Глава 6.
«22 июня 1968 г. Здравствуй Витя!!! Вить, ты пишешь, что посылаешь уже третье письмо, но я почему-то их не получила. А куда ты их посылаешь, в училище, или в Орлово. А то, ведь, у нас в Орлово есть такие люди, что могут и не передать. Двадцать пятого июня у нас уже кончается практика и мы пойдём на каникулы. Теперь я уже на третьем курсе, учиться осталось ещё год. Как быстро летит время. Даже как-то незаметно прошли два года. Сегодня мне исполнилось восемнадцать лет. Мне даже не верится, что мне уже 18.
Погода у нас стоит очень тёплая. Температура доходит до 30-32 гр. В свободное время я купаюсь, загораю, вечером иду на тренировку и бегу около двух километров.
Вить, через Дулепово я сейчас не хожу, и поэтому не могу тебе написать. Вера просила у меня, чтобы я узнала у тебя адрес Глазунова. Если он хочет с ней переписываться, то пусть даст адрес. Люба».
Время комаров и мошкары самое плохое. И в это же время приходили баржи с провиантом, углём, ГСМ. Нам привезли 29 тёлок, которых мы должны были забивать на мясо, по одной, по мере надобности. Их выпустили на поляну возле Енисея пастись, так они до белых мух там и
находились. Уйти они никуда не могли, с одной стороны река, с другой, на горе рота, а с двух других сторон - тайга. А там звери, в том числе и медведи.
К нам, на нашу территорию звери никогда не заходили, потому что у нас
были собаки, и какие! – лайки. Внизу, рядом с пастбищем, была казарма для военных строителей, они нам до морозов строили новую казарму, и у них были 3 собаки. У нашей казармы было 5-6 собак. У офицерского домика тоже была своя собака, Тобик. И что интересно, все собаки, так, или иначе, между собой были родственными, но каждые защищали свою территорию. И сильно защищали. Тобик же всегда находился у своего крыльца, и к казарме не подходил, загрызут. Это было зрелище, когда происходили собачьи свадьбы. Тут уже у них друзей не было, они дрались, как волки. Мы несколько раз водой обливали собак, потому что победитель до конца душил соперника. А охотники они были классные. С помощью их добывали не только лосей, но и соболей. Один раз, добыли песца.
Мы стояли в строю на разводе перед казармой, - ежедневная температура была 30-35 градусов, и без дождей – как, вдруг, перед нами пробегает белка. Не обращая внимания на командира, мы бросились её ловить. Нас опередил, конечно, Петька, лайка, белого окраса, чего мы и опасались. Белка совершила прыжок в человеческий рост, но собака на лету её перехватила, и спасти белку не удалось. Надо сказать, что белок было масса на каждом кедре, причём, разного окраса: от светло-коричневого до
тёмно-серого.
Из дома пишут:
«27 июня 1968 г. Здравствуй, Витька! Живём хорошо. Спим на чердаке, поставили нам 4 койки (я, Димыч, Лида С., и Наташка, дочь Розы Васильевны), духаримся каждый вечер. Скоро приедет Ирка с Севера /племянница Фёдора Дмитриевича/ и Тоська /Галина подруга/. А Наташка уедет, Лидка /Суворова/уйдёт в лагерь. Бабушка от нас уехала, потому что сосед узнал, что там прописан и ты, и она, а никто не живёт, хотел прорубить дверь и сделать эту комнату себе. Димка такой придурок. Галя».
«28 июня 1968 г. Дорогой сынуля, здравствуй. Витя, был Валера Ж., в отпуску 20 суток, был два раза у нас, но выглядит он худовато. И ещё был в отпуску Козлов Миша со Смирновки, с которым ты был почти всё время вместе, но я о нём ничего не знаю. Хотела съездить к нему. Но не выбрала времени. И где он у тебя остался, наверно, в Агинске. Так, что много ребят приходят в отпуск, а ты мой дорогой, залетел дальше всех, и, видимо,
придёшь, когда совсем.
В лагере персонал почти, что старый, и жизнь идёт по - старому. Витя, как
получишь посылку, и там средство от комаров, так пиши, я вышлю ещё, если помогает. Ну, что же, надо кончать и снова ждать от милейшего сына письма.
Вчера не опустила письмо и вот, 28 июня 1968 г. добавляю. Получили твоё
письмо и фото. Мы, как раз были в столовой, и вот, смотрели на тебя т.Настя, т.Тоня Костина, но, и безусловно я заплакала: вроде ка, мы вместе, но ты молчишь, мой милый Витя. Все говорят: хороший у тебя сын, но я и сама
знаю, что ты не плохой, правда, сыночек. Значит с питанием ничего? Мама».
Я ходил на «Дубраву» в двухсменку, распорядок такой: 6 часов - дежурство на станции, 6 часов – в роте. Если я просыпался утром в казарме, то очередь мыть в ней полы была моя. Если утром просыпался Вася Бирюков, то полотёрил он, мой напарник по станции. Получалось 3 – 4 раза в месяц. Был такой график, что из молодых после подъёма в казарме был я, или он. Это не создавало никаких трудностей, площадь небольшая. В другие дни из «Дубравы» попадали на утреннюю уборку Юрка Орлов и Вовка Байков. Как и Бирюков, они тоже были из Рязанской области. Мы все были одного призыва. Пятым в нашей команде был младший сержант Володя Бортников из Прокопьевска.
Я работал в ночь, и, позавтракав, пришёл в казарму. Вася, как раз, домывал полы, и я остановился у входа. Василий выжал тряпку и выставил тазик за порог со словами: «Боксёр по плаванию с тазиком»! С улицы заходит старшина и пошёл проверять работу Василия. Отодвинув тумбочку, он обнаружил там старый, высохший окурок.
- Фальшстарт, - объявил старшина, - давай по новой.
Вася налил свежей воды и ещё раз прошёл тряпкой под кроватями и по проходу. Я ждал его у двери. Выставив тазик за порог, он снова произнёс: «Боксёр по плаванию с тазиком»! Из курилки вышел старшина и начал проверку. «Фальшстарт, - сказал сверхсрочник из дальнего угла. Бирюков пошёл к нему, и я с ним: посмотреть, ведь полы блестели. И старшина указал пальцем на угол, где на полу осталось сухое место, размером с яйцо, после кругового движения мокрой тряпкой в этом углу. Вася, в последний раз выжав тряпку у порога, больше свою фразу не произносил.
Первое письмо Валентина Стукалова из армии:
«2 июля 1968 г. Здравствуй Витька! 18 мая у меня, был, вроде бы, вечер. Он прошёл хорошо, правда, спёрли пластинки. Мы гуляли в детском саду, в одной комнате кутили, а в другой танцевали. На гражданке познакомился с одной девчонкой. Не девчонка, а клад. Всё у ней на месте, и сама умная. Ей т.Наташа дала денег, чтоб она собрала меня в дорогу. И она всё сделала, как нельзя лучше. Я с ней погулял 19 мая по Калининграду /Подлипки, Королёв/ до 3 –х часов, а в 5 –ть у меня сборы. Она меня проводила до военкомата. Я с ней переписываюсь сейчас. На моём вечере был Женька Козлов. Я приглашал и Славку. Но он куда-то уехал. Последний раз прошёлся по лагерю, искупался в пруду и уехал. Дома всё хорошо, о тебе вспоминали. Попал в те войска, что и ты. Я наверно, буду или телефонистом, или радистом. У радистов сержант - идиот. Он своего друга заложил, и за это получил лычку. Нас всё время гоняет по плацу, надоело до чёртиков. А недавно хотел заставить меня чистить сапоги, так я ему этими сапогами чуть башку не проломил. С тех пор я с ним на ножах. За сапоги получил наряд, мыл полы до 2-х часов ночи в радио классе. А, в общем, я попал в плохую батарею. Капитан злопамятный слишком. Играю в духовом. В то воскресенье ходили играть на выпускном вечере. Было очень весело. Привет тебе от Женьки. Валентин».
Сдав дежурство на станции Васе Бирюкову в 15 часов, я отправился в роту,
спускаясь вниз по дорожному склону, обрамлённому с обеих сторон кустарником и ольховником, за которыми росли кедры. Вкусно пахло смородиной и пахучими травами. Я решил зайти в тайгу, и стал продираться сквозь кустарник. Но войти в темноту леса не смог, потому что при подходе к кедрам, туча комаров облепила меня. И хотя я был в накомарнике, а под гимнастёркой у меня была футболка, я спиной почувствовал сотню уколов. Один удар ладонью по плечу, и полная пригоршня комариных трупов. Поэтому мы с территории роты не уходили, там открытая местность, и она проветривалась и просматривалась от самого берега до наших объектов, откуда я спускался.
«3 июля 1967 г.Здравствуй друг, Виктор! Привет из сурового края! Витя, письмо твоё получил. Впечатление у меня такое, почти, и было об армии, но здесь всё почувствовал на себе. Насчёт гражданки, пока не тянет. Только вот о Тане много думаю. Но судьба, есть судьбой, и что будет, то и будет.
Серёга, тот самый, ты угадал /Леонов/. Сейчас нас перевели в одну роту. Со мной в карантине, в одной роте, был Женька Остапенко, а после присяги нас разогнали по ротам, всех смешали, но мы видимся довольно часто. Он передаёт тебе солдатский, дружеский привет, а также от Серёги.
Нельзя здесь многого, ведь, у нас строгий режим, а это ты знаешь, что такое. Я не в школе сержантов, а солдат. Как и ты, только, чуть поскромнее для Родины ВСВ. Главное. было бы спокойно за границей, а остальное не привыкать. Для солдата главное – сон. До встречи в 1970 году. А.Рощин».
«9 июля 1968 г. Здравствуй Витя!!! Сейчас я нахожусь в Орлово. В свободное время хожу в лес за грибами, за ягодами. У нас уже поспела черника и уже в некоторых местах краснеет малина. В Орлове сейчас очень скучно, никого нет. Только, когда приезжают девчонки, бывает немного по веселее. Погода у нас сейчас совсем испортилась, каждый день идёт дождь.
Вить, я тебя очень прошу, пришли обязательно адрес Глазунова. Вера его очень любит и всегда спрашивает у меня: не пишешь ли ты что-нибудь о нём.
Я тебе посылаю уже второе письмо, но ответа почему-то нет. Скорей бы пойти опять учиться. Только в училище я получаю твои письма нормально. Люба».
Как-то я вышел на охрану воздушных рубежей нашей Родины в ночь.
Станцию включили, я сидел за индикатором, но после полуночи никаких целей не было часа два. Мерный шум аппаратуры, развёрстка наматывает круги, полминуты – круг. Стало клонить в сон, и я начал периодически закрывать глаза. На минуту, другую. И конечно пропустил самолёт с севера, рейсовый, «Ил-18». Он был уже в 100 км от нас, а обнаружить я его должен
был за 320-350 км, мы были самой северной точкой Красноярского полка РТВ, то есть, первые. Связался сразу с Лубшевым, – лорингофоны на голове - он был на планшете:
- Саш, цель прошла.
- Где находится, - спросил он.
- 350, 80 – ответил я, определяя азимут и расстояние.
- Продолжай передавать мне поминутно.
Он поставил увеличенную скорость самолёту, и когда цель зашла в зону видимости локатора в Подкаменной Тунгуске, то Лубшев её подогнал под расстояние. Выручил. Больше так я никогда не делал.
«16 июля 1968 г. Татарка. Здравствуй Люба! Сейчас у нас такая пора, когда времени свободного совсем нет, приходят баржи и их разгружаем день и ночь.
Сегодня такой день, который я никогда не забуду. Если ты помнишь, то именно 16 июля, ровно год назад я впервые тебя встретил. Этот день всегда стоит у меня перед глазами, как и другие, кроме 11 ноября, когда я так необдуманно поступил. До сих пор жалею про последний вечер на гражданке, когда из него я мало что помню. Всё же ты должна быть в обиде за тот вечер.
Сегодня, 19 июля, получил твоё письмо. Пишешь, что моих писем не получила. Не могу понять. Адрес Глазунова: полевая почта 62407-Б. Может быть, её письма его обрадуют. У него сейчас неважные дела. Всё же я никак не могу понять, как она может столько ему прощать. А парень он отличный.
У нас в тайге стоит жара, более +30 *С. Но эта жара никакой радости не приносит. Во-первых, очень плохо работать, когда сидишь за экраном индикатора, температура на станции повышается более + 30 гр.С. Во-вторых, при такой духоте и такой высокой температуре в воздухе находятся мириады комаров и мошки. Эти кровопийцы не дают покоя. От комаров ещё спасает накомарник, но мошка забирается всюду, и укусы их страшнее комариных. В казарме стоит сплошной гул от этих вампиров, спим под пологами. Но как не защищаемся мы, это не полностью спасает нас. При такой жаре не возможно не купаться, сбрасываешь с себя гимнастёрку и бросаешься в тёплые воды Енисея, а над тобой тёмная масса гудящих и пищащих. Лишь голова появится над водой, в момент облепляют. Но этих страстей осталось немного, недельки две. Сейчас всё больше появляется оводов, а мошки всё меньше становится. Скорее бы зима. Вот, если бы ни эта мошкара, тут было бы
прекрасное лето. Природа тут очень богатая во всех отношениях.
Есть, конечно, много трудностей: то, что в увольнения не ходим, некуда; что мошкара; что, кроме уже десятки раз просмотренных фильмов, нет больше никаких развлечений; что все интересные книги я прочитал, да и много чего другого. Но я настроен оптимистически, ведь служить два года.
Виктор».
Очень помогала пресса. Здесь мы, кроме газет, выписывали журналы, в которых печатали современных писателей, например, Бориса Васильева. Здесь я познакомился с журналом «Молодая гвардия», и стал его выписывать. Также я выписывал «Юность», а из газет: «Комсомольскую правду», «Советский спорт». У нас начальником станции «Дубрава» был старший лейтенант Дмитрук, и я один раз взял на дежурство книгу, чтобы скрасить время во время неработающего радиолокатора. Не дочитал, и оставил книгу до следующей смены. Однако, книгу я уже не нашёл, спросил у сменщика, ещё Иван Буров не увольнялся.
- Вань, я книгу оставлял, ты не видел?
- Нет, - ответил он. – А Дмитрук не приходил?
- Был, я за экраном сидел.
- Значит, он её сжег.
- Да, ладно.
Я не мог представить, что можно сжечь книгу. А книга была интересная, под названием: «Первая любовь», автора не помню.
- Сжёг, сжёг. Он всегда так делал, чтобы не отвлекались от службы, - заверил Буров.
«12.07.68 г Сыночек, здравствуй. Сынуля, сообщаю, что письмо мы твоё
получили, и вот, на него отвечаю. Дорогой, собираю для тебя посылку. Хочу собрать и Вальке, тоже просит от комаров, и подворотнички. Его не поймёшь, то пишет, что служит ничего, то напишет: сержанту морду набью. Как он был, так и есть болтун. Бабушка вроде кА ничего, живёт в своей комнате, боится отберут, бережёт для тебя. У нас пока т. Поля. Старая бабушка жива. Но стала слепая, но в остальном все живы, здоровы. Всю молодёжь взяли в армию. В Коськове остался, наверно, один друг, рыжий
Витька /Хохлов/.
Привет от наших, и всех лагерных. Бухгалтер, – ты ей тоже напиши – Лизавета Георгиевна, всё время спрашивает, т.Соня /Шабанова/, т.Настя тоже, ну все. Мама».
Получил ответ от Любы:
«20 июня 1968 г. Здравствуй Виктор!!! Письмо твоё получила. Адрес Глазунова я передала, он наверно, уже получил письмо.
У нас в Орлово сейчас почти никого не осталось. Все поразъехались, кто
куда. К осени и мы, наверно, уедем. Нам обещали дать комнату в Тимонове. Местность там очень красивая, нам там очень понравилось. Недалеко от деревни находится военный городок. Так, что скоро мы будем жить на новом месте. Погода у нас стоит очень дождливая, каждый день идёт дождь. Даже на улицу выходить не хочется. Недавно видела Глазунова брата, мы с ним вместе шли до скотного /до Муравьёво/. Пиши больше о себе. Люба».
К нам приехал командир полка из Красноярска, подполковник
Рахимкулов, инкогнито. В свой отпуск, в гражданском плаще. Ребята разгружали баржу, с юга по течению шёл теплоход, и он остановился на середине реки. От него отчалил катер, и на нём на наш берег привёз пассажира. Катер ушёл обратно, а пассажир, первым делом, достал удочку и начал ловить рыбу. Подполковника проводили к командиру роты, он везде с ним прошёл. Через час нас построили перед казармой с карабинами, и командир полка высказал всё, что о нас думает, о дисциплине, о порядке в казарме.
- В хорошей казарме одеколоном пахнет, а у вас? – клеймил он нас позором.
Потом взялся за офицеров, вызвал из строя замполита:
- Старший лейтенант Калинин, ко мне, - скомандовал он. – Возьмите у солдата карабин.
Калинин вышел строевым шагом, а карабин держал не уверенно.
- Смирно, - скомандовал подполковник.
Замполит замер.
- На караул, - поступила команда.
А старший лейтенант забыл, как выполнять эту команду, и стоял в нерешительности. Он команду так и не выполнил, и мы сочувствовали ему, во всяком случае. Мне за него было неудобно, да, и ребята потом это не обсуждали. Хорошо, что мы выполнили все действия с карабинами согласно
устава.
На следующий день, после смены, захожу в столовую на обед, когда все
уже пообедали. Столовая стоит на моём пути, когда я возвращаюсь в роту с локатора. Растегаев выдал мне блюдо с первым, отошёл к плите. Доев второе, я стал выбирать кружку для киселя, из не убранных со столов. Как не возьму, так несёт одеколоном. Коля выглянул в раздаточное окошко:
- Не ищи, все в одеколоне, на, возьми мою. С Рахимкуловым приехала жена Калинина, которая привезла солдатский магазин, в котором будет работать. Там наши ребята накупили одеколон «Красные маки», вот, в кружках и разбавляли его, - рассказал он мне.
Я зашёл в казарму – половина личного состава пьяная. Не пили только те, кто был задействован на дежурстве. В казарму зашёл командир роты. Время ещё было 17 часов, а он дал команду:
- Всем в кровать, и чтобы никто носа не высунул на улицу, - предупредил он.
Хочешь, не хочешь, мне тоже пришлось разбирать постель. Командир полка отбыл домой, из магазина одеколон убрали, а санкции к нарушителям дисциплины применены не были. Наверно, Пересунько посчитал ничьёй: 1-1, между нами и им. Одеколон – это, конечно, извращение. У нас и без него спиртного хватало, у кого день рождения - ставили брагу, гнали самогон. Раз хлеб пекли, то сахар и дрожжи были, а на пекарне ими распоряжался Валерка Голов. Дни рождения отмечали, но без фанатизма, боевая работа велась должным образом. Кто на службе, для них табу. Офицеры, как правило, к нам не заходили, и даже старшина после 17 часов в казарму не посещал. Дисциплина держалась скорее не на сержантах, а на старослужащих, на лидерах. 35 человек личного состава, из них 10 сержантов. Кроме того, у ребят хранились 5-6 охотничьих ружей, кое у кого – под матрасами, ходили на промысел в свободное время. Офицеры, конечно, об этом знали, но давали нам свободный досуг. А что у нас было, не считая охоты: карты, домино, кино, иногда, футбол, когда было с кем, и было для этого время. Но, главное – гитара. Я тоже научился трём аккордам под все песни. Собирались в курилке, пели дворовые песни.
«27.07.68 г. Привет с Фурмы! Здравствуй, землячок! Вкалываем мы сейчас так же, как и вы, если не больше. Как в будни работаем, так и в воскресные дни. Единственное то, что в воскресенье показывают кинофильмы. Работаешь целый день, а потом идёшь на смену, и никакого отдыха ни перед сменой, ни после смены нет. И так продолжается целых три месяца. Правда, сейчас основные работы подходят к концу, и мы стали больше заниматься, т.к. в конце августа будет годовая проверка. Погода стоит очень тёплая. В отдельные дни доходит до +35 гр. Раза два ездили купаться на Енисей. Лето уже надоело. Скорей бы зима приходила. Зимой ничего не делаешь, только ходишь на смены, и всё. Александр».
Мне ли его не понять. У нас работы, да, плюс комары. Серёжка Суворов прислал письмо:
«13 июля 1968 г. Дулепово. Здравствуй, Витя! Пишу с большим перерывом. В начале июля работал в колхозе, отрабатывал практику. Школу кончил очень плохо: три тройки, несколько пятёрок, а остальные четвёрки. Лида кончила хорошо, ни одной тройки.
Серёжка Коптев в мае гонял в футбол, а в июне тоже работал в колхозе, а сейчас каждый день ходит в «Зарю». Женька Белов с ребятами почти никуда не ходит, живёт, как отшельник. Вовка же Блохин везде с ребятами, но не очень любит темпераментные игры. Витька Щербанюк, как и я с Серёжкой Коптевым, работал в колхозе, на конных граблял, по четыре раза ездили верхом в Орлово и обратно. Толька Глазунов только в июле стал ходить с ребятами, а то всё время косил сено с отцом. Толька Климушин в июне сдавал в ремесленное экзамены, сдал очень хорошо. Успевал играть в футбол с лагерными. Сашка Кочергин, как и Толька, сдавал экзамены, но не знаю, какие отметки. Юрка Кондратович в июле почти всё время пропадает в «Заре».
Одного твоего человека я видел два раза в Орлово. Первый раз я зашёл
спросить, какое поле сгребать, увидел, как она из кухни пошла в другую комнату. Второй раз, когда проезжали к конюшне.
Несколько дней на граблях работал Глушаков Серёжка, он живёт у нас в деревне, и один раз ходил в «Зарю». Солноград изменился. Почти, построили новый кинотеатр; Советская площадь вся в зелени, тротуарчики чистые, плиты белые, газоны зелёные; на Рабочей и Крестьянской стоят четыре панельных дома; вокзал не видно за деревьями; на территории «стеколки» строится какое-то трёхэтажное здание; а ЦМИС не узнать,
построили микрогородок, домов 12-ть, пятизтажных.
Как и ты, разочарован игрой «Динамо» в чемпионате СССР, но не теряю надежд. Сергей».
Другой брат написал с армии очередное письмо:
«Здравствуй Виктор! Письмо твоё, как раз, вовремя. Как только его получил, так сразу получил три наряда вне очереди. Сказал: «Есть», и отработал их. Пахал, как «Карло», есть у нас такое выражение. Всё начальство, вплоть, до командира, «хохлы». Правда, среди них есть люди, но в основном сволота.
Что ты мне о армии расписал? Всё это туфта. Видно, тебя здорово поднатаскали. Я понимаю, долг превыше всего, понимаю, что положение в мире не надёжное, да ещё здесь чехи что-то выдумали. К нашим границам бомбардировщиков приволокли. Они гады днём и ночью не дают покоя. Как включат форсаж, так земля ходуном. Меня из радистов перевели в стройбригаду, сейчас у нас в казарме ремонт. Я три наряда отрабатывал, 24 метра длиной, и с метр шириной, вот такую полосу я заделал за четыре часа. Ты, наверно, и не нюхал, что это за работа, и будешь во мне воспитывать патриотические чувства, или ещё, в лучшем случае, взывать к совести. Так вот знай, проклял я эту армию, она у меня драгоценное время отнимает. Но, ничего не сделаешь, призвали, так теперь надо служить так, как ты написал. Тебе ещё не собираются бросить лычки, то зря. В лице тебя я узрел командира. Тебе вполне подошли бы две нашивки.
Недавно мать прислала посылку, всё, что я просил, в основном, конверты и подворотнички. В тот же день ушёл на караул. Пришёл с караула, конвертов, как не бывало, 15 штук оставили. Ну, это ж не люди, за это в морду бьют, и плакать не велят.
Если, что не ясно по Чехословакии, хотя вы наверно, уже и читали 200 тыс. слов, так, что тебе должно быть ясно всё. Дополню только одно, после штабных учений там остались наши войска. Твой брат, Валентин».
«27 июля 1968 г. Здравствуй, друг Виктор! Привет из Иркутска-45. Да, насчёт Серёги и других я сначала тоже удивился, но это к лучшему. Вот, Колька Титов /брат Тани Титовой/ призвался 6 мая, а присягу принял 23 июля, и находится где-то возле Австрии. Земли у них всего 20 см, а остальное камень.
Вить, а у нас комаров почти не видать. Сейчас, пока служба идёт нормально, как и должна быть. Завтра выходной день. Ну, чем занимаюсь, читаю книги, учусь играть на баяне и гитаре, играем в теннис, волейбол, футбол, домино, шахматы, шашки, и вообще, после выполнения задания, отдыхаем. Не затем мы призваны, чтобы есть и спать, ведь, служба, есть службой, и кто не поймёт, то трудной, через чур, она ему покажется. Да, насчёт Вальки я так и думал, но ничего, ты правильно пишешь, что поймёт. Серёга пока, так ещё только раскачивается, но ничего, и этот скоро отойдёт.
Но, правда я думал, что он такой же, какой и раньше, немного изменился.
Главное, Виктор, я не падаю духом и настроением, и не кисну, хотя иногда бывают такие минуты, главное, беречь здоровье и нервы. Правда, вот, с Таней на вечере поругался, и теперь не знаю, как будут наши отношения, но это дело её.
Привет Женьке передал, и он тебе передаёт. Ещё передавай привет от меня Новожилову, Белку /Белову В./, Глазунову, если они тебе пишут, и Вальке. Крепко жму твою армейскую руку, твой друг, Александр. А.Рощин».
С Рощиным попал служить и мой одноклассник, Женька Остапенко. Когда Гагарин совершил первый полёт в космос, мы учились в 5-м классе. После второго урока мы вышли на перемену, и в школе включили трансляцию: «Передаём сообщение ТАСС…». Громкое «ура» прогремело на всю школу. Так вот, Устинова Елена Валентиновна, классный руководитель, выбрала меня с Женькой петь песню: «Я верю, друзья, караваны ракет…»*. Я страшно не любил выступать на публике, но пришлось спеть перед классом без музыкального сопровождения. Как спели, не знаю.
Не забывают меня и на гражданке:
«28 июля 1968 г. Здравствуй, Витя! Большое спасибо за твоё письмо.
Новостей в цехе немного, в цех пришли два парня: один уже демобилизовался, а другой – комиссованный. Одного ты наверно, знаешь, это Витька Самохвалов, а другого я ещё сам не знаю. Сашка «грузин» уже загремел, и уже стал твой коллега. Славка «шямбур» /Шалимов/ тоже, наверно, скоро будет солдатом. А о Вдовине я ничего не слышал.
Я в цехе передал твой привет и все велели передать тебе их гражданский привет. На счёт «русалочек» ты прав, ну, а «почтальонок» нет, они редкие экземпляры. Витя, что-то твоё «Динамо» в этом году не блещет, хотя и мне хвалиться не чем. «Цюрик» /Суренков Ю./».
«5 августа 1968 г. Здравствуй, милый сыночек! Что-то от тебя нет письма. Витя, некогда тебе, что ли стало, или весело с ребятами, которые прибыли? По правде, я что-то волнуюсь. Будьте поумнее, а то со своими-то что сообразите, но надеюсь на тебя, мой золотой, ты ничего не сделаешь, ведь,
ты знаешь теперь воинский устав.
Витя, напиши по быстрее письмо, а то бабушка жила в своей комнате, а сейчас приехала, собрала твои и Валькины письма, и плачет. Будь осторожней, береги себя. А то Валька пишет, что-то всё болеет. А может он болезнь ищет сам, но всё это зря. Целую, мама».
Елена Валентиновна Устинова вела у нас ботанику: пестики, тычинки, инфузория. Она была хорошим преподавателем. На уроке мы ходили в лес, что возле платформы «Сенеж», знакомились с растениями, искали на елях шелкопряд. Она нас возила на электричке в Москву, в Третьяковскую галерею. Когда мы окончили 5-й класс, Елена Валентиновна дала нам задание на лето: собрать гербарий. Надо было показать стадии роста гороха,
засушить растения и листья, и всё это оформить на листах в альбоме.
На первом уроке ботаники, в 6 классе, гербарии сдали все ученики класса, кроме меня. Не сделал: пробегал, проиграл, лень-матушка. Елена Валентиновна отослала меня делать гербарий, освободив от уроков. Также она поступила на второй день, и на третий. И что интересно, она не стала писать мне в дневник о не выполненном задании. Такое положение вещей продолжалось до октября. Классная руководительница за каждый урок ставила мне двойку в дневник, и выпроваживала из школы. Я, конечно, домой не ехал, шатался по Солнечногорску, или сидел в читальном зале в центральной библиотеке, а в нужное время шёл на автобус. Ленька Глазунов учился во вторую смену, и он приезжал за пару часов до начала занятий. И мы с ним в библиотеке зачитывались художественной литературой, или шли в кино на 10 часовой сеанс.
Начали желтеть травы, листья, и я, поняв, что учительница не отступит, воспитывая меня, сдался. Скоро и растений не останется. Я посадил горох, чтобы пророс, стал сушить растения, листья, не сознаваясь в этом Елене Валентиновне. Но всему наступает конец. Вышли мы с Лёнькой из кинотеатра, и в парке Крупской нам встретились двое мужчин. С утра город был пустым: все взрослые на работе, все дети учатся, а мы на виду.
- Вы, почему не в школе? - спросили нас, – ну - ка, давайте ваши дневники.
Посмотрели: Ленька учится с обеда, а я, выходит, прогуливаю. Меня неравнодушные граждане отвели в милицию. Придя домой, я допоздна доделывал альбом с гербарием, и утром на обычный вопрос Елены Валентиновны, выложил на стол альбом. Она тут же пролистала его, на каждой странице поставила «пятёрку», в результате за четверть получилось «три». Но к директору меня вызвали, из милиции сообщили о моём прогуле. Я выслушал нотации, не раскрывая, конечно, причину прогула. Об этом знали только я и учительница.
«12 августа 1968 г. Иркутск 45. Привет сибирский! Здравствуй дружище
Виктор! Служба пока идёт нормально, времени свободного много, только не
с подъёма до 6 вечера. Ну, ещё отдыхали с 1 часу до 5 дня. А после до ужина. Ты пишешь, кайфовать, то меня не тянет, надо немного наоборот кончить. Хотя два года приучить себя за это время относиться к этому в меру. Ты пишешь, Валька пашет, как папа Карло, то с дурной головой можно горб получить. Кто жизнь понял, тот не торопится. Командный состав нашей части отличный весь. И этим самым, сам знаешь, приподнимается дух солдата, когда чувствуешь, что о тебе заботятся, и живу почти одной солдатской жизнью. Главное – это хорошая поддержка для службы.
Витя, ты спрашиваешь насчёт праздника, то был день строителя, он
относится к нам, но, конечно, мы не для мирных целей, а для того, чтобы жили граждане страны спокойно. Вот, ты сейчас сидишь у экрана индикатора, и всё, что там есть, то есть, точка, сделано руками ВСВ.
Да, с Таней ты прав. Понимаешь, Виктор, ведь, ты вот сейчас много понял, что раньше не понимал. Так, вот, и я теперь всё понял, что было раньше, просто всё по молодости и, так сказать, мальчишеству. Конечно, что было, то было, того не вернёшь, но исправить можно. Вот недавно получил от неё письмо, наверно, между нами всё, но пока не знаю. Это я тебе пишу, и чтоб никто не знал про это. У Сергея, как и у меня всё в порядке».
«13 августа 1968 г. Татарка. Привет из Северного Края! Здравствуйте дорогие родные! Посылку я уже вряд ли получу, так как навигация закрывается. Магазин у нас есть, куда же он денется? Из денег в письмах
получил два рубля.
Недавно Валька прислал мне письмо, но пишет он довольно редко. Пишет, что служба пошла хорошо, выбивается в отличники Сов. Армии.
Служба у меня идёт нормально, хожу на боевое дежурство, и только на станции нахожусь 12 часов в сутки. Время идёт. О том, что дело плохо с почтой, я уже писал в предыдущем письме Гале. Не знаю, посылка вам вернётся или ждать где-то в Туруханске будет. До декабря не замёрзну.
Шлю вам три фотокарточки, правда, неважные. Не знаю, когда вы получите это письмо. Навигация закрыта».
«14 августа 1968 г. Привет из Забайкалья! Витька, извини, я ещё до сих пор хожу чумной, не опомнюсь никак. Отпуск я провёл отлично, правда, удивительно быстро пролетело время. Дома я пробыл 20 суток, два раза был у тебя, на 74 км, ну, а остальное время пил безбожно. Вернувшись в часть, всё опять показалось страшным. Да, ехать в отпуск хорошо, но уезжать…
Как твоя Люба? Видел её фото, ничего девчонка. Служить осталось всего 9 месяцев. Время летит, а Москва шумит и ждёт нас с тобой. Валерий».
«15 августа 1968 г. Виктор, здравствуй! Что-то от тебя долго нет ответа, от тебя уже больше месяца нет ни слуху, ни духу. Сейчас, в связи с приходом молодёжи, служить стало гораздо легче, больше свободного времени, больше сачкуешь. После армии, думаю, податься в торговый флот, думаю, ты составишь мне компанию. Мне очень хочется работать вместе, как когда-то на гражданке. Или ты боишься оставить Любаню? Если бы я любил какую-нибудь девушку, которая ждала меня на Родине, возможно, я бы тоже остался где-то рядом с ней Но, увы, я не способен на подобные чувства. Ира Ф. /Фомина/ пишет, что будет бороться за нашу любовь, но я не пишу ей ничего определённого.
Недавно, после полугодовой разлуки с Верой, получил от неё письмо. Конечно, ответил, мол, люблю, скучал, но не решался написать и т.д. Вера пишет, что, когда она была в Горбово, Горностаева Таня просила у неё мой
адрес. Я сказал ей, чтобы дала. Интересно узнать, что она напишет.
На гражданке многие ребята завидовали мне в том, что я имел у девчонок успех. А сейчас я, честное слово, завидую тебе. Витя, если бы ты только знал, как бы я хотел любить. И моё будущее пугает меня, ведь, не всю же жизнь мне прыгать от одной к другой, ведь, треть жизни уже прожито. Когда-то нужно будет думать и о семейной жизни. А как же без любви жить с ней, она же мне опротивеет, как только узнаю немного ближе. Вот, возможно, и поэтому мне хочется быть подальше от прекрасного пола. Пиши быстрее. С приветом, Алексей. Что мне делать, Как мне быть?
«20 августа 1968 г. Виктор, здравствуй! Наконец-то получила твоё письмо, за которое большое спасибо. Значит, исполнился уже год, как мы с тобой встретились. А я уже совсем забыла, что именно в этот день мы встретились.
Да, ты пишешь, какой смысл нести чужие письма в другой дом. Дело в
том, что почтальон к нам не ходит, а письма передают рабочим. Значит, твои письма кое-кому очень интересны. Но ничего, остался ещё месяц, и я опять нормально буду получать письма.
Да, скоро опять учиться. После училища я хотела сразу поступить в институт, но туда сразу не берут, надо год отработать. Но где я буду отрабатывать, это ещё не известно. Так, как в Москве я не прописана. Меня могут куда-нибудь направить.
Вера написала Лёшке письмо, но он не ответил. На её месте я вообще бы не стала ему писать. В последний раз он написал ей такое письмо! Я бы не простила ему. Вить, ты меня извини за мои короткие письма».
Что-то я расстроился. Как говорится: «Тут Остапа понесло».
«21 августа 1968 г. Здравствуй Люба! За пять месяцев в Татарке я получил от тебя 4 письма. Я бы мог тебе писать почти каждый день, но как я могу писать? Ты не представляешь, как здесь нужны письма, и именно твои письма.
В общем, пиши прямо, ведь ты мне ничего не обещала. Конечно, что я мог представлять, из себя? Не знал, как подойти, тем более, обнять или поцеловать. Может ты и питала ко мне симпатию, но такие чистые отношения скоро сглаживаются временем и расстоянием. Не упрекай и не осуждай меня за такие рассуждения. Я тебе пишу всё, что думаю. Короче, я жду ответа, любого ответа. Я на всё готов! Виктор».
«21 августа 1968 г. Сынуля, милый, здравствуй! Письмо получили, и мы, и Серёжа Суворов. Сынок, напиши, когда выслать тебе тёплые вещи. Была т. Аня, Валера пишет редко. К ней приехал дядя Ваня, теперь они будут жить втроём.
Как я рада, что ты усваиваешь свою службу и работу. Бабушка, вот, два
месяца живёт в своей квартире на «30»-м, охраняет для тебя. Вот, поеду за ней, не знаю, приедет, или нет, говорит: надоело слушать пьяного отца. Целую, мама. Пишет ли Люба? А то тебе скучно.
P.S. Сыночек, милый, писала письмо, и передали положение в
Чехословакии. Детка, милый, неужели тебе придётся пережить и видеть, что всё это видела твоя мать. Я не могу писать и вспоминать всё это. Но дорогой сынок, что же делать, ведь, защищать надо. Не только умей, хитри, береги себя, а их уничтожай, насколько хватит сил. Дорогой сыночек, пиши по-чаще, а то теперь я не буду спать, всё буду думать о тебе, мой дорогой, и о молодёжи, жаль, просто не передать. Как я этого боюсь, когда уже пытано, и видано было. Витя, очень прошу, пока будет биться сердце, где бы ты не был, пиши, дорогой, по возможности, знай, что мать очень беспокоится. Детка, моя милая, всё же думаю, что я тебя дождусь, и всё будет хорошо. Только, береги себя, не бросайся в панику, думай всё расчётливо. Будьте же здоровы наши защитники».
«В своей квартире на «30», написала мама. Она имела в виду дом отдыха «30» от московского завода, который находился на 68 км Ленинградского шоссе. Там находилась остановка с таким же названием, где мы сходили с автобуса, и шли в посёлок Матросова. Там, в 20-м доме у нас была комната.
Из полка пришла телефонограмма: подготовить двух операторов РЛС на повышение классности и сдачи экзаменов. Командир назначил меня и Бирюкова готовиться к этим испытаниям. Нам выдали под роспись секретную, техническую документацию, и в свободное время, неся службу на
РЛС мы освежали свои знания. А наши станции работали по очереди: то «Дренаж», то «Дубрава».
«22 августа 1968 г. Здравствуй Витька! Письмо получил. Ты думаешь, я идиот, и не смогу понять солдатскую службу. Нет, ты или слишком низко, или слишком высоко меня ставишь. Почему низко? Я давно уже усёк то, что каждому идиоту. Будь он ефрейтор, или выше, при любом идиотском положении (наряд вне очереди, или ещё что-нибудь, вроде этого), говорить «есть», а выполнить можно, хоть, через месяц. Короче, дали работу на час, выполняй за день. А выше потому, что я вообще не собираюсь выполнять воинскую службу. Будь, что будет. Буду делать так, как считаю нужным. Пока у меня хорошо. Ездил на концерт в Мозырь, было очень весело. Валентин».
В Красноярск, я с Васей отправился через Туруханск. Мы должны были сопроводить груз: банки с кинофильмами, их уже год нам не меняли. Взамен нам пришлют другие. Утром за нами приплыл катер, причалил к берегу. Нам помогли ребята загрузить в катер порядка 80 штук банок и вперёд, на север. Нас с Василием снабдили сухим пайком, а когда наступило время для приёма пищи, то нас позвали вниз в каюту, и за одним столом с речниками мы пообедали. Экипаж катера состоял из трёх матросов и поварихи. До самого Туруханска я и Бирюков находились на палубе, рассматривали побережья. В Туруханск приплыли вечером, и на пирсе нас оставили с банками. С пирса был виден посёлок, на взгорье. Когда-то здесь, в ссылке, сидел Сталин, шесть раз бежал. Подошёл теплоход, «Михаил Лермонтов», он показался нам огромным. На него зашли пассажиры, а мы с Васей начали торопливо переносить свою кинотеку. Отплыли. Утром я поднялся на верхнюю палубу, там стояло пианино, и одна девушка исполняла на нём «Полонез Огинского». Заслушался. Пять суток мы плыли по великой, русской реке, на воле, никакого отпуска не надо. Необычно было находиться среди гражданских лиц, интересно было наблюдать берега, поросшие хвойными деревьями и разбавленные скальными породами.
В Красноярск мы приплыли тоже вечером, в 20 часов. Выгрузили на пристань банки, никто не встречает, и подошёл к нам с теплохода человек и говорит:
- За перевозку груза никто не рассчитался, так, что ребята, оставайтесь его охранять.
Мы перенесли банки подальше от пристани, и расположились на берегу Енисея. Так ночь и провели у костра. Романтика. Утром за нами приехали с полка, мы отметились в канцелярии, и там я встретил Ивана Захарова. Он приехал в полк из Канска, по делам, будучи старшиной роты. Поговорили. От нечего делать, С Бирюковым мы пришли в комнату для командировочных, с глаз долой. Ничего не делающий солдат привлекает внимание. Решили забраться в постели. Не тут-то было. Нас подняли, выслушали, и направили драить пол в столовую. А там кафельный пол, и размер столовой - не казарма в Татарском. Таких, как мы было человек десять. После обеда мы с Василием выдержали экзамен, получили 2-й класс операторов. Возвращались тоже на теплоходе. По течению плыли трое суток.
«27 августа 1968 г. Здравствуй, дорогой сыночек. Вчера получила твоё
письмо, и с ним фото. Витя, милый, ты писал ещё, когда было всё хорошо, но сейчас всё же тревожная обстановка. Как вы там? Не будет времени, пиши: жив, здоров. Мы с т. Настей всё плачем, как там молодёжь, дорогие мои, но что же делать? Всё надо. Бабушка стала ничего, сейчас приехала, у нас, а то всё лето жила в своей комнате.
Витя, а что у тебя с пальцем, мы видели на фото? Как ты на гитаре умеешь
Играть, или просто так. А вообще, есть желание, научись, это неплохо. Ведь, твой отец научился в армии, и играет хорошо. Пошлю тебе, на первый раз, рубль, напишешь – вышлю больше. Мама».
Галя написала: «27 августа 1968 г. Здравствуй, брат. Скучно, не знаю к чему руки приложить – лагерь уехал. В первую и вторую смены я была в 1-м отряде, а в третью – во втором. Почти каждый день ругаюсь с Димкой, потому что он идиот. Вчера, например, они ограбили детский сад, а я предупредила, чтобы нигде не лазил. От него, как об стенку горох. Привет от Рычаговой Лиды. Бабушка шлёт тебе рубль».
« 1 сентября 1968 г. Сегодня получила твоё письмо, которое меня очень огорчило. Как ты мог написать такое письмо. Неужели ты мне не веришь, что письма твои мне не передают. За всё лето я получила от тебя только четыре письма. Я даже не знаю, как тебе доказать, чтобы ты поверил. Ты не думай, я не такая, как есть некоторые. Не успеют проводить, как встречаются с другим. А насчёт поцелуя, ты зря так пишешь. Я ненавижу ребят, которые своё счастье видят в поцелуе. Помнишь, как мы сидели на аллее: Вера, я, Лёшка и ты. Мне было противно на них смотреть. Я хотела уйти, но осталась
только из-за тебя. Удивляюсь, как она могла с ним дружить.
Сегодня я уже уезжаю из дома. Завтра нам учиться. Теперь я нормально
буду получать твои письма, и ты мои тоже. Люба».