МОЁ (мемуарный рассказ)
3 июня 2023 г. была Троицкая родительская суббота. Совсем недавно. Я решил навестить могилы отца, матери, других ушедших родных. Раньше в такой день на кладбище было многолюднее и шумнее, нежели даже в Радоницу.
За моим «Рено» ехал черный длинный лимузин, не обгоняя, и я добавил скорости, дабы не мельтесить. Лимузин проследовал за мной до погоста и остановился впереди меня. Из него не спеша стали выходить молодые люди обоего пола, вытащили какие-то колёса, и я подумал, что где-то по пути куплен складной подростковый велосипед. Пока я осматривал порядок в ограде, люди из лимузина прошли к высокому памятнику моего двоюродного дяди Дмитрия, и я понял, кто это приехал. Его внучка Марина (моя бывшая ученица в 10-м классе) уже протирала мокрой тряпицей мрамор, её два сына с мадамами ходили вокруг могил, а третий, старший Алёшка, сидел в коляске. Ребят я не видел лет десять, да и Марину встречал не часто, и решил подойти...
Марина, завидев меня, оправдывалась:
- В Радоницу-то не смогла приехать...
Ребята один за другим подошли, подали мне руку, а сидящий в коляске скользил взглядом мимо, говорил без умолку: похоже, он стеснялся посмотреть на меня. Ног у него не было выше колен, вообще не было...
- Вот, Алёша на войне был, без ног теперь. - пояснила Марина, заметив мой взгляд.
И тут Алёшка снизу вверх посмотрел на меня, то ли овладев собой, то ли оставаясь по-детски бесшабашным, каким я его и помнил. Только сейчас я узнал его, подал руку.
- Здорово, дядя Саша! - ответил он и замолчал.
Я тоже не мог сразу продолжить разговор: слёзы застыли в моих глазах, голос мог сорваться на всхлип. В мыслях промелькнуло прошлое...
Когда-то бабушка Клава, жена Дмитрия, вот так же в Троицкую субботу упросила мужа Марины спилить тополиный сук, нависший над оградкой. Парень вскарабкался по тополю на три-четыре метра, поднял на шнурке ножовку, и в этот момент трухлявый тополь повалился, пильщик упал на кованные штыри оградки, через полторы недели умер в больнице. На кладбище надо быть осторожным: не уносить ничего домой, не шибко вмешиваться в «порядок», который наводит на погосте природа, и т.д. На кладбище надо читать молитвы, облегчать инобытие усопших...
Марина осталась с тремя сыновьями. Я имел дело только со старшим Алёшкой: младшие вели ещё домашний образ жизни. Огородный участок Алёшкиной бабки Вали был рядом с моим покосом, без разделения забором (люди свои). И вот замечаю, что трава потоптана велосипедом, а через две недели косить!
- Алёша, это, наверно, ты на велике тут крутился? - спрашиваю внучека вечной огородной труженицы Валентины. - Это моя трава, понимаешь? А вот здесь всё твоё: трава, грядки, баба Валя... Вон там, за забором, ничьё, общее, проезд, катайся там, а через мой покос — вот, только эта тропинка...
Алёшка смотрит лукаво на меня, что-то соображает. Вижу, что до него ничего не доходит, потому что мой пафос ему противен, ему не понятен прежде всего пафос!..
В другой раз вижу, что Алёшка с кузеном выкопали квадратную яму, куда поместился бы табурет, - выкопали прямо перед калиткой на наши участки (мой и бабы Вали). Перекрывают яму чем попало, засыпают землёй.
- Ребята, - пристаю я к копателям, - вы что, копаете погреб? Или блиндаж?..
- А че такое блиндаз?
- А это на войне землянка такая, вот такая же, только большая. Где можно передохнуть, от бомбы спастись...
- Да, это блиндаз!
- Но здесь в него может провалиться ваша бабушка, прямо на пути... Копайте вот тут, за дорогой, а тут засыпьте...
Ребята послушались, начертили опять квадрат, теперь за дорогой, Алёшка лукаво посмотрел на меня и с подначкой спросил:
- А дорога ваша?..
Я уловил прикол и спокойно объяснил:
- Дорога, ребята, это общее, наша, общая, а есть «моё». Вот сандалии у вас у каждого — свои, ваши, огород бабы Вали — ваш, а покос этот — мой, это моё. Понятно?..
Прошло несколько дней, за которые, ребята, видимо, переваривали сказанное про «моё» и про «наше, общее». На тот момент я уже купил на аукционе в комитете по имуществу развалины одного детского учреждения, где когда-то работала на кухне баба Валя. Шибко просвещённые (а я есть именно такой) познакомились на зубок с термином «частная собственность» и подобными, а вот публика, занятая не аукционами, а трудом насущным, не понимала, как может что-то стать у кого-то «моим», если создавалось сообща, было общим? И не просто не понимала, а рассуждала и осуждала, а чуткие детские уши вслушивались...
Застаю Алешку со своим кузеном: вытащили доски из моих развалин, хотят что-то где-то строить. Я опять им про «моё», про «чужое», про «общее», с пафосом. И ребят взорвало, они стали «играть меня». Алёшка показывает рукой на развалины и категорично и артистично восклицает:
- Это всё — моё!!!
Кузен подхватывает:
- Да, и моё!!!
Я понял, что переборщил с пафосом. Моё «моё» - очень противный пафос. А потом Алёшку первый раз посадили, на два года, поспорил с бабушкиным соседом про «моё-чужое», залез в квартиру и умыкнул ну мелочь, ничего, но кража — это ведь пафос! Посадили... Больше я Алёшку не видел, наверно, ещё было «моё-общее»...
И вот мы встретились. Алёшка спросил про покос, держу ли корову? Ему дороги воспоминания детства. Смотрит на фото на могиле поодаль. Там молодое лицо. Спрашивает, не погибший ли кто-то? Он живёт памятью о побратимах. Я говорю, что эта могила — давнишняя...
- Алёша, а ты в армии служил?
- Не-а. Я добровольцем...
- Он добровольцем, - повторила Марина.
- Долго воевал? - ещё спросил я.
- Пять месяцев... Два с половиной, вообще-то... Потом госпиталь...
- Повидал кровушки? - в порядке сочувствия спросил я, чувствуя, что больше ни о чем не спрошу, слёзы в глазах, голос срывается. Алёшка в ответ согласно кивнул...
Доброволец — это доброволец! Потому что и «оттуда» не все идут добровольцами. Алёшка сидел в этой коляске, без ног, с лицом Алёшки, отдавший «моё» - за «общее», отдавший без пафоса... Нет, неправильно, - отдавший с должным пафосом, отдавший своё «моё»!..