум и ныне покойный Лисаневич, соратник и друг Котляревского, который вот тут вот, нанёс персам полное поражение. Образ самого Котляревского безмолвно соткался из ледяного потока, как бы напоминая всем, что эту самую крепость, он уже брал холодной зимой, брал не армией, а всего лишь двумя батальонами Грузинского полка, ошеломив таким манером как турок, так и своих.
- Котляревский с гренадерами взял, а министры, что горячее глинтвейну в своей жизни ничего не видели, вернули османам, от щедрот наших, тьфу! – мрачно заметил Воронец.
- Да, одни берут, а другие отдают! – с выдохом согласился Ладога. Ещё загодя, при помощи лазутчиков, русские выяснили что в Ахалкалаки, стоит небольшой в сравнении с прошлым разом гарнизон. Войска корпуса спустились вниз, обложили крепость, и послали в цитадель предложения о сдаче. Ответ пришёл решительный и чёткий: «Мы не эриванцы, и не карские жители, мы – ахалцыхцы. С нами нет ни жён, ни имущества: мы умрём на стенах, но не сдадим крепости. Исстари ведётся пословица, что один карский житель бьёт двух эриванских, а двое карских, не стоят одного ахалцыхца».
- Самые оголтелые сидят, фанатики, а значит нечего время тратить на дипломатию, а в мортиры их взять! – мрачно заметил Ладога. Не желая губить понапрасну солдат в тяжёлых штурмах, Паскевич решил покорить Ахалцых так же, как покорил Эривань: правильной осадой и мощной артиллерией. Самым выгодным местом для установления батарей, оказался левый берег реки Гендар-Су, возвышавшийся над цитаделью. Именно отсюда, бросал на приступы свои батальоны Гудович, тут же стал лагерем и Паскевич. Осада началась.
- Второй дивизион, немедля идёт на правый берег, на случай отражения вылазки! – прогремел коротким приказом вестовой, и стрелой сорвался с места дальше.
- Этого и следовало ожидать! – уже более спокойно проговорил Ладога, садясь в седло – По коням! – гаркнул он своему эскадрону, и солдаты в пару секунд оказались в сёдлах, дивизион вступил. По дороге к нему присоединилась сотня линейных казаков и два орудия. Отчаянные рубаки тепло поприветствовали друг друга, (линейцы и нижегородцы издавна испытывали взаимное уважение) и дальше поехали уже веселее, и даже князь Баградзе держал нос по ветру, думая вслух что уж на этот раз, если османы пойдут на вылазку или прорыв, то непременно на их, драгунском участке…
Первый дивизион тоже не остался без дела, его, при паре орудий, поставили в двух верстах от корпусного лагеря, на Ардаганской дороге, дабы стеречь не только турецкие силы из самого города, но также, их возможное появление из соседних деревень.
Едва ночь опустила свою мрачную завесу, из русского лагеря вышла колонна генерала Королькова и неслышно стала красться к крепости. Впереди, в качестве дозоров и разведки, скользили бесплотными тенями егеря из 42-го полка, и несколько групп линейцев. Ни секретов, ни охранения, турки из крепости не высылали. Основные силы егерского батальона и рота пионер, не мешкая начали сооружать осадную батарею. Другой батальон егерей с двумя лёгкими пушками, стали на прикрытие. Как ни старались егеря с пионерами работать тихо, турки их всё же услышали, и открыли ружейный огонь, впрочем, беспорядочный, и русские на него не отвечали. Весьма скоро вражеская стрельба утихла. Князь Вадбольский, барон Остен-Сакен, Гилленшмит и полковник Бурцев, назначенный в траншей-майоры, пробыли на этих работах всю ночь. Две, наскоро сооружённые из мешков с землёй батареи, оказались готовы к четырём часам утра. На первой, саженях в 170-ти от крепости, зияли жерлами в сторону крепости, пара двух пудовых мортир, восемь батарейных пушек, и две лёгкие.
Вторая батарея выросла впереди первой на несколько саженей, и в ней затаилось с полдюжины кегорновых мортир, орудий более лёгкого калибра, стрелявших по преимуществу гранатами, и крепившихся на деревянных, переносных основах. Командовал этой батареей один из талантливейших офицеров, подпоручик Крупенников.
А стены крепости продолжали жить в ожидании решительного штурма: гарнизон всю ночь простоял под ружьём. С первым проблеском восхода, когда с минаретов мечетей раздавались протяжённые зазывания правоверных на молитву, в крепости тоже началось массовое пение, длившееся более часа. Турецкие солдаты, однозначно решившие умереть на стенах, ещё с вечера облачились в чистые рубахи, как бы приготовляя себя к смерти, и теперь подпитывали себя молитвой, в ожидании роковой и решительной минуты. Едва утренние молитвы завершились, из крепости полыхнуло огнём: первое ядро ударило и зарылось в парапет батареи, а другая бомба пробила крышу порохового погреба, и…
Секунды решили дело: пока все заледенели в немом ужасе в ожидании смерти, двое фейерверкеров рванулись в погреб и успели выбросить бомбу вон, пока она не разорвалась внутри…
Около двух десятков русских пушек открыли по крепости весьма жестокий огонь, и через 30 минут вражеские пушки замолчали. На всех почти башнях, пушки оказались сбиты, либо повреждены, цитадель получила ощутимые повреждения, а во многих местах обрушились стены. Турки хлынули с вала, ища убежища в казематах. Когда огонь русских пушек немного стих, стало видно, что со стены, несколько турок машут руками, как бы предлагая поговорить. Обстрел прекратился. В русском стане немного посовещались, и сотник линейного казачьего полка Обухов, в купе с несколькими товарищами подъехал к воротам. Не успели казаки толком ничего сказать, как со стен раздался залп, и Обухов, изрешечённый пулями, упал на руки своих товарищей, кои быстро сумели отскочить назад, вынеся тело своего командира. Такого вероломства прощать было нельзя, и с русской стороны, вновь заговорили орудия. Из резерва вызвали четыре пушки, что переправились на тот берег Гендер-Су, и стали против цитадели. Два более лёгких орудия, выдвинутые чуть дальше, при поддержке Ширванского батальона, принялись садить по крепостным воротам. Решительные и храбрые турецкие солдаты, готовы были погибнуть в жестокой схватке на стенах крепости, но выдержать сокрушающий огонь русской артиллерии, они оказались не в состоянии. Напрасно они заготовили на стенах множество гибельных средств, кои собирались обрушить на головы штурмующих, и тем дорого продать свои жизни. Уже позже стало известно, что турки, вмазали меж зубцов стен остроконечные камни, к которым, на ремнях подвесили большие брёвна, переброшенные наружу, и стоило лишь обрезать ремни, чтобы всё это обрушилось на головы атакующих. Но всё это, включая котлы с кипящей водой, оказалось ненужным: русские снаряды уничтожили их все, и сними, надежду ахалцихцев продать свои жизни за дорогую плату.
Во множестве гибли турки под градом снарядов, не имея возможности даже в малости отплатить за свои смерти: их пушки оказались подавлены, а пули не достигали цели. От всего этого, дух гарнизона начал колебаться, а решимость умереть, превратилась в желании спасти хотя бы жизни. Полковник Бородин, заметив это, второй раз предложил туркам сложить оружие, и второй раз, русские орудия прекратили огонь. Когда решимость турок сдаться уже обозначилась, на площадь прискакал начальник гарнизона Фархад-бек, громогласно напомнивший солдатам их клятву умереть на стенах. Это возымело действия, и, хотя и на короткое время, но гарнизон вновь обратил своё оружие против русских.
Х Х Х
Вторичный огонь русских пушек, оказался ещё более страшен: город буквально засыпали тучи свинца и чугуна, и не было никакой возможности найти себе убежища. Некоторая часть гарнизона оставила свои позиции, и начала спускаться со стен по длинным верёвкам, спрыгивая с них в лощину близ реки Топорвани. Батальон ширванцев бывших начеку, очень быстро обошёл крепость, вступив в ту же самую долину. Две отделившиеся роты стремительно начали преследовать бежавших турок, а прочие готовились к приступу. Однако пыл ширванцев охладили окрики их офицеров.
- Ребята, а лестницы? Лестницы где?!
- Нетути, ваше благородие! – растерянно закрутили головами солдаты.
- Так какого же… не заготовили-то, мать вашу? – кричали в ответ их благородия, понимая, что во многом, виновны и они сами. Наступила неловкая пауза, как быть? И вдруг один из седовласых усачей резко выбросил вперёд руку, и крикнул.
- Ребяты, гляди!
Все разом повернулись на стены, а там, один из их барабанщиков, молодой парень, закинув свой инструмент за спину, ловко карабкался наверх по одной из верёвок, что турки не успели в суматохе убрать за собой или обрезать.
- Вперёд! – скомандовали офицеры, и все разом ринулись на стены, опасаясь, как бы оставшиеся в крепости турки, не вздумали проверить их. А храбрый барабанщик уже стоял на месте, и перекинув барабан со спины под руки, резко и призывно забил тревогу, показывая товарищам куда лезть. Беглый, разнобойный огонь турецких ружей, насмерть сразил молодого барабанщика, который взмахнув руками, навзничь повалился на парапет крепости, обагрив его первой русской кровью внутри крепости. Но османы опоздали: на стену, вскарабкавшись по-кошачьи, спрыгивали грозные ширванцы, с ходу разворачиваясь и вступая в бой. Остен-Сакен, полковник Бородин, и ещё две роты их удальцов, помогая друг-другу оседлали стены, и кто-то уже закрепил там русское знамя, затрепетавшее на ветру, окутываемое серо-чёрным дымом пожара…
Едва это только случилось, остатки турецкого гарнизона, запершегося в цитадели, положили оружие после кратковременных переговоров: желание умирать на стенах крепости, султанских воинов уже покинуло. Среди пленных не оказалось грозного коменданта Фархад-бека, который бежал вкупе с другими ещё раньше, но зато сдался начальник ахалкалакской области Мута-бек, 16 офицеров, 10 байрактаров-знаменщиков, и около 300 простых солдат. Трофеями стали 14 пушек, и 13 знамён из коих шесть отбили в бою ширванцы, а остальные положили капитулировавшие солдаты гарнизона.
Первую партию бежавших из крепости турок, настигли ширванцы, зажав их в весьма тесном речном ущелье, где среди множества разбросанных камней и большущих валунов, османы заняли оборону, понявши, что от преследования им уже не уйти. Упорно и отчаянно защищались турки в этой теснине: перестрелки то и дело переходили в рукопашные схватки. Сталь звенела о сталь, с мерзким звуком скрежетала о камни, пули высекали искры из древних валунов, лопались кожаные ремни, падали друг на друга мёртвые тела, и тяжко хрипя и зажимая руками кровавые раны, опускались на землю умиравшие люди. Вот в короткой резне взято первое турецкое знамя, но не сдаются османы, ярятся; тут им умирать и делают они это достойно. Но с ещё большим и яростным упорством лезут на них ширванцы, понимая, что выпускать таких врагов нельзя. Приклады, ножи, тесаки, всё идёт дело, продолжают падать, взмахивая руками сажённые, тяжело переваливаясь через обагрённые кровью валуны: взято знамя второе, напирай ширванцы! Стрелки выцеливают друг друга из-за камней, рвутся гранаты, сыплются приказы и проклятия… третье знамя взято, напирай ширванцы, напирай соколики! Уже последних, самых яростных и ретивых османов загнали и прижали, уже кто-то из них не выдерживая, хотел сдаться, но не берут пленных ширванцы, не до того им, истребляют ворога до последнего, до дна, и берут знамя последнее, четвёртое, молодцы ширванцы!
Но ещё около 400 турок под началом Фархад-бека с четырьмя знамёнами, ранее прошли чуть дальше, и на их преследование бросили уже конницу. Османы успели дойти лишь до самых глубоких теснин реки Ахалкалаки… Дозорные линейцев и драгун, вовремя подняли тревогу: османы покинули крепость и уходят!
- По коням! – зычно крикнул своим капитан Ладога, с быстротой стрелы взлетая в седло, и через несколько секунд весь дивизион и линейная сотня неслись в погоню. Обогнув то место где ширванцы расправились с первой партией бежавших турок, всадники во весь дух понеслись по следам неприятеля, а за ними, подпрыгивая на чудовищных ухабах, скакали два лёгких орудия из конной артиллерии. И вот, роковая минута: на фоне мрачных речных теснин, показался хвост торопливо уходившей колонны противник, более походивший на толпу. Турки разом обернулись и замерли буквально на несколько мгновений: страшной гибелью неслись на них ночные кошмары персов, и самих османов, нижегородцы и линейцы, что в таких случаях, пленных уже не брали…
Конница, с дикими боевыми кликами врубилась в турок с ходу: османы не то что не успели перестроится, они едва смогли чуть отхлынуть, и обдать атакующих нестройным и беспорядочным залпом, (у многих, ружья оказались уже разряжены, и они перехватили их как дубины) И заплясала страшная рубка пешего неприятеля, коему уже некуда было теперь деться; от пехоты, убежать ещё можно было, а вот от кавалерии…
- Р-руби их бл...дей до единого! – яростно ревели казаки, кромсая врагов, отчаянно защищавшихся саблями да ружьями. Линейцы мстили за вероломно убитого их сотника Обухова, которого хорошо все знали и уважали. Драгунам уже не в диковинку было сражаться в кавардаке среди камней и зарослей, а посему, бились они, уже не обращая внимания на такие мелочи. Ладога рубил шашкой на все бока, а затем машинально выхватив из левой седельной сумки пистолет, с десяти шагов повалил турка, целившегося в кого-то из старого мушкета. Червонец, осаживая своего коня, работал шашкой где-то справа, а Есаулов, проделав себе конём небольшой коридор и срубив двоих офицеров, налетел на рослого, бородатого знаменщика, нипочём не хотевшего отдавать своё сокровище. Прапорщик, изловчившись саданул его острием шашки под сердце, и сразу же подхватив знамя, полетел с ним к своим, назад. Турки прыгали за камни, взводили курки и прикрывши один глаз, тщательно целясь, стреляли; и то один драгун, то другой казак, замертво или раненым, валились из сёдел, но исход боя уже был предрешён. Фархад-бек, стоя в центре своих людей с дымящимся пистолетом в одной руке и обнажённой саблей в другой, яростными криками призывал своих воинов достойно умереть, пока пробившийся к нему капитан Ладога, (узнавши которого, турки гневно кричали «Карадрагун-собак!») в два замаха не зарубил ретивого коменданта, тяжело рухнувшего поверх груды своих солдат. Вот кто-то из линейцев торжествующе закричал, и Ладога, отвернув коня в сторону, увидел, что взяли знамя! Через пять минут, линейцы и драгуны дорубили последних ещё державшихся среди камней турок, и бой завершился.
- Ну, кончено дело! – сплюнув в сторону, выдохнул Ладога, лёгким движением бросая шашку в ножны. Общими усилиями, драгуны и казаки порубили до 400 турок, взяли четыре знамени, и всё, пленных на сей раз, не было совсем… Собрав хорошее оружие, боеприпасы и прочие ценные трофеи да подобрав своих павших, русские всадники вернулись на исходные позиции. А там уже били новую тревогу: со стороны Ардагана появились отряды вражеской конницы. Первый дивизион по приказу Паскевича выступил против них, а второй остался на месте, тем более что у капитана Ладоги открылась парочка хлопот: ординарец Есаулов за взятие знамени получил от Паскевича чин подпоручика, а за башню в Карсе, наконец-то долгожданный «георгий» 4-й степени, а прапорщик Жохвистов, получив прикладом в колено (по касательной) теперь мучительно страдал, сидя под деревом с закатанной выше колена штаниной, глядя на припухшее и кровоточащее колено. Ладога, осмотрев травму приятеля, пришёл к выводу что это, только сильный вывих от удара, и он вполне его может поправить. Приказав прапорщику зажать зубами кинжал в ножнах, капитан пошаманив пальцами над его голенью, резко и внезапно дёрнул её на себя, и с сухим хрустом всё стало на место. Жохвистов только коротко рыкнул и чуть рванулся.
- Всё Никита, через часок уже взапуски бегать будешь! А вот коли б тот турок, на палец только, приклад свой в сторонку подал бы, и всё, ты увечный, военный отставник! – улыбнувшись проговорил ему капитан, попросив того в конце, обращаться если что. Награду теперь уже подпоручика Есаулова, обмыли коротко и без изысков, обстановка к тому, располагала не вполне. Киос-паша, уже извещённый что русские подошли к Ахалкалаки, немедленно послал в помощь цитадели значительную конную партию, а так же, но уже по другой дороге, полторы тысячи лазов, самых отчаянных и смелых турецких союзников, происходивших из принявших магометанство грузин из Аджаристана. Тукрки и лазы очень торопились, зная уже по печальному опыту персов и своих карских собратьев, что Паскевич не станет медлить со штурмом крепости. Паша, что командовал конницей, выслал вперёд как полагается сильный разъезд, дабы не попасть в ловушку, да и остальные всадники держались на стороже: все достоверно знали о присутствии 44-го драгунского полка, воины которого, непостижимым образом опрокидывали и громили любые войска посланные против них, и погибать за просто так, никому не хотелось. Спустя какое-то время, дозорные во весь дух примчались назад, и принесли паше страшную весть: Ахалкалаки пал, на стенах реют знамёна гяуров, а впереди, уже идёт драгунская конница. Паша поверил не сразу. Как? Как могло выйти, что столь сильная крепость, падёт так быстро?! Это измена! Измена и предательство, не иначе! Однако времени на выяснения всех деталей уже не было, и паша, скрипя сердце отдал приказ отходить в горы. Так, благодаря мужеству и героизму двух рот ширванцев, в коих вместе насчитывалось менее 250-ти штыков, ворвавшихся в крепость, не раздумывая о силе засевших там турок, пала другая сильная цитадель, что могла бы в иных обстоятельствах, надолго задержать вспомогательный русский корпус под своими стенами.
Следующей целью победителей, стала ещё одна крепость, стоявшая на полдороги к Ахалцыху, - Хертвис. Взять её следовало ещё и для того, чтобы Ахалцыхский санджак, славящийся своим изобилием, достался русским в целости и сохранности. До Хертвиса насчитывалось всего 25 вёрст от покорённого Ахалциха, но сама крепость находилась на правобережье реки Ахалкалаки-Чай, в том месте, где она, впадает в Куру, рассекая горную часть хребта Цихерджваре, весьма труднопроходимого, и образовывала глубокое ущелье. Берега обеих рек, выступали острыми скалистыми выступами, саженей на двести, и продвижение к Хертвису, было возможно только налегке, без обозов.
Дорога ведущая в ущелье, на расстоянии целых двух вёрст, хорошо простреливалась из крепости, да и те две версты, можно было пройти, лишь вытянувшись буквально в тончайшую линию, расчищая дорогу взрывами, освобождаясь от каменных завалов. Существовали и другие дороги, но были они ещё хуже, и речь о них не шла. Крепость не представляла собой сильной опорной точки, её стены не превышали жалких полутора сажень, а башни оказались неудобны для размещения артиллерии. Но зато она, сама цитадель, выстроенная на очень высокой скале, с точки зрения военной инженерии, была неприступна. Гарнизон в 200 штыков, мог держатся в ней бесконечно долго. В крепости действовала небольшая мечеть, стояли казармы, да несколько десятков убогих строений. Прочее гражданское население, проживало в предместье примыкавшим к крепости с севера и с юга. Турки, грузины, армяне, евреи, все они, обитали на территории порядка ста домов, и особой воинственностью не отличались. Но тем не менее, положение Хертвиса и возможный фанатизм гарнизона, весьма усложняли задачу по покорению зубастой крепостицы.
Утром 26-го июля, отдохнувшие войска двинулись на Хертвис. Паскевич отрядил для экспедиции гренадерскую бригаду, 1-й дивизион драгун, два эскадрона улан, и 200 конных татар, под общим командованием барона Остен-Сакена. Отойдя от Ахалкалаки порядка 10-ти вёрст, пехота остановилась на привал, а кавалерия, при одном казачьем орудии, пошла дальше, гоня перед собой конные разъезды противника. Очень скоро открылся и сам городок, утопающий в садах Хертвис. Русские всадники остановились. Офицеры быстро послали наблюдателей на ближайшие высоты. Как вскоре выяснилось, ещё накануне, 25-го июля, сюда добрались те немногие измождённые турецкие солдаты, коим посчастливилось уйти живыми из-под Ахалкалаки, и они, буквально привели в ужас жителей и гарнизон Хертвиса, своими рассказами о минувшей баталии.
А теперь, когда русская кавалерия уже гарцевала под стенами их городка, насмерть перепуганные жители массами бежали в горы, уже не надеясь на неприступность Хертвиса и крепость его гарнизона. Полковник Раевский с татарской конницей пошёл наперехват беглецов. В погоне, татары рассыпались в поиске добычи, а с полковником осталось только 20 всадников. Тем не менее, Раевский пошёл дальше, и в один из моментов, на повороте, очутился прямо под стенами Хертвиса.
Не теряя время на препирательства, полковник достал белый платок и потребовал у коменданта сдачи крепости, угрожая в противном случае взять её приступом на штыки и сабли. Ворота тотчас же отворились, и Раевский со своими 20-ю татарами вступил в цитадель. Хервис сдался без выстрела, пополнив русский арсенал 13-ю пушками и одной мортирой. Когда к крепости подошёл дивизион нижегородцев, два десятка татарских всадников уже вовсю гарцевали внутри, довольные как сами собой, так и своим командиром.
Покорение этой крепости, без малейшего стояния под её стенами, имело для России два весьма важных момента: во-первых, теперь пресекалось сообщение по долине Куры между Ахалцыхом и Ардаганом, и все турецкие резервы, теперь принуждены были идти обходными путями, тяжёлыми и мало проходимыми, по глубоким и поперечным оврагам. Во-вторых, население богатой Куры, бежавшее от страха в горы и ущелья, возвращалось теперь назад, занимаясь уборкой хлеба, и поставляя его в русский лагерь. И теперь, Хертвис, с небольшим русским гарнизоном, стал большим продовольственным пунктом всего корпуса.
А основной лагерь всё ещё гудел под Ахалкалаком, принимая подходившие из Грузии резервы. Пришли две роты херсонских гренадеров из Цалки, из Мангалиса и Гумров прибыли батальон эриванцев и две роты из Козловского полка. Сводный батальон 41-го егерского полка с двумя орудиями пришёл из Башкичета. Двести конных татар и 250 донцов пришли из Барчалинской провинции.
В общей сложности, русский корпус вырос незначительно, всего на 2300 штыков и сабель, но это всё же была сила, помешать продвижению которой по горным дорогам, турки ничем или не могли, или не решались, собирая все силы вокруг Ахалцыха, оплот своего могущества в тех краях.
Блистательные успехи русского оружия были отпразднованы 30 июля благодарственным молебном, после чего, силы корпуса стали готовиться к самому важному и трудному предприятию начального периода войны, осаде и взятию Ахалцыха. По данным русской разведки, город готовился к упорной и жестокой обороне, где уже собралось 10 тысяч решительного и фанатично преданного султану гарнизона, и ещё ожидали сераскера Арзерумского с 40-ка тысячной армией. Но эти приготовления не испугали русское командование: офицеры и солдаты так же верили в свои силы и всерьёз готовились к тяжёлой битве. Путь на Ахалцых лежал через хребет Цихеджаре, один из самых недоступных отрогов Малого Каваказа. Подобных гор не встречалось ни в Грузии, ни в Армении, где в самых худых местах, попадались пусть плохие, но хоть какие-нибудь тележные пути-дороги, а в Цихеджвре не имелось даже и вьючных!
Только имея под рукой закалённого огнём, железом и льдом кавказского солдата, можно было решиться на такой титанический переход. Впереди, русского солдата ждали десятки вёрст непроходимых гор, и диких, дремучих, веками ещё не тронутых лесов, где каждый шаг, мог оказаться последним. Ненужно было даже неприятельских укреплений в тех местах, сама природа в своей первозданной суровости, вставала на пути русского штыка. Хребет Цихеджваре, возвышался последней преградой на пути к грозному Ахалцыху…
Драгунский полк облетел приказ: в числе прочей кавалерии, прикрывать бригаду кавалерии, которая должна была идти вперёд и прокладывать дорогу среди камней и леса.
- Под общим командованием нашего Раевского, - пояснил Ладога своим друзьям-приятелям, когда они кипятили чай на привале. Капитан слез с коня, привязал его к торчащей из камней коряге, и присел к костерку.
- В этих краях, ещё никто не проходил, помимо отчаянных одиночек, охотников или разбойников – подал голос Кахи, чуть подаваясь вперёд и глядя как там в котелке себя булькающая заварка чувствует? – Скоро поспеет! – довольно улыбнулся князь.
- До Котляревского, никто не проводил войска с вьюченным обозом там, где провёл он, когда шёл на Мигри. Даже местные пребывали в полной уверенности, что там нет дорог, - вспомнил Ладога, преобразившись внутренне и внешне, что бывало с ним всякий раз, когда он вспоминал легендарного генерала – а он провёл, и взял Мигри, силами в четверо меньшими чем было у персов, а потом, уничтожил армию почти в пять тысяч, в ночном бою на Араксе. Сожмём зубы, но пройдём, ибо нам, несравнимо легче чем Котляревскому, и мы не имеем право застрять, а посему, будем охранять наших гренадеров, чтоб ни один из них, не пропал в этих местах.
- Вся наша служба господа, за все годы, за все компании от гор Дагестана до садов Тавриза и теперь тут, это один сплошной, бесконечный переход! – философски выдал Воронец, уже снимавший котелок с огня.
…Гренадеры буквально буравили непроходимые камни, прокладывая нечто, отдалённо напоминающие дорогу, по которой волокли и толкали обозы. Дабы поднять орудие в гору, зачастую в него впрягались 200 человек, и тянули его на «раз-два!» канатами и кожаными ремнями. Тучи пернатой и мохнатой дичи вспугнули со своих гнёзд и берлог русские воины, продираясь сквозь дремучую чащу. Стук сотен топоров, и рыканье стольких же пил, оглашали горы и леса. Кряжисто хрустя падали могучие дерева, превращаясь в настилы, мостики и прочее. Русский корпус упрямо шёл вперёд. Капитану Ладоге пришёл приказ выслать разъезд в сторону Ахалцыха и Ардагана.
- Только мне, или ещё кому-то? – машинально спросил он вестового, но тот ничего толком сказать не мог, и уехал. Идти приходилось кружным, дальним путём, но зато, он был вполне проходим, Георгий Гвидоныч внимательно сверял его по трём картам: русской, персидской и турецкой. Учтя все нестыковки и огрехи разноплеменной топографии. Ладога убрал их в сумку, и приказал готовиться 1-му взводу. Из друзей, в разъезд выпало идти Воронцу, этим взводом и командовавшему.
- Есаулов, Червонец, готовьтесь к выходу! – коротко бросил Ладога, проходя мимо них к своему коню.
- Слушаюсь, ваше благородие! – привычно ответил денщик направляясь перетряхивать и набивать мешки снедью, Есаулов обратил внимание на свою поклажу, и запасы водки и чачи (в походах и выходах это всегда пригождалось) Собравшись за четверть часа (это они не шибко спешили) без лишней помпы выступили налегке, и через несколько часов стояли на окольной дороге.
- Вперёд! – махнул рукой Ладога.
…Русский разъезд в три десятка сабель, неспешно двигался по зелёной холмистой местности, утыканной осколками каменных зубьев, вершинами небольших скал, и редкими соснами или дубами, в тени которых в прежние времена отдыхали чабаны, или проезжие. Эти холмы, или вернее сказать, бугры, крест-накрест пересекали десятки тропинок и дорог, но чтоб не терять время на выбор, где ехать, Ладога повёл разъезд просто по траве, как на пастбище. Уже солнце собиралось ложиться почивать, позёвывая последними лучами, когда драгуны, по знаку командира, остановились на вершине одного из холмов, чтобы осмотреться. Отломавши на сегодня вёрст 25-ть, но не скачкой, а медленной рысью, драгуны утомились не особо. За это время они встретили только лишь пару перепуганных турецких крестьян на полускособоченной арбе, под началом длинноухого осла, мимо коих проехали словно мимо верстовых столбов, не удостоив их даже вниманием (то, что они могли сказать, драгуны и сами знали) А теперь, драгуны стоя на холме, внимательно глядели во все стороны, и в даль: не покажутся ли где турки, обозы или что-либо путёвое, что могло бы принести пользу?
Насколько хватило взора, сплошь зеленели холмы с торчащими из них скалами, или покинутыми людьми, серыми башнями, (последние прочем находились вёрст за пять, у самого горизонта) Где-то в той стороне, зловещий Ахалцых, многовековая опора великого султана могущественной Порты в этой стороне седого Кавказа, ключ ко всей Грузии со стороны османов. Выбить этот ключ из султанских рук, и последняя возможность влиять на Грузию, у него будет потеряна окончательно.
- Никого, как вымерли все, - неотрывно обшаривая взором сине-зелёную даль, заметил капитан.
- Так в Ахалцыхе все, ваше благородие, а тута, кроме мужиков на ослах, и нету никого! – лениво проговорил Червонец, а Есаулов ничего не сказал, любуясь окрестностями.
- Вниз идём, отдохнём вон за теми зубцами! – махнул капитан, в сторону небольшого комплекса скал, саженей в 60 в длину, и разной высоты. Разъезд неспеша спустился, дошёл до скал и осмотрев их, разбил нехитрый лагерь у самого их подножья.
- Ночевать будем? – спросил Воронец, спрыгнув с седла.
- Нет Лёшка, ночевать времени нет, часа два отдохнём и в путь, тут во всей этой тишине не так-то что-то… до стен Ахалцыха конечно не поедем, опасно, но по пашалыку прогуляться будет надо. Сейчас подкрепимся, лошадей покормим, а в ночь двинем, и уже до утра без остановки…
- Это правильно! – согласно кивнул Воронец, и сухо сплюнул в сторону, - Рассиживаться нечего, Киос-паша, если не брешут лазутчики, за Саганлугом стоит, и к Ахалцыху нам бы, ранее его успеть, тогда вернее ту твердыню возьмём…
- Брешут твои лазутчики, - снимая один из притороченных к седлу мешков, усмехнувшись заметил Ладога, и повернувшись к другу, добавил – Киос ихний, вояка умный: видал как подмогу вовремя к Ахалкалаки послал? Не дристани османы в крепости, то нам, на две стороны шашками махать пришлось бы! Так что, рупь за сто даю, что Киос уже со всей армией спешит сюда, и нам, с нашими 10-ю тысячами, в любом случае, тяжело придётся…
- Ну, может ты и прав – неуверенно согласился Воронец, и обратился к своей лошади. Ладога запретил разжигать костры, драгуны поели сухим пайком, запивая его прохладной водой. После трапезы, все кроме дозорных растянулись на бурках и шкурках, и задремали. Ровно через два часа, капитан быстро встал, и приказал эскадрону двигаться дальше. Отдохнувшие кони и люди собрались за три минуты, и вскоре, уже в сумерках, перешедших в какие-нибудь полчаса в совершенную темь, разъезд двигался по холмам, выслав вперёд дозор из двух человек, внимательно прислушиваясь и приглядываясь к окружающей обстановке.
Ахалцыхский пашалык, по которому шли теперь драгуны, населяло от 140-ка, до 150-ти тысяч жителей, и был в несколько раз крупнее и сильнее чем пашалык Карский. Когда-то, в незапамятные времена эти земли входили в состав Иверийского царства, одной из вотчин знаменитой царицы Тамары, оставившей после себя многочисленные исторические следы: замки, дворцы и храмы, лежавшие в полузаброшенном и разрушенном состоянии.
Сам Ахалцых, бывший когда-то столицей Верхней Картли, именовался городом князей, где жили наместники, звавшиеся в те времена атабегами. Когда Иверия, ослабленная в неравной борьбе с могущественными соседями покатилась к своему угасанию и упадку, Ахалцыхская земля отложилась от неё, и атабеги объявили себя независимыми. В борьбе с грузинскими царями, эти атабеги призвали себе на помощь лезгинов, за коими, со своих холодных и мрачных вершин, хлынули в сию благодатную землю и прочие горские ватаги, занявшиеся своим излюбленным ремеслом, разбоями и грабежами, чем втянули со временем в эти дела, и большую часть коренного населения.
В конце 16-го века, эти земли завоевали турки, под которым атабеги ещё держали свою власть, но, уже с титулами турецких пашей, обротившись правда в магометанство. Но радость атабегов была недолгой: в первой трети 17-го столетия, эти земли отбивают у турок персы, но турки, после долгой осады взяли Ахалцых обратно, и с той поры, турецкий вельможа принял от грузинских атабегов титул паши Ахалцихского. Власть Порты, уничтожила последние остатки грузинской самостоятельности, обратив местное дворянство в ислам, причём само дворянство, сопротивлялось сему не сильно. За ними и простой народ, уставший от всех войн, ужасов и разорений, склонил голову перед исламом, позабыв и веру отцов и их могилы.
К 20-м годам 19-го столетия, в Ахалцыхском пашалыке жили грузины, армяне, аджарцы, лазы, карапапахи, курды и туркмены. По турецким законам, мусульмане Ахалцыхской земле не платили податей, но обязаны были служить в войске султана, а налоги за них и за себя, платили все остальные. Именно сюда и бежали теперь все, кто был не доволен русскими законами, а отсюда, шли проповедники, сеющие смуту и мятежи среди подвластного России мусульманского населения. Однако лазы и аджарцы, хотя и воевали с русскими, но и турецкое правительство, они тоже ни во что не ставили, нарушали законы, и абсолютно не уважали Ахалцыхского пашу, когда их беки, буквально вваливались к нему в резиденцию со своей охраной (чего не дозволялось никому) а сами турецкие наместники во время этих визитов, принимали для своей безопасности всё возможное и невозможное. Наместники раз за разом жаловались султану, но лишь один из них, Ахмет Третий, послал против дерзких подданных Пеглевана-пашу с войском в 25 тысяч, которое было наголову разгромлено ахалцыхцами, и турецкий двор понял своё полное бессилие перед этой дерзкой вольницей.
Действующий на момент настоящих событий султан, преследовал и истреблял янычар где только можно, после подавления их мятежа, но тут, в этих землях, уцелевшие янычары находили самый радушный приём, и султан ничего не мог с этим поделать. Вот с таким, очень смелым, бесстрашным и опасным противником, и предстояло теперь иметь дело малочисленному, русскому корпусу.
Красочная, но мрачная, опасная и прекрасная словно колдовская красавица восточная ночь, надёжно укрывала русский разъезд, длинной вереницей двигавшийся теперь по опустевшим пастбищам. Звёзды ярко мигали на небосводе, но луны среди них пока не было, и драгуны шли вполне спокойно, хотя и со всеми предосторожностями. С холмов, они очень скоро вышли на Ардаганскую дорогу, и немного пройдя, Ладога приказал свернуть с неё на обочину, и двигаться пока было возможно, параллельно ей, дабы не наскочить невзначай на какую-нибудь турецкую партию: шум сейчас был совершенно лишним. Когда ехать верхами стало тяжело, капитан приказал спешиться, и вести коней в поводу. Буераки, рытвины и колдобины, всё преодолевали они, таща животных за собой, уговаривая и успокаивая их тихими голосами. По дороге за это время пролетело несколько групп всадников, пара повозок, и два-три одиноких всадника, спешивших очевидно куда-то с поручениями.
- Во чутьё у нашего командира! Хотя и неровно, но зато идём, а то б налетели! – шептали драгуны, помогая коням преодолевать препятствия. А вот попалось русло высохшего ручья шириной в сажень: перескочить с разгону можно, но это днём и по ровному, а здесь…
Стали искать материал для мостка, но под рукой оказались лишь камни и валуны, из коих и соорудили в четверть часа неширокую, но надёжную переправу. По одному, драгуны провели коней за собой, а вскоре им открылось более или менее ровное поле или выпас, внимательный осмотр коего показал, что тут, недавно пасли овец: трава была выщипана и щедро унавожена.
- По коням! – тихо приказал Ладога. В сёдлах, драгуны облачились в бурки, укутавшись в них совершенно, а на головы одели шапки, что были у каждого. В таком виде, ночью они вполне свободно могли двигаться по дороге, не отвечая на возможные окрики встречных турок: «Некогда нам!»
- Лучше скажемся невеждами – пояснил Ладога, когда они уже въезжали на дорогу. Где-то через четверть часа было решено свернуть на ближайшем повороте, и ехать простыми тропинками. Горы жили обычной ночной жизнью: доносился шум дальней реки или её притока, с шумом и грохотом, летели где-то с кручь камни, ночные птицы периодически подавали голоса. С каким-то захлёбывающимся уханьем, похожем скорее на пронзительный смех с одышкой, где-то невдалеке, закричал шакал, подавая знак своим собратьям.
- Злятся, нас учуяли! – хмыкнул Червонец, оглядываясь по сторонам. Капитан приказал ускорить движение, и разъезд перешёл на рыси. Вскоре, навстречу попался небольшой отряд турецкой кавалерии человек в 20-ть, который не обратил внимание на драгун, посчитав их за союзный отряд.
- На первом же повороте сворачиваем! – повернув голову, негромко бросил капитан, и его приказ передали по цепочке. Поворот попался только вёрст через пять, вернее то была развилка, посреди которой, в отсвете ночного неба торчала скособоченная, изъеденная временем, испещрённая пулями каменная плита с едва видными на ней неизвестными письменами (Ладога на минуту остановился у этого камня, и выбрав правую дорогу, повёл взвод туда)
Словно по чьей-то высшей воле, «проснулась» наконец луна, но некрасивая, покрытая пятнами и какая-то стёртая с одной стороны, словно старый, и бесполезный даже для нищих, медный грош. Луна, чахло и уныло осветила пустынную каменистую местность, ровная поверхность которой оказалась утыкана обломками больших каменных плит, походивших на остатки неких строений, или укреплений. Некоторые обломки, торчащие из земли, напоминали куски неотшлифованных колонн, скособочено глядевших на проезжающих. Таковых камней-обломков на первый взгляд, в этой долине торчало свыше тысячи: какие-то громоздились друг на друга, словно некий великан укладывал их так, но большинство лежали по одному, реже по два камня. И ни одного дерева по всей площади, даже засохшего. Завораживающее и одновременно неприятное, опасное какое-то место.
- Мило тут, - окинув кругом взором, бросил Ладога, - хорошее место для засады… Долго держаться можно за этими камнями, особенно стрелкам!
- Прикажете осмотреть? – тихо спросил Червонец.
- Нет! Нет ни времени, ни нужды, едем! – Ладога хлестнул коня и поскакал, остальные, курьерской скоростью за ним.
Где-то через час, драгуны набрели на заброшенное христианское кладбище, жестоко разорённое, но вполне себе позволяющее ещё определить собственное происхождение: сотни четыре поросших мхом каменных надгробий и полурасколотых крестов, с проступавшими на них причудливыми иверийскими надписями. Сколько-нибудь густого кустарника здесь не росло, его срубали горцы для своих нужд, не говоря уже о деревьях. Странное ощущение испытал Ладога, остановившись тут, и глядя с сёдел на древние усыпальни. Луна, словно тусклая лампа пролила унылый свет на исковерканное пристанище мёртвых. Капитан снял шапку, и раза три перекрестился, пробормотав «Царствие небесного вам всем!» и тоже проделал весь взвод. Словно какие-то невидимые силы, едва слышные в ночном воздухе, отчего получилось лёгкое дуновение печального ветерка, затянули на древнем языке тоскливые ноты об утраченном навеки, былом величии этой земли. Души усопших, казалось пробудились ненадолго, и в монотонном хоре, подпевали, невидимые сами. Где-то вдали бухнул церковный колокол, это уже явственно услышали все, и капитан встряхнулся от мимолётного оцепенения. «Надо же!»
- Вот, ребята, глядите как бывает, - подал свой голос Ладога – те, кто под этими могилами лежат, за свою веру с недругами бились, а их далёкие потомки, теперешние ахалцыхцы, фанатичные союзники султана, и про это и знать не знают, и не хотят знать!
- Ваше благородие, тут в ста шагах, колодец каменный есть, но пустой, вода не блестит, и эхо как в пустоте! – доложил один из солдат.
- Вода может временно уйти, а потом вернуться… тут, когда-то кипела жизнь и было людно, - ответил капитан, окинул ещё раз на прощание печальное место упокоения своим взором, и повёл разъезд дальше… Когда и пустой колодец, и древние могильные плиты погибшего Иверийского царства остались далеко позади, капитан, уже как бы вдогонку, тяжело подумал про себя; «Вот так сорвётся со своего державного пути некое царство, не спохватятся вовремя его князья-дворяне встать против чуждых, и остаются от них только пустые колодцы, разорённые некрополи, да одичалые потомки. Навеки, навсегда!»
Х Х Х
Версты через две, встревоженные дозорные принесли весть, что саженях в двухстах отсюда, у небольшого озерца, играющего рябью воды у подножья большой угловатой скалы, спит турецкий лагерь человек в двести: до сорока телег и повозок, и три средних орудия с зарядными ящиками. В карауле у костерка, трое с длинными ружьями. Палаток нет, спят на одеялах или под повозками.
- Так, всем спешиться, за мной! – свистящим шёпотом приказал Ладога, и взвод мигом соскочил на землю.
- Ведите! – приказал капитан двум дозорным, и те, неслышно пошли вперёд. Когда до турецкого лагеря оставалось менее полусотни шагов, дозорные остановились, а Ладога, взяв с собой Червонца и Есаулова, уже без коней, пошёл за ними дальше.
- Вон они, ваше благородие, - дозорный тихонько высунулся из-за камня, указывая командиру на спящий вражеский лагерь. Ладога глянул. Так, люди с ружьями в обнимку спят большим кругом, телеги частью в центре лагеря, но большая часть стоит ближе к горам. Все орудия с зарядными ящиками, с другой стороны лагеря, прислуга дремлет при них же. Кони стоят как и положено отдельно, и такого бедлама как в персидском стане, у турок как правило не бывает. Драгуны тихонько обошли лагерь со всех сторон, выбирая наиболее удобное место для атаки.
Часовые у костра хотя и не спали, но и не сходили с места, о чём-то оживлённо разговаривая, опершись на свои длинные ружья. Ладога и остальные увидели всё что им было необходимо, и вернулись к своим. План нападения созрел привычно быстро ( такие операции давно были не в диковинку) Троим особливо ловким, было поручено убрать стражу у костра, ещё пятеро минируют гранатами зарядные ящики подле орудий, а Червонец, ещё с тремя драгунами, шуганёт лошадей сразу после взрыва, а остальные, метнув по одной гранате, бросаются в общую атаку в шашки на мечущегося спросонок противника.
- По местам! – приказал Ладога, и взвод бесшумно занял позицию. Сбросив с себя бурки и шапки, трое драгун с ножами в зубах, ящерицами ползли к костру со стражей, охватывая его полукругом. Они уже вполне могли и не ползти, ибо в такой ночи их если б и увидали, то вероятнее всего посчитали бы за своих; тени неясные во мраке, да и всё! Три ножевых свиста рассекли тишину с разницей в доли секунды: глухо вскрикнув двое сторожей ткнулись лицами в костёр, а третий, испустив стон, повалился на спину, успев судорожно выпрямиться, и уперев ружьё в землю. Сразу же три тени с трёх сторон отделились от камней, и скользнули к костру. Живо отвалили из пламени трупы и вытащив из них ножи, дважды ухнули совами, хотя капитан и остальные видели всё и сами. Сразу после этого, трое растворились во тьме. В ту же секунду, сова ухнула дважды со стороны пушек, и Ладога машинально приказал приготовиться. Не прошло и пары минут, как страшно ахнули десятками смертей во все стороны зарядные ящики, а лошадиный табун шарахнувшись от жуткого крика, что испустил из своей глотки Червонец, полыхнул бешенным потоком на две стороны.
Спящие турки, те, что уцелели от взрывов, частью оказались перетоптаны обезумевшими лошадями, частью погибли от разрывов гранат что метнули в них из-за камней драгуны, а некоторые, в животном ужасе лютого пробуждения, схватывались на кинжалах и саблях друг с другом, принимая один другого за врагов. Едва схлынула перепуганная конная масса, из засады выскочили с криками «Ура!» конные драгуны, и принялись рубить и крошить шашками мечущегося неприятеля.
…Многие телеги из обоза уже горели, у оставшихся, как могли пытались сопротивляться пришедшие в себя османы, но всё оказалось напрасно: вихрь паники, гвалта и всего ужаса вместе взятого, не позволял туркам точно отличать своих от чужих. Они палили наугад, пытались прыгать на всадников прямо с телег (ни у одного не получилось) кто-то в страхе забивался под телеги и стараясь даже не дышать, таился там. Основная масса похватав кто-что, разбегалась в разные стороны: дюжины полторы османов бросились зачем-то в озеро и поплыли на другой берег, а человек 20-ть или более того, всей толпой ринулись по тропе прямо в горы, и их не преследовали… Остальных, драгуны рубили шашками на скаку, не давая времени им прийти в себя и собраться в кучи, тем более что в самом начале, от осколка гранаты пал их командир выскочивший с саблей в руке. Поэтому, воины султана, объятые безумием страха, метались в этом ночном кошмаре, и не могли найти выхода. Через 20-ть минут всё было кончено…
Хрипы и стоны раненых, повсюду оглашали ночной воздух. Некоторые пытались куда-то отползти: осторожные драгуны, если у таковых не имелось оружия, пропускали их, если оно было, добивали; подставлять врагу спины, они не умели.
- Кончено дело! – оглядываясь по сторонам, проговорил Ладога, и спросил у вертевшегося рядом на коне Червонца, есть ли убитые?
- Да вроде бы все целы! - неуверенно ответил ефрейтор.
- Проверь! – сплюнув приказал командир.
- Слушаюсь! – денщик привычно козырнул, и сорвался с места. Георгий оглянулся. Орудия уничтожены взрывом вместе с боеприпасами, обоз на две трети тоже сгорел и разгромлен, с полдюжены очумелых лошадёнок трясясь всем телом и дико озираясь, торчат в центре кровавой композиции, не понимая, где они сердешные и что с ними? Груды тел вповалку, кучи оружия, мебель какая-то, выпотрошенные мешки и тюки с продовольствием, обгорелые куски тканей, чья-то скулящая собачонка, жавшаяся к большому камню, и над всем, смрад горелого мяса, перьев, и жжёного зерна…
- Господин капитан, тут вот чиновник их попался, вроде столоначальника нашего! – донёсся голос справа, и обернувшийся Ладога увидел ординарца, тащившего за ворот дорогого халата, тучного и лысого бородача лет сорока с лишним, и босого (на это, капитан почему-то обратил особое внимание)
- Пощадите… не убивайте! – простонал толстяк, и когда Есаулов отпустил его воротник, бухнулся на колени перед Ладогой.
- Кто ты таков, и почему Карадрагун, должен тебя щадить? – глухим голосом спросил капитан, облик которого в отсвете пламени, казался теперь наиболее зловещим и страшным. Услыхав это прозвище, пленный сделался белее мела, кровь казалось отхлынула от лица, и всем потоком ушла вниз живота.
- Я, повторяю вопрос: кто ты таков, и почему я, должен подарить тебе жизнь? – капитан слегка подался вперёд, как бы нависнув над турком, а ординарец ткнул его носком сапога в спину.
- Говори!
Оказалось, что это простой чиновник из канцелярии трёхбунчужного паши, сопровождавший этот обоз направлявшийся к Ахалцыху, туда же спешно движется и вся армия Киос-паши, и скоро он будет там.
- Опередит значит наших – задумчиво проговорил Ладога, и подарив чиновнику жизнь, велел Есаулову гнать его прочь. Вернулся Червонец, доложивший что убитых нет, а легкораненых только двое.
- Минут через пять, можем идти, как трофеи дособирают! – доложил он.
- Не задерживайтесь! – хмуро предупредил капитан, разворачивая коня. Взвод собрался быстро, и в одну минуту ускакал прочь. А на месте побоища остался только полумёртвый от страха чиновник, да несколько чудом уцелевших обозников, вылезавших теперь из-под телег.
Взвод скакал без устали очень долго, и уже когда над горами начало светлеть небо, остановился в одном мрачном ущелье, близ громадных развалин какого-то древнего монастыря. Ночные голоса птиц, навевающие на случайного путника некоторую жуть, всё ещё охали, ухали, и похохатывали из мрака (коего в этом месте скопилось весьма много) но драгуны прислушивались к другим звукам: не выдаст ли себя, чем-либо человек? Человек ничем не выдал, и капитан приказал занять развалины. Высокие и когда-то толстые стены монастыря, теперь, представляли собой до половины осыпавшийся вал, а в некоторых местах зияли огромные проломы, поросшие кустарником. Вообще. дикая растительность трепетала здесь листьями повсюду, видимо люди, редко здесь бывали.
- Да, знатно тут рубились когда-то, вон какие следы остались, следы последнего боя! – сочувственно выдохнул Ладога, проходя с конём в то место, где когда-то висели массивные ворота, а теперь, лишь торчали останки стенных петель.
Монастырь этот, чем-то походил на Эчмиодзин, только размером уступал армянской святыне, и отличался архитектурой. Впрочем многого, русские рассмотреть в такой темноте не смогли бы, так, в основном очертания да внутренний двор. Вопреки ожиданиям, деревьев внутри не было, но травы и разного бадера, торчало изрядно, (туда тотчас же пустили коней) и грудами валялись всякие кости: от человеческих до конских.
- Двое на колокольню, остальные тут, через два часа – смена! – распорядился Ладога, и солдаты привычно начали осматриваться да оглядываться: мало ли что? Монашеских келий, заваленных всякой дрянью, оказалось вполне достаточно для ночёвки 30-ти человек, и ещё бы осталось. Пока основные силы занимались уборкой своих опочивален, Ладога, Воронец и Есаулов с Червонцем, решили осмотреть главный храм, тем более что свет зари, мало по малу, но где ощупью, где украдкой, а уже проникал в недра древней святыни…
Мрачный разор и запустение, встретило их внутри! С шумом и мерзким писком шарахнулась во все стороны, гадливая кожистая туча летучих мышей, от которых люди машинально отмахнулись, прикрывши лица одной рукой. Под ногами всё тот же хруст: скелеты птиц, щепа, штукатурка, глиняные черепки, какая-то керамика, стекло. От сквозняка, по церкви витал холодный поток, произвольно меняя своё направление. Позеленевшие от времени, большие медные светильники, лежали словно вросшие в пол, слой пыли и ржавчины, во многих местах совершенно окутал их. Затхлость и сырость лезли в нос и горло, а щемящая тоска, словно червь грызла душу. Неужели же здесь, когда-то кипела жизнь могущественного царства древности? Пелись духовные гимны, навевая душевное тепло горели лампады, источая благой запах дорогого масла. Под потрескиванием восковых свечей, расплавленным мёдом стекавших на чаши медных и бронзовых фигурных светильников, ровно и благоговейно пели хоры, и служились службы. Под сводами также горели масляные лампы с десятками свечей, едва заметно раскачиваясь на стороны. Лик Отца небесного, сурово, но не жестоко, наверняка глядел на детей своих и с этого купола (теперь-то там едва ли можно было что-то разобрать, так, неясные очертания…)
Приходила паства, знать величаво стояла в первых рядах, приезжали паломники и заморские гости. Наверняка и библиотеку здесь держали большую, монахи переписывали духовные и светские книги, государственные документы, собирали летописи, оживляя в памяти современников минувшее. Здесь учили грамоте и прочим наукам, трудились иноземные зодчие, делясь своими познаниями и перенимая здешние. На благодатной земле цвели сады и рос виноград, наполняя монастырские погреба дивным вином. На собственном подворье держали домашний скот, а в горах пасли отары овец. Пасеки… Да, пасеками издавна славились эти места, поставляя мёд, воск и прочие продукты пчеловодства, во многие соседние пределы. Мерно позвякивая колокольцами, шли-тянулись туда-сюда караваны из ближних и дальних стран, в том числе и из отеческой Русской земли.
- Муторно тут как-то, ваше благородие, тоскливо! – прогудел Червонец, осторожно ступая, стараясь никуда кроме тверди не попасть.
- А кострищ старых много, вон сколько куч золы и уголья кругом! – указал Воронец на чёрно-серые круги, проступавшие по мере проникновения сюда солнечных лучей. Подошли ближе. Да, кругом кострищ кучи оглоданных костей.
- Значит ночевали тут, но уже давно, пыль не тронута! – бросил капитан, и шагнув дальше, шагов через 20-ть, обнаружил за углом пожелтевший, в гнилых обносках, человеческий скелет с клоками седой бороды на оскаленной челюсти. «Монах наверное» подумал Ладога и продолжил осмотр. Какие-то витиеватые надписи углём на одной из стен. Написано по-арабски, но язык не ясен. Ругательство или похвальба какая-нибудь, не иначе!
Все стены во фресках… на многих ликах выколоты глаза, сбиты носы, но те, что выше, те все целы. Святые подвижники, князья, княгини, отроки, цари и царицы. Кто с раскрытыми книгами, кто со свитками, а иные с мечами. Может с какой-то из стен, глядит сейчас на ранних гостей и великая царица Тамара, кто знает?
На капитана, внезапно накатило-нахлынуло невесть где зародившиеся чувство какого-то непонятного восторга, что-то переполняло его душу, словно бы он, вспомнил нечто далёкое и очень знакомое. Но нет, с капитаном подобное случалось и ранее, когда он лицезрел древности какой-либо страны или народа, пусть даже и на гравюрах. Разглядывал ли он останки древней Эллады, либо Рима, сказочные красоты Арабского востока или Персии, суровые картины раннего средневековья Еропы, всё по отдельности, вызывало в его душе переливное пение струн, и неземное парение чистейших голосов, повествовавших о далёком-далеке, о безвозвратно утерянной, чьей-то жизни!..
«Интересно, сколько веков глядит на нас с этих холодных, мёртвых стен?» подумалось Ладоге. «Семь-восемь? А то и все десять? Бывали ли здесь великий Руставели? Творил ли и тут, свои бессмертные строки?»
На какое-то мгновение, показалось что фрески ожили, и собираются сойти со стен, все, и слепые, и зрячие. Как же одномоментно и страшно, погибло здесь всё это? Злые ветры пахнули распадом державы, и распрями князей, дравшихся каждый за свой личный удел, и мечтавших быть там полновластными хозяевами, (и сейчас многим неймётся!)
Сотни тысяч людских судеб, разом померкли и потрескались, как эти фрески… Затухли от ледяного дыхания смерти лампадки и свечи жизней целых племён и родов!.. Умолкло навеки пение в душах и сердцах, и серым пеплом разлетелись в пространстве, сожжённые книги предначертаний! Вековые колокола уже не радовали мир пробуждением, не созывали честной люд на празднества и свадьбы, а били теперь лишь один гулкий и страшный, погребальный звон.
На примере одного только этого монастыря, представил себе Ладога пример жизни и гибели целого царства, бившегося в тщетных усилиях, сбросить ярмо иноверцев, но своими силами не властны оказались это исполнить. Помощь пришла извне, но как выяснилось, не все оказались этим довольны. Да, ты приди Георгий Ладога, победи османов, а потом просто уйди, а уж дальше мы сами! Нет, господа-атабеки, сами вы уже ничего тут не сделаете: уйдём мы, вернуться османы и персы, а это всё, и надгробий от вас даже не останется… Кто-то загремел попавшейся под ноги медной чашей, а Есаулов нашёл потемневший от времени, серебряный перстень-печатку с ликом солнца и какими-то буквами.
- Надо же, уцелел! – сказал ему на это капитан, на чём, собственно осмотр и завершился. Уходили так же медленно, как и входили. Покидая мёртвый храм, Ладога на минуту подумал, что лики с фресок, печально и горестно глядят им вслед. «Не уходи-и-ите-е!»
Отдых был коротким, и через четыре часа, уже тёплым и ярким утром, драгуны осторожно покинули памятник прошлого, и как можно быстрее направились в обратную сторону. Очень скоро, капитан определил по карте, где примерно они находятся, и оказалось что занесло их к шайтану на рога, в глубь вражеской территории, откуда до своих правда, (если по прямой) не то чтобы совсем далеко.
- Нас теперь наверняка будут стеречь всем чем можно, про обоз погибший, местные власти уже наверняка знают, - предупредил своих Ладога, когда они выезжали из дикой местности, в более обжитую. Замерев ненадолго на одном из холмов, они пару минут разглядывали небольшую турецкую деревню внизу: шла обычная сельская суета, жители сновали туда-сюда, бродили козы, корова на краю селения глядела в небо, и чего-то там себе находила.
- Летим рысью через это селение, в колонну по три, - быстро начал соображать капитан – в бурках и шапках они нас не узнают, а штаны с лампасами, там вряд ли кто видел, вперёд!
Скачущий с гор отряд, селян по началу напугал, а затем озадачил. Всадники скакали ровно, не стреляли, не махали саблями и не издавали воинственных криков, значит это не враги… Пронеслись по улице села всей колонной так, словно тут и жителей не было: никого не окликнули, ни к кому ни с чем не обратились, на почтенного муллу даже не глянули!
Унеслись так же быстро, как и появились, только следы на пыльной дороге остались. Собравшиеся тут же принялись судить-рядить кем были сии загадочные всадники, и большинством голосов решили, что видимо, это карапапахи проехали, но вот почему тогда они никого не ограбили, осталось загадкой (время ныне лихое, мало ли какого народа кругом не шатается?) Где-то через час, драгуны перешли мелкую, но шумную речушку близ заброшенной мельницы, распугав при этом полоскавших бельё женщин, и не задерживаясь, поскакали по дороге ведущей вверх, меж гряды невысоких скал, закончившихся голой холмистой местностью, уже версты через три. Вдалеке белела отара, походившая на живое облако на зелёном поле, а в небе беспокойно кружили птицы. Драгуны на минуту остановились, Ладога почувствовал что-то неладное, и внимательно стал оглядываться.
- Турки слева! – услышал он тревожный окрик кого-то из своих, и повернул голову: менее чем за версту от них, показались неприятельские всадники, сотни в полторы сабель, и они тоже увидели драгунов.
- Это скорее всего по нашу душу, но как бы там не было, быстро уходим! – Ладога стегнул коня плетью и рванул вниз по дороге, взвод за ним. Выскочив на очередной холм, где чуть в стороне чернела гнилым зубом заброшенная и полуразваленная часовня, драгуны заметили, что и справа, но уже чуть ближе, чем первая, к ним спешит другая партия турецких всадников, более чем в сотню клинков.
- Ну, это-то уже точно за нами, мажем пятки ребята, живее! – крикнул Ладога, и взвод сорвавшись с места, понёсся по дороге. Турки из правой партии, издавая боевые клики повернули коней и помчались на перехват; видимо честь истребить или захватить живым проклятого Карадрагуна, была велика! Лёгкие и быстрые кони уносили русских более стремительно чем настигали их турки, да и фора по расстоянию была, но вдруг, в полуверсте впереди, из-за чахлого перелеска окружённого грудой величественных валунов, с диким криком выскочило более сотни куртинцев, и потрясая копьями понеслись навстречу русским. Драгунам уже приходилось иметь с ними дело, а потому, первыми в их руках блеснули ружья, бившие дальше пистолетов, владеть которыми, и куртинцы были большие мастера. Взвод моментально перестроился широким клином, и встретили противника беглым огнём, в пять секунд лишившим нападавших, более 20-ти человек, покатившихся из сёдел, а прочие, на несколько секунд смешались, и это позволило русским, разрядить в них ещё и свои седельные пистолеты, с тем же результатом, чего куртинцы явно не ожидали, а затем, в воздухе блеснули драгунские шашки…
Всё это, произошло менее чем в десять секунд, и русский конный клин, буквально разметал ещё остававшихся перед ними неприятельских всадников, из коих добрая половина, оказалась порубана-посечена на скаку. Не тратя времени на обычный конный бой, драгуны понеслись дальше, а вдрызг разбитые куртинские разбойники, коим была обещана лишь лёгкая охота, (о том, что это будут те самые страшные драгуны, им не сообщили) шарахнулись со всех ног спасаться в другую сторону, приходя в себя после такого неистового, двухминутного их разгрома! Однако опасность ещё не миновала. Услышав сзади выстрелы, драгуны оглянулись и увидели, что их преследуют свыше полусотни турок.
- Остальные значит в обход пошли, живее ребята! – на ходу прокричал Ладога, наращивая скорость. И тут, капитан увидел как один из его бойцов, всплеснув руками соскальзывает с седла, и кричит уже с земли «Братцы, выручайте-е-е!» На всём ходу развернув коня, Ладога и его взвод описав небольшую дугу, неожиданно для преследователей врубился в них, и зазвенел кривой сталью короткий, но яростный конный бой!
Стремительный контрудар драгун, сразу же опрокинул у турок человек 20-ть, сбив и погасив напор остальных. Всадники, яростно рубились крутясь в сёдлах и вместе с лошадьми, выгрызая у неприятеля драгоценные минуты. Турки, лишённые своего главного преимущества, численного перевеса, оказались разгромлены за какие-то три минуты, и лишь дюжина всадников развернув коней, спаслись в лихом беге. У драгун погибло двое, тяжёлую рану получил рядовой Фролов, которого и спасали, да небольшой порез на щеке заработал Воронец. Погрузив убитых и придерживая раненого, драгуны понеслись дальше, перезаряжая на ходу свои ружья и пистолеты. Затем, по примеру командира, весь взвод освободился от шапок и бурок, так же на ходу пристроив их к сёдлам, и уже в своём естественном виде, драгунских мундирах, продолжил свой нарастающий бег.
Отряд турок, сабель в 70-т, выскочил с гиканьем и воем из-за одинокой скалы, минут через пять после того, как русские приняли свой естественный вид. Впрочем, турок в этой партии, насчитывалось от силы половина, а прочие происходили из разноплеменной конницы, и более походили на диких разбойников, как видом, так и архаичным вооружением, (у половины в руках мелькали щиты и луки)
- Те самые что в обход пошли, к бою ребята, ибо не оторваться уже! – прогремел Ладога, срывая с плеча одно из двух ружей бывших при нём, тот же маневр проделали и остальные. Перестроившись в две линии, и оставив тяжелораненого лежать на траве подле коня своего, взвод понёсся навстречу растянувшейся вражеской массе. И здесь, добрую службу нашим героям сослужила из зловещая репутация. Разноплеменники вдруг дико загалдев, резко стали осаживать лошадей, и группами да по одному, выходить из боя, и давать дёру, не обращая внимания на проклятия их командира: они все, узнали по мундирам тот самый «страшный полк», о котором по горам и равнинам Кавказа, Персии и Турции, ходили леденящие кровь легенды. Испытывать судьбу, никто из племенных воинов не хотел; воевать со столь опасными врагами без очень сильной нужды они не желали. Дюжины полторы турецких союзников унесли ноги ещё до начала боя…
Залп драгунов на сей раз, оказался менее результативным (противник летел слишком рассыпавшись) но десятка полтора неприятельских всадников покатились из сёдел прежде, чем дело дошло до рукопашной. Ладога сходу срубил одного тучного бородача, и не глядя как он упал, схватился уже со вторым. Сталь зазвенела кровавыми искрами под резкое конское ржание с бряканьем узды, и боевыми кликами дерущихся людей. Превосходство русской техники боя, выявилась сразу же; то один то другой турецкий кавалерист, со стоном или хрипом, тяжело валился на истоптанную землю под конские копыта.
Несколько драматичнее вышло с ординарцем Есауловым. В гуще сшибки, когда он срубил первого противника, его боковое зрение уловило слева от себя вражеский аркан, от которого подпоручик благополучно увернулся, втянув голову в плечи и согнувшись в дугу (аркан увесисто хлопнул его по горбу) а затем конь, шарахнувшись отчего-то в сторону, вынес ординарца в чисто поле. Буквально тут же шестеро турок отсекли его от основной свалки, и отогнав в сторону, попытались взять. Есаулов не боясь выронить шашку (она, как и у всех крепилась на кисть темляком) припустил коня вскачь, выхватив один из седельных пистолетов. Османы, забирая его в клещи, кинулись следом, крича что-то азартное, а двое, на ходу сорвали с плеч тонкие ружья. Есаулов уловил это движение, и когда первый враг вскинул своё ружьё, подпоручик в секунду откинулся на спину лошади, на ходу выцеливая турка уже из своего пистолета. «Ба-х-х!» Ружьё выстрелило на полсекунды раньше, но пуля только обожгла шею русского коня. «Бах-х!» грянул в ответ пистолетный выстрел, и осман, выронив ружьё, ничком повалился с лошади. Второй турок пальнул поспешно, и его свинец даром улетел в горы. Его третий собрат потянул из-за пояса пистолет, но в руке подпоручика сверкнул короткий кинжал (пистолет он отбросил) и турок, судорожно схватившись за грудь, откуда торчала рукоять того кинжала, мешком свалился с седла. На оставшихся четверых, перехвативши шашку, ординарец ринулся в лобовую: молча, не издавая боевого клича, но крутя-вертя в пальцах шашку столь искусно, что на солнце она казалась крылом стрекозы. Именно то, что русский, не издавая никакого яростного крика, молча понёсся на них, и привело врагов в трепет. Первый, державший в руках долгомерное копьё и будучи не робкого десятка, бросился навстречу именно с пронзительным криком, потрясая копьём. Они сшиблись. В руке драгуна шашка блеснула дважды: в одну сторону полетела часть перерубленного копья, в другую, голова в чёрной невысокой шапке, а конь понёс безголовое тело прочь. Оставшиеся трое растерялись окончательно: один, самый шустрый, пришпорив коня, ускакал вон из глаз, а двое других не успели; на скаку подпоручик срубил одного, и развернувшись, после короткого звенящего поединка, второго. Закончив все дела тут, Есаулов поскакал было к основному месту действа, но, как оказалось, тут тоже всё было закончено.
- Ну, вы как тут? – на одном дыхании спросил ординарец, глядя на забрызганного кровью командира, вид подчинённого, однако, не особо отличался от начальственного.
- Четверо успели ускакать – буднично ответил капитан, убирая шашку в ножны.
- И долго мы бились? – призадумался Есаулов.
- Минут пять-шесть…
- Да? Я полагал что полчаса хвастались! – чуть наморщив лоб, ответил ординарец.
- А ты брат молодец, видали мы как ты с этими управился, мастак! – искренне похвалил его Ладога.
- Так ваша школа, Георгий Гвидоныч, ваша школа! – не дрогнув ни единым мускулом на красно-белом (опять!) лице, отвесил поклон поручик. Не мешкая ни минуты, драгуны собрали необходимые трофеи, подобрали трёх своих павших, накрепко привязав их к сёдлам, и двинулись в обратный путь. Подъехали к стонущему Фролову, помогли сесть ему на коня, а чтоб не свалился в случае чего, привязали ремнями.
- Уходим, живо!
Взвод полетел что было духа, хотя по идее, погони можно было не опасаться: два разбитых отряда нагонят на третий такого страха, что по крайней мере тот час же, турки в погоню не ринуться, будучи озадаченными. Как бы в насмешку, по дороге драгунам попался чей-то путешествующий гарем под охраной 20-ти всадников. Завидев русских, женщины и евнухи, с пронзительными криками помчались в одну сторону, а всадники, что есть духу, в другую. Но русские не на секунду не задержались на месте происшествия, и проскакали мимо.
- Вон, за той горой лес, а там до наших, по моим расчётам вёрст 20-ть всего будет, надо дойти! – объявил Ладога своим, когда они остановились на короткий привал, буквально пятиминутный.
- До горы, четыре версты, вперёд! – махнул рукой командир, и взвод вновь понёсся далее. Перед горой, протекала полноводная и видимо глубокая река с перекинутым на ту сторону мостом, длинной саженей пять.
- Мост за собой уничтожить! – коротко приказал Ладога, и когда взвод перебрался, четверо драгун уложили по его длине по гранате, и подпалив фитили быстро перебрались к своим. Взрыв ахнул знатный, и волны реки очень скоро унесли всё то, что недавно называлось мостом. Предчувствие не обмануло старого служаку. Менее чем через полчаса, к берегу вышел крупный турецкий конный отряд, сабель в двести. Заключительным актом очередной вылазки в тыл врага знаменитого Карадрагуна, стала яростная перебранка представителей трёх османских отрядов, винящих друг друга в измене и тупоумии.
Встреча со своими прошла без оваций и объятий, как говориться обычным манером. Тяжелораненый Фурсов не выдержал дороги, и умер почти уже у своих. Оказалось, что данные, привезённые разъездом Ладоги, уже не были свежими: незадолго до того, весть о приближении армии Киос-паши к Ахалцыху, привезли карапапахи, благосклонно настроенные к России. Подтверждались те сведения и из других источников. Впрочем, полковник от души поблагодарил разведчиков за их подвиги, п разрешил отдохнуть. Ладога с Воронцом тут же поинтересовались у товарищей состоянием дел у ползущего вперёд корпуса. А состояние дел выходило обыденно тяжёлым, походным. Грузовые арбы артиллерийского парка, натружено скрипели под тяжестью боеприпасов. Лёгкие повозки и телеги также тянули на канатах, или привязывали к их колёсам длинные стволы сосен, что волочась по земле, заменили собой тормоза, и сдерживали транспорт при спусках, особенно на сыпучей местности. Не обошлось разумеется, и без неприятностей.
При спуске, на одном из весьма диких и крутых поворотов, огромная, 24-х фунтовая пушка которую рывками тянуло разом 120 рослых гренадеров, вырвалась у них и опрокинувшись своим неимоверным весом, погнула железные дроги на коих лежала, раздавив в хруст и мясо нескольких лошадей, и скатившись вниз, вырвала с корнями пару вековых сосен!
Но выносливость русского солдата Кавказского корпуса, преодолела все невзгоды и непомерные трудности. В поте лица вкалывали попеременно все солдаты корпуса, и он шёл, шёл к своей цели методично и упорно. В трое суток, почти без роздыха, войска продрались через камни и чащобу перевала Цихеджваре на 60 вёрст, и 3-го августа к самому закату, русским открылся величественный и опасный Ахалцых, что подобно гнезду гигантской птицы Рух, висел на неприступных утёсах. Постояв так какое-то время, войска начали спускаться. Авангард разместился на правом берегу Куры, а за ним постепенно спускались и остальные войска.
- Невесёлый закат, кровавый, вон как пот горизонту чёрными печёнками размазано, да горы заляпало – холодно проговорил Ладога, стоя с несколькими друзьями на небольшом утёсе, украшенном с краю одинокой, кривой сосной.
- Да, предзнаменование суровое, но не трагическое – чуть бодрее, но без пафоса, заметил стоявший слева Кахи – Мы и без того понимаем, что со всей армией Киос-паши, дело-то иметь придётся, так что дивиться нечему!
- Паскевич говорят, на помощь карапапахов рассчитывал, - подал голос штабс-капитан Клевицкий.
- Пустое, - гулко ответил Ладога, - в такой ситуации они не придут, в лучшем случае, турецкие обозы пошарпают, да и всё…
- А то и против нас пойдут – тихо сказал Воронец и поглядел на остальных. Князь Баградзе отрицательно помотал головой.
- Все не пойдут, разве только часть! Карапапахи хотя и разбойники тёмные, но в нашу сторону смотрят, османы им не по сердцу…
- Если помочь они не в силах, то пусть хотя бы не мешают, и то барыш нашему брату! – выдохнул Клевицкий, и досадливо сплюнул себе под ноги.
- Да, штурмовать это гнёздышко на каменных столпах будет трудновато, - проговорил в конце Ладога, и офицеры пошли по своим частям, корпус разбивал лагерь. Запылали костры из сухого кустарника, валежника, и стреляющих смоляными искрами сосновых дров, запахло варевом. Усталые солдаты в ожидании еды отдыхали: кто-то дремал на разостланной шинели, кто-то, просто лежал заложив руки за голову. Ни песен, ни музыки не доносилось, зато, хорошо различалось как с шумом, походившем на глухой рокот, падали тяжёлые горные ручьи на дно каменных оврагов, разбиваясь там на миллиарды брызг. Сосновый лес, пел тихим, шепчущим хором, покачивая своими меховыми шапками в такт ветру. Скоро, плавно, словно на воздушном потоке, поднялась вверх луна, украдкой глядевшая на русский стан, заливая его своим дремотным, успокоительным потоком света.
Прибытие последних частей русского корпуса затянулось до утра, крайние обозы и лихой арьергард прибыли уже когда встало солнце. Такое неравномерное прибытие, вынуждало командование давать время на отдых тем, кто запоздал: торопиться всё одно было уже некуда. По дошедшим до солдат и офицерам разговорам, Паскевич получил утром точные данные что во-первых, карапапахи на помощь не придут; во-вторых, Киос-паша миновал Ардаган, и уже сегодня ожидается в Ахалцыхе. А ведь до того была надежда что турецкий командующий, либо вовсе не пойдёт, либо не успеет на помощь излишне вольному городу. Жители Ахалцыха, уверенные в неприступности своего города и личной храбрости, убедили себя когда-то, что никому они подчиняться не станут. Поражения, которые турки потерпели в последнее время, не заставили обывателей и власти города, взглянуть на дело более детально и серьёзно, даже напротив. Падение Карса, Ахалкалаки и Хертвиса, вызвало бурю самоуверенности и презрение к побеждённым.
На этих эмоциях, они выгнали вон своего правителя, усомнившись в его полководческих способностях, и даже отправили Киосу-паше, полное горделивой самоуверенности послание: «В наших стенах более десяти тысяч храбрых защитников, и поэтому мы не нуждаемся в помощи твоих воинов, которых трудно будет продовольствовать, сами выдержим все усилия русских». Однако, как показали последующие события, турецкий командующий совсем не почивал на лаврах, и на вещи глядел более трезво и определеннее, чем возомнившие себя неуязвимыми, ахалцыхцы. Какими-то своими путями-дорогами, он сумел-таки убедить упрямцев принять его помощь, и готовиться к сражению изо всей силы, без пустого бахвальства. Когда из города донёсся приветственный залп ружей, в русском стане поняли, что Киос-паша вошёл за стены, и силы противника возросли аж в четверо, и во столько же раз он теперь превосходил русский корпус числом. Торжествующий гром турецких пушек замолк лишь к полудню, видимо османы решили поберечь боеприпасы.
- Ишь ты как палили долго, напугать, наверное, нас хотели, стервецы! – равнодушно бранились служилые солдаты, коим не в новинку было драться против многократно превосходящего их противника.
- Хорошо, что хоть резервы прибыть успели, немногочисленные, но прибыли, - развлекая себя костровым чаем, говорил товарищам, капитан Ладога.
- Да, в нашем положении, каждой лишней сотне рад будешь! – хмуро пробормотал Балаховский, ворочая палкой рубиновые угольки.
- Отставить упадничество прапорщик, побьём Киоса, и не таких видали! Ахалцых ихний тоже на шашки возьмём, для того мы и тут! – уверенно заметил ему Бобальевич.
- Никто не говорит что будет легко и просто, - отозвался князь – многих потеряем, может кого из нас земля в свои объятия примет. Но турка мы всё одно побьём: у него число и фанатизм, у нас – храбрость, вера в своё дело, вера в товарищей и воинское умение! Персы попробовали уже, теперь вот и османы раскушают, в который раз уже!
- Теперь у нас хотя бы пушек достаточно, не то, что прежде! – чуть посветлев лицом, сказал Ладога.
- Да, наша артиллерия, многое решит! – подвёл итог Бобальевич, и через минуту все принялись разливать ароматный и пахучий чай. Уже чуть погодя, всех встревожила сильная ружейная перестрелка за Курой, в ту сторону ещё засветло ушли русские фуражиры. Как вскоре выяснилось, их атаковали турки, но солдаты прикрытия не сплоховали, и отразили нападение свинцом и штыками.
Когда всё затихло, батальон егерей под началом знаменитого подполковника Миклашевского, переправился на тот берег, и на одной из стратегических высот, весьма быстро возвёл редут. Последовавшие события подтвердили своевременность этого решения. На другой день утром, Паскевич очень долго рассматривал в зрительную трубу, окрестности Ахалцыха. Позиция, которую теперь занимали русские, не имела нужного количества пастбищ, и генерал принял решение подойти ближе к стенам города, дабы иметь больше пространства для маневра, и фуражировок. На старом месте оставался только вагенбург со всем добром под охраной егерей из 42-го полка с дюжиной пушек, а все прочие части начали переправу на левый берег Куры…
Конец 1-й главы.
21/09/2022.
Продолжение следует…
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-