/* Произведение *зачеркнуто* фанфик был написан в далеком 2012 году после первого знакомства с творчеством великого мастера, Говарда Уинфилдовича Лавкрафта, и вряд ли может претендовать на самостоятельное кое-что. Имена героев вымышлены, любые совпадения - не более, чем случайность. */
Я, Андрей Александрович Шамов, тысяча девятьсот девяносто второго года рождения, пишу эти строки, находясь в здравом уме и твердой памяти, хотя их содержание вызовет у любого здравомыслящего человека сильные сомнения в устойчивости моего рассудка. Однако сейчас, после всего, что со мной произошло, я усомнился в адекватности всего человечества с его надеждами и стремлениями, повязавшими на глаза повязку неведения, скрывающую истинную природу вещей и смысл его существования. В ходе ряда событий, свидетелем и непосредственным участником которых я являлся, вижу необходимым составление этого материала, включающего все важные с моей точки зрения детали, повлиявшие на итог всего происшествия, являющегося единственным достоверным, подчеркиваю, достоверным описанием событий, наверняка уже получивших огласку к моменту его прочтения, событий, случившихся в канун нового 2013 года, событий, которые могут стать венцом конца всего человечества, ибо были пробуждены силы, способные стереть его с лица Земли и даже не заметить этого. Бывшие сначала страницами дневника, впоследствии записи были переработаны мной, когда я осознал бедственность своего положения и неспособность изменить или повернуть вспять то, чему стал сподвижником. Я, Андрей Шамов, сейчас лихорадочно привожу написанное в порядок и читабельный вид, надеясь, что успею спрятать бумаги до того, как рассудок покинет меня окончательно.
***
Моя жизнь текла мерно и обыденно, изредка разбавляясь более-менее значимыми событиями, оставляющими неясный след в памяти, но внезапный звонок обратил неспешное ее течение в бурный горный поток, грозящий сокрушить все, что встанет на его пути. Знай я, с чем именно мне придется столкнуться, подними я телефонную трубку, покоящуюся месяцами нетронутой на своем законном месте, я бы перерезал все провода и зарекся общаться с кем-либо из родственников на несколько лет. Ведь мог преспокойно проигнорировать его, продолжая заниматься своими делами, возводя равнодушием нерушимую крепость, в которой бы спрятался от уготованной участи, но сам разрушил все надежды на спасительное неведение, ответив на звонок, подписавшись на встречу с ужасами, находящимися за гранью понимания обычного человека. Несмотря на все ожидания классического начала кошмарной истории, мне ответил отнюдь не зловещий мрачный шепот, обещающий бесконечные страдания, но спокойный женский голос, в обладательнице которого я вскоре опознал свою тетю Марию, бывшую из тех людей, что считали ниже своего достоинства представляться, ожидая, что собеседник сам узнает их по голосу. Ее заурядный тон, обязательные вопросы насчет здоровья, новостей и прочей банальной информации, которой принято обмениваться у родственников до того, как перейти к сути разговора, слабо меня подготовили к причине звонка.
Скончался мой дед, Сергей Петрович Шамов, старик, разменявший всего лишь шестой десяток. Этот отшельник, живший в глуши, в полузабытой деревушке, которого я видел-то всего несколько раз в жизни, в далеком детстве, всегда держался обособленно. О его смерти стало известно только благодаря моему двоюродному дядьке Дмитрию, странному, отрешенному от жизни типу, который, по словам звонившей, обладал болезненной тягой к старику. Было этому логичное объяснение, ведь мой дед заменил ему умершего отца, скончавшегося, когда Дмитрию Ивановичу, младшему из сыновей, было только двенадцать. Явившись в дом вырастившего его дядьки, Дмитрий обнаружил Сергея Петровича лежащим посреди комнаты с широко раскрытыми глазами; на лице деда застыло выражение невероятного ужаса, видимо, вызванного осознанием скорой собственной кончины. Врачи констатировали смерть от сердечного приступа, что не удивительно, в его-то возрасте. На мой вопрос, как же дядя проник к дом, раз его обитатель был уже мертв, Мария Сергеевна заявила, что все двери, ровно как и окна, были широко распахнуты. Несмотря на то, что в доме стоял уличный холод, а тело, в отличие от окружения, было покрыто инеем, врачи упорно утверждали, что смерть вызвана именно приступом, но никак не переохлаждением.
Вопросов в голове крутилось множество, но большинство из них я объяснил банальным старческим помешательством, побудившим деда распахнуть все возможное в доме, после чего того хватил инфаркт. К тому же подтверждением этой моментально возникшей в моей голове теории был странный запах, смутивший Дмитрия Ивановича, моего дядю, едва тот зашел в дом, так и не исчезнувший за продолжительное время проветривания. Несмотря на столь заманчивую перспективу заглянуть внутрь, в гостеприимно открытое жилище, чужая нога в дом не заходила: вещи, деньги, прочие ценности – все оставалось на своих местах. Тому было весьма зловещее объяснение: о деде ходили весьма и весьма неоднозначные слухи, предписывающие ему необычный род занятий, заставляющий креститься всех немногочисленных бабушек в окрестности, то есть чернокнижие и прочие сделки с темными силами. Я к этому относился, конечно, скептически, однако в том, что Сергей Петрович был личностью неординарной, сомневаться не приходилось.
Не знаю, зачем именно дядя Дима рассказал сестре и о заледеневшем теле, и о странном запахе, хотя, возможно, Мария Сергеевна сама все это уточняла, ведь поговорить она очень любила. С трудом отвязавшись от ее расспросов про учебу и дела родителей, узнав, что с телом прощаемся в субботу, я со вздохом облегчения положил трубку дальше покоиться на станцию и продолжил написание курсовой, сдавать которую нужно было неделю назад.
- Мы никуда не поедем, - заявила мать за ужином, когда я решился донести до родителей нерадостную новость. Отец бросил на меня довольно красноречивый взгляд, моментально мне объяснивший, что кто-то из родственников ему уже позвонил и все рассказал, но от жены, довольно набожной относительно нашего несколько свободомыслящего общества, решил это утаить.
- Кать, не говори ерунды, надо с человеком проститься, - ответил отец, начиная немалую по своим размахам ссору, которую я давно уже не видел в нашей относительно крепкой семье. Мать свою я просто не узнавал: она отрицала все доводы мужа насчет того, что все-таки умер его отец и мой дед. Когда-то папа мне рассказывал, что она недолюбливала его родителей и в их юности всячески пыталась вытащить его куда-нибудь подальше от дома, устраивая бесчисленные походы, поездки в другие города и прочие путешествия, когда позволяли время и средства; на счастье мой второй дедушка был летчиком, и возможностей у родителей в молодости было куда больше, чем у обычного жителя Союза.
- Хорошо, отец – так отец, поезжай, но Андрея я с тобой не отпущу.
Тут пришла пора влезть мне. Не знаю, что вынудило меня, в детстве послушного и не избалованного ребенка, а сейчас вполне довольного своим положением парня вспомнить о том, что я уже три года как совершеннолетний и способен самостоятельно принимать решения и нести ответственность за них. Не знаю, что внутри меня дернуло за невидимую веревочку, заставляя показать зубы, отвергая материнскую защиту, защиту богом данного человека, всегда сердцем чувствующего опасность, грозящую ее ребенку. Вселившийся в меня дух бунтарства яростно доказывал родительнице необходимость моего присутствия на похоронах, насмехаясь надо всеми ее нелепыми попытками уговорить меня отказаться от этой идеи. В конце моего выступления отец немного осадил меня, напомнив о манерах, но все же поддержал желание составить ему компанию.
- Мне этот твой папа на днях приснился, - уже со слезами на глазах созналась, наконец, мать, глядя на отца. – Приехал на машине к нам и говорит тебе, Андрей: «Давай, садись уже!» Ты послушался, сел, и вы куда-то уехали. Я сразу не рассказала, думала, просто дурной сон, а теперь… видишь, как все обратилось!
Отец лишь покачал головой и принялся ее утешать. Я же, заявив, что все равно с дедушкой попрощаюсь, несмотря на всякие поверья, ушел к себе в комнату. Этот сон, если конечно он действительно имел место, а не был выдуман для эффектного завершения спора, наверное, был довольно зловещим знаком, представителем изживших свое время суеверий, которым мне доверять совершенно не хотелось. Едва я сел за монитор, все мысли, которые, возможно, спасли бы меня, окончательно растворились в безбрежных просторах интернета, в котором на данный момент кипела кровавая схватка, связанная с декабрем этого года, между адекватными, но абсолютно не ценящими свое время людьми и психами, пересмотревшими апокалиптические картины и прочие намеки на календарь майя и схожие пророчества о конце света в 2012.
Спал в последнее время я очень плохо. Возможно, это было одной из причин, почему я оказался несколько не готов ко грядущим явлениям. За последний месяц семестра мне было предписано в очередной раз совершить невозможное и закрыть сессию вовремя, сумев разобрать все хвосты, что скопились у меня за время учебы. Отдых в три часа в сутки уже воспринимался за благо, и я обычно проваливался в необъятную бездну, чтобы мгновенно быть разбуженным будильником и устремиться в объятия часа пика, опаздывая на первую пару. Но чем ближе была суббота, тем более странными событиями стали сопровождаться мои нелепые попытки выспаться. Начнем с того, что в начале месяца, еще до смерти деда, я просыпался абсолютно изможденным, будто и не ложился вовсе, что в принципе не удивительно, с моим-то режимом. Однажды я проснулся с болью в ноге и обнаружил на ней здоровенный синяк. Сперва решил, что просто упал с кровати и, не просыпаясь, залез обратно, либо неудачно дернул ногой, когда что-то приснилось, и ударился о предмет мебели, но позднее отец пролил свет на это событие: я ходил во сне. Проснувшись посреди ночи, он услышал странный шум в моей комнате. Заглянув проверить, в чем дело, он увидел меня стоящим у окна, глядящим куда-то вдаль. Дальнейший диалог он передавал мне со смехом:
- Андрей?
- Да.
- Ты чего не спишь?
- Я жду.
- Давай ложись, время уже сколько.
- Ладно.
После чего я развернулся и лег в постель. Утром он мне это рассказал и увидел крайнее изумление на моем лице. Попросил ничего не говорить матери, чтобы не пугать ее, слишком уж она впечатлительная и недосыпом мои ночные похождения объяснять не будет. Не дай бог ее понесет куда-нибудь за святой водой: из-за ажиотажа вокруг 21 декабря лучше не соваться в святые места и прочие аналогичные заведения. Слишком уж много там стало появляться всяческих спекулянтов и мошенников с подвешенными языками, которые с удовольствием поведают моей родительнице о сонме демонов, затаившихся в моей голове. Да и перспектива того, что мать будет бегать за нами по дому, поливая меня с отцом из бутылки святой водой, нас как-то не радовала. А на следующий день папа застал меня уже на кухне.
После известия о смерти деда появились сны. Точнее, я стал их запоминать. Видел себя идущим куда-то по лесу, утопая в снегу, в полной темноте навстречу призрачному свечению, маячащему впереди. И чувствовал, что ничего хорошего меня там не ждет, но ноги просто отказывались мне подчиняться, упрямо шагая по сугробам. Меня кто-то звал. Я слышал чей-то шепот, неясный, но звучащий, казалось, прямо в моей голове. И каждый раз просыпался разбуженный будильником на одном и том же месте: вот я отодвигаю ветку ели, преградившей мне путь, свечение усиливается, и наглое пищание вырывает мой разум из оков сновидения, то есть где-то спустя два с половиной часа после засыпания. Я не стал себе объяснять, почему после этого сна упрямо ставил будильник с расчетом проснуться, так и не узнав, что ждет меня в его продолжении, даже когда мог позволить себе поспать подольше.
Утро субботы я встретил в необычном возбуждении. Наспех посетив ванную и проглотив завтрак, который отец приготовил втихаря от матери, все еще спящей, чтобы не давать повода для очередного скандала, я вышел следом за родителем из квартиры и тихо закрыл дверь. Крику, когда мы вернемся, будет, конечно, много.
По дороге в морг мы оба молчали, слушая бодрый голос диктора, доносившийся из колонок автомагнитолы, изредка снисходившего до прерывания бесконечной болтовни каким-нибудь заезженным треком или звонком слушателей, которые не могли придумать лучшей темы, кроме как болтать о грядущем апокалипсисе. Снаружи стояла вполне декабрьская погода, на зависть прошлогодней дождливой зиме. Наш путь лежал через непродолжительные пробки к областному моргу, где все это время лежало тело деда, дожидаясь похорон. Отпевания не будет, причину этого никто не указывал, хотя она итак была ясна: ни дед, ни его, скажем так, душеприказчик Дмитрий Иванович христианами не были (почему-то даже тогда назвать их просто атеистами у меня язык не поворачивался). Зато пояснили следующее место назначения: ближайший крематорий. Не знаю, что сподвигло деда указать в завещании непременную кремацию своего тела, но кто поймет этих стариков. В общем, мысли в голову лезли отнюдь не радостные, но вязкие и монотонные, постепенно усыпляя меня, помогал им и мой расшатанный вестибулярный аппарат, превращающий любую поездку на машине либо в сон, либо в борьбу с тошнотой. Мой страдающий от недосыпа разум выбрал первое.
И снова я шел по сугробам ночного леса, манимый призрачным свечением, маячащим за деревьями. Вокруг стояла пугающая тишина: ни ветра, ни скрипа ветки или хруста снега. Звезд видно почти не было, будто небо затянули мрачные облака, лишь две звезды, полыхающие в небесах зловещим зеленым светом, ярко горели в вышине, будто аккурат над источником свечения. Я тщетно пытался вспомнить их названия, хотя на самом деле кроме созвездий Большой и Малой медведицы ничего на небосклоне найти бы не смог. Ну и, конечно, Марс, точнее, назвал бы им первую попавшуюся красную точку.
Холод постепенно одолевал меня: я чувствовал, как коченеют пальцы на руках и ногах. Опасаясь отморозить их, я попытался ускориться, насколько позволяла глубина снега. Чем ближе становилось свечение, тем отчетливее слышался преследующий меня в сновидениях шепот. Я не мог различить, о чем он, будто вешание шло на другом языке, но оно было явно ритмичным, словно слова какого-нибудь стиха, или песни, или заклинания. Я подошел к до боли знакомой ветви ели и на сей раз отогнул ее, все еще ожидая пробуждения.
Передо мной стоял человек. Я не мог различить, кто он: источник света был прямо позади него и не позволял разглядеть лица на столь ярком фоне. Решил хотя бы поздороваться, но, открыв рот, я издал только непонятное бульканье. Тогда человек шагнул ко мне.
По словам отца, он разбудил меня, как только мы подъехали к моргу, именно тогда со мной произошло это. Он сказал, что я внезапно широко открыл рот и попытался издавать какие-то звуки на вдохе, тряся головой и дрожа всем телом. Я же помню только то, что отчаянно пытался сфокусироваться на лице человека из сновидения, которое бесследно растаяло. В ответ на испуг отца сказал, что мне просто приснился крайне неприятный кошмар. Не хватало еще, чтобы и второй родитель считал меня слегка тронувшимся. Кажется, он мне поверил.
В небольшой группе людей своих родственников опознал я не без труда. Что неудивительно: встречались мы крайне редко, скорее не из-за отсутствия повода, но желания. Следом за отцом поприветствовал участников мрачного собрания, стараясь определить личность каждого. Тетю Марию я признал почти сразу. Эта невысокая, слегка полная женщина тридцати семи лет привычно клюнула острым носом в щеку сначала отца, затем меня, рот ее при этом не закрывался, продолжая нести явно что-то жизненно важное в ее понимании. Супруг ее, Валентин Светлов, высокомерно обменялся с нами рукопожатиями, смерив обоих довольно унизительным взглядом. Из-за этого человека у меня сложился образ типичного директора небольшой фирмы: недостаточно влиятельного, но чрезмерно зазнавшегося и нахального, считающего себя на голову выше всех окружающих. Сынок его, с виду такой же балбес, изо всех сил пытающийся копировать поведение отца. Если раньше с ним можно было как-то общаться, по крайней мере, по шее настучать, если особо надоедать будет, то в этом году, когда ему стукнуло восемнадцать, он стал просто невыносим.
Следующих трех человек, седеющего мужчину и парня с девушкой, я не узнал вовсе. Отец назвал седовласого Петром, видимо, то был еще один мой двоюродный дядя Петр Иванович, названый в честь моего прадедушки.
- Ты ведь меня не узнал, Андрейка – хитро сощурившись, бросила девушка. Я уставился в ее голубые глаза, пытаясь поймать руками челюсть, вызывая в памяти образ маленькой девочки, с которой мы вместе отдыхали у бабушки в деревне лет пятнадцать назад.
- Ксюха? – выпалил я, обнимая сестру. И кто бы мог подумать, что маленькая надоедливая зануда превратится в такую сногсшибательную красавицу?
- Давай отойдем, поболтаем, а то мне уже не по себе становится от всех этих обменов любезностями, - девушка забавно вытаращила глаза, как любила делать в детстве, когда ее доставали нравоучениями. - Кстати, это Степа, мой парень.
Мы обменялись рукопожатиями со Степаном и двинулись следом за девушкой, отходящей на расстояние с сигаретой в руке, показывая, что просто хочет покурить, не раздражая остальных дымом. Видимо, время не все меняет в лучшую сторону.
На то, чтобы обговорить обязательные пункты вроде новостей, планов на будущее и обмен страницами социальных сетей, нам хватило от силы минут десять-пятнадцать. Заново познакомившись, мы быстро поняли, что общего у нас, кроме примеси крови, осталось немного, поэтому переключились на более актуальную тему.
- По крайней мере, хотя бы теперь оба поколения Шамовых соберутся вместе, - начал я.
- Ну не совсем так, - сухо бросила сестра.
- Ты это про Светку Светлову? Я думаю то, что ее оставили с родителями этого Виталия, только к лучшему. Если у Васи такой мусор в голове, то девушка наверняка вообще безбашенная растет.
- Этот Васек договорится когда-нибудь, - влез Степа. – Мне хватило минут пять разговора, чтобы ему в морду чуть не дать.
- Ну-ну, не надо, - шепнула Ксения, целуя парня. – Я вообще про дядю Святослава.
- Я думал, что у деда Вани было два сына: Петр и Дмитрий, - удивленно протянул я.
- Три. К сожалению, дядя Слава из Афгана не вернулся.
Я промолчал, подтупив взгляд.
- Так что с двоюродными братьями нам повезло. У тебя, значит, мажорный типчик, а у меня – психованный сатанист во втором поколении.
- Ты о Сереге и дяде Диме?
- Именно, - от отвращения она даже сплюнула. – Твое счастье, что ты с ними не пересекался. Два имбицила. Собирались как-то вместе под новый год отпраздновать – семейный праздник все-таки. Мы, они и с маминой стороны сестра с мужем. Так эти двое ночью в своей комнате такое учудили… не иначе как Мефистофеля вызывали. Не удивительно, что его жена бросила и оставила сына-придурка на плечах такого же родителя. Моя мать, кстати, только из-за них не приехала.
- Мне как Ксюня рассказала про такое окружение, я забил на тренировку и решил сопроводить ее, мало ли что, - подчеркнул свою значимость Степан.
- Спорт, значит, любишь? Это хорошо: скоро нам это очень пригодится, - осторожно подколол я.
- Ну да, - включилась Ксюха. – Вряд ли кто из мужчин со стороны еще будет присутствовать, а с виду этот птица-говорун Валентин не отличается не только умом и сообразительностью, но и физическими данными. Так что, милый, поработать тебе все же придется.
- Замечательно, шел девушку от психов защищать, а в итоге гроб тащить заставляют, - мрачно изрек парень.
- Ты не расслабляйся, вот и они, легки на помине, - Ксения кивнула в сторону подъехавшей к моргу видавшей виды "пятерке".
Вылезшие из машины два существа могли быть кем угодно, но только не достойными отпрысками человечества. Невысокие, бледнолицые, с мешками под глазами, эта парочка производила впечатление каких-то серых человечков, по ошибке спутавших летающую тарелку с ездящим корытом. Во взгляде обоих читалась смесь испуга и презрения к окружающим, как у заядлых психопатов. Не знаю, как Ксюшиным родителям пришло в голову пригласить эту парочку на праздник, когда одно рукопожатие с ними бросило меня в дрожь, будто я прикоснулся холодным дождливым днем к склизкой мокрой лягушке. Судя по реакции окружающих, не только я испытывал полнейшее к ним отвращение.
Вялый разговор с приездом последних членов семьи заглох вовсе. Наша троица держалась в стороне, силясь придумать новые темы для болтовни, в то время как остальные лишь задумчиво смотрели друг на друга, словно скованные появлением странной пары. И тут, буквально за десять минут до приезда микроавтобуса, должного отвести тело в крематорий, гнетущее молчание нарушил один из служащих морга, попросивший разрешения окончательно закрыть гроб, зафиксировав крышку гвоздями. Тетю Машу снова понесло куда не надо: «Ой, а что же мы, даже не взглянем на него напоследок?» Рабочий пробормотал, что лучше этого не делать, его стал яро поддерживать Дмитрий Иванович, и это была его единственная здравая мысль за все время моего с ним знакомства. Однако тетя посчитала это вызовом и упрямо настояла на своем. Рабочий покачал головой и проводил нас в помещение с гробом.
Судя по окружению, оно использовалось как отпевальня, но так как отбывающих «клиентов» было немного, тело поместили сюда для более удобной загрузки. Крышка гроба была уже на своем месте, готовая к закреплению, закрывая собой виновника собрания, и скоро мы узнали, почему. Вы когда-нибудь видели лицо покойника? Говорят, если человек ушел с миром, оно принимает спокойное выражение, будто умерший просто заснул. Хотя наверняка дело тут в расслабленных мышцах лица. Так вот, когда подняли крышку гроба, по всему собранию прошелся вздох, если не вопль удивления с примесью ужаса. Покойник ведь происходит от слова «покой»? В таком случае для деда этот термин был неприменим.
Каждый из родственников по очереди подходил к гробу: молчаливый и мрачный ритуал, в православии правда выглядевший куда более мирным и светлым, чем процессия с жутким трупом что я видел в зале. Когда пришел мой черед, я так и не смог сосредоточиться на обращении к душе покойного, все мое внимание было приковано к его лицу. Было заметно, что врачи пытались придать ему более-менее спокойное выражение. Рот и глаза все же были закрыты. Но напряженные даже в смерти мышцы лица и шеи давали очень яркое представление об исказившей покойного гримасе ужаса: вздувшиеся желваки, наморщенный лоб, вздернутые вверх брови – все упрямо замерло с момента гибели. Наверное, я сильно побледнел, потому что отец предложил мне выйти на улицу.
Когда стали распределять места в машинах, я первым делом, никого не слушая, сел к отцу в автомобиль и оградился от внешнего мира наушниками. Ксюша и Степа попросились ехать с нами: они добирались своим ходом и трястись в одной машине с жутким покойником не хотели. Семья Светловых заперлась в своем джипе, а парочка чудиков оставила пятерку на стоянке и составила компанию дяде Пете. Уж не знаю, предпочел бы он путешествовать сольно, или в компании с полоумным братом и племянником. По пути я пытался отвлечься на что угодно, лишь бы не позволить мыслям вернуться к деду. Подпевал про себя исполнителям, дерущим глотку в плеере, наблюдал за заснеженными окрестностями, обдумывал состояние чуть не потерявшей сознание при виде отца Марии Сергеевне. Интересно, хотя бы этот факт научит ее думать и прислушиваться к окружающим, прежде чем доказывать свою точку зрения единственным аргументом: «я знаю, что так надо», ну или как минимум держать язык за зубами дольше чем полминуты. Грыз меня червь сомнения.
При виде крематория я содрогнулся. Это было мрачное здание высотой в два этажа, с парой труб, из которых валил дым, придающих ему сходство с каким-нибудь жутким заводом по переработке плоти из фантастического фильма ужасов. Отделанные известняком стены, напоминающие заржавевшее железо, и украшения из искусственных цветов никак не могли придать ему более живописного вида. Провожающие высыпали на улицу беспокойной стаей муравьев, явно желая побыстрее покончить с прощанием. Ворота зала крематория открылись, и Виталий со Степой при помощи водителя автобуса занесли гроб внутрь, стараясь скрыть на своем лице впечатления от лежащего внутри человека. Несмотря на устрашающий внешний вид, внутри зала было, страшно сказать, уютно. Здесь зелень неплохо сочеталась с отделкой сероватым камнем, вроде бы мрамором, и небольшим фонтаном, замечательно вписывающимся в окружение: обстановка действительно действовала умиротворяюще. Из колонок, спрятанных в стенах, доносилась красивая, но тоскливая композиция, которую я после нашел в интернете под названием «Мелодия скрипки», на деле являющаяся переделкой «Плача по любви» Моцарта. Никакого потрескивания алчного пламени или закопченных стен, рисуемых моим воображением, не было и в помине. Главный по залу произнес прощальную речь, которую никто не дополнял, если не считать Дмитрия Ивановича, что-то прошептавшего вполголоса, и нажал на кнопку, приводящую в действие механизм дорожки, увозящей тело в кремирующую камеру. Под финальные аккорды музыки ворота последнего пути захлопнулись, оставив на душе самые недобрые предчувствия.
Практически все обязанности перед усопшим, на позор, кстати, его родным детям, взял на себя дядя Дима, обязующийся приглядеть за захоронением праха. Тетя Мария же, не смотря на протесты мужа, устроила поминки в их квартире; сделав крюк за машиной парочки неформалов, мы двинулись в сторону дома Светловых.
Меня почему-то терзал страшный вопрос: отчего же дед решил указать кремацию как пункт своего завещания? Не многие решаются уйти именно так. Что же именно послужило причиной столь необычного желания? И, как бы ни казался этот вопрос неординарным или пугающим, не связано ли это с его предсмертным состоянием? С коркой инея, покрывающей все тело? От кого или от чего он пытался скрыться в языках пламени?
Салат просто не лез в глотку. Мой взгляд, пробегая по лицам окружающих, которых я уже не переносил, по богато, но безвкусно и нелогично обставленной квартире, обстановка которой настойчиво говорила о доходе владельцев, но никак не об их чувстве прекрасного, упрямо останавливался на черно-белой фотографии деда, перед которой стояла рюмка водки, накрытая кусочком хлеба. На ней он улыбался. Я невольно сравнивал его с тем жутким лицом, что увидел в гробу. Мне в конец стало не по себе, впервые задумался, что ошибся, не послушав мать, решившись проводить родного, но совершенно незнакомого человека в последний путь.
Ушел я раньше остальных, сославшись на подготовку к сессии, молодая парочка поспешила следом за мной. К сожалению, дороги к метро они так же не знали, но прогулка на прохладном воздухе, довольно продолжительная из-за нашего топографического кретинизма, немного привела меня в чувство. Я знал, что мы вряд ли еще пересечемся, но все равно распрощался с сестрой и ее парнем как со старыми друзьями. А дома я первым встретил все негодование матери по поводу нашей поездки, предназначающееся нам двоим с отцом. Последний вернулся лишь под вечер, когда буря уже стихла.
Позднее я узнал, когда завещание на имущество было полностью оглашено, что дом вместе с содержащимися в нем вещами, кроме денег, отошедшими к дяде Диме, без каких-либо ограничений и отговорок отходил, на зависть или смех остальным родственникам и недовольству и без того обеспокоенных родителей, ко мне и только ко мне.
После похорон жизнь снова вернулась в прежнее русло, которая она покинула после рокового звонка. Может быть, унялась моя нервозность, может я просто стал меньше времени проводить за учебой в ущерб сну, который больше не мучил меня видениями о лесном свечении; ни кошмары, ни лунатизм меня больше не тревожили. Стоило мне лечь и закрыть глаза, как я проваливался в небытие до следующего утра, просыпаясь отдохнувшим, с чистой от сновидений памятью. Видел в этом добрый знак, посчитав, что вместе с телом родственника механизм крематория отправил во всепожирающее пламя все мои невзгоды.
Мне советовали не трогать заброшенный дом в позабытой богом деревушке. Тратить время и деньги на переоформление бумаг ради постройки, возведенной в стародавние времена, которая может развалиться в любой момент, погребя под обломками незадачливого посетителя, да участка в несколько соток на удаленной от более-менее значимых областей и дорог земле было пустым делом. Так мне говорил отец. Сумасбродный дядя Дима явно точил зубы на этот дом и, в первую очередь, на то, что в нем содержалось, не стоило провоцировать лишний раз психически неуравновешенного человека, от которого можно было ожидать что угодно, вдобавок он был назван вторым наследником. Это добавляла мать, которая, несмотря на наши с отцом старания, все же узнала о моем наследии. И что-то мне подсказывало, что виной тому был болтливый язык одного пухлого тридцатисемилетнего существа, которое так и не научилось держать его за зубами даже после случая в морге. Я сам мог придумать кучу причин забыть о доме, например, явно недолюбливающих всю нашу семью немногочисленных соседей, или отсутствие таких необходимых типичному городскому жителю вещей как водопровод или канализация. Но что-то внутри меня противилось этому спасительному порыву, заставляя втихаря бегать к нотариусу, одному из этих расплодившихся отродьев бюрократии, весь функционал которых в глазах простого обывателя сводился лишь к тому, чтобы посмотреть на паспорт клиента и заявить, что он действительно является тем, за кого себя выдает, и оформлять все необходимые бумаги для вступления в права собственника. Когда меня спрашивали, зачем, я обычно делал восхищенное лицо и заявлял, что это невероятно здорово: в двадцать лет иметь собственную дачу, пусть и придется сменить не одну упряжь собак пока до нее доберешься. Довольно логичное объяснение, куда более адекватное, нежели реальная причина. А заключалась она в том, что стоило мне вспомнить деда или наследство, как в моем воображении рисовался крепкий двухэтажный дом из сруба с пристроенной позднее террасой, целиком и полностью принадлежащий мне, с большой русской печкой внутри, неплохо меблированный, с объемными книжными шкафами, забитыми несметным содержимым. И просторным погребом, в который я никак не мог проникнуть в своих мыслях: стоило мне открыть люк, ведущий вниз, и ступить на первую ступеньку лестницы, как все видение пропадало, и я оставался один на один с действительностью, а в голове горело жгучее желание все-таки попасть в это сокрытое место и найти там нечто очень важное и ценное для себя. Когда такие наваждения стали повторяться, я немного забеспокоился, решил, что, возможно, действительно не стоит возлагать на дом большие надежды, да и вообще держаться от него подальше, до поры до времени.
Последние пары в университете не отличались друг от друга ни на йоту: почти каждый преподаватель выдавал кучу материала, не желая удалять из билетов то, что пройти за семестр мы не успели, сжимая его в огромную неперевариваемую мешанину из формул и определений, обычно успевая влить все это в наши безразмерные, по его мнению, головы, чтобы успеть побыстрее удрать из аудитории за новогодними подарками и прочей ерундой, пока его не взяли в осаду хвостатые студенты. На счастье задолжникам, у нашей группы был четко проработанный план действий, по которому двое особо одаренных личностей, которые не лоботрясничали большую часть семестра, но старательно облегчали свою участь на сессии, намертво блокировали выход из аудитории, запирая оплошавшего преподавателя внутри, остальным на растерзание. Участь блокировщиков выпадала Алексею Гурьеву, человеку, посредственно разбирающегося в каждом предмете, но с завидным постоянством умудряющегося всегда закрываться вовремя благодаря своей памяти и пытливому уму, и, собственно, мне, чуть менее везучему, но и менее требовательному к оценкам. Остальные члены нашей компании, а именно Михаил Петров и Николай Семин, пробивались через ряды задолжников, дабы представить взору преподавателя свои с мучением составленные работы. И если у Петрова дела шли относительно неплохо, то у Коли седалище горело по всем фронтам: этот человек, помешанный на физкультуре, со школы привык, что играя за сборную он может не обращать внимания на такие радости жизни как зачеты и лабораторные, почему-то он решил, что в институте этот принцип будет так же безотказно работать, и, несмотря на то, что каждая сессия упорно стремится разубедить его в этом, его уверенность остается нерушимой.
Где-то спустя час неравной борьбы с упрямым преподавателем, из которой Петров вышел победителем, а Николай потерпел полнейшее фиаско, наша компания сидела в Мишиной машине, хозяин которой в последнее время взял привычку делать крюк до своего дома, подбрасывая нас до своей ветки метро. Несмотря на разности в характерах, мы практически с первого курса сдружились, проходя через все жизненные испытания уже вместе. Кто бы мог тогда подумать, через что придется нам пройти в итоге, и что именно они станут виновниками в моем трагическом конце.
- Все-таки этот новый год мы обязаны непременно справить вместе, - внезапно сказал Алексей.
- Ты все никак не уймешься, что мы «экватор» прошляпили? – усмехнулся Миша.
- Просто кто-то организовывать не умеет, - угрюмо бросил Коля.
- Просто кого-то нужно постоянно пинать, днем и ночью, чтобы он принес деньги или хотя бы точно сказал, поедет он или нет, - огрызнулся Гурьев.
- Значит, - на повышенных тонах сказал Миша, пока Николай не успел ответить ничего обидного, - вся проблема заключается во времени, то есть его согласовании, и в деньгах.
- Причем тут время, просто прямо сейчас договариваемся, что новый год встречаем вместе, ведь ни у кого на данный момент альтернатив нету? Вот и не надо придумывать ничего другого.
- Знаешь, я предпочел бы с Настей его встретить, а не глядя на ваши упитые физиономии, - заявил Семин.
- Ну вот и позвони ей и скажи, что празднует она с нами. Если родители ее вдруг у себя оставят, то вряд ли ты сможешь к ним напроситься, а куда-нибудь еще ее отпустить ты просто не сможешь из-за своей ревности, вдвоем вы ничего не придумаете, поздновато уже, вот и нечего мозги никому парить, раз так все замечательно сходится.
- Нет, мы все позвоним своим девчонкам и скажем, что на праздниках они с нами, - безапелляционно заявил Николай.
- Замечательно, тогда остается вопрос о деньгах. Немалых, конечно, причем большую их часть придется отдать за коттедж, цены ведь кошмарные будут… раз уж и в этом году снова ни у кого места нет свободного.
- У меня есть, - внезапно для себя выдал я. Леха аж подпрыгнул на сидении от неожиданности.
- Что у тебя есть?
- Дача. Точнее, дом в деревне.
- Ну и какого черта ты молчал все это время?!
Сбиваясь, я вкратце рассказал им и о доме, и о потере, что понесла наша немногочисленная семья. Было несколько забавно видеть, как на радостные лица легла маска сочувствия и скорби, и следующее ее исчезновение, когда я заявил о том, что видел умершего лишь несколько раз в жизни и не испытывал каких-либо душевных терзаний по поводу утраты.
- Прекрасно. Точнее это вообще супер! Но, говоришь, не был там никогда?
- Конечно, нет. Но, думаю, съезжу туда за неделю, осмотрюсь и сообщу, стоит ли осквернять сей дом вашим присутствием, или же, пока есть время, хоть и дико мало, подыскать какую-нибудь альтернативу.
- Так, нет, никакой альтернативы, все будет идеально, я уверен в этом! – захлебываясь эмоциями, выдал Гурьев. – Все остальные вопросы распределяем как всегда: алкоголь на тебе, Коль.
- Спортсмену только этим и заниматься, - притворно заворчал Семин.
- Не бурчи, не у каждого есть выход в duty-free. Провизию мы с Мишкой закупим. Кого на музыку кинем?
- Да пусть Дашка займется, - предложил я. – У нее самые нейтральные вкусы, а то я не выдержу вашу чернуху на новый год.
- Не хочу оскорбить твою девушку, Лех, но слушать бой курантов под Bon Jovi – это дико, - вновь заворчал Николай.
- Ohh we're half way there, - протянул в ответ Леха.
- Woah livin' on a prayer, - моментально подхватил я.
- Take my hand and we'll make it - I swear, - заголосила вся четверка, кто в лес, кто по дрова, жутко фальшивя.
Настроение мое окончательно улучшилось: новый год хоть на этот раз наконец-то удастся. Я считал, что все возбуждение мое лишь следствие предвкушения праздника, я упорно отговаривал себя от того, что мне просто беспричинно хотелось как можно скорее оказаться в наследованном жилище, полного тайн и секретов, в обители моих предков, которые занимались делами, что наводили страху на всю округу, в доме, в который меня манило совершенно необъяснимое чувство, превратившееся из глупой затеи познакомиться с новоприобретенной собственностью в настойчивое желание явиться туда, по возможности не одному: я знал, что с маленькой компанией дом встретить меня куда более приветливо. Тогда еще и не подозревал о том древнем как сами звезды зле, что выжидало меня, носителя крови Петра Шамова, умершего уже почти сорок лет назад, поставившего клеймо проклятия на весь наш несчастный род.
Я держал все в тайне вплоть до субботы двадцать второго числа, когда можно было невооруженным глазом заметить мою готовность к отъезду: внушительная сумка собрана, будучи забитой продуктами и всякими вещами первой необходимости, а сам я взвинчен до предела: постоянно сверяюсь с картой в поисках оптимального маршрута, обзваниваю троицу друзей, координируя их действия, совершаю прочие важные приготовления. Темнить больше не мог и выдал приставучей родительнице все как есть, не смотря на жгучее желание соврать про съемный коттедж, или чью-нибудь дачу.
Такого грандиозного скандала на моей памяти не было никогда. Тысячи слов, что были сказаны с обеих сторон, не несли никакой смысловой нагрузки, но резали крепкие было родственные связи как нож масло, раздирая на части наши родные души. Фразы слетали с моего языка автоматными очередями безо всякого моего участия – стоило мне увидеть возможное противодействие моему желанию поехать в роковое жилище, как в голове рождалась тьма аргументов в пользу этого решения, которые я не стеснялся тут же пускать в ход, не задумываясь о последствиях. Исходом скандала был катастрофический разрыв с матерью, убежденной, что в меня вселился сам дьявол. Она ушла к себе в слезах, явно обращаться к какому-нибудь святому за поддержкой. Отец в основном молчал, но одного его взгляда хватило, чтобы разворотить мою трепещущую душу, скрывающуюся за стеной упрямства и наглости, которую возвело мое фанатичное желание переехать в обитель предков. Пророчащийся древними и средствами массовой информации конец света все же произошел днем позже в заурядной двухкомнатной московской квартире, где за считанные часы погибли священные узы, связывающие меня со своими родителями, погибшими, как в итоге оказалось, бесповоротно. Угрызения совести были заглушены странным чувством триумфа, возникшим будто извне. Я знал, что едва осознаю все масштабы колоссальной катастрофы, что имела место несколько минут назад, то забьюсь в истерике, намертво отказываясь от идеи перечить родителям, что влекло за собой передачу дома другому наследнику. Поэтому я даже не думал о случившемся. Вместо этого лишь окончательно и бесповоротно решил во что бы то ни стало ехать завтра же утром, чтобы не позволить себе колебаться и нарушить череду спланированных событий, столь грандиозных, что вся моя жизнь казалась лишь неясным проблеском абсолютной скуки на их фоне. Я уже тогда прекрасно знал, что все эти мысли зародились отнюдь не в моей голове. Однако вся это вязкая, угнетающая, ужасно надоедливая прелюдия к чему-то, что должно было свершиться настолько сильно давила на мои расшатанные нервы, что я полностью опустошил свою голову от всех переживаний, намереваясь просто плыть по течению.
Ночью мне снова приснился жуткий сон. Я стоял один посреди ночного леса, чуть ли не по пояс в снегу, несмотря на то, что обильные снегопады взяли привычку обходить наш район стороной. В отличие от предыдущих моих кошмаров, этот отличался тем, что ощущение, свойственное любому сну, было мне абсолютно неведомо: я полностью ощущал свое тело и воспринимал действительность всеми органами чувств. Ощущал страшный холод, сковывающий мое тело, ледяное дыхание ветра на щеках, его шелест в ветвях деревьев и иглах елей и сосен. Не имел никакого представления о том, где нахожусь: вокруг были лишь деревья и сугробы, поэтому выбрал единственный доступный мне ориентир. Едва я поднял глаза на небо, как заметил, что оно, похоже, было затянуто тучами, лишь две звезды, находящиеся рядом друг с другом, ярко горели на небосводе. Не имея других указаний, я пошел в их сторону, странно хромая на правую ногу, позже заметив, что ветер дул с того же направления.
По мере моего продвижения сквозь непослушные сучья деревьев и заросли кустарников, стало активизироваться и мое обоняние. Я уловил какой-то непонятный запах, доносимый ветром с места моего назначения. Затхлый и отвратительный, даже на расстоянии он давал жуткое преставление о тех миазмах, что ждут меня у цели путешествия. Я знал, что именно этот запах Дмитрий Иванович ощутил в доме дядьки, когда нашел его мертвым. Кто-то или что-то его источающее сейчас манило меня в самую чащу, и лишь твердое осознание того, что я сплю, позволяло мне упрямо продолжать свой путь, несмотря ни на какие предостережения.
Отогнул до боли знакомую ветку ели и вышел на обширную поляну, на которой кругом стояли высоченные валуны с чем-то вроде плоского постамента или алтаря в центре, напоминающие заброшенное языческое капище; тогда я как-то не придал значения тому факту, что эти мегалиты, в отличие от окружения, были абсолютно чисты от снега. Проблеск воспоминаний из прошлых сновидений побудил меня вспомнить о загадочном свечении, бывшем ориентиром в моих прошлых снах. Я смутно представлял, что нужно сделать, дабы оно появилось, и все встало на свои места. Для этого обратился со странными фразами к каждому валуну, замазывая снегом страшные знаки, похожие на пентаграммы, вырезанные на них. Когда я завершил это действие и добавил еще пару строк к уже сказанным, откуда-то из под камня-алтаря излились потоки призрачного света, похожие на щупальца осьминога, лениво выползающие из-под своей темницы; свет был не слепящим и раздражающим, как во сне, но мягким и приятным глазу: у меня даже дыхание перехватило от невероятной красоты внеземного зрелища, что раскинулось передо мной в неведомой глуши. Щупальца света расползлись по камням, обволакивая их, закрывая собой сокрытые снегом пентаграммы, мешающие чуду свершиться. Холод и неприятный запах усилились, но я не обращал на это внимания.
Еще одно воспоминание всплыло в моей голове: воспоминание о загадочной фигуре, появившейся в последнем сне, готовой раскрыть мне самые сокровенные тайны вселенной. Как и в случае с сиянием, я обладал знаниями, позволяющими призвать и ее. Для этого набрал воздуха в грудь и снова разразился тирадой на непонятном мне языке, состоящей большей частью из гортанных звуков и шипений. Когда я закончил, сияние стало еще ярче, алтарь беззвучно развалился на части, открывая черную бездну провала, из которой доносились мерзкие могильные миазмы и жуткий грохот. А потом оттуда поднялось нечто, заставившее меня вопить от ужаса при виде этого кошмарного, отвратительного, богомерзкого существа, потянувшего ко мне полусгнившие руки, что-то шипящее мертвой глоткой.
Я проснулся от собственного вскрика в холодном поту, дрожа так, что кровать ходила ходуном. Включил ночник, разогнавший ночной мрак, но образ адской твари из провала никак не хотел исчезать, маяча перед глазами, подкрадываясь все ближе и ближе, так, что я видел неугасающий огонь в черных глазницах и чувствовал смрад его дыхания, наполняющего легкие могильным холодом. Так и пролежал до утра, не в силах сомкнуть глаз, пока первые лучи солнца не ворвались в окно, испепелив фантомы из сна. Тогда я, наконец, погрузился в дрему на полчаса.
Я не придавал значения тому, что мать не захотела проводить меня. Она заперлась в комнате, отказываясь покидать ее. Я не настаивал. Она взрослый человек и знает, как ей будет лучше. Отец напоследок решил завести со мной долгий разговор на тему моей невероятной агрессии, не повышая голоса, но пристально глядя мне в глаза. Такое взывание к совести, применяемое в процессе моего воспитания в детстве, срабатывало лучше, чем любая порка, ругань или другие средства воздействия на сознание сына, однако теперь я внезапно открыл в себе силы противиться его влиянию и суметь доказать свою точку зрения. Наш диалог я подытожил одной фразой: «Детям свойственно взрослеть, каким бы шоком для родителей это ни было». Не услышав ответного аргумента от отца, я взял в руки приготовленную сумку, бросил на прощание: «Мне жаль, что вышло так. С наступающим!» и вышел вон из родного дома навстречу слякоти и противному ветру, царившим на улице. Чем дальше я уходил прочь, тем легче мне становилось, тем быстрее угасало желание вернуться и упасть в ноги родителям, моля о прощении за причиненную боль, тем больше я убеждался в своей правоте. Пройдет более двух недель, когда мы увидимся снова, злопамятностью они никогда не отличались, а память наша устроена так, что дурное забывается со временем, оставляя место более светлым воспоминаниям. Например, о подарках, что я им приготовил, которые стояли в моей комнате на самом видном месте. Окончательно утешив себя таким образом, я сел в подъехавший наконец автобус и направился к метро, затем к вокзалу, а уже оттуда – к столь манящему меня дому неведомого деда.
Стук колес электрички, увозящей меня прочь из города, делал робкие попытки меня убаюкать, но я не смел сомкнуть глаз, дабы не пропустить неприметную станцию или не пугать окружающих воплями, вызванными очередным кошмаром – а я не сомневался, что именно мне приснится. Ждать электричку на вокзале пришлось невероятно долго: дома лишь мельком глянул на расписание, убедившись, что поезда ходят с интервалами не более получаса, решил особо не заморачиваться и разобраться уже на месте. К сожалению, место, куда я направлялся, было настолько незначительным, что на станции тормозила лишь пара электричек в день, остальные же со свистом пролетали мимо, даже не замечая ее.
Какое-то время смотрел в заледенелое окно, наблюдая окрестности, страдающие от резкого похолодания, потягивая чай через соломинку, закусывая сэндвичем, купленным в забегаловке у вокзала – рискованное решение, особенно в дальней дороге, но учитывая, что я и так еду к черту на рога с весьма смутным представлением о местности, все же позволил себе немного шикануть. Я нашел смутное утешение в том, что буду больше изнывать от того, что столбик термометра сегодня на мое счастье упал за минус двадцать, а не от возможных сюрпризов от организма. Остаток пути провел, уткнувшись в книгу. Габариты сумки позволили мне прихватить лишь один том, которого мне явно будет недостаточно, учитывая с какой скоростью я глотаю книги, но мне оставалось радеть на огромную библиотеку деда, которую так часто представлял себе в мечтах о доме. Электронных книг, являющихся решением в такой ситуации, я просто не переваривал. Выбор мой почему-то пал на советское издание Гоголя. Наверное, он был продиктован переживаниями из-за кошмаров, да и воспоминания о похоронах так же давали о себе знать. Вполне возможно, что они и заставили меня отложить в сторону Горького, на которого я нацелился вначале, желая утопить собственные переживания в безбрежном горе героев его рассказов. Даже не знаю чем объяснить ностальгическое желание выбирать в дорогу классиков.
Лоточник, громкими воплями предлагающий стандартный для электричек набор напитков, отвлек меня от чтения фрагмента, описывающего панику вокруг красной свитки. Меня в свое время странно заинтриговала история об этом проклятом предмете: для чего нечистой силе потребовалось передавать на хранение предмет одежды человеку, который ее в конце концов утратил и остался в долгу перед чертом, в итоге жестоко поплатившись за свою расторопность? А что если такой исход был спланирован заранее, а если да – то человек по сути лишился жизни и, возможно, души просто живя своей жизнью: никаких популяризированных договоров и подписей кровью. Да, какой-то грех был совершен, но равноценный ли обмен произошел в итоге? Получается, самое ценное, что у человека есть, его душа, может быть так просто отнята темными силами, едва жертва ступит на путь, уводящий в бездну, сама этого не замечая, роя себе яму обыденными поступками, безо всякой столь воспеваемой защиты высших сил. А коль постоянно сохранять бдительность и выискивать происки нечисти в повседневной жизни, то недалеко и в параноика превратиться, в итоге окончив свои дни в психушке. Выходит, если на человека пал выбор темных сил, то он изначально обречен?
Когда электричка в очередной раз стала сбавлять скорость, что-то внутри меня щелкнуло, и я бросился выпрашивать у окружающих название приближающейся станции. Получил вразумительный ответ лишь у престарелой женщины, которая сперва сочла необходимым рассказать весь путь следования электрички; узнав в названии свою остановку, я устремился к дверям и едва успел покинуть поезд: двери с шипением захлопнулись за моей спиной. Будет мне уроком: не размышлять о всяких высших материях впредь, оставив это более компетентным философам и теологам, а свои мысли устремить в обыденное русло. Немыслимым чудом мне удалось вовремя заметить, что платформы за дверью нет, и спрыгнуть вниз на заснеженное покрытие, судя по всему сооруженное из деревянных шпал, олицетворяющее собой станцию. Электричка, издав гудок, нетерпеливо поползла прочь, оставляя меня в полном одиночестве на забытой станции, на которой скорей всего несколько лет не ступала нога человека. Полуразвалившаяся вывеска с названием остановки убедила меня, что старуха не ошиблась, и я действительно прибыл куда надо. Вдохнул поглубже морозный воздух и направился прочь от станции прямиком в окружающий ее со всех сторон лес.
Вокруг стоял ядреный декабрь, за который романтичные натуры отдали бы многое, лишь бы избавиться от его подобия, царившего в Москве. Так что мне очень повезло наконец-то попасть в зимнюю сказку, в полнейшем одиночестве бредя по снегу, достигающему чуть ли не до колен, сквозь лес к грунтовке, которая была где-то неподалеку от станции. Она шла практически параллельно путям, скорей всего служа каким-нибудь технико-эксплуатационным целям, меня она интересовала лишь потому, что проходила рядом с заветной деревней, располагающейся, судя по найденной в интернете карте, в пяти километрах от станции. Дома я бегло прикинул, что это расстояние преодолеть - раз плюнуть: мне частенько выпадали продолжительные прогулки по столице, исчислявшиеся десятком километров, но уже через несколько минут марш-броска сквозь снежный покров я проклинал свою самоуверенность, наверняка самоубившуюся после всего потока ругани, что на нее обрушился. Дорогу нашел где-то через двадцать минут, точнее, некое ее подобие: чистить грунтовку, разумеется, никто и не думал, разве что трактор какой-нибудь проедет раз в месяц, так что она из себя представляла лишь неширокую просеку, по толщине снега не уступающую лесному массиву; спасли меня лишь две неглубокие колеи, проделанные, вероятно, тем же трактором во время его визита в эту дыру.
Тем временем уже смеркалось, ведь я весьма опрометчиво выбрал день поездки после зимнего солнцестояния. Тут внезапно во мне шевельнулся червячок сомнения: а должно ли находиться в лесу городскому парню в одиночку, да еще без каких-либо средств самообороны? Я ускорился, не смотря на то, что сердце уже собиралось вырваться из груди, а дыхание сбилось еще на подступах к дороге, параллельно наивно пытался убедить себя в том, что волков и медведей в Московской области уже давным-давно не осталось. В памяти невольно всплыл тот факт, что электричка на Москву останавливающаяся на сгнившей станции, должна прибыть спустя два часа после моего приезда: сказалось длительное пребывание на вокзале в ожидании поезда перед расписанием. Когда уже окончательно решил плюнуть на все и вернуться домой, я обернулся и увидел позади себя два приближающихся огонька. Челюсть моя полетела вниз. Машина? Здесь?
Через десять минут я трясся на переднем сидении реликтовой «Победы», невесть откуда взявшейся у замшелого старика, сидящего за рулем, сгорбившись так, что мог зубами схватить руль. Он был довольно глуховат: мне пришлось достаточно долго объяснять ему, куда мне нужно добраться. Разобрав, наконец, название деревни, он кивнул на сиденье справа от себя, на которое я взгромоздился, бросив сперва назад свою неподъемную сумищу. Водитель в дополнение ко всему прочему обладал внушительной бородой, травмированной ногой, на которую он прихрамывал, когда вышел из салона смахнуть с лобового стекла нападавший с ветвей деревьев снег: дворники, видимо, уже давно отказали, а также, судя по запаху, царившему в салоне, мешком полусгнившей картошки. Ехали мы большую часть времени молча: говорить с глухим стариком, столь судорожно вцепившимся в руль, я посчитал весьма глупой затеей. Мы тащились еле-еле: сказывалась дорога и пенсионные возраст как водителя, так и автомобиля, но я и этому транспорту был рад: все лучше, чем ковылять на своих двоих. А потом мой спаситель вдруг зачем-то решил заговорить, причем смысла в его фразах я уловил немного.
- Ты Шамовых будешь? – спросил он.
- Да, - громко ответил я. – Как вы догадались?
- Помер он давеча. Кто-то должен был приехать.
- Но ведь я мог направляться к кому угодно.
- Туда никто не ездит, - отрезал старик.
- Вы живете там что ли?
- Вести быстро летят, - многозначно сказал старик и закашлялся.
Мне стало весьма не по себе от разговора и этого мерзкого кашля, звучащего так, будто старик просто захлебывался мокротой.
- Шамовых там не любят, - внезапно вновь заговорил он. – Погонят тебя оттудова.
- Я имею право находиться на своей земле сколько посчитаю нужным, - вдруг взбрыкнул я. – А если всякая деревенщина вздумает полезть против закона, я ее быстро поставлю на место.
- Вот это дело говоришь, - усмехнулся старик. Ухмылка не слезала с его бородатого лица вплоть до самого конца нашей поездки. Я понятия не имел, что у него было на уме, но что-то подсказывало мне: он явно знал наше семейство, жившее в этой деревне, и наверняка вел какие-то дела, иначе как можно было объяснить эту странную радость, охватившую его, едва он узнал о моем твердом намерении остаться в своей новой обители до конца? Хотя вполне возможно он просто недолюбливал жителей этой глухомани и радовался тому, что у них появилась новая головная боль в виде меня, кто разберет этих стариков. Лицо его было мне совершенно незнакомо, и я крайне надеялся, что видел его в первый и последний раз, распрощавшись у неприметного поворота на ответвление грунтовки, полностью засыпанного снегом, в паре сотен метров от которого виднелись какие-то постройки. Искренне поблагодарив старика за помощь и захватив сумку, я покинул его драндулет, и тот медленно, подстать своему владельцу-инвалиду, двинулся дальше по забытой грунтовке. Человек этот был настолько неприятен, что у меня не возникало никакого желания узнать у него, ни кто он такой, ни что его побудило проехать по полузаброшенному маршруту так кстати, словно он выжидал меня. Я снова вспомнил свои рассуждения о красной свитке и решил забросить эти мысли: так действительно недолго и параноиком стать.
Деревня в самом деле была невероятно маленькой: всего лишь несколько десятков покосившихся домишек, большая часть которых была абсолютно неухоженными и явно заброшенными. Что ни говори, а зрелище такое, к сожалению, стало весьма обыденным: молодежь рвется в города, оставляя стариков умирать на своей земле. Заборы обжитых домов были построены добротные и прочные, явно обновляемые каждый сезон, будто жильцы готовились к осаде. Я наивно полагал, что несколько поколений соседства должны были уладить все возможные разногласия, и единственной причиной раздора могла стать чья-нибудь нахальная свинья или курица, зашедшая подкрепиться в чужой огород. Вполне возможно, что для предотвращения таких казусов ограды и ставились на совесть.
На улице, что вполне ожидаемо, было практически пустынно: единственной живой душой, повстречавшейся мне, был молодой парень, лет семнадцати-восемнадцати, а может и ровесник мой – я никогда не умел точно определять возраст человека по внешнему виду – одетый в телогрейку и ностальгическую шапку-ушанку нараспашку, рядом с ним носилась выгуливаемая им собака, здоровая немецкая овчарка, которая при виде меня насторожилась, а потом, радостно залаяв, побежала навстречу, размахивая хвостом. Псина принялась носиться вокруг, то подбегая, то отбегая, странно принюхиваясь, но агрессии никакой не выказывая. Решив перестраховаться и не провоцировать ее лишний раз, я поборол в себе желание потрепать ее по ушам и загривку: кто знает, на что ее тут натаскали. Парню реакция животного явно не понравилась: он закричал ей: «отойди от этого!», топая ногой для пущего эффекта. Выдрессированная овчарка, поджав хвост, подбежала к хозяину, недобро глядящего на меня. Я разочарованно вздохнул: еще даже не видя своего наследства, уже ощутил на себе всю любовь соседей, поставляемую вместе с ним бесплатным приложением. На мое дружелюбное приветствия парень буркнул:
- Шамов?
- Андрей Александрович, - добавил я тоном, позаимствованным у Валерия Светлова.
- Ты чего тут забыл?
- Что забыл? Тут дом мой находится.
- Так помер дед твой.
- Я в курсе. Поэтому я здесь.
Парень злобно сверлил меня взглядом, полным ненависти и страха, обычным для человека, делящего мир на светлое и темное, внезапно столкнувшегося с самим дьяволом воплоти.
- Один, наконец, помер, так другой пожаловал.
- Я уже наслышан о вашей взаимной любви к нашему семейству.
- Смелый, значит, да? – парень закивал головой. – Ну, ничего, ты-то не дед, тебя образумим.
- Значит, слушай меня внимательно, мальчик, - повысив голос начал я. Довольно часто видел этот прием у окружающих: тон грубый, яркая мимика губ, широко раскрытые веки, тело чуть подано вперед, чтобы запугать неуверенного собеседника и вдавить его в землю словами. – Я не знаю, кого ты тут собрался образумить, но лично я собираюсь въехать в свой дом, жить там, сколько захочу, и заниматься всем, чем посчитаю нужным, не собираясь считаться с мнением каких-то зазнавшихся селян. Если что-то не устраивает – обращайтесь в мили… твою мать, в полицию, и все вопросы мы будем решать уже через нее.
- Так полицаи твои черте где.
- А будете лезть в обход законных путей, разговаривать с вами будем по-другому. Понял, да?
Глаза парня наполнились еще большим ужасом, и все, что он хотел сказать в ответ, застряло в его глотке. Собака залаяла: ей явно не понравился тон, которым я разговаривал с ее хозяином. Большего она себе не позволяла, ожидая команды парня, не способного и двух слов связать.
- Я не успел войти в деревню, как меня уже дерьмом замазывают. Хорошие люди тут живут, - бросил я, отворачиваясь, чтобы продолжить свой путь.
- Ты это не шути, - нашелся парень. – Будешь тоже всяким заниматься, и на тебя управу найдем.
- Ты не понял меня, Ванек? Засунь свои угрозы себе в задницу, пока я не помог тебе в этом. Мне дела до вас нету: живите, как хотите, и не лезьте ко мне – все будут счастливы.
- Я Кирилл, а не Иван. Ты слышишь там? Хоть один еще пропадет, кранты тебе, - радостно орал мне парень в спину, поддерживаемый лаем собаки.
Он кричал что-то еще вслед, но мне было лень оборачиваться и что-то отвечать этому далекому пареньку, явно просто решившему повыделываться перед питомцем, радуясь тому впечатлению, что производит на свою псину. Пройдя какое-то расстояние, я слегка повернул голову, делая вид, что плюю в сторону, скосив глаза назад: парень все так же стоял, глядя мне вослед, а собака послушно сидела рядом, уже угомонившись. Мельком заметил в окне дома, мимо которого я проходил, чье-то лицо. Поймав мой взгляд, оно быстро скрылось, занавески задернулись. Деревенька психов.
Даже не зная, где находится мой дом и как он выглядит (а знал я лишь то, что на нем должны быть табличка с номером: 33), приметил бы его сразу. Например, по высокому кирпичному забору, окружавшему периметр, по верху которого шли металлические шипы наподобие наконечников копий, перетянутые колючей проволокой: видимо, неприветливые соседи заставили деда угрохать немалую сумму денег, бывших у него откуда-то в избытке, на защиту своих владений от недоброжелателей, причем практически непреодолимую: если участки окружающих домишек напоминали маленькие редуты, то дедовский особняк был настоящей крепостью, готовой веками противостоять неведомым напастям.
Я вставил ключ в замочную скважину, проделанную в огромной металлической двери, повернул его, отворяя калитку, и, наконец, исполнил давнюю мечту, войдя на свой участок, столь алкаемый мной. Но едва я завидел дом, как ноги мои невольно подкосились: ведь он был точь-в-точь таким, каким я представлял его в своих мыслях. Большая изба, точнее сказать, коттедж из сруба с пристроенной террасой, возвышался на два этажа, нетерпеливо дожидаясь моего визита. Никаких других построек на участке не было: ни курятника, ни сарая, только туалет стоял на противоположной стороне забора, подпираемый, скорей всего, компостными кучами. Взяв себя в руки – не дай бог стать посмешищем в глазах подглядывающих соседей – я закрыл за собой калитку и направился к крыльцу. По пути приметил еще одну калитку в смежной стене забора; участок стоял на удалении от остальных, так что этот проход должен был вести лишь в окружающий деревню лес, поэтому назначение ее мне оставалось непонятным. Вставил ключ в дверь террасы, выжидая какое-то время, и повернул, с наслаждением услышав щелчок отпираемого замка. Дверь открылась, и я, не удержавшись, все же сел на крыльцо.
Меня пробил холодный пот: обстановка террасы: мебель, картины, висящие на стенах – все было точь-в-точь как в моих фантазиях, не отличаясь ни на йоту. Холод стал меня доканывать, так что я вполз внутрь, тяжело дыша. На слабеющих ногах поднялся и запер за собой дверь, тут же включив свет: было уже довольно темновато; перемена в освещении меня отнюдь не успокоила, ведь я обнаружил лишь больше сходств в окружении между реальностью и фантазией. Я медленно шел к двери, соединяющей террасу с домом, прокручивая в голове все возникающие в ней объяснения ситуации, начиная от самых фантастических: что если мои мысли были видениями из будущего, посылаемые мне как предупреждение или наваждение? Или дед, умирая, послал мне гаснущим разумом импульс, содержащий информацию о его обители, отошедшей мне? Или какая-то злые силы, определенно злые, к которым он взывал, пытались таким образом повлиять на мой рассудок, чтобы легче завладеть им? Я глубоко вздохнул, вспоминая о красной свитке. В конце концов были и более логические объяснения: ведь родители говорили мне, что я встречался с дедушкой в детстве, возможно, именно тут. А нервозная обстановка, что обязательно должна была сопровождать эту встречу, обусловленная таинственным дедом и набожной матерью, наверняка заставила твердо запечатлеть в памяти образы, что окружали тогда ребенка, вот и запомнился так сильно интерьер дома, оставшийся неизменных с тех далеких лет. Не думаю, что дед страдал фен-шуем и постоянными перестановками мебели.
Я вошел внутрь, утешаясь этой мыслью, уже не удивляясь ни русской печке, ни знакомой до боли мебели, ни объемным книжным шкафам. Обошел дом вокруг, повсюду зажигая свет, потом поднялся на разведку на второй этаж, проведя те же самые манипуляции. Я повсюду принюхивался, пытаясь уловить странный запах, раздражавший дядю Диму, или напугавший мня во сне, но так нигде его и не обнаружил: это успокоило меня окончательно.
Встряхнув головой, отгоняя лишние мысли, я подытожил: в моем распоряжении был большой зал, с комнатой и кухней-столовой на первом этаже, плюс отдельная комната с хозинвентарем и пара спален с кабинетом и гостиной, из которой пытались сделать то ли зимний сад, то ли оранжерею, на втором. Оставался только подвал, люк в который был рядом с хозкомнатой, но в него решил не спускаться без нужды.
Предварительно сбросив смс родителям: «Добрался, все хорошо!», я позвонил Алексею Гурьеву, а он наверняка заждался звонка – с момента отъезда от меня ни слуху, ни духу, и, захлебываясь эмоциями, начал ему передавать, как все вокруг замечательно. Эта пародия на организатора заставила меня рассказать всю планировку дома, дабы окончательно распланировать всю программу мероприятия, вынудив меня описать ему все до малейших подробностей: «Ну, первый этаж, входишь с террасы, попадаешь сразу в зал. Вернее, нет, не так. Представь себе раковину улитки, помнишь, как нам на военной кафедре про наводку артиллерии рассказывали? Вот, значит, в центре, в центре печка. Идешь по карте вверх, попадаешь в комнату. Выходишь через дверь направо – ты в столовой, там еще стол здоровый посередине стоит, спускаешься вниз: столовая переходит в кухню, дальше в зал, в самом низу – дверь на террасу. Огибаешь печку, до конца зала, завернул за нее: перед тобой – лестница на второй этаж, люк в подвал и дверь в подсобку, которая и граничит с той комнатой, с которой мы начали. Ну а наверху все просто: справа – две спальни, внизу слева – кабинет, по центру эта странная гостиная». Поняв, что я имею ввиду, только взяв лист бумаги и ручку и все расчертив, Гурьев, сожрав кучу денег на моем счету, все же отпустил меня с миром, сказав, что заедут с Михаилом на неделе ближе к выходным, завезут вещи и провиант. Я сбросил, наконец, этого болтуна, как раз чтобы получить сообщение от родителей: «Осторожно там! Мы тебя очень любим!»; мое настроение снова оказалось на высоте. Но когда спускался со второго этажа, взгляд мой остановился на заветной крышке люка, ведущей в подвал, куда я так и не мог проникнуть в моих мыслях. Я замешкался, встав перед ним в нерешительности. Постояв так с минуту, все же потянулся к ручке, чтобы, наконец, открыть его. И тут раздался этот стук.
Мое сердце подскочило к глотке. Сам я даже отпрыгнул от неожиданности прочь от люка. Стук повторился. Я прислонился к лестнице, чтобы отдышаться. Настойчивый звук повторялся снова и снова, он был глухим и далеким, но упрямо не стихал, призывая открыть дверь незваному гостю. Доносился он с террасы. Кое-как придя в себя, я, на всякий случай прихватив нож с кухни и спрятав его в кармане, пошел на террасу проверить, кого же ко мне занесло. Из окна я увидел невысокого человека, явно пожилого, переступающего с ноги на ногу, барабанящего по двери через каждые полминуты.
- А, Андрей Александрович, - радостно произнес он, едва я открыл дверь. – Ну, здравствуйте, здравствуйте. Кирилл уже всем растрезвонил о вашем приезде. Да вы не пугайтесь так. Я ж не ругаться с вами пришел, но ради бога, на улице собачий холод, уж сжальтесь над стариком-то.
Чайник принялся насвистывать свою мелодию, грозя залить допотопную плитку кипятком: я решил, что будет неплохо угостить гостя, пусть и перепугавшего меня насмерть, чем-нибудь горячим: в доме-то было едва ли теплее, чем на улице, ведь я совсем недавно включил найденные обогреватели, не рискуя пока что топить печь. Старик сидел за столом, поглаживая свою бороду (мода что ли у них не бриться?) и излагал цель своего визита, опустив все любезности, абсолютно ему неинтересные.
- Ты пойми правильно: никто на тебя лично зла не держит. Не хочет навредить, и все такое. Ты наверняка хороший человек, хоть и остришь слишком смело. И не знаешь наверняка ничего. О, благодарю.
Старик принял из моих рук дымящуюся чашку и едва не уронил ее: она была несколько горячей, возможно он сильно обжегся.
- О чем я не знаю? Что вы деда моего колдуном считали? А я, значит, его последователь?
- Вот говорю же я: не знаешь - не рассуждай почем зря, - старик сморщился и отставил в сторону чай, чтобы остывал и глаза не мозолил. – Вы же там себе в городе живете, а нас, деревенских, ни за грош, небось, не считаете. Мол, не знаем ничего. А вот представь себе: ведаем мы то, что никому другому знать не положено. Я тебе сейчас сказок рассказывать не собираюсь. Но вот просто чтобы ты знал: я здесь как за старшего, односельчан-то немного вразумил насчет тебя, чтобы не принимали тебя так холодно. Да вот только чтобы без глупостей всяких. Мы деда твоего, а до него – прадеда, долго терпели, и, чего уж греха таить, обрадовались, когда его не стало. Надеялись, кончилось все. А тут ты появляешься. Я говорю: ничего против тебя не имею, но чтобы ничего не повторилось.
Я плеснул в его чай немного холодной воды из бутылки, привезенной с собой – старик, наконец, жадно присосался к чашке и сделал большой глоток.
- А может все-таки стоит сказку рассказать? Откуда я знаю, каких глупостей у вас принято не делать? Может, я нечаянно плюну в чью-то сторону, и меня за это на вилы поднимут?
- Ох, доостришься же ты когда-нибудь. Кирилла видел же нашего? Так вот, раньше много тут ребят таких бегало. А только как дед твой что учудит, так кто-нибудь да исчезнет. Никого из них не нашли. Я уже молчу про порчи всякие, что он на нас наводил.
- Евгений Митрофанович, при всем уважении к вам, эти рассказы просто смешны. Мне, например, не кажется таинственным бесследное исчезновение молодежи, у которой появился прекрасное алиби тихо уехать в город без разъяснений каких-либо причин родителям, вы извините, но не каждый молодой человек мечтает провести жизнь посреди грядок и за разведением всякой живности – всеми правят амбиции. А еще давайте вспомним о зависти, столь свойственной нам, людям. Кто еще виноват, например, в неурожае, как не владелец самого богатого участка? Опять без обид?
Старик поднес чашку ко рту и замер, обдумывая мои слова. Пар клубился перед лицом, придавая ему весьма мистический вид какого-нибудь шамана или ведуна.
- Ну, все объяснил. Молодец, молодец. Ох, артист. Ты только смотри не сильно пужайся когда что-то объяснить вдруг не сможешь. Тогда вот прибежишь за объяснениями, да поздно уже будет.
Все эти бесчисленные угрозы запуганных собственным больным воображением дремучих людей уже мне окончательно осточертели, но я изо всех сил старался держать себя в руках, чтобы ненароком не сорвать обидным словом эти парадоксальные дипломатические переговоры.
- Евгений Митрофанович, я повторюсь, - медленно начал я. – Ко всей фантасмагории, творящейся в вашей деревне, я лично отношения никакого не имею. Сюда приехал, чтобы отпраздновать новый год в хорошей компании вдали от городской суеты, и бесконечно надеюсь, что музыка, которая может показаться вам дьявольской, огонь в небе под названием «фейерверк» и прочие «кошмары», что мы можем творить, имеют вполне логичное объяснение.
- Тьфу ты, - не выдержал старик. – Хоть кол на голове теши! Да и я, дурень старый, наговорил всего.
Тут он внезапно поднялся, так и не допив чай, и направился к выходу.
- Спасибо, хозяин, за хлеб за соль. Напугали уж мы тебя больше, чем ты нас. На нас серчать не надо: вроде умный ты, сам знаешь, незнакомца всегда с подозрением люди встречают. Может, актерствуешь хорошо, но вот верю я тебе, верю, что не знаешь ничего. Да и не надо тебе ничего узнавать.
В самых дверях он обернулся и, погрозив мне пальцем, изрек:
- Только давай-ка без балды. Вера верой, а вдруг потеряем кого, или чертовщина какая снова твориться начнет – пеняй уже на себя. Других виноватых мы искать не будем!
- И вам доброй ночи, Евгений Митрофанович.
Старик лишь покачал головой и направился восвояси. Из окна террасы я видел, как он неистово крестится. Запирать калитку, разумеется, за ним не пошел: на улице уже было немного жутковато, да и слава этого места сработает получше любого замка, не дав более кому-либо сюда нагрянуть: бравого деда наверняка за забором уже водкой отпаивали. Дверь на террасу я все же закрыл и отправился, наконец, разогревать себе поздний ужин: со всей этой нервотрепкой у меня разыгрался просто зверский аппетит.
Спать я завалился в комнате на первом этаже, куда заблаговременно стащил пару обогревателей. Счет, конечно, за электричество придет внушительный, но об этом я волновался меньше всего. Отыскав пару теплых одеял в шкафах, закутался в них с головой и… ворочался около часа не смотря на жуткую усталость и вымотанность. Мне не давали покоя хруст снега за окном: то соседи наверняка несли вахту, мышиная возня где-то в подполе, видимо, привлеченные теплом грызуны устремились разорять дедов повал, скорей всего служащий хранилищем всяких съестных припасов. Не буду строить из себя храбреца: мне было действительно жутко одному в незнакомом доме с полоумными соседями вокруг. Все мысли насчет опасностей, подстерегающих безмозглых выпендрежников вроде меня, я старательно отгонял прочь всем доступными способами. Последнее, что помню – это унылый лик луны, заглядывающий в мое окно.
Сон снова мне приснился, столь похожий на все предыдущие, такой же живой и поразительно реалистичный, но, в отличие от остальных, в нем я шел не целенаправленно навстречу свечению, или звездам, коих на небосклоне, кстати, было полным-полно, а рыскал по лесу, страшно торопясь, что-то выискивая, словно от успеха этого поиска зависела моя жизнь. Отдельными фрагментами помню, как счищал снег с какого-то валуна, невесть откуда взявшегося в лесу. Перед пробуждением у меня возникли мысли, что возможно все мои сны связаны и являются частью одного сновидения, либо мне снится одно и то же, но запоминается это «грандиозное» блуждание по лесу, доканывающее меня не одну неделю, лишь частями. Мне частенько приходилось сталкиваться и с тем, и с другим явлением: когда-то сон повторялся с теми, или иными подробностями, когда-то снилось его продолжение. Лежа в кровати, вспомнил пару таких комплексных снов, заодно радуясь, что обогреватели проработали всю ночь на славу: в комнате было действительно очень тепло. Но когда, наконец, открыл глаза, меня ждал отвратительный сюрприз.
Во-первых, я лежал не на кровати. Валялся на куче найденных мной вчера одеял на полу, в метре от постели, между ней и дверью в комнату, будто меня с нее стащили. Во-вторых, вокруг меня словно ураган пронесся: все было разбросано, расшвыряно, некоторые хрупкие вещи побиты, все перемешано. Я не знаю, как описать мое состояние, наверное, это был самый жуткий ужас, что я пережил за всю свою жизнь. Мозг четко проинформировал меня: кто-то тут был, кто-то что-то искал, кто-то схватил меня и стащил с кровати. Около двадцати минут был в ступоре, усевшись на постель, озираясь по сторонам, в ожидании того, что кто-нибудь сейчас выскочит из-за угла и набросится на меня. «Красная свитка», - прошептал я, приводя сам себя в чувство. Похоже, это словосочетание стало спасительным якорем для меня, удерживающим от смывания потоком странных фактов в водопад безумия.
«Меня могли убить, когда я спал, но всего лишь стащили с кровати, - начал успокаивать себя, - поэтому вряд ли тронут в дальнейшем». Тут я внезапно понял, что устроивший погром, возможно, все еще находился в доме, и снова едва не ударился в панику. Вовремя вспомнил о ноже, спрятанном в кармане штанов - его так и не выложил. Эти штаны были найдены мной в доме, я их сразу переодел, несмотря на холод, едва въехав, чтобы не разносить повсюду уличную грязь, приставшую к джинсам; нож прорезал небольшую дырку в кармане, утонув лезвием, застряв большой рукояткой, так что умещался в нем полностью, игнорируя свои размеры. Я взял его в руки, немного успокоился, принялся прислушиваться. Никаких посторонних звуков вокруг не было, и тут я нашел еще одно объяснение творившемуся вокруг бардаку: что если переезд на новое место вызвал очередной приступ сомнамбулизма? Если вспомнить творившееся со мной безобразие в начале месяца, я вполне мог порушить все вокруг, бегая как сумасшедший, повалившись в итоге на пол без сил.
Когда вышел из комнаты, то нашел подтверждение этому объяснению: везде все было на своих местах, как я и оставил вчера. Обход дома тоже ничего интересного не выявил. Но вот едва открыл дверь и вышел на улицу, как душа моя ушла в пятки. Снег повсюду лежал толстым слоем, к дому шла пара рядов следов от основной калитки, принадлежавших мне и старику, пришедшему вчера на переговоры. В ступор меня ввела цепочка следов, шедшая от второй калитки, уходящей в лес. Я сходил проверить ее - ожидания мои подтвердились: она незапертая. Первым делом закрыл и перепроверил замки на обоих калитках, а потом принялся изучать напугавшие меня следы. Размер был сродни моему, то есть 44-45. Следы, ведущие к дому, шли с куда большим шагом, чем от него, будто человек торопился добраться до меня, а потом ушел, явно разочарованный. Может, хотели напугать, как и предупреждал старик, подвозивший меня? Вломиться в дом, переворошить все и уйти, ничего не взяв для большей загадочности? Следы за калиткой вели в лес, наверняка чтобы я не заподозрил обитателей деревни. Проверять, куда именно они уходили, у меня не было никакого желания. С другой стороны, где они взяли ключ от входных дверей? Вряд ли дед давал соседям запасной на всякий пожарный, разве что они сделали восковые слепки, когда тот валялся обмороженный на полу. Стоило взять на заметку поменять замки в доме. А что если ключей у ночного гостя и не было: деревенщина обрадовался незакрытой калитке, направился к дому, разочаровался в запертой двери и ушел восвояси? А на меня по чистому совпадению напал лунатизм? Ответов на эти вопросы я так и не узнал.
Не стал узнавать даже у зашедшего ко мне Евгения Митрофановича, чисто из соображений сохранения моего статуса хорошего парня из города: он вряд ли выдал бы наведывающегося ко мне человека, может, даже и не знал его, а вот рассказы о лунатизме мог бы сдуру приравнять к бесноватости. Пригласил его к себе сам, чтобы тот научил меня топить печь, иначе я разорюсь на обогревателях, благо тот опрометчиво указал мне свой участок во время своего ночного визита. Конечно, как инженер, я был в состоянии догадаться, как с этим чудом обращаться, но хороший специалист не должен заново изобретать велосипед, если легче раздобыть нужные чертежи и ГОСТы. Старик сперва наотрез отказывался от моей просьбы, тщательно скрывая страх, отговариваясь по пустякам. Я надавил на больное, напомнив, что в моем доме он уже был и не нашел там кучки чертенят, прыгающих по скамейкам. В конце концов мне удалось его уговорить, и тот нехотя зашел в дом, сопровождаемый мной с охапкой дров, коих было нарублено полным-полно под навесом рядом с террасой. Странно, что даже поленья не растащили за все время пустования дома, несмотря на их ценность в таких условиях. Как и ожидал, ничего сверхъестественного в растопке печи не было, я всего лишь отнял у старика время, которого, впрочем, у него было предостаточно.
- Главное – не жадничай до тепла, загородку перекрывай только когда все прогорит, иначе дым в дом пойдет: так и угореть можно насмерть, - посоветовал дед на прощание. Я ему лучезарно улыбнулся в ответ и сердечно поблагодарил, предложил угоститься некоторыми сладостями, от которых он почему-то отказался. Надо же мне было поддерживать свой статус хорошего человека.
Передо мной стоял ожидаемый всеми, но не мной вопрос: что же делать почти неделю до приезда ребят одному в доме? Телевизор был, но ловил лишь пару центральных каналов, и то скверно, поэтому я его сразу забросил. Радио так же меня не обрадовало: оно было весьма стареньким, и из колонок, вместе с абсолютно неинтересной мне информацией и музыкой, передаваемой по несколько более-менее устойчиво улавливаемым радиостанциям, раздавался неприятный раздражающий треск. Библиотека деда меня так же не особо порадовала: там, конечно, были заслуживающие внимания книги, но в основном классика, к которой я уже охладел, пособия по огородничеству и строительству всяких скамеек, колодцев и прочих садово-огородных сооружений, и, что меня очень удивило, тома по истории, философии и даже оккультизму: похоже, дед мой был весьма и весьма непрост. К сожалению, душа у меня не лежала ни к одному из экспонатов этого деревенского музея, разве что я пробежался по заинтересовавшим меня книгам вроде «Unaussprechlichen Kulten» некоего фон Юнца, «De Vermis Misteriis» Людвига Принна, «Cultes des Ghoules» за авторством графа д’Эрлетта и другим, но ничем кроме мерзких, местами тошнотворных картинок они меня не заинтриговали: текст был оригинальным, без перевода, так что я, изучающий лишь английский в рамках школы и посредственной институтской программы, был абсолютно глух к их содержанию. Зато в этом же ряду нашел пару русскоязычных томов: первую, «Роды Ягъ» какого-то князя Садковского я сразу отложил в сторону: дореволюционный язык мне был просто непонятен и местами смешон, а вот на второй, «Дневник комиссара Смирнова» остановил свое внимание надолго. После прочтения пары глав я с восторгом обнаружил, что держу в руках единственный в своем роде советский роман ужасов! Причем настолько пробирающий до костей и дрожи в коленях реалистичный, что после часа чтения я закрыл его и так же отложил в сторону, просто потому что стало страшно читать о том, что случилось с комиссаром и горсткой его людей, измотанных в боях с немцами в лесах Поволжья у реки Медведицы после встречи с кошмарами, там обитающими. Причем книга позиционировалась как реальная хронология событий: вот уж не думал, что в то время такое могло издаваться в нашей стране. Вполне возможно, что печаталось оно весьма скудным тиражом и не получило распространения в советском обществе.
Так или иначе, нашел занятие в ведении дневника, или рассказа о себе самом, причем настолько меня этот процесс зацепил, что я засиделся за ним до темноты, изредка отвлекаясь на Булгакова, все-таки свистнутого мной с полки, а так же всяческие повседневные нужды.
Засыпал я снова долго: мне опять не давали спать какие-то волнения в подвале. Твердо решил, что завтра непременно возьму несколько мышеловок, наверняка валяющиеся в хозяйственной комнате, и устрою нахальным грызунам сладкую жизнь; сыра у меня было достаточно, я немного фанател по этому продукту. Шагов за забором слышно не было: похоже, мой акт дружелюбия был воспринят как должно, и дед Евгений отменил вахту вокруг моего дома. Окна я занавесил, чтобы лик луны не заставлял меня тащиться куда-то в дреме.
Раздражающий меня сон повторился вновь. Я видел, как хожу по дому в темноте, постоянно натыкаясь на предметы мебели. Наконец найдя фонарик, подошел к книжному шкафу и взял один из томов, покоящихся там, после чего оделся, вышел наружу и через боковую калитку направился прямиком в лес. Было холодно. И чем ближе я приближался к цели, тем холоднее становилось. Какая-то часть меня хотела бросить все и бежать домой, но я все равно упрямо шел вперед, словно одержимый.
Вот отодвигаю ветку ели и выхожу на обширную, залитую лунным светом поляну, на которой стоят кругом несколько мегалитов. Я положил книгу на центральный камень, открыв ее на какой-то странице, и принялся читать нараспев то, что там было написано, на каком-то странном, гортанном, довольно жутким на слух языке – не знаю, где я его слышал раньше, но вряд ли мой мозг мог сам выдумать такое кошмарное звучание. После этого прошелся вокруг, подходя к каждому камню, обращаясь к ним как к живым существам, употребляя те же заклинания из книги, предварительно залепив снегом пятиконечные знаки, что были на них выбиты. Все это продолжалось долго и было довольно нудным и дотошным зрелищем. Под конец, поняв, что времени осталось немного, я стремглав побежал домой, чуть не падая в глубокий снег, словно боясь проснуться раньше времени.
Пробуждение было снова отмечено ужасным открытием, заставившим меня сидеть, обхватив колени, повторяя молитвой словосочетание «красная свитка», пока, наконец, у меня хватило мужества открыть занавески и залить темную комнату солнечным светом, который хоть немного, но привел меня в чувство.
Я был в одежде. Уличной. Весь, только куртка валялась у кровати. Ботинки были на мне. А самое неприятное: к кровати вели мокрые следы из талого снега, идущие от самой входной двери, а к ней – от проклятой калитки. Не знаю, сколько времени просидел за столом в состоянии крайнего шока, но чай, который я себе умудрился приготовить, уже успел остыть, став холодным, несмотря на то, что вокруг было очень даже тепло. Когда я стал записывать произошедшее в дневник, то есть сюда, объяснение моему поведению родилось само собой: да, я лунатил, в этом не оставалось никаких сомнений. Возможно, даже выходил во сне во двор. Сверху на это наложились мучающие меня сны, подпитываемые найденными жуткими книгами и неадекватными соседями. Что и вызвало такое нервное недомогание.
Как известно, лучшее средство против такого нервозного состояния – это чем-нибудь себя занять. Первым делом я решил позвонить друзьям, чтобы узнать, все ли у них в порядке, и не передумали ли они ко мне приезжать – мало ли я зря сижу и гублю нервные клетки в этом доме? К сожалению, связи не было: вредная надпись «Только экстренные» ни в какую не пробивала меня к знакомым. Я решил попробовать связаться с родителями, но потом вдруг понял, что сообщения «вам звонили» вкупе с невозможностью связаться со мной могут привести к ненужной панике и домыслам, вплоть до того, что меня просто силой заберут прочь отсюда, и все планирование, подготовка, кучи убитых нервных клеток будут насмарку.
Следующим моим шагом стало заполнение столь понравившегося мне дневника. Воспоминание о сне породило во мне желание полистать книгу, которую, как мне казалось, взял во сне, да и страницу я тоже, как ни странно, примерно помнил. Интересно проверить, насколько мои сны живы и реальны.
Сейчас четыре часа дня. Я полистал книгу, страницы. Прошло где-то полчаса с момента ее открытия, все это время я пытался успокоиться. Ее я спрятал, забросил куда-то за шкаф. Господи, как же все реально! Как все похоже на то, что мне приснилось! Приснилось ли?! Рисунки, слова – все как во сне! Даже примерные произношения тех заклинаний, что я говорил этим чертовым камням – все сходится со звучанием, что я издавал во сне! Мне кажется, что я схожу с ума. Неужели я взаправду ходил ночью в лес с этой дьявольской книгой и читал эти жуткие строчки? Я могу только догадываться по рисункам, что именно они делают и к чему относятся, иностранный текст мне не прочитать. Господи, это ужасно! До того немыслимо! Я не могу так долго списывать все на простые совпадения! Красная свитка, красная свитка, главное мне не впасть в безумие, скоро приедут друзья и все закончится. Может, рассказать о случившемся Евгению Митрофановичу? Может, он поймет? А если нет? Этот старик с виду нормальный и адекватный, а что если он такой же псих, как и остальные, и просто-напросто пристрелит меня из берданки после моих слов? Надо придти в себя, чаю, больше чаю. Я просто ночью встал и прочитал эту отвратительную книженцию, слова и рисунки вбились в память, и я их увидел во сне. Но почему камни и сна и рисунки на них так похожи на изображения из книги, ведь я их видел еще до приезда сюда! Красная свитка…
Видимо, когда я копался в книге, из нее выпал этот листок, из-за шока я его сперва не заметил. Привожу то, что там написано дословно:
«Дорогой мой племянник!
Скоро все кончится, поэтому оставляю инструкции в оговоренном месте. Пока что все идет, как задумывалось, и, я надеюсь, так оно и будет в дальнейшем.
Я уже не жилец и знаю об этом. Он набирает силу и скоро придет за мной. Пятиконечный камень древних действительно защищает от его слуг, но бессилен против него самого. На какое-то время после моей смерти он успокоится, но ненадолго. Мальчишка указан в завещании первым наследником. Нужно чтобы он пробыл в доме хотя бы дней пять, чтобы собрать все остаточное в себя: это дезактивирует и обезопасит дом. Надеюсь, что ты читаешь эти строки, как мы и договаривались, спустя неделю после отъезда этого студента, Андрей его зовут?
Он очень силен: надо заметить, Петр, черт бы побрал моего сумасшедшего отца, действительно постарался на славу, что усложняет нашу задачу. Помни главное: ни в коем случае не трогай круг и, упаси тебя всевышний, не срывай печати! Пока он является лишь своим почитателям, сохранившим языческие верования коренным жителям Америки или нашего севера, ты в безопасности, но стоит произнести слова – он сможет снова явиться сюда и пиши пропало!
Но есть и другая угроза, которую мы почти устранили. Останки не трогай, пусть лежат, где их и оставили. С разрушением круга исчезнут и они. Не вздумай пользоваться порошком активации! Один ты с ним не справишься!
Надеюсь, ты получил это послание вовремя и все правильно сделал, как я тебя и инструктировал. Еще немного и мы снимем проклятие с рода.
Шамов С. П.»
Я не знаю, как на это реагировать. Это шутка? Или реальное послание дяде Диме? Звонить кому-то бессмысленно: связи нет. Через час я пришел в себя, успокоился. Решил хоть что-то сделать полезное. Вспомнил о мышах в подвале. Пойду, найду мышеловку в кладовке. Отыскался фонарик, здоровый такой и светит ярко.
Сейчас десять часов вечера. Я потерял сознание где-то три часа назад. На улице уже давно темно. Тихо. Сижу на втором этаже в кабинете, свет горит во всем доме. Дверь закрыта и забаррикадирована письменным столом. Я должен все записать, хоть и будет это не просто.
Как и хотел, я пошел к хозяйственной комнате, подсобке, кладовке, называйте, как хотите. Открыл дверь, нашел мышеловки посреди хлама. Две штуки. Схватил с собой сыр и фонарь. Наконец-то открыл люк, как долго хотел, идиот. Стал спускаться. Запах неприятный, затхлый, пахнет плесенью и чем-то еще. Я спускаюсь ниже, ступеньки скрипят. Смотрю перед собой, чтобы не упасть ненароком. Дошел до конца и повернулся.
Сейчас одиннадцать часов. Я постоянно теряю сознание: едва вспоминаю о случившемся, как лишаюсь чувств. Я постараюсь заставить себя записать все. Я спустился, повернулся, осветил подвал. В центре стоял большой каменный стол, а на нем… боже, на нем, покоясь все это время в темноте, под моим домом, лежали чьи-то кости, целый скелет, почерневший от времени. Я это увидел и рухнул на пол, не в силах пошевелиться, фонарь упал на ступеньки и застрял так, что свет падал прямо на этот сгнивший труп! Я хотел заорать, но только сипение вылетело у меня изо рта. Я дрожал как на морозе, боясь пошевелиться. Я с трудом встал на четвереньки и полез вверх.
Полночь. Я пополз наверх, невероятно медленно, еле перебирая ватными конечностями, не отрывая глаз от тела. А потом… Этот жуткий череп, он повернулся. Повернулся на свет, на меня, мертвый, уже сгнивший череп повернулся и увидел меня. Я совсем обезумел, все отнялось. Я смотрел теперь только вверх, на пятно света, что светило из люка и полз к нему по лестнице, ужасно медленно, как в кошмарных снах. А может и это был сон, может я уже потерял связь с реальностью? Я слушал, как затряслись, будто от смеха эти омерзительные кости, я слышал, что он встал, но не мог повернуть голову в его сторону. Я полз так быстро, как мог, обдирая руки о лестницу и засаживая кучи заноз об ее необработанные рубанком ступени. Он был все ближе, я уже предчувствовал, как он вот-вот схватит меня и утащит. Я полз, а эта чертова лестница не кончалась, вот что-то хватает меня за ноги.
Половина первого. Я выполз из люка и с силой закрыл его, даже не посмотрев вниз. Открыл хозкомнату и вывалил сверху на него все, что там нашел: ящики, инвентарь – все, что-то потекло, что-то рассыпалось; я слышал, как он трещит, как хохочет там, внизу. Он пытался разломать крышку люка и добраться до меня, я побежал наверх, а он ломал пол, чтобы выскочить из подвала. Залетев сюда, в кабинет, я запер дверь и сразу потерял сознание. Тут холодно: обогреватели остались в комнате на первом этаже, но ничто меня не заставит туда спуститься раньше утра. Греюсь пледом, найденным на кресле. Вслушиваюсь в темноту: лампочка в кабинете перегорела, я пишу наугад. Тихо. Теперь я знаю, что за шорох был из подвала, и нет, это не мыши. Это совсем не мыши.
Боюсь заснуть. Дверь прочно закрыта, окна – тоже. Но боюсь. Тишина гробовая. Небо затянуто тучами, звезд не видно. Час ночи. Может, все-таки удастся заснуть. Утром этого ужаса в подвале уже не будет, я знаю.
Проснулся в своей комнате на первом этаже под кучей одеял. Свет бил в окно, но вставать мне не хотелось: было довольно рано. Прежде чем снова заснуть, сделал пару записей на листах, найденных в комнате: мой дневник так и остался лежать наверху в кабинете. Только стук в дверь окончательно меня разбудил, заставив подняться и одеться. Перед Евгением Митрофановичем стоит сохранять облик хорошего парня, черт возьми. Но прежде чем описать нашу встречу, сперва перепишу в дневник мысли с листов, в которых описывал очередной сон.
Я снова пошел в подвал. Опять это ощущение реальности происходящего. Боже, только бы это был всего лишь сон! Я спустился вниз, он все еще был там. Голова смотрит в потолок, на меня не оборачивается. Фонарь же все еще светит там, где я его бросил, мышеловки валяются где-то под лестницей. Я беру мешок и складываю в него кости, прикасаюсь к ним безо всяких перчаток, боже, какая мерзость! С правым коленом у него что-то не то: какой-то нарост, трещина, будто выбито, или сломано. Наверное, сильно хромал при ходьбе. Голова легла последней. Я зачем-то взял ее и долго глядел в пустые черные глазницы. Череп как череп, но почему мне казалось, что он ухмыляется? Почему мне казалось, что он смеялся, трясясь в мешке, который я тащил куда-то в лес? Смеялся, когда я отвалил огромный камень-алтарь и свалил мешок в провал под ним? Книгу я с собой не брал: заклинания итак помнил наизусть и прочитал их четко по памяти: Спутник Смерти будет доволен. Знаки Старших Богов сокрыты снегом и больше не препятствуют ему. Я вернулся домой, разделся и лег в кровать, забыв, что заснул я наверху в кабинете.
Я вышел к старику и обомлел: у того было невероятно злобное выражение лица. Он смотрел на меня с вызовом, словно я его чем-то смертельно оскорбил. Рядом с ним сидела уже знакомая мне овчарка, которая при виде меня тут же оскалилась и сдавленно зарычала. Даже не поздоровавшись, изрек:
- Передали, в Москве потепление до трех градусов.
- С нашим перевернутым с ног на голову климатом это не удивительно, - удивленно отозвался я, глядя на пар, вырывающийся при дыхании, чувствуя неслабый морозец, щиплющий лицо.
- Ты где ночью был?
- Спал, - честно ответил я.
- Тебя видели, ты с мешком в лес ушел, - заявил он.
Я молча уставился на него, стараясь не грохнуться в обморок. Помялся. Глаза у старика и собаки были абсолютно одинаковые: в них таилась скрытая злоба, готовая испепелить меня на месте.
- Что молчишь?
- Вы куда мусор свой выбрасываете? – нашелся я. Старик удивился, но все же ответил:
- В контейнер, что в конце деревни. Потом, как наполнится, раз в пару месяцев примерно, Володька на тракторе на помойку отвозит.
- Ну а я не знал этих ваших тонкостей, вы же мне не рассказали. У меня за все это время много чего накопилось: я съестное с собой привез, все в упаковках. Вот и отнес в лес и закопал, чтобы не мешалось, а перегнило в земле через пару десятилетий. Вы уж извините за порчу природы.
- Ночью? – уточнил старик.
- Естественно, ночью, - удивился я. – Чтобы не видел никто.
- А-а-а, - протянул он. Потом, словно вспомнив, добавил: - Ну да, ну да. Ты тогда потом не стесняйся, в контейнер все выбрасывай. И вот, как все чтобы. Ладно, я тогда пойду.
На этих словах он закивал головой и пошел, точнее, даже побежал к калитке, которую я снова вчера не затворил: как-то не до того было. Собака, гавкнув напоследок, поспешила за стариком. Я проследил за ними взглядом, закрыл дверь на террасу. О промерзлой земле он, на мое счастье, и не вспомнил. Пошатываясь, дошел до дома, в тепло, где провалился в спасительное небытие.
Полдня я ходил, будто в тумане: убирался, готовил, распределял места для ребят, снабжая их одеялами, бельем, найденным в доме. Сам окончательно перебрался в кабинет, там составил вместе два больших кресла, устроив себе вполне сносную лежанку. О произошедшем не думал вовсе. Колдовство, сияние в лесу, труп в подвале – бред это все. В том, что всего лишь за несколько километров отсюда было теплее градусов на двадцать, обвинял выкрутасы природы, отвергая странные намеки чудного деда. Первым делом, когда приеду домой, составлю себе расписание, чтобы нормализовать режим и восстановить грань между сном и явью. Надеюсь, дневник этот ни в чьи руки не попадет: слишком уж личные факты тут покоятся, которые станут мне билетом в психушку, попади записи не в те руки.
Механическая работа угомонила разыгравшееся воображение, и я все разложил по полочкам, и участившиеся сны о лесном капище, и о лунатизме, и о приснившемся мне походе в подвал, где я нашел не пойми что. Наконец осмелев, я отправился к люку и напролом всем страхам спустился вниз. Фонарь, уже потухший, лежал на ступенях, посреди подвала действительно находился стол, совершенно пустой, покрытый толстым слоем пыли. Мышеловки, взведенные, стояли по углам. Никаких кошмаров и ужасов в подвале меня, конечно же, не поджидало. Просто усталость, плохой сон и нервы сделали свое темное дело, и мне стали мерещиться галлюцинации. Действительно, когда мозгу отдыхать, если днем он страдает от кошмарных воспоминаний, а ночью – от блужданий по дому в приступе лунатизма? Чтобы окончательно унять все свои страхи, я решил собраться и пройтись по тем следам, что вели в лес, убедиться, что нет никакого круга камней – все это мои бредовые фантазии. Ведь когда человек живет в четырех стенах, будучи простым обывателем, он подсознательно хочет быть втянут в необычную или даже мистическую историю, поэтому воображение старательно вырисовывает ему картины о неведомом, если сталкивается с чем-то неожиданным, но на самом деле логически объяснимым явлением, что и случилось со мной.
На улицу уже опустилась темнота, но мое решение было твердым и неоспоримым: я собираюсь раз и навсегда поставить свой завравшийся рассудок на место, поставить точку в этой дурацкой истории, пока не приехали знакомые и не подняли меня на смех.
Я нашел круг. А там, в подвале, на столе, как бы я себя ни пытался убеждать в обратном, слой пыли лежал отнюдь не равномерно: в отпечатках угадывался силуэт того, что там лежало ранее, пока я не отнес это в лес, сокрыв капище от гибельного потепления. Хватит уже себя обманывать. Надо было оставаться дома, а теперь уже слишком поздно. Пытался прозвониться хоть кому-нибудь, но связь потерялась навеки. Стоило ли мне бросить все и убежать? До станции километров пять. Идти по темноте, да и не факт, что я на этот раз встречу кого-нибудь, готового подвезти меня, к тому же поезд будет лишь завтра вечером – я замерзну насмерть. Проситься к соседям просто глупо. Я запер дверь и закинул ключи за тяжелый комод, в узкую щель: если я буду пытаться во сне их достать, то обязательно проснусь, либо провожусь достаточно долго, чтобы близость утра лишила смысла ночные похождения. Забаррикадировал все двери, сижу в кабинете, пытаясь бороться со сном. Там, в лесу, когда я возвращался от круга, я чувствовал, что кто-то бежит следом за мной, что-то говорит настойчивым шепотом. Я этот шепот опять слышу, пронизывающий, назойливый. Один голос, парадоксальным образом создающий иллюзию многоголосья, въедается в разум и душу, овладевая ими. Глаза сами закрываются. Я всеми силами…
Каким же наивным глупцом я был! Пытаясь ухватиться за что-то, за какие-то оставшиеся крохи разума, я перечитывал этот проклятый дневник и захлебывался хохотом! Как же глупо все получилось. Нельзя лезть туда, откуда нет возврата, не все тайны нужно стремиться раскрыть, не все можно рационально объяснить, не рискуя сойти с ума от бесплодных попыток объять необъятное. Человеческий разум слишком слаб перед бесконечным, равнодушным, жестоким космосом. Сколько же всего я за это время узнал, проклятые, запретные знания теперь болезнетворными паразитами заразили мою память, сколько всего я бы отдал, чтобы все это забыть, оказаться где угодно, но только не здесь. Плевать на дом, на участок, на праздник и наследство! Праздник! Я променял себя на призрачную идею хорошо провести время, никого не слушая и огрызаясь на всех, кто мог бы спасти меня! Я проиграл уже, слишком уж долго себя обманывая.
Вчера запер все, что можно, но он оказался куда хитрее, или просто прямолинейнее. Раскрыв окно, выбрался наружу и, повиснув на двух руках, выпрямился во весь рост, а после, пролетел несколько метров вниз, сгруппировавшись, ничего себе не повредив, выскочил за пределы участка, чтобы завершить серию жутких событий, к которым я стал ключом. Небо затянуто тучами, только две звезды, отнюдь не такие далекие и равнодушные, какими им стоит быть, горели над лесом, там, куда уходила цепочка моих следов.
Видимо из-за обнаружения меня ночью с мешком, местные возобновили слежку за домом. А с чего я вообще взял, что они ее прекращали? Эти пройдохи так любят совать свой нос в чужие дела. Но на сей раз это было не им на руку. Я шел очень медленно и осторожно: снег под моими ногами даже ни разу не скрипнул, ничем не выдавал моего присутствия. Будь следящие за домом более внимательными, конец мой настал бы скорее, но был куда более гуманным и скорым.
Это был Кирилл, я сразу узнал его. Напарники, видимо, дежурили с другой стороны дома. И я не имею ни малейшего понятия, какого черта они взяли его с собой. Он сильно испугался и растерялся, а его оппонент был очень ловок, быстр и одержим дикой злобой на деревенщин. Парень упал, оглушенный. Мои руки связали его и потащили в лес, навстречу призрачному свечению, выжидавшему жертву. Мои органы чувств просто взбесились, перегружая мозг парадоксальными сведениями. Я слышал жуткие порывы бешеного ветра, будто прямо над моей головой свирепствовал ураган, хотя не ощущалось ни малейшего дуновения, нос изнывал от отвратительного зловония, источаемого окрестностями. Внезапно дьявольские завывания призрачного тайфуна прекращались - часть моих органов чувств явно отказывали, потому что я не слышал, как шел по сугробам в лес, ни как стонал очнувшийся Кирилл, не чувствовал мерзкого запаха, доносившегося с чащи, а потом все повторялось по кругу: бесчинства урагана, удушающая вонь, могильная тишина. Добросовестно работало только мое зрение: я мог только видеть и, Господи, вот именно этого чувства я так хотел бы лишиться! То, что произошло в лесу… то, что они сделали с этим несчастным парнем… это настолько отвратительно и кошмарно, что я даже не посмею описать то, что с ним стало, даже в своем посмертном дневнике – о, а я знаю, что конец мой близок. Под конец окончательно тронулся рассудком, так что не помнил, как добирался домой через ряды деревенских, конечно же успевших заметить пропажу и перебудивших всех мужиков на оборону родных гнезд. Похоже, я терял сознание уже во сне.
Во сне! Я продолжал называть это сном, бессмысленно хватаясь за соломинку призрачной надежды посреди бушующего океана безумия! Мое тело…. оно мне почти не принадлежит. Скоро все кончится: он зовет меня. Он говорит сквозь омерзительный хохот о кошмарном конце, что ждет меня!
Мне некуда бежать. Я не могу никому позвонить, даже в полицию достучаться не получается. На улице едва появлюсь – как меня разорвут на части местные, никто не будет даже слушать моих оправданий после пропажи этого дурного парня. Я обречен, обречен. Пока еще светло, пока еще есть время, пока у меня ничего не отобрали, я пытаюсь хоть что-то записать, предупредить о том, что ждет всех нас. Я не смог сдержать его, я только помог проклятому, злому человеку завершить начатое им чуть меньше века назад, превращая в пыль старания деда, за которые он отдал жизнь. Пусть он и хотел пожертвовать мной, но теперь жертвой будут тысячи. И я стану одним из первых.
Я чувствую, как с темнотой приближается что-то недоброе. Древнее капище восстановлено, его жрец снова живет. Он скоро получит то, что так долго ждал и прорвется в наш мир, нет, не через кошмарные алтари в Манитобе или Миннесоте ради очередного жертвоприношения кровожадных индейцев. Он явится в густонаселенный район, в один из крупнейших городов мира, я один повинен в этом.
Я НЕ ЗАСЛУЖИВАЮ ТАКОГО КОНЦА.
Уже окончательно стемнело. Я слышу, как за окном ходят люди, как они мне угрожают. Может, они отпугнут его? Да и кого это, его? Я вправе гордиться собой, вот он, итог моих стараний: рассорился с родителями, священными для себя людьми, ради чего? «Чти отца своего, чти мать свою». Вот и расплата.
Теперь мне место в сумасшедшем доме, едва друзья пожалуют сюда, как я все им расскажу. Теперь я опасен для общества и нельзя позволять мне оставаться на свободе. Потрясения, что я испытал – смерть деда, недосып и сомнамбулизм из-за сессии, дурацкие сновидения – довели-таки меня до помешательства. Все эти якобы видения, сны, жуткие кошмары – просто-напросто галлюцинации моего больного воображения. И даже этот неясный шепот и звуки ходьбы внизу – все это мой расстроенный рассудок играет со мной. Дремучие, двинутые на своих легендах и байках селяне только усугубили мое положение, дополнив и без того богатую палитру кошмаров новыми красками. Сны? Просто банальные повторения и уточнения, как я и говорил раньше. Книги и заклинания? Мое расстройство, да увлеченность моего деда всякой ерундой. Все можно объяснить, но я сам себя запутал глупейшими фактами. Становится очень холодно. Люди на улице что-то орут, наверное, требуют выйти и сдаться им на милость. Даже случай в подвале лишь еще одна шутка моего воображения. Я просто спустился вниз и прямо на пути заснул от бесконечной усталости: какой к черту отдых, если я ходил во сне? Все эти мысли об одержимости – бред сумасшедшего, как и этот топот внизу, доносящийся до моего больного слуха…»
<На этом записи внезапно обрываются, но последние страницы старательно вырваны из тетради, скорей всего самим автором, когда он окончательно запутался в фактах, наводнивших его сознание.>