Драгуны. роман. Часть 2-я Турецкая война. Глава 5-
1/02/2023
Мирослав Авсень.
Драгуны
роман
Часть 2-я.
Турецкая война.
Глава 5-я
Х Х Х
В русском лагере, выставив усиленные караулы и пикеты. улеглись почивать сразу как стемнело, без лишних церемоний и разговоров, но в драгунском полку, спали по привычке вполглаза. Глубоко за полночь, русскую кавалерию подняли по боевой тревоге:
пикеты и разъезды заметили, что турки снялись с места, и тихо уходят по разным направлениям, в несколько потоков.
- По ко-о-ня-а-а-м!!! – проорал команду капитан Ладога, уже сам сидя в седле, и в два щелчка весь эскадрон, как все три дивизиона уже сидели верхами, тоже делалось и у улан, у казаков и у татар. Вся русская конница, развернувшись в боевые порядки, устремилась на преследование. Влетев на место турецкой стоянки, всадники нашли там только дотлевающие угли костров, да всякий хлам, разбросанный там да сям, среди куч скотского навоза.
- Вон, следы от транспорта, обоз весь в одну сторону пошёл! – послышались крики из казачьих рядов.
- За мной!! – бросил Ладога, разворачивая коня, и земля вновь загудела от тысяч копыт русской кавалерии.
- Врёшь! не уйдёшь! – раздавались крики то тут, то там, и где-то через полчаса скачки, впереди показался хвост турецкого обоза, множество пехоты при нём, и отряды османской конницы.
Турки, услышав за спиной шум погони, развернулись, но организовать правильную оборону обоза не сумели. Их пехотно-конный арьергард, оказался сметён мощным ударом набравшей разбег русской кавалерии столь мгновенно, как сметает некий мальчишка своих оловянных солдатиков с поверхности стола, а дальше, русские всадники врезались в тележные ряды, и пошла сечка-рубка! Заполунощный мрак рассеялся появлением на сказочно-звёздном небе, прекрасноликой, восточной луны, ставшей в сей час, по воле рока, вольной, или невольной союзницей русских. Затрещали турецкие ружья и пистолеты, но находившиеся большей частью на земле, солдаты прикрытия оказались очень быстро сметены и порублены; какая-то часть бросилась бежать в стороны, их настигали и рубили тоже. Многие, нырнув под арбы и телеги, отстреливались из-за их мощных и толстых колёс, или пытались поражать саблями ноги вражеских коней, и не один и не два русских всадника, летели из-за этого через головы лошадей ломая себе шеи и руки-ноги: немногим удавалось выйти невредимыми из таких номеров. Видя этакое, драгуны либо спешиваясь выкуривали-вырубали турок оттуда, либо свесившись, на скаку подкатывали под эти телеги гранаты, что взрывами своими обрушивали телеги, давившие засевших под ними турок. Уланы, с ходу поражали своими пиками стоявших на возах османов, редко пуская в ход сабли или пистолеты. Казаки и татары, охватывая обоз с флангов, не давали отходить и захватывали добычу. Драгуны, носясь меж гружёного транспорта, не давали возможности уйти ни одной телеге. Капитан Ладога, налетели со своими на длинный ряд повозок с мукой и печёным хлебом в мешках. Георгий Гвидоныч, с маху разрубил дюжему обознику с дымящимся пистолетом в руке, его голову до плеч, а развернув коня и вздыбив его, стоптал двух турок, хотевших нырнуть под телеги. Червонец, срубивши одного из стражников, неосторожно махнул шашкой, и располосовал пузатый мешок с мукой, изрыгнувший из своего чрева белый поток, поднявшийся белой пеленой. Вдобавок, с соседнего воза, грохнулся на этот разнесчастный мешок, заколотый кем-то пожилой турок, выронивший с бряканьем ружьё, от чего мука, вылившись более чем на половину, обдала и русских и турок, превратив их, шайтан знает во что такое…
- Червонец, мать твою раз так! – сердито орал убелённый мукой капитан, вертясь на своём Вороном, и размахивая рукой мучную мглу – Куда ж ты мешок-то рубишь, собачий ты пёс?!
- Ненароком я, ваш бродь! – сверкая белым как у Пьеро лицом, и моргая мучнистыми ресницами да шевеля такими же усами, оправдывался денщик – Удара не рассчитал… а-а-чх-хи-и!!! – мука с него завертелась клубами во все стороны, и смачный, рычащий чох поразил и немало близ стоявших всадников (особенно артистично бабахали казаки и татары)
- На кого ж ты похож-то? Гром тебя разрази! – сплюнул Ладога, и погрозив денщику шашкой, хотя сам выглядел едва ли не краше, ринулся на завоевание дальних повозок, где ещё кипели жаркие схватки, а сконфуженный денщик молча скользнул следом. И только невозмутимый ординарец, белым ангелом восседавший на коне, наклонился над распотрошённым мешком, и запустив в него руку, поднёс горсть муки ко рту и попробовал её на вкус.
- М-м, а мучица-то, первый класс, прямо пасхальный кулич из такой печь… это верно для самого Осман-паши везли, тьфу, шиканём-с! – и развернув коня, Есаулов ринулся добивать обозную стражу. На некоторых телегах, истово рубились турки и спешенные драгуны: вот подпоручик Кривопляс, заколов шашкой в живот жилистого бородача, ловко перескочил из седла на телегу, где один турок припав на колено торопливо заряжал мушкет, а второй, стоя на ногах, рубился с татарским всадником, который напористо пытался сразить ловкого турка. Турок с мушкетом, не успел его зарядить, но успел прикрыться от удара сверху, и с силой толкнуть русского поручика, что не удержавшись на мнущихся мешках, упал навзничь, выставив перед собой шашку, на которую должен был бы налететь турок, но тот, мастерски отбил остриё клинка в сторону, и кошкой прыгнул на поручика, чтоб сломать ему горло своим мушкетом; Иван едва сумел подогнуть колени, и приняв турка на них, кувырнулся на бок, полетев вместе с противником наземь, рядом с топчущимися копытами множества коней. От удара, обоих встряхнуло и чуть повело; турок выронил мушкет, но собравшись в комок, перекатился под телегу, а Кривопляс сунувши ему во след свою шашку, с бранью поднялся на ноги, успел увидеть как падает на ту сторону зарубленный татарином турок, сам нырнул под телегу, но никого там уже не нашёл, и выскользнув с другой стороны, стал кричать своим, не видал ли кто его коня?
Зарубивши седьмого или восьмого противника, Ладога выхватив пистолет, и наведя его на выскользнувшую из мучного облака фигуру турецкого всадника в богатом одеянии, плавно спустил курок: бахнул огнём выстрел, выпустив завитушку привычного и ставшего даже приятным сизоватого дымка, и всадник, выгнувшись дугой, слетел из седла на землю. Сражение у обозов закончилось… Татарские всадники сгоняли в стада скот, казаки тоже не отставали, уланы и драгуны осматривали взятые повозки.
- Хотя главные силы и ушли, но без обозов с провиантом они долго не протянут, скоро оголодают, а там уж видно будет! – отряхивая себя да обивая со всех сторон, проговорил капитан Ладога, а стоявший рядом Червонец, конь которого шевеля губами поднял с земли хлебную лепёшку, и с аппетитом стал её уминать, сидел молча, лишь изредка косясь на командира, отошёл иль нет? Лёгкой рысью подъехал Есаулов уже почти весь отряхнувшийся, и только на эполетах ещё оставались небольшие мучные следы.
- Ну, ординарец, чего там у нас интересного? – отрывисто спросил капитан.
- Да ничего особенного. Кривопляс коня ищет, трое татар из-за белой кобылы подрались, уняли… А так, всё, как всегда, бытово и по-походному всё однообразно… - безразлично ответил ординарец, элегантно отряхивая муку с эполета.
- Потери велики? – чуть прищурившись, и поглядев на луну, спросил Ладога.
- Я, верно знаю, что убиты двое: рядовой Федотов, и фельдфебель Кушновский, а там может ещё кого убило… - повернув своё впалое с выступающими скулами лицо под лунный свет, ответил поручик. Звеня уздечкой, подъехал штабс-капитан Клевицкий, и оглядев товарищей полюбопытствовал у Ладоги.
- А чего это ты брат-Георгий, такой белый?
- А со страху побелел, увидал лаза о двух головах, да и оснежился! – не меняя выражения лица, ответил капитан.
- А, ну ежели о двух головах, тогда ясно! – чуть улыбнувшись, согласился Клевицкий, и поглядев на небо, выдохнул полной грудью – А звёзд-то какая россыпь на небосводе, а? В такие ночи не рубится, а с барышнями кружиться надобно!
- Да, вселенная сегодни, определённо мила!.. – согласился с ним Есаулов, полюбовавшись на красоту колючих огоньков… Подскакал запыхавшийся князь Баградзе, на когда-то чёрных усах которого, густо белела мука, но остальной мундир выглядел более-менее. Горящие глаза князя, его возбуждённый вид и мучные усы, вызвали улыбки и сдержанный дружеский смех.
- Вы чего гогочете? – для виду нахмурился Кахи, и как-то неумело стал себя оглядывать, словно ища мелочь по карманам. Клевицкий оскалив зубы и держась за повод, скалил зубы не хуже своего коня.
- Усы-ы, Кахи-и!.. – утирая слёзы тыльной стороной ладони, сдавлено простонал Ладога, а Червонец трясся в кулак отвернувшись да чуть отъехав, и только поручик Есаулов с озадаченным любопытством разглядывал капитана Баградзе.
- Что такое? – Кахи провёл рукой по усам, и с них обильно слетела мучная пыль, - За телеги с мукой с той стороны, хорошая драка вышла, – торопливо стал рассказывать князь – ну мешки и располосовали, как зять маменькины подушки, такая вьюга поднялась, что только чихай! Вот я и попал в муку, вам на смех! – буркнул в конце Кахи, на что Ладога, успокаивая друга, рассказал тому, что они с Червонцем тоже отметились в мучной баталии, так что анекдотцы да конфузы у них общие.
- Ну, выколачивайтесь ребята, да разворачивай обоз, в лагерь пора! – сказал под конец Георгий Гвидоныч. Захваченный обоз пришёлся как нельзя кстати, и в лагере, кавалерию приняли на «Ура!» и даже строгий Паскевич, понимая, что большего нельзя было добиться, остался доволен атакой. На другой день за обедом, Ладога высказал мысль что теперь, путь всего русского корпуса лежит на Сиваз, этот важнейший пункт, овладение которым сулило большие выгоды.
- Совершенно точно, из штаба Паскевича такте слухи прилетают словно шальные осколки, - согласно кивнул Бобальевич – бывшая перед нами неприятельская партия, рассеялась, и теперь даже собравшись вместе, потребует времени и расходов на сбор продовольствия, и тяглового да порционного скота, путь на Сиваз, открыт!
- Кто-знает, кто-знает господа! – уклончиво заметил Ландграф, проворно работая приборами.
- А куда же ещё, мы можем пойти, барон? – чуть замерев, спросил его Балаховский
- У нас неспокойные тылы, прапорщик, и случиться может разное- с расстановкой пояснил Ландграф, показав на собеседника.
- Пустое, какие там тылы? – не согласился Балаховский – Паскевич явно давал понять, что цель похода, Севаз, да это и без того видно любому офицеру. В горы идти невозможно, проверено, так что только Севаз господа, только Севаз!
- Ну и чёрт с ним, было б о чём говорить! – безразлично отмахнулся Кривопляс, наворачивая жаренного мясо.
- И то верно! – выдохнул Ладога, и более на эту тему не говорили. Однако, первоначальные планы русского командования, оказались нарушены самим провидением. Вскоре, весь корпус облетели тревожные вести о том, что в тылу и на флангах, в окрестностях Арзерума, Баязета, Карса и Ардагана, везде вспыхнули бунты и мятежи, почти что одновременно. При таком положении дел, отходить от русских пределов слишком далеко, становилось небезопасно, и Паскевич решил не идти на Сиваз. Но резкое прекращение наступательных действий, не должно было броситься в глаза неприятелю, и для достижения этого, Паскевич решил навести там жару, дабы этим, принудить сераскера больше заниматься собственной безопасностью, чем нападениями на русские пределы.
Для этого, командующий отдал приказ графу Симоничу взять город Гюмюшь-Хане, находящийся в 75-ти верстах от Трапезунда. Гюмюшь-Хане, славился богатыми серебряными рудниками, и представлял заманчивую стратегическую цель.
- Господа-офицеры, наш дивизион придан графу Симоничу для завоевания Гюмюш-Хане под началом князя Баратова! – объявил капитан Ладога своим друзьям-товарищам, когда они, сидя в тени развесистого ореха, угощались винами из стратегических запасов князя Баградзе.
- Откуда такие вести? – спросил Воронец.
- Из штаба корпуса, мне знакомец один шепнул часа два назад, да я вот забыл вам сразу рассказать, думал объявят приказ, да и всех делов… Но, пока нет приказа, говорю вам это, я…
- Только второй? Ваш? – медленно тяня винцо, спросил Ландграф
- Увы, барон, вам и другим, придётся пока побыть в резерве, серебряные копи достанутся только нам, и может графу Симоничу немного перепадёт! – улыбнулся Ладога, прислонясь спиной к дереву. Сегодня, он пил мало, впрочем, и остальные кутили не особо, никому отчего-то не хотелось.
- Вы чего сегодня как немцы какие пьёте? – удивился Кахи, недоумённо глядя на друзей-приятелей, словно обознался, и не уверен, они ли это?
- Да к чему же надираться-то? Не на отдыхе чай! – усмехнулся Воронец.
- Сидели бы в тылу, кутнули б пожалуй, а тут, всякий час в поход приказать могут выходить, а я сроду не ходил ни в поход, ни в атаку с пьяной рожей! – откровенно заметил штаб-капитан Бебутов, допивая вино.
- А я и во хмелю, шашкой машу, не хуже, чем трезвый! – похвалился Кривопляс, но тут же прибавил – Но надраться сегодня, и мне чего-то не хочется, так, душу иногда остудить, да язык потешить…
- А я, в одиночку, всё вино у князя выкушать вот откровенно стесняюсь! – искренне поглядев на однополчан, сознался Есаулов.
- Кстати, Кахи, что б ты знал на будущее, - наставительно обратился к нему Ландграф, держа тонкими пальцами свою медную кружку с початым вином, и делая пристально-иронический взгляд - немцы, если брать общее количество алкоголя, хлещут в разы больше русских и грузин, и порой надираются до свинячьего состояния целыми обществами, особенно а пивные, и другие праздники… Это, я тебе как выходец из немцев говорю!
- А-а, - вяло отмахнулся князь, - пить так пить, а в сомелье играть и смысла не вижу! – и резко закупорил свою бутыль. Граф Симонич с отрядом выступил 12-го августа, и пошёл через горы, таща с собой и горные орудия,и лёгкие единороги. Князь Баратов, майор, вёл свой дивизион по привычному легко, но с расстановкой, аккуратно, следя чтобы всадники не растягивались даже в труднодоступных местах. Вскоре пошли весьма сложные, тяжёлые ущелья, где утёсы, преграждали пути-дороги, и артиллерию пришлось вязать верёвками, и на раз-два затягивать, по пристальным взором старших офицеров, и с их же горячими матюгами. Однако одних артиллеристов не доставало, и спешившиеся драгуны, вызвались на подмогу.
- Давай ребятки, поможем богу войны! – весело прокричал Ладога своим, и десятка два солдат соскочили с сёдел, и полезли на утёсы впрягаться в тягло.
- Ух ты ж кручи какие, а утёсы эти сам сатана видимо зубилом высекал! – задрав голову говорил капитан Ладога, глядя как солдаты, рывками тянут орудия через окаянные утёсы, другие помогали у колёс, закатывая их кто руками, а кто и ломами.
- Ну, это ваше благородие, ещё не кручи, вот в ту, в прошлую ещё войну, с персами, Пётр Степаныч Котляревский, со своими ребятками, да сорока карабахскими татарами, как на Мигри с тылу шли, то по таким кручам поднимались, что эти утёсы – пригорочек! -бывальчески подметил седоусый пехотный фельдфебель, что стоял подле опираясь на своё ружьё.
- А ты по чём о том знаешь, братец? – чуть склонив голову, спросил Ладога.
- Так я, ваше благородие, и сам там был, я ж в молодости в 17-м егерском начинал службу-то, это уж меня потом, годов пять назад, да ещё человека четыре, в другой полк перевели, - стоя так же спокойно, стал отвечать фельдфебель – И мы с нашим Котляревским, по таким адовым кручам там поднимались и спускались, что сам порой припоминаю, и сомневаюсь, был ли? – скупо улыбнулся старый воин.
- Ну, раз в Мигри прошли, то здесь тем более пройдём! – подвинув пальцем козырёк фуражки чуть вверх, убеждённо заметил Ладога, не отрываясь от процесса. Прошли один утёс, второй, а на следующем то ли верёвка перетёрлась, то ли руки у кого не выдержали, но один горный единорог сорвался…
- Береги-и-сь!!! – огласил горы страшный остерегающий крик одного из старых унтеров, когда орудие с лопнувшей верёвкой, завалившись на один бок, понеслось вниз (капитан Ладога, даже на стременах невольно привстал, сжав левой рукой рукоять шашки, а сердце, гранитным камнем упало куда-то внутрь) и по дороге зашибла насмерть двух артиллеристов.
- Да твою же ж мать-то, а?! – рявкнули горы, и к месту трагедии тут же бросились свободные от дел солдаты и офицеры. Само орудие не сильно пострадало, ему требовалась небольшая починка лафета, и подтянуть колесо.
- Чёрт возьми! Ну никогда не обойдётся без несчастья, ни один переход! – досадливо бросил капитан, и снявши фуражку, коротко перекрестился. Подъехал граф Симонич, осмотрел орудие, конец верёвки, и коротко приказал.
- Тут, виноватых искать нечего; орудия разобрать, и поднимать по таким кручам только в разобранном виде, исполнять!
Преодолев этот утёс, спустились и чуть пройдя, снова встретили такой же подъём над головами.
- Разбирай орудия! Хорош тут в горняков играть, двоих вон закопали! – донеслась команда, и артиллеристы, привычно разобрав орудия, потянули их вверх на канатах и руках, как кому было удобно. Драгуны всегда помогали артиллеристам, если того требовали обстоятельства. Очень скоро пошли такие места, что даже ехать верхом становилось невозможно.
- Спешиться! – обернувшись к своим, приказал Ладога, и лезши с седла, взял коня за повод, - Ну, что Вороной, боишься? – ласково потрепав коня по морде, шепнул ему хозяин, и подмигнув лукаво, достал из кармана сухарь и протянул его на жёсткой и корявой от мозолей ладони. Конь, чуть фыркнув понюхал угощение, а затем захватив его тёплыми и мягкими, чуть влажными губами, с хрустом схамкал.
- Ну, что, вкусно? – погладив коня по мордахе, Ладога взял его за повод и тихо повёл за собой. Преодолевать труднопроходимые переходы, таким способом, драгунам приходилось много раз, и даже татарские воины, уроженцы здешних мест, вели своих коней в поводу, ехать верхом не могли даже они. Труднее всех приходилось рекрутам из русских деревень, которые и на обычных, не весьма сложных тропах пока ещё терялись, а тут…
Пришлось наиболее растерянных новобранцев, страховать солдатам из обоза и мастеровым, что сами когда-то ходили во всадниках, но, по разным причинам попали в обозы. Они поддерживали рекрутов в самом прямом смысле, брали их коней за поводья и тянули, а молодые тихо шли сзади.
- Вот паря, гляди как надо, и учися, да не дрожите коленями, и не ссытя, главное мордами без толку не крутите, и под ноги почаще смотрите, привыкайте! А чтоб не трясло, молитесь про себя, или песню какую играйте, помогает!.. – говорили «старики». Молодые согласно кивали, и навострив уши, внимали каждому слову, катиться вниз никому не хотелось. Передовые доложили, что на перевале, на вершине Гяур-Дага, стоит сторожевой турецкий отряд. Граф Симонич, слегка подумав, велел драгунам спешиться, и придав их князю Баратову, приказал сбросить турок с перевала. В зрительную трубу стало видно, что отряд турок не настолько велик, чтобы бросать в атаку весь полк. В штыковую пошли 4-й и 5-й эскадроны, капитан Ладога и штабс-капитан Бебутов, вырвались вперёд, увлекая за собой роты, отчего турецкие защитники перевала бросили свои позиции, и обратились в бегство. Драгуны не остановились, и погнались за неприятелем, стреляя на бегу.
- Ур-р-р-а-а!!! – кричал, набирая скорость Ладога, догоняя тех турок, что отставали от более прытких товарищей; одного он застрелил из пистолета, а другому на бегу разрубил затылок, и кинулся дальше. Турецкое прикрытие, драгуны гнали несколько вёрст, набросав множество вражеских тел. Обратно шли неторопливо, отдыхая, да подбирая у убитых всё, что могло пригодиться солдатам. Некоторые, несли захваченные ружья как коромысла на плечах. Офицеры не стали строить солдат, сами идя вразвалочку, а роты чуть смешались, гогоча над шутками друг друга, да рассказывая друг другу, как он «догнал и заколол того турка».
Роты построились в походный порядок, только за полверсты до Гяур- Дага. Когда они пришли, войска продолжили движение. Незаметно наступила ночь, на сей раз беззвёздная, но русские продолжали идти что называется на ощупь, не имея возможности остановиться из-за того, что тропа, по коей они двигались, висела над адской бездной, из которой поднимались печальные и как казалось, тоскливо охающие туманы, в пелене которых часто мелькали какие-то чёрные крылатые тени. Лошади, уже понимая и чувствуя, где они есть, и как им надо себя вести. Они шли спокойно, слушались хозяев и ни одной трагедии не случилось, и даже рекруты уже взяли себя в руки, и не паниковали. Высшие силы всё же вмешивались в дело, и авангард дал знать, что впереди есть не очень большая площадка, но если потесниться, то места хватит всем. Так русский отряд и устроился целиком весь: в тесноте да не в обиде, и даже с лошадьми, которые покорно ложились рядом с хозяевами.
- Твою ж в селёдку, бочковую мать! – глухо прорычал Ладога, втискиваясь между ординарцем и денщиком. Червонец едва слышно буркнул «И хуже могло быть» а Есаулов, вытянув одну ногу и согнув в колене другую, облегчённо проговорил.
- Лишь бы град со снегом не пошёл…
На рассвете 13-го августа, войска снялись с места и выбравшись с площадки, двинулись дальше, по направлению на Гюмаш-Хане. Когда вдали показались стены и башни города, залитые солнцем, русские разъезды поскакали далеко вперёд, чтоб выяснить хотя бы примерные силы турок, сидевших в городе. Остальные русские войска построились для наступления, включая артиллерийские батареи. Ждать пришлось менее часа: вернувшиеся разъезды сообщили что турки, оставили город лишь за несколько часов до подхода русских. Вслед за армией ушло и всё мусульманское население, предварительно подвергнув дома христиан грабежу, изнасиловав женщин и убив тех, кто пытался защищаться. Выслушав всё это, русский корпус двинулся вперёд. У ворот их встретило греческое население с крестами да иконами.
Оказалось, что город стоял на стольких больших и малых горах, что русские не нашли ни единой площадки для бивуака, и пришлось расквартировываться по домам обывателей. Пехоту рассовали по домам, а вот нижегородцы раскинулись по садам и виноградникам
На всё это недовольно бурчал Червонец, коему хотелось под кровлю, а теперь пришлось мучительно вертеть головой по сторонам, в мучительном выборе: где лучше спать, во садах, или в виноградниках?
- Не бурчи, ёж! – бросил ему Ладога, уже решив, что ночуют они в садах, - в домах тут тесно и грязно, накурено-натоплено, а ежели ты думал здесь насчёт бабского вопроса прошариться, то малость опоздал, турки тут, до тебя уже поработали… так-то вот.
- А тут, в садах, и впрямь мило, и фрукты кое-где висят и коней есть чем покормить, прямо с веток ждать будут и возиться с ними не придётся! – оглядевшись кругом, облегчённо заметил Есаулов.
Казачьи разъезды, ходившие на разведку, куда ушёл неприятель, доложили, что за Гюмюш-Хане, дорога ещё хуже, чем та, которую прошли до того, и даже для вьюков не везде пригодна. Пришлось недолго задержаться, хотя на тот момент, никто из русских воинов не знал точно, сколько это самое «недолго» продержится. Приход войск графа Симонича, на другой же день, совпал с праздником Успения богородицы, и в местном соборе отслужили давно уже не служившуюся торжественную литургию. Старинный храм, с почерневшими иконами, величественный митрополит, молитвы на греческом языке, диалект коего не изменился ещё с первых веков христианства.
Давно не бывавшие в каменном храме, русские испытали необъяснимый восторг, на короткие мгновения унесший их в позабытый теперь, мирный период жизни, когда они в Кахетии, наслаждались заслуженным отдыхом. Вот и теперь, уланы, казаки и драгуны, хотя на краткий миг, но оказались на мирном празднике жизни.
И духовенство, и весь местный народ исходили слезами благодати и облегчения, глазами счастья. Незнакомые с игрой большой политики, здешние люди уже уверовали в то, что теперь, с приходом русских, пробил час их окончательного освобождения, и под сенью русских штыков, для них потянуться уже века свободы и подлинного счастья. По домам, все жители расходились весёлые, счастливые и с надеждой.
Похожие настроения витали и в русских частях, в основном среди солдат и младших офицеров. И только капитан Ладога, да большинство его товарищей и друзей, подобных радостей не разделяли. Не раз уже слыша и читая о чём-то похожем в прошлых войнах, да по опыту минувшей персидской компании, они прекрасно понимали, что всё это, ненадолго…
Незримо и крадучись, над городом уже парил призрак народного горя, скорби, страха и всеобщего бедствия. Солдаты отдыхали, общались с греками, рассказывали им о своей жизни, слушали их истории, и размышляли о будущем. Некоторые офицеры бились в карты, а Есаулов, нашёл в одном из брошенных турецких домов, коробку шахмат, в которой не хватало чёрного короля, но его, прекрасно заменила срезанная с мундштука, голова курительной трубки.
- Ну вот, чёрный король есть! – довольно заметил он, разглядывая на свет собственное творение. Погромыхивая коробочкой, ординарец предложил командиру сесть под дерево, да сыграть партейку-другую.
- Да можно и сыграть, - неопределённо поведя бровями, сказал в ответ Ладога, но тут же предупредил – правда игрок из меня никудышный, знаю как фигуры двигать, только и всего…
- Ну, это ничего, мы же просто так играть станем, для убиения времени! – беспечно бросил ординарец, и снова громыхнул коробкой.
- Ну, изволь, разве только для убиения! – согласился капитан. Убиение затянулось почти до вечера, когда игроки провели 38-мь партий, из коих Георгий Гвидоныч проиграл все.
- Ну их к чёрту, надоело! – бросил раздосадованный капитан, но уже через минуту, сладко потянувшись и хрустнув суставами, он подобрел и выдохнул – Оставь себе шахматы, глянь какие счастливые!
- Да оставлю, отчего не оставить? – пожал плечами ординарец, собирая фигуры в коробку. Едва последняя пешка скрылась в клетчатой квартире, как треща ветвями и сучьями, появился встревоженный Червонец.
- Там это, говорят курьер к Симоничу от командующего прискакал!
- Прямо так и говорят? – спросил капитан, поднимаясь на ноги, - от командующего?
- От него, от кого же ещё? – пожал плечами денщик.
- Ну, значит собирай Назар манатки, скорее всего отбывать придётся! – распорядился Ладога, и ефрейтор тут же исчез.
- Беженцев ещё с собой брать придётся, вот харчи из отбитого турецкого обоза и понадобятся! – прикинул Есаулов.
- Да, брать придётся – согласился капитан, идя по протоптанной в траве тропинке, к своему лагерю. Предположения офицеров подтвердились через полчаса, когда по корпусу, уже открыто объявили приказ оставить Гюмюш-Хане, и отступать к Балахору.
- Мне вот одно только непонятно господа, а какого шайтана мы карабкались по тем высотам и кручам, где и сам сатана не лазил, и тащились сюда, а? – недовольно вопросил Клевицкий, когда они всей компанией, собрались у большого костра, дабы обсудить наличное положение дел.
- Орудия три раза разбирали, зато теперь знаем, как это делается! – в тон ему, поддакнул Балаховский, хрустя по старой привычке колодой хотя и затрёпанных, но ещё приличных карт.
- Обстановка видать в кабинетах изменилась? – то ли спрашивая, то ли припоминая что-то, проговорил Воронец, поджаривая на яблоневой веточке кусок хлеба с салом.
- Угадал Лёшка, там мебель кое-какую поменяли, кресло ореховое, заменили на полукресло из осины, стол с ящиками, заменили на игорный, диван восьминогий на четырёхлапый, да рамочку на портрете столоначальника! – невесело усмехнулся капитан Ладога, глянув на друга.
- Точно! – кивнул Воронец, а прочие негромко гоготнули, согласно гудя и переглядываясь.
- Нам теперь на хвоста беженцы сядут, - суховато начал Ландграф, скрещивая руки на груди – не хотелось бы с таким довеском, на главные силы турок налететь, запаникуют греки, шухер наведут, и чёрти чего сделается в обозах…
- На войне как на войне, - тихо сказал на это Бебутов.
- Тускло всё это господа, - хмуро заговорил Кривопляс – я полагал что мы опорный пункт здесь устроим: население за нас, город хорош для обороны, и атаковать отсюда удобно… Что там могло произойти? Ведь зачем-то нас сюда посылали? Надеялись, что турки дадут сражение? Но они и ранее драпали, не принимая боя, теперь-то что изменилось за два дня?
- Может крупные силы турок с той стороны подошли? – озадаченно прикинул Балаховский.
- Тогда б в донесении и было о сём сказано, а там просто приказ: бросай всё и вся, да иди к Балахору! – отрывисто ответил штабс-капитан Клевицкий.
- Возможно, такие шахматные партии, нас с вами, ещё неприятно удивят, господа! – тяжко вздохнув, заметил поручик Бобальевич.
- Я, допускаю всё, господа! – глухо проговорил Ладога, пристально глядя на пламя костра.
Х Х Х
Перу литератора, вряд ли достанет в полной мере таланта и силы, описать то состояние жителей Гюмюш-Хане, которое обуяло их, когда им стало известно, что русские оставляют город. Надежда и радость сменилась тоской и отчаянием, восторг и бодрость в душах, сдали позиции унынию и безысходности. Большая часть греков решила уйти вместе с русской армией, чтоб избежать турецких изуверств. Люди выносили из домов то немногое, что уцелело от предыдущего погрома соседей-турок. Дети тащили в руках нескольких чудом уцелевших козлят и ягнят, а другие, спасали толстолапых, миловидных щенков, и симпатичных котят, тревожно мяукавших, стреляя глазками-бусинками. Двое или трое выносили из дому немощных стариков, и укладывали на телеги. Несли-спасали иконы, утварь, некоторые книги, и всякое другое. Утром 18-го, Нижегородский полк подняли по боевой тревоге, и огласили приказ Симонича сопровождать обоз греческих переселенцев, а пехота выступит в сумерках.
- Ну, сопровождать, так сопровождать! – выдохнул Ладога, и отдал приказ эскадрону готовиться. Сотни христианских семей из Гюмюш-Хане и близлежащих селений, потянулись теперь длиннющими рядами повозок, арб и телег, усиженных народом: женщины, старики и малые дети, сидели в основном сверху, а мужчины и крепкие подростки шли пешком. Драгунские эскадроны равномерно разделились и меж этих рядов, и по бокам, и как положено устроили авангард и арьергард. Чтобы хоть как-то подбодрить бросавших родные гнёзда людей, русские всадники временами заводили непринуждённые разговоры, уверяли что им ничего не грозит, что турки, их, драгун, бояться пуще самого шайтана, озорно подмигивали девушкам, кои от смущения краснели, и закутываясь в одежды отворачивались.
- По-о-лк! За-а-пе-е-ва-й!!! – прогремела подобно отдалённому раскату грома знакомая команда, и драгуны, дивизион за дивизионом, как накатывающаяся на берег речная волна, подхватили песню, и грянули во весь дух! Песня оживила поникших греков, они приосанились, стали даже улыбаться, детишки, (особливо мальцы) уже с неподдельным интересом глазели на этих огромных, могучих всадников в диковинных мундирах и обвешанных оружием, которое вовсе не вызывали страха, а совсем наоборот: от них шло какое-то тепло, надёжность и безопасность. Русская песня горячила кровь, присвист разгонял тоску-печаль, и скоро, несчастные греки снова почувствовали в себе зачатки уверенности и спокойствия. Так они и шли пока не показались Балахорские горы, где и раскинулся лагерь корпуса. Постепенно, подтянулись остальные конские полки: татарские, казачьи, уланские, и вот-вот ожидали пехоту.
Стало известно, что турки подходят обратно к Гюмюш-Хане, но сразу занимать его бояться, опасаясь ловушки. Но их пикеты уже маячили вдали, равно как и костры. Русские дозоры, зорко несли охранение, и нападения османов никто не боялся. По сумеркам, громыхая колёсами орудий и песнями, вся оставшаяся пехота.
Русский стан широко размахнулся на Балахорских горах. Семьи беженцев тесно ютились прямо тут же по откосам и по пригоркам, и разительно вписывались в богатый, боевой колорит русских частей, соединившихся наконец с основными силами Паскевича. Длинные, изогнутые на местности вереницы белых палаток то сбегали вниз, в долины, то взбираясь на холмы, прятались за естественным укрытием зелёных насаждений. То тут, то там, грозно чернели жерла разнокалиберных орудий, на медных стволах которых играли бликами последние лучи затухающего светила. Особенной цветастой палитрой, отличался лагерь кавалерии, переливаясь всеми оттенками и колерами. Драгуны, казаки, уланы, все они, представляли собой европейскую силу; за ними тянулась пестротой одежд и халатов, Великая Азия, собравшая, казалось, все свои народы и народности, дабы под русскими стягами биться против турок. Боже ты мой! Кого же тут только не было, кого не поприехало, дабы стать под знамёна русского царя! Участники походов Корягина, Котляревского и Ермолова, никому бы кажется, не поверили, кто лет пять назад, предсказал бы им, что они, бок о бок, станут сражаться против османов с мусульманскими полками соседних провинций, когда-то, служивших в армии персидского шаха!.. Чеченские воины Бейбулата, конница Кенчерлы, карские армяне, сотня баязедских турок, вольные курды, отряд дагестанских горцев, и даже Дели и Гайты – природные османы, подданные султана, ещё только вчера стоявшие под бунчуком сераскера. они, приехавшие из Арзерума, почитались лучшей конницей в Турции, были большими патриотами, и их появление в русском стане, служило блестящим доказательством влияния побед Паскевича. Всё это удивительное войско гудело огромным табором, не зная и не разумея друг друга!
Об этом любопытном случае в жизни, и беседовали драгунские офицеры, возле одного из костров. И Ладогу, и Кривопляса, и Бебутова, и барона Ландграфа, да и всех прочих, приятно удивляло присутствие в их рядах, вчерашних недругов, некоторые из которых, почитались даже за смертельных. И только поручик Есаулов многозначительно помалкивал, и лишь только пару-тройку раз, коротко замечал что-то вроде «Надо же каким эхом, наши громы отозвались!» В Балахре, полки простояли двое суток. Этот город запирал две главные дороги к Трапезунду, из коих одна проходила на запад через Гюмюш-Хане, а другая на север, через перевал Кара-Кабан. Первую из них, и прошёл отряд Симонича, найдя её совершенно неудобной. Оставалась теперь лишь одна, через Каракабанский перевал, дорога с которого, именовалась местными пушечным путём. Отчего это так стало, доподлинно не знал никто. В поход выступила вся кавалерия в полном составе.
Двигаться приходилось то поднимаясь на разные вершины, то опускаясь в низины крутые и пологие. При каждом подъёме, вольно или не вольно, кто-то из русских всадников, жадно всматривался в даль.
- Не видать там Тапезунда, нет? А море не синеет?
Но Трапезунд не показывался, а море не синело: гряды неодолимых гор, вздымаясь одна над другой, закрывали весь горизонт, и тянулась эта картина казалось бесконечно, со снежными колпаками и шапками вершин, и рваными лесистыми ущельями, таящими в себе неведомую опасность. Пушечная дорога, по замечанию русских кавалеристов, совсем не оправдывала своего названия. Даже лёгкая артиллерия казаков, дотащилась только до первого перевала, который оказался столь крут, что орудия на него ввести было невозможно никоим образом. Затем, остановилась и регулярная конница.
- А я где-то читал что в этом Трапезунде, в старину, целое европейское государство существовало! – вдохнув полной грудью, проговорил поручик Воронец.
- Именно так, была в этих краях Трапезундская империя, осколок Византии, - чуть прижмурившись от солнца, стал отвечать Есаулов, повернувшись в седле – то ли три, то ли два с половиной века просуществовала, целую эпоху! Европейское царство, тут, в Азии! Триста лет… это ведь рождались-умирали поколения, возникали и гибли науки, литература, может у них даже имелся свой Большой театр, высший свет, дворянство, купечество… Жили свой Шекспир, свой Фонвизин, свой Грибоедов, свой Пушкин, свои Сервантес и Лопе де Вега!.. – лицо непроницаемого прежде ординарца, заметно коснулась крылом непонятная тоска, или сожаление о чём-то – У империи была политика, игры в высоких кабинетах, интриги противу соседей, морские походы, свой эпос, библиотеки и хранилища рукописей… Они наверняка даже вели завоевательные войны, но скорее неудачные… Их молодёжь грезила открытиями, покорением миров, собственным величием, и всем тем, что теперь же происходит в европейских странах. Наверняка они изучали историю древних, читали Геродота и поговаривали себе при этом «Вот ведь эллины, вот ведь персы, вот ведь троянцы, вот наворотили дел, да оттого и сгинули! А мы, современные, образованные люди, читаем всё это, и можем теперь лишь только догадываться, как оно там было на самом деле, в тех царствах, от коих остались теперь только развалины да пирамиды!» - Есаулов на секунду-другую умолк, вздохнул, а затем с едва заметной грустинкой завершил свой рассказ. – И вот теперь мы, стоим с вами тут, где на месте некогда сильного европейского царства, остались пыль да камни, и скудные упоминая в чудом сохранившихся хрониках!..
- О как, - с явным удивлением промычал капитан Ладога – чего это тебя брат на целую лекцию Лёшке потянуло, а? Не замечал я чего-то ранее за тобой подобного красноречия… Откуда что взялось-то?
- Да скучно стоять так-то, - обыденным уже голосом ответил Есаулов – люблю о малоизвестном и забытом читать, интересно знаете ли… А рядом с ней была ещё и Никейская империя, в несколько раз больше и обширнее Трапезундской… Какие политические баталии разыгрывались здесь, на противоречиях Грузинского царства, Венеции, и ряда иных государств… А что мы, о них знаем? – ординарец вопросительно поглядел на командира и поручика Воронца. Те дружно пожали плечами, и тихо засмеялись.
- На безделках, как-нибудь расскажешь нам про неизвестные царства-государства! – предупредил ординарца командир, на что Есаулов утвердительно кивнул.
- Регулярной коннице становиться бивуаком! – пронеслось по рядам, а вскорости выяснилось, что Паскевич, намерен продолжить путь с одной лишь азиатской конницей.
- Ну, хотя бы отдохнём! – устало выдохнул Червонец. Этот поход оказался последним, в котором регулярной конницей командовал генерал Раевский. На другой день, 25-го августа, он отправился в Россию: его организм, подточенный болезнями, нуждался в неотложном отдыхе и лечении. Свой пост он из рук в руки передал генерал-майору князю Голицыну. На Сивазской дороге как раз закончились боевые действия. Вернулся с азиатской кавалерией Паскевич; пройти там, где хотелось, не представлялось ни малейшей возможности. Корпус поднялся на крыло и двинулся обратно. Паскевич намеревался уехать в Арзерум, а войскам приказали идти через Бейбурт, и расположиться на большом Константинопольском тракте. Приходили тревожные разведданные: на Трапезундском направлении, Осман-паша успел возбудить население против русских, а это и без непроходимой дороги, осложняло дальнейшие планы, от коих пришлось не без сожаления отказаться. В довершении этого, полуторатысячная конница Эрзигинского бека спустилась с гор с намерением чинить диверсии на русских путях сообщений. Всё это сподвигло Паскевича не останавливаться в Бейбурте, поручив его заботам верного России, Офского бека. Он получил титул коменданта, и хорошую денежную сумму, достаточную для содержания вооружённой трёхтысячной милиции.
Однако бывалые офицеры, прекрасно понимали, что сотни золотых червонцев брошены на ветер, и вообще сомневались, чтобы комендант, истратил хотя бы один червонец на сбор бесполезной милиции, которая ни шайтана как боевая сила ни стоила, и никого, и ничего, защитить не могла.
- В Бейбурте, взорвём к чертям собачьим цитадель, чтоб османам не досталась, да вывезем военное имущество и хлеб что у жителей на зиму собрали – говорил своим во время движения, капитан Ладога.
- А ты, наверное, знаешь про цитадель, и прочее? – осторожно спросил подъехавший Клевицкий.
- Вернее не бывает, я у Паскевича в штабе был, нам это весёлое дело и поручено – объявил Ладога – рванём так, что османам одни битые кирпичи достанутся, да лысый бабай вместо хлеба!..
- Это, значит оставляем Бейбурт? – не очень весело, снова спросил штабс-капитан.
- А на черта он Сашка, нам нужен, тот Бейбурт? – лениво ответил капитан Ладога, - Арзерум важнее, а там пускай бек-комендант, наши червонцы в пояс зашивает, пригодятся ему!
- Ладно, чего они там в высоких кабинетах надумали, мы в ближайшее время увидим, а гадать на ветрах нечего! – успокоился Клевицкий, и далее уже не возвращался к этому вопросу. В Бейбурте, они даже на постой не расходились, просто заняли все подходы к старой цитадели, а особая команда, куда вошёл и капитан Ладога с несколькими товарищами, таскала бочонки с порохом, закладывая их под несущие конструкции здания. Процедура заняла несколько часов, в течении которых, Ладога полушутя предостерегал товарищей.
- Не закуривай ребята, а то чихнуть не успеем, как апостолу Павлу рапортовать будем! Подлетим вместе с кирпичами, и аминь!
Таскавшие порох по-доброму хохотали, подковыривали друг друга, и сдав смену другим отходили далеко в сторону, и закуривали там. Ладога с несколькими офицерами лично проверили все закладки, и по сигналу, разом запалили все фитили. Страшный взрыв, сотрясший землю, превратил древнюю крепость в груды развалин: разом обрушились вниз башни и крыша строений, а стены, упав на них, как бы укрыли собой всё остальное. густые облака и клубы пыли поднялись так высоко, что казалось закрыли солнце.
- Ну, вот и всё с цитаделью, сераскеру она больше не послужит – закуривая свою трубку, проговорил капитан. Затем, почти до самого вечера солдаты корпуса таскали и укладывали в обоз военное имущество, и хлеб, собранный у жителей для военных запасов. Забрав всё что нужно было, част русского корпуса вышли из Бейбурта. Они шли по дороге на Арзерум, но в сам город, поспешил только Паскевич с небольшими силами, а прочие, располагались на большом Константинопольском тракте: генерал Муравьёв с пехотой занял позиции у Ан-Калы, а Голицын со всей конницей, у Мегмансура. Осень в сём году обещалась быть ранняя, где тёмные ночи, будут меняться столь холодными утренниками, что трава на высотах покроется кристаллами инея, и для пикетов придётся устраивать соломенные навесы, от гадкой и мерзкой непогоды. Лазы, лишённые постоянного пристанища, будут вынуждены встречать суровые зимы в глухих трущобах. И оставалось только гадать, осмелятся ли они на новые вылазки против русских, или же пламя войны будет неумолимо затухать? движение русского корпуса к Арзеруму, подняло с мест летучие отряды турок, и союзных им племенных всадников: они не отваживались атаковать непосредственно войска на марше, но вот небольшие отставшие части и транспортные отряды, нередко подвергались нападениям.
Один из больших турецких отрядов, налетел на подвижный госпиталь, который охраняла рота ширванцев, капитана Рубани. Роту и госпиталь, лазы крепко заперли в ущелье, а затем, разом атаковали. Капитан воодушевил своих солдат словами что за их спинами раненные и беспомощные товарищи, коим грозит участь тех раненых, коих враг люто замучил в Харте. Ширванцы стали насмерть, и более суток отбивали атаки лазов, сами то и дело, повзводно, нанося короткие контрудары, чем и сбивали порыв ярого и смелого неприятеля. И день и ночь гремели выстрелы, рвались гранаты, лязгало железо, и носились хриплые крики сражавшихся. В конечном итоге, ширванцы с госпиталем пробили окружение и вышли к своим.
В другом месте, подвергся нападению обоз гюмюшханских греков. завязалась отчаянная схватка, но на помощь грекам успел прийти конно-мусульманский полк. Стало известно, что основным местом сбора таких кочующих шаек, стала знакомая русским по прежним выходам, деревня Катанлы. Для её наказания послали конно-мусульманский отряд, который начисто спалил всю деревню, и разграбил имущество жителей. Подобным же образом надлежало поступать со всеми селениями, где было замечено присутствие турецких отрядов. Татарская конница с охотой ходила на такие операции, и бывало не обходилось без скандалов, когда татары не отдавали часть захваченного скота в казну как положено, а оставляли себе. Такие скандалы, в итоге гасились самим Паскевичем, который вначале наказывал татарских всадников, требовал от них признания собственной вины, а затем прощал и награждал. Основной задачей русского командование становилось прикрытие Арзерумского пашалыка от набегов и разорения здешних деревень, как важного края для русского корпуса в продовольственном отношении. Секретной службой при посредничестве полиции, был раскрыт заговор в Арзеруме, имевший планом всеобщее восстание. Генерал Панкратьев отдал приказ быстро и без шума арестовать 12 основных заговорщиков, и той же ночью, под большим конвоем их отправили в Эривань. Оставшись без руководителей, толпы турок какое-то время бесцельно шатались по улицам и площадям, но не зная, чего им делать, в конце концов разошлись по домам. На другой день толпы поубавилось, а на третий, когда на площадях показались войска, и на улицах появились конные патрули, город и вовсе притих, и жизнь чуть по чуть, потекла в прежнем русле. Восстание не состоялось, но остался вопрос: откуда безоружное население, рассчитывало достать оружие?
Следствие, учинённое Панкратьевым, установило что жители, давно наладили тайные связи с Мушским пашой, с лазами и курдами, при участии коих, и разрабатывался план поголовного истребления русских в Арзеруме. Узнав об этом, Паскевич написал Панкратьеву чтобы он, распространил в городе прокламации, смысл которых сводился к тому, что большие скопища лазов, собравшиеся против русских в окрестностях Бейбурта, уже разбиты и рассеяны как прах порывами ветра. Харт, кичившийся смертью русского генерала, истреблён вместе с его защитниками, а от самой деревни не осталось камня на камне; и сады, и сакли, всё обращено в пыль и пепел, и сровнено с землёй. Поражение лазов, лишило заговорщиков одной из их главных опор, а скоро и последней их надежде пришёл конец. Убедившись в желании курдов помочь возможному мятежу, русское командование приняло надлежащие меры, и после целого ряда дипломатических действ, перешедших затем в военные, курды подверглись разгрому, рассеялись, и более не представляли для Арзерума той угрозы, которой могли бы стать при ином развитии событий.
Всё это доходило до сведения обычных солдат и офицеров, и вызвали большие толки в драгунской среде. Офицеры наперебой хвалили Панкратьева и его энергичность и хватку: с малыми силами и небольшими возможностями, он сумел предотвратить огромный взрыв, стоивший бы русским немалой крови. Сидя у костра в одну из ночёвок, старые товарищи разговорились о событиях, набиравших обороты в пашалыке, вне зависимости от подавления восстания в зародыше. На костре, впервые за всё время, поджаривалась здоровенная баранья туша.
Эту идею предложил Есаулов, выигравший круторогого в карты, у одного из татарских офицеров. Когда ординарец притащил упиравшегося барана в эскадрон, то предложил приятелям отужинать по-здешнему, зажарив бестолкового целиком. На собрании старой гвардии, стали решать, как бы лишить барана жизни так, чтобы он, несильно мучился? Возиться и резать ему глотку, никому не хотелось, (шерсть у животного оказалась слишком густой и длинной) Балаховский предложил его расстрелять, на что Кривопляс, язвительно спросил.
- А по какой статье уложения о наказаниях?
- Чего по какой статье? – недопонял прапорщик, вопросительно поглядев на приятеля.
- Ну, барана, ты расстрелять предложил? Предложил, а по какой статье его расстреливать? За дезертирство? Измену? Или ещё за что? – кругом начали хохотать, на что Балаховский, чуть скривившись, стал отбрёхиваться.
- Да иди ты Ванька со своими подковырками знаешь куда? «По какой статье?» - передразнив хихикающего подпоручика, повторил невезучий игрок – Иди вон из мортиры его застрели! А нет, то подорви гранатой, сразу и порционные куски будут, на всех!
- Предлагаю повесить подлеца! – менторским тоном проговорил Ландграф, сострив физиономию чопорного английского лорда, чем вызвал ещё больший гогот.
- Червонец! – громко позвал Ладога, и приказал явившемуся денщику готовить вертел и рогатулины. Есаулов в прениях не участвовал, но видя что действовать придётся всё же ему, потащил барана к арбе, накрепко прикрутил за рога к колесу, и когда бестолковый стал тянуть назад, упершись копытами в землю, ординарец положил пальцы на рукоять шашки, и сверкнув клинком молнии, отделил голову барана, от его туши.
- Шкурите господа, приговор приведён в исполнении! – бросив шашку в ножны, объявил Есаулов. Так тушу и жарили, в процессе оного, пластуя её тонкими ломтиками, и смачно поглощая обмакивая в аджику, так щедро выставленную Кахи в глиняном горшке. Всё это запивалось малыми порциями вина, и разбавлялось разговорами.
- Осман-паша, сам из лазов будет, а потому смел и бесстрашен, и теперь, по слухам, собирает все силы что рассеяны по горам и равнинам, - начал говорить Бобальевич – мне один турок, из наших, шепнул давеча, что к сераскеру стекаются делибаши, гайты, курды, арнауты, да местные бездельники, под водительством свергнутого нами санджакского правителя Махмуд-бека. Так вот друзья-приятели получается, только неизвестно их количество, этих самых племенных мятежников… Они наверняка на соединение с сераскером пойдут…
- Упредить всё одно не успеем! – отхватив себе порядочный ломтик баранины, и нанизавши на нож да сдобрив аджикой, начал лакомиться Кривопляс.
- Пожалуй – согласился с ним Бебутов, уписывая свой кусок – двух успехов подряд не бывает, бунт в Арзеруме упредили, а соединение сил Осман-паши, уже не сможем… Да мы просто не знаем где их искать и где бить!..
- Да, друзья, без поиска и разведки не обойтись, - поправив наброшенный на плечи мундир, заметил штабс-капитан Клевицкий, не торопясь особенно налегать на сказочно вкусную баранину, медленно потягивая вино из кружки.
- Да не сегодня-завтра, Паскевич направит конные партии в разведки-то! – подхватил тему Ладога, осторожно кусая сочное мясо с ножа, - Нас, да казачков с татарами, уланы покамест не мастера тут, в разведки-то ходить!
- Лёшка, а ведь тебе небось опять идти со взводом, вона как ты начапаулил в последний раз-то! Целый заговор из-за тебя раскрыли в горах… - оживившись от конфуза, сказал Воронцу, прапорщик Балаховский, неторопливо отрезая кусок бараньего бока.
- Да я хоть сейчас! – охотно отозвался поручик, грызя рёбрышки – Уважаю это дело, понравилось вот за «языком»-то ходить… Только прикажите, а мой взвод всегда готов!
- Да тебе и идти, кому ж кроме-то? – усмехнулся Кривопляс, наливая себе винца, и подмигивая другу левым глазом – Гляди чтоб гранаты в подсумке всегда при тебе были, хоть одна, на крайний случай! – как-то уж по-особому, словно маленькой линзой, подмигнул Иван левым глазом.
- Не боись Ваня, я для верности, бомбу мортирную туда запихну чтоб уж наверняка жахнуло! – с деланой серьёзностью, кивнул ему на это Воронец, вызвав новый всплеск дружеского смеха. И только поручик Есаулов, исполнивший приговорённого барана, отбросив в угол обглоданную кость, философски изрёк.
- А Паскевич-то, войска на зимние квартиры распускать думает, буквально вчера, я с одним штабным, на эту тему разговор имел… Но теперь видать, нам задержаться выйдет, а уж холодеет заметно, у некоторых наших татар, породистые скакуны зябнут…
- С квартирами, да, задержка выйдет – согласился Бебутов, трудясь над мозговой костью.
- Ничего Коля, В Караагаче в палатках зимовать доводилось, а тут-то, курорт! – вспомнил прошлое Клевицкий, бросая в угли обглоданную кость, и беря в руки нож, стал отрезать себе другую мясную косточку.
- До зимы, надобно Османа-пашу побить, - первый раз за вечер, подал голос Кахи, уминавший кусок задней ноги – не хочется чего-то выпускать его, а то весной, он в двое а то и в трое против нынешнего, сил соберёт!..
- Паскевич спешить не будет – задумчиво заговорил Ладога – он должен дать сераскеру все силы собрать, или хотя бы в два-три кулака их стянуть, да тогда и бить разом, чтоб разбежаться не успели…
- Силы бы их узнать, - снова отозвался Кахи – сколько там этих чертей-лазов к нему подойдут, курды-шмурды, да местная рвань! – князь отгрыз хороший кусок, чуть прожевал, и закончил мысль – Я сам завтра у полковника в разведку попрошусь, что с того что капитан? И капитаны в разведку ходили, генералы даже были!
- Тебя не отпустят, нет, - отрицательно помотал головой Ладога, трудясь над бараньей лопаткой – нипочём не отпустят, не думай даже!
- Это почему ещё? – замерев с костью в руке искренне удивился Кахи, недоумённо глядя на друга.
- Да потому брат, что ты, особо важная персона у нас в полку, - с расстановкой стал растолковывать ему Георгий Гвидоныч – с царями здешними в родстве состоишь, и вообще незаменимый человек! Паскевич, ни почём вас, ваша светлость, не отпустит! Да и твой храбрый Мамука, без тебя тут совсем от рук отобьётся!
Баградзе от души разразился приступом хохота, и даже откинул кость с остатками мяса в угли; посмеяться он всегда любил.
- Кто бы туда не пошёл друзья мои, но всё дело в этой компании, прежде чем мы уйдём на зимние квартиры, решиться под Бейбуртом, - утерев рот платком, проговорил Ландграф, оперев левую руку на рукоять шашки – именно там, и будут основные сражения, и больше нигде… Раз у них затея с Арзерумом провалилась, то далеко идти не придётся.
- Хорошо придумано! – помрачнел подпоручик Кривопляс – Самим ушли, цитадель взорвали, а теперь по новой брать? Только на сей раз не дипломатией, а кровью придётся брать… там предместья природа так устроила, что они сами по себе уже есть укрепления, да батареи на них уж наверняка турки ладят, и траншеи роют! Словом, как говориться, на колу мочало, начинай сначала!
- Да уж, анекдот, по тактике и стратегии выходит! – так же не очень весело, согласился с ним Клевицкий.
- А нам не привыкать, мы вон Измаил два раза брали, второй, в турецкую компанию перед Отечественной, Багратион брал, опыт имеем! – ностальгически заметил Есаулов, наворачивая нанизанные на выструганный из ветки шампур, три сочных куска мяса.
- Да, наша уступчивость завоёванными землями, будет нам обходиться весьма дорого! – пророчески обозначил Ландграф, держа на кончике ножа кусок мяса.
- Нет, не могут наши в этот раз, всё обратно-то отдать! Какого тогда беса, мы бились-то тут? – перестав на время кусать мясо, проговорил Кривопляс.
- Арзерум, возможно, и вернут, хотя не хотелось бы! – прикинул Бебутов, вырезая из полуобкромсаной туши, кусок мяса на косточке.
- Арзерум наш, как это его отдать? – пылко возразил Кахи, швырнув в угли уже голую кость, и отпивая вино – Пока мы тут, мы Порту за горло держим! двадцать тысяч свежего войска сюда, и южная граница России, на века тиха станет: ни перс ни осман и носа из-за своих гор не высунет! – князь положил руки себе на колени.
- А черкесы? Имамы всякие мятежные? – спросил его Балаховский.
- Это уже иная история, с ними воевать долго придётся, но без помощи из Турции и Персии, мы одолеем их гораздо быстрее! – уверенно заключил Кахи.
- Арзерум - Арзерумом, но уж Карс-то отдать, это и вовсе немыслимо! – отпластовав себе сочный кусок со спины, с солоноватым сарказмом ввернул Кривопляс, с особенным удовольствием впиваясь в сочный кусок.
- Ну это ты уж Ванька хватил, Карс отдать! – хмыкнул Ладога, отбрасывая оглоданную кость – фантазия у тебя богатая, поделись с господином Пушкиным, авось в повесть попадёшь, а?
- Да я-то что в той истории? – пожал плечами Кривопляс – Я напротив, говорю что твердыня Карса, такой ценой нами взятая, турку теперь пусть лишь во сне сниться!
- Это точно! – широко улыбнулся и Бебутов, забывши ненадолго про смачную мясную кость.
- Бейбурт им обратно на бедность подарим! – щедро воскликнул Бобальевич наливая себе вина.
- Елдак им от дохлого мерина! – язвительно воскликнул Кахи – Что нам его, третий раз брать прикажете? От Харта золу им, вредителей в огородах морить, вот это пусть забирают… А Бейбурт мы скоро снова заберём, и уж тогда, шайтана им лысого в гарем и кофейни, а не Бейбурт! Приходи, отбей, попробуй! – пылко жестикулируя, продолжил князь, чуть мотнув головой в сторону.
- А вот подкрепление для весенней компании, придёт к нам, или нет? – озабоченно спросил Воронец.
- Конечно придёт, и кони взамен этих, и полк-другой, солдат! Потери-то велики, по всей линии! – убеждённо сказал Бебутов.
- Да, весной резервы будут, а зимой я думаю, турки более не рискнут воевать, научены уже! – проговорил Клевицкий, с насыщенным видом лениво отбрасывая в угол оглоданную кость…
Х Х Х
На другое утро, когда отдохнувшие драгуны занимались повседневными делами, от полковника пришёл приказ в 3-й дивизион, чтобы из него выслали в разведку взвод с опытным и толковым офицером, дабы хоть примерно выяснить численность что собрал вокруг себя Осман-паша, и какие силы готовы помогать ему со стороны, если таковые имеются. Командир с полчаса подумал, и отрядил на это дело подпоручика Кривопляса со взводом. Офицеры постарше нужны пока тут, а Кривопляс, известный своей удалью и ловкостью, самая подходящая кандидатура для подобного поиска.
Старых приятелей нисколько не удивило это задание, ибо Ванька Кривопляс слыл одним из опытнейших разведчиков полка. Немного даже подтрунили над озадаченным Воронцом, пребывавшем в полной уверенности, что в разведку пошлют его.
- Лёшка, ты, как основной наш герой, в резерве. Вон, пашу порешил, бека-изменника привёз, за то «георгия» имеешь, так что ты, будешь нужен как сераскера брать пойдём! – уверенно заметил ему Ладога, когда они, стоя небольшой компанией, ждали пока соберётся искомый взвод.
- Да нет, господа, тут другое, - ровным и мягким голосом, возразил Ландграф, с задумчивым словно у мудреца лицом – Поручик Воронец, как записной злодей, спаливший ко всем херам усадьбу покойного паши со всем добром, и уничтоживший всю аристократию, что по наивности своей там ночевала, теперь, по слухам, в розыске…
- Чего? – растерянно-недовольным вопросил герой истории, невольно перебив товарища – В каких розысках? Чего плетёшь-то? – подозрительно глянул он, на серьёзного барона.
- Да ты и впрямь не ведаешь? – не поверил Ландграф.
- И слыхом не слыхал ни про какие розыски! – уже начиная слегка сердиться, уверенно выдал Воронец, озадаченно оглядываясь на своих ухмылявшихся приятелей… И Ванька-подлец лыбиться, подпоручик несчастный!
- Ну как ты брат не следишь за событиями, я право не знаю! – продолжал свой розыгрыш барон – За твой чапаул, с убиением паши и четырёх беков с челядью и сотоварищи! В Саганлугах, султан могучей Порты уже недель шесть, как объявил на тебя всеосманский розыск, ибо убиенный тобой паша, доводился ему кумом, понятно теперь?
- Полно тут колокол-то лить стоять! – стараясь как-то отбрехаться, чтоб не выглядеть глупо, потребовал Воронец.
- Не, Лёшка, ты, верно всё интересное-то проспал, - поддал жару сам Кривопляс, приподнимая правую бровь как-то так, что получалось одновременно и дружески, и язвительно (чёрт его Ваньку этого не разберёт!)
- Мы тут давно уже обрывки турецких газет читали, а там, так прямо и сказано, что разыскивается преступник такой-то, такого-то полка, сотворивший великому султану личное оскорбление в виде убиения его кума. Награда, ежели на рубли, то верных семь тысяч, и не ассигнациями Лёшка, а на золото!
Компания загоготала уже не стесняясь, не выдержал и сам Воронец, хлопнувший Ваньку по плечу, закатившись смехом, давно собиравшимся в его груди, а теперь вырвался… Кривопляс тоже хлопнул друга по плечу, и вдруг, голос Бобальевича, зычно бахнул.
- Ребята! А ну давай в круг!
Господа-офицеры мигом положили руки друг другу на плечи, и одновременно выдохнув «Х-х-а-а!» резво принялись выбивать сапогами камешки и песок из почвы, заходив в древнем славянском танце «Коло», который как-то предложил и показал друзьям, поручик Коста Бобальевич, оживив в душах сослуживцев, давно уже позабытую, прадедовскую старину. Закипела-забурлила в не знавших-то толком природной русской сердцевины офицерах, кровь предков: пробудились в душах дубравы, курганы с каменными изваяниями, купальские костры, прекрасные девушки в вышитых льняных рубахах с веночками на головах… Поднялись открыв очи, древние воины и богатыри из забвения, засверкали доспехами, зазвенели мечами и секирами. Потянуло запахом лесостепи, и многого другого! Вот и теперь крепко сцепившись, отплясывали русские драгуны древний танец, ходя только по солнцу, сопровождая пляску равномерными, речевыми выкриками души. Вот не прекращая движения они расцепили руки, и не нарушив круга, продолжили дикую и жаркую пляску. Особо выделялся Кахи, красиво и достойно совместивший традиционный кавказский пляс, с не менее горячей, славянской пляской! У князя получился такой невообразимый и неописуемо гармоничный танец, который можно исполнить только раз, повинуясь озарению, и повторить который уже после, будет невозможно уже никак!
Затем, так же отплясывая, драгуны выхватили шашки, и притоптывая да выбивая каблуками горсти мелкого щебня и песка, стали вращать их по казачьи вокруг себя, в такт притопыванию да припевам. Танец кончился как по команде, когда весь круг словно один человек, разом всадил шашки в землю. За спиной раздались овации: за необычным танцем наблюдало много зрителей.
- Вот это я понимаю танцы, вернее пляски! – выдохнул Кривопляс, утирая лицо рукой и глубоко выдыхая – А то в каком-нибудь городишки заведут себе козлиные прыжки под аккомпанемент пьяного тапёра, и всей радости! – подпоручик легко бросил шашку в ножны.
- Да, господа, разяв рот на европы, мы подобно каинам каким, забыли всё своё, мы, дворяне, что обязаны быть примером и путеводным светилом для простонародья, на деле, масонские фонарики, это в лучшем случае! – пряча в ножны свою шашку, с горечью в голосе, признался Георгий Гвидоныч.
- Именно господин капитан, забыли мы практически всё, – согласился с ним ординарец, уже спрятавший свою шашку и просто стоя рядом, - кость наша белая, вспомнила что она русская, лишь только в Отечественную, да и то на полгода, пока ворога из России не вышибли, а потом опять по салонам да приёмам заквакали, гнушаясь родной речью…- Есаулов осторожно сплюнул в сторону.
- Да, братец, верно ты сказал – кивнул капитан – чтобы Долли вспомнила что она Даша, а Катиш, что она Катя, и тоже самое с Мишелями, Николя, да Вольдемарами, полгода, видать, мало оказалось… Грех брат такие слова говорить, но видать надобно дворянство наше, как в Смуту, лет 10-12 в крови полоскать. Вот тогда, через ужасы и жертвы иноземного ига, собачьи клички вновь станут именами, а иноземное тряпьё, большую часть которого нормальному мужчине и надевать-то нас себя стыдно, уступит себя доброму, современному русскому платью… А там и образование с наукой от немецкой рогатки освободятся, ибо норманизм сам не уйдёт, только через испытания, пожары и всё то, что обрушивается на нас от его носителей!..
- Хм, слова ваши страшны командир, но аристократия наша, ежели не одумается, а сама она уже не одумается, - убеждённо заговорил Есаулов – кончит именно так, как вы озвучили… Одни негодяи да дураки уже попробовали на Сенатской, тогда, уберёг господь и твёрдость государя, но наши нигилисты на сём не успокоятся… Так, а это не взвод ли Ванькин вон подошёл? – ординарец повернул голову на конный отряд человек в 25-ть, построившийся по три в ряд и кого-то ожидавший.
- Они – приглядевшись ответил Ладога, и хлопнув ординарца по плечу, негромко сказал – пошли, вон он и сам к своему денщику идёт, тот поди уж всё собрал для похода.
Ладога угадал верно: денщик подпоручика приготовил всё как полагалось: двойной запас патронов на сей раз, гранат тоже лишку взяли, и всего остального как водилось. Длинных ружей с собой не брали, а запаслись штуцерами, мушкетонами и пистолетами. На прощание, друзья чокнулись фляжками, и отпив буквально по глоточку, закупорили их. Кривопляс легко махнул в седло, конь его начал чего-то мотать головой, фыркать, храпеть, и топтаться на месте, словно застоявшийся с зимы.
- Ванька, ты нам баб по красивее привези! – озорно крикнул ему с низу Воронец.
- Баб не баб, а сведения нужные, я вам привезу, оглоеды, пока! – козырнув, Кривопляс махнул им рукой, развернул коня, и взвод, привычной походной колонной, неспеша последовал за командиром.
- Чего это мы про баб-то ему ввернули? – усмехнувшись, спросил у друга Балаховский.
- Да видать осточертела ему его Инара, да, Лёшка? – так же шутливо обратился к Воронцу Ладога.
- Завидуете господа! – торжествующе протянул Воронец, победно оглядев друзей – Инарушка моя, одна осталась, кто к большим начальникам не перебежал, ваши-то шахерезады, все смылись, вот вы и язвите… А я, между прочим, ради вас, Ваньке баб заказал в плен взять!
- Ну, свою я положим сам спровадил – спокойно пояснил Есаулов, и сразу же добавил – воровать начала, стервь, а я сего не люблю, ну и указал на двери… Она к казакам прибилась, не пропадёт. Казаки народ хотя и суровый, но какой-нибудь оголодавший бобыль, в жёны возьмёт…
- Ну, разве только твоя так, а этих супостатов, их наложницы всех побросали! – язвительно поддал Воронец, снова глядя на стоявших кучкой товарищей.
- Это Лёшка от того, что мы, как истые женолюбы, их не тиранили, давали им волю, вот они и упорхнули безо всякой опаски! - объясняя суть дела, поучительно заметил ему Бебутов – а Инара твоя, видать разглядела в тебе тирана и деспота, и боится бечь-то… ты ж у нас персона весьма важная, связи кругом, враз беглянку сыщешь, вот она и не решается!..
- Тебе бы, Бебут, романы писать, как господин Пушкин, - улыбнувшись, начал отбиваться Воронец – вона как на ходу сочиняешь! Молчи уж, сам небось свою бабу ревностью затиранил, она к уланскому майору и свинтила!..
- Так, ладно, довольно любезностями обмениваться, господа-тираны! – нарочито повысил голос Ладога – Овдовели понимаете ли… Баб тут до чёрта кругом, кто смелый конечно, а пока, давай-ка ребята по эскадронам; поглядим-проверим что там да как. Мало ли что тут быть может, надобно во всякий час в готовности быть!..
- Пошли, пожалуй! – согласился с ним Ландграф.
… Взвод подпоручика Кривопляса числом в 28 сабель, углубился в лесистые горы, двигаясь размеренно и неторопливо. Иван решил не спешить и поберечь лошадей до момента вступления на вражескую территорию. Впереди как водиться дозор из двух рядовых да унтера Кравцова, матёрого вояку с 20-ти летним опытом службы за спиной. Его верный денщик, состоявший при Кривоплясе с первых дней офицерской службы, ехал рядом по правую руку, внимательно глядя по сторонам.
- Ваше благородие, а как пойдём? В какую сторону? Турок-то по слухам, как шахматы, тут и там…
- Да вот думаю Семён, через Трапезундзкий санджак идти, пока там наши, - подпоручик достал из сумки сложенную карту, развернул и водя пальцем продолжил – Вот тут, пройдём наискосок, срежем угол, и уже сегодня ночью выйдем на их территорию – Кривопляс убрал карту в сумку, и поглядел на денщика – Ночёвки брат не будет, разве только на час-другой. Паскевич ждёт сведений, кровь из нас вон, уразумел?
- Так точно, Иван Фёдорыч, - скупо улыбнувшись, согласно кивнул денщик – чего ж тут мудрёного? Надо, значит надо!..
- Ничего брат-Кравченко, бог даст, в три дни обернёмся, турок тут, недалеко где-то, - задумчиво проговорил Кривопляс – двух-трёх языков допросим, сами поглядим кое-что издали, и домой. Только и всех делов, ясно? – подпоручик дружески подмигнул денщику.
- Куда как яснее! – улыбнулся Кравчено.
Кривопляс хорошо знал все эти места, и пока, обходился без карты, обходясь знакомыми приметами. Скоро вышли к небольшому, но шумному ручью, где спугнули двух оленей, стремительно бросились в лес.
- Ишь ты какого стрекача задали! – хохотнув заметил подпоручик, пока его лошадь пила. Остальные тоже напоили своих коней, после чего, взвод спокойно перешёл ручей, и вступил в неглубокое пустынное ущелье, усеянное камнями. Птицы, не потревоженные никем, спокойно сидели на уступах и краях скал, с любопытством разглядывая людей. Пара орлов величаво парила в поднебесье, кружась в танце.
Ущелье это не так сильно оказалось покрыто лесом, дерева здесь росли реже, но вдали уже синел дымкой густой бор. Вот только тут, Кривопляс отрядил в арьергард ещё троих драгун; за тылом необходимо приглядывать.
- Голо в этом ущелье, как на лысине у старого деда! – пошутил кто-то из солдат.
- Голо-то оно может и голо, но засаду и тут спокойно устроить можно! – остерегающе заметил ему его товарищ, окидывая ущелье взглядом. Внимание подпоручика привлекла одинокая и высокая словно стела, скала, грязновато-розового цвета, чем-то напоминавшая великана на двух ногах, но без рук, со втянутой в плечи головой. «Великан», казалось, спал стоя, и сторожил пустынное ущелье.
- Ишь ты как любопытно, все камни серые, а этот похоже кремневый, ущелье сторожит! – откровенно любуясь чудом природы, прикинул вслух командир.
- Местные небось, энту каланчу, за духа какого-то почитают, - задумчиво заметил денщик, так же глядя на «великана».
- Скорее всего, так оно и есть, хотя я, что-то о подобном слыхивал – ответил Кривопляс, а когда дивная скала осталась позади, добавил – Как воротимся, надо будет у татар об этом чуде расспросить, в самом деле интересно даже, что это за «великан» такой?..
Голое ущелье скоро окончилось, и взвод въехал в прохладный лес, хотя и без того жарко не было, уже заметно холодало.
- Через версту будет подъём на левую сторону, там небольшой перевальчик, и Терджанский санджак! – обернувшись к своим, негромко сообщил Кривопляс, хотя почти все во взводе, кроме молодого солдата Мохина Стёпы, уже бывали тут, но командир сказал это просто так, между прочим. На одном из утёсов мелькнула рыжая лисица с какой-то птицей в зубах, на что денщик Кравченко усмехнувшись заметил.
- Ишь ты, кума-Патрикеевна, тоже небось, из разведчиков!
Солдаты немного рассмеялись, но дальше, по знаку командира сняли с плеч штуцера и карабины, взвели курки, и далее ехали так. Миновали версту и показался перевал. Взвод остановился, а головной дозор осторожно шёл дальше. Вот они доехали до крайней точки подъёма, и обернувшись назад, приветливо помахали руками. Кривопляс без лишнего слова тронул коня вперёд, и взвод последовал за ним. Перевал оказался никем не занят, но следы пребывания людей, в виде массы обглоданных бараньих костей, белели тут во множестве.
- Через четверть часа, въедем в санджак! – прикинул Кривопляс, оглядываясь по сторонам. Здешние окрестности ничем особым не выделялись, кроме скособоченного каменного креста, с едва заметными буквами незнакомого алфавита. Знаки и надписи читались скверно ещё и потому, что крест, весь зиял выщерблинами то ли от пуль, то ли от осколков, да ноздреватыми отверстиями словно губка. Постояв у креста пару минут, драгуны, обнажив головы перекрестились, и неспешно двинулись дальше. Войдя в Терджан, Кривопляс со словами «Уточним-ка», достал карту и вглядевшись в неё, бросил своим.
- Туда! – и взвод тронулся за командиром. Минут через 20-ть, солдаты уловили едва заметный запах горелого дерева, но дыма нигде не было, и птицы панически не кружились над каким-то одним местом.
- Идём, мало ли что там гореть может! – махнул рукой подпоручик, и взвод пошёл дальше. Ни дорог, ни тропинок пока не было, и Кривопляс повернул отряд напрямик по холмам, мимо торчащих повсюду больших камней, кусков скал, и одной полуразвалившейся башни, осмотр которой показал, что внутри кто-то ночует, только и всего. Внизу они приметили узкую дорогу, извивавшуюся между камней и скал, и решили туда спуститься.
- А воздух и впрямь пожаром каким-то тянет, - принюхавшись, настороженно заметил Кравченко, привставая на стременах, и стараясь разглядеть по сторонам возможные следы пожара. Но ничего не разглядев, успокоился.
- Да не тяни ты шею, мало ли чего там сгорело? – посоветовал ему Кривопляс, и не очень уверенно бросил, - Может разбойники ночью хутор какой спалили, а дымом ещё тянет…
Взвод спустился вниз, вышел на дорогу, и минут пять шёл не встречая никого и ничего, но очень скоро, из-за поросшей кривыми соснами скалы, скрипя колёсами выкатилась старенькая арба запряжённая крепким ослом, везущую греческую супружескую пару, людей лет по сорока, одетых совсем небогато, за спинах которых на старой овчине сидел подросток лет 14-ти. Греки сразу узнали русских по мундирам, а на приветствие Кривопляса «Добрый день вам, люди!» глава семейства сняв шапку и уважительно поклонившись, с грустью в голосе ответил.
- Не такой уж он и добрый, господин офицер!..
- А что у вас случилось, башибузуки лютуют? -негромко спросил подпоручик, чуть склонившись с седла.
- Хуже, господин офицер, от этих-то шаек мы бы сообща отбились, - тихо вздохнул грек, глядя на офицера слезящимися глазами – весь санджак занят турецкими войсками уже как два дня, и ещё подходят, а мы вот бежим в чём были!..
- Санджак занят? – заметно встревожась, переспросил подпоручик – А ты не преувеличил ли со страху, а? Брат во Христе?
- Нет, господин офицер, это именно армия, их тысячи, со знамёнами и пушками идут, - уверенно заявил грек – Нынче рано утром, едва мы успели помолиться богу и приготовились поесть, прискакал на взмыленном коне мой двоюродный племянник, и со слов своего отца, строго-настрого сказал чтоб мы спасались: в санджак вчера в ночь вошли османы, заняли деревню Пекеридж, и зашли в Пун, где издревле жили здешние паши, а теперь живёт сам Махмуд-бек, к которому со всех сторон стекаются разношерстные рати, и хотят идти на соединение с Осман-пашой! Вас так мало, русские братья, стерегитесь! – умоляюще попросил грек. Подпоручик с минуту помолчал, а затем спросил.
- У вас еда-то какая-нибудь есть?
- Да, еду мы захватили, воду взяли, иконы и молитвенник! – чинно ответил грек.
- А спастись-то успеете? Убежища далеко?
- Нам бы только в лес въехать, а там уж найдём место! – заверил Ивана глава семьи.
- Ну, тогда помогай вам Христос! – подбодрил их на прощание Кривопляс, и они разъехались. Подпоручик свернул с дороги, и увёл взвод за небольшой холм.
- Неужели правда, ваше благородие? – тревожно загудели солдаты.
- Да-а – удручённо выдохнул командир – похоже, так оно и есть, турки уже здесь, в Терджане, и нам нет нужды углубляться на вражескую территорию, мы уже, на территории врага! – уверенно закончил подпоручик – А посему, ребята, начинаем искать турок, берём языка, другого-третьего, выясняем кого где и сколько, убеждаемся своими глазами в том что это именно армия; сколько пушек, если их нет, то откуда ждут, ну и всё такое прочее… Затем тихо и незаметно удаляемся на зимние квартиры, задача ясна?
- Так точно! – с негромким гулом ответили солдаты. Подпоручик оглядел их, и коротко бросил.
- За мной!
Взвод тронулся с места, и перестроившись на ходу, двинулся за командиром. Одни тревожно размышляли о том, что враг уже в санджаке, а свои о том ещё не знают, а другие, облегчённо вздыхали что теперь хоть идти далеко не придётся. Кривопляс лично знал пять здешних языков (включая турецкий и персидский) а потому национальность «языка» его мало волновала, лишь бы важный был! Спустя время, взвод остановился под раскидистой скалой, дабы оглядеться. Подпоручик приказал двум наиболее ловким и цепким солдатам вскарабкаться на скалу, да внимательно поглядеть во все стороны: что там, где делается? Бойцы забрались на скалу с проворством котов, и с четверть часа глядели-наблюдали во все стороны. Зная службу, они не орали сверху «вижу то-то и то-то» а спустившись, спокойно доложили.
- На юге, вёрст за шесть, видать конницу по дороге, явно турецкая, тысячи полторы-две, пушки медью сверкают, штуки две иль три. На западе, версты за четыре, селение татарское, и там много вооружённых людей ходит, доспехами блестят, но знамён иль бунчуков не видать… палатки штуки три с левого бока у того селения белеют, и дымок сизый, костры видать!
- Селение это хорошо ребята, раз палатки, то отряд там большой, раз в саклях все не поместились, а может и жители не всех пустили; турки, они до девок охочи больно, могут и татарку оприходовать, им плевать… - Кривопляс снова достал карту, отметил чего-то карандашом, прикинул расстояние, и убрав карту, объявил что взвод идёт к тому селению где турки.
- Четыре версты говоришь? – уточнил он у солдата.
- Так точно, ваш бродь, четыре, не меньше! – уверенно ответил солдат.
- Ну, тогда скорым маршем вперёд!
Взвод также осторожно отделился от скалы, но дальше, поскакали уже во всю прыть, открытое место надлежало миновать как можно скорее. Через четверть часа они вошли в поросшую лесом и кустарником лощину, прошли саженей сто, и Кривопляс, увидел с боку тропку, поднимающуюся в лесок, и приказал взводу свернуть туда.
- От больших дорог, мы покамест в стороне, а вернее мы промеж них, - на ходу начал говорить подпоручик – так что больших отрядов неприятеля по этим расщелинам шататься не должно, но – Иван сделал паузу – бережёного, бог бережёт!..
Сбиться с направления, Кривопляс не боялся, он, как и большинство старых служак, давно уже обходился без компаса, и находил стороны солнца по приметам. Лесок, который принял их в свои недра, рос не очень густо, и русскому отряду не грозило здесь застрять. Даже каменных глыб попадалось немного, а одна торчала из земли как надгробие, и проезжая мимо, Кривопляс заметил на ней какие-то выбитые рисунки. Не в силах удержаться, он спрыгнул с коня, и на пару минут замер перед камнем. На древней плите, Иван разглядел девяти лучевой солярный знак.
- Ишь ты, и здешние люди значит раньше солнце почитали, это мы видать на поросшем кургане стоим, да и остальные камни не просто так тут понатыканы, святилище здесь в древности было. Покиннем это место! – подпоручик сел на коня, и взвод торопливо ушёл дальше. Вот минула четвёртая верста, разменяли пятую, а селение ещё не показалось.
- Ну, и чем ты глядел? Селение-то где? – скорее для вида спросил подпоручик, понимая что четыре версты, это зрительно, по прямой, а тут, со всеми этими вавилонами, балками да подъёмами, все шесть набежит.
- Ей-богу скоро, ваше благородие, ошибся я малость, оно четыре на глаз было, по прямой, а так конечно поболее будет! – виновато пояснял солдат.
- Ладно, чего уж там, идём, следопыт! – беззлобно усмехнулся Кривопляс, и саженей через двести, они почувствовали запах домашних очагов, и услышали отдалённый лай собак.
- Ну, вот мы похоже и пришли к селению, дальше идём тише теней загробных, саженей через 50-т, оставить лошадей при четырёх сторожах, а далее сами! – свистящим шёпотом проговорил подпоручик. Так они и сделали: привязали коней, оставили охрану, а дальше осторожно, не хрустя ни единой веткой, драгуны в две цепи крадучись пошли на дым и лай. Минут через десять, в просвете показались сакли, и мелькающие люди. Подойдя ближе, драгуны всмотрелись. Селение большое, саклей под сто будет. Но палаток с этой стороны не видать. Все мужчины вооружены поголовно, в кольчугах, некоторые в шишаках и шлемах, но большинство в папахах и шапках. Турок, снующих туда-сюда, тоже оказалось много, и пешие, и конные. Все чего-то обсуждают, спорят и быстро жестикулируют. Кривопляс отрядил шестерых драгунов обойти селение с той стороны, и посчитать палатки. Солдаты неслышно ушли, а прочие наблюдали за селением. Ага, вон старейшина, важный бородач лет 60-ти, с дорогой саблей на боку, двумя пистолетами, и парой кинжалов за кушаком, идёт в сопровождении муллы и какого-то молодого воина, а ему навстречу турецкий военачальник в чине не ниже полковника, с курчавой золотистой бородой.
- Сговариваются чего-то, собачьи дети! – свистящим шёпотом прошелестел денщик.
- Я могу даже сказать, чего именно, они сговариваются, брат Кравченко, - так же тихо ответил командир - Сговариваются они о совместном выступлении, турок, видать всех воинов из селения взять хочет, а старейшина, понятное дело, возражает! Селение-то без охраны не оставишь, а турок вишь, торгуется. Мула, тут тоже по делу, погасить огонь непонимания, если таковой разгорится. Так что вот о чём они там сговариваются.
- А чего ж посреди улицы? Такие вещи за накрытым столом обсуждают, а эти тут… С чего бы так-то? – осторожно возразил денщик.
- А оттого, что это у них уже не первый торг, а скорее даже последний. Вишь как турок ерепениться? А старейшина, вежливо но твёрдо стоит на своём, а мулла как посредник, вроде поверенного у нас, ясно тебе?
- А похоже, Иван Фёдорович, старейшина-то видать в себе уверен, вот и стоит так словно губернатор! – хмыкнув, согласился Кравченко.
- Турка бы этого «языком» взять, вот в ком сведений, как семечек в спелом кавуне, а, Кравченко, ты как мыслишь? – подпоручик поглядел на денщика, и тот согласно кивнул.
- Так, Кравченко, ты воин прыткий что тот ужак, давай, влезь вон на ту сосну, да погляди сколько выходов из этой деревушки, и вообще посиди пока, вдруг увидишь в какую саклю этот полковник турецкий ночевать залезет. А если надумает выехать, сразу дай знать…
- Слушаюсь! – шепнул Кравченко, и отпрянув от валуна за коим он таился, крадучись пошёл выполнять задание. Потянулись тяжёлые минуты ожидания. Турок и старейшина вежливо раскланялись, но было заметно, что важный гость не совсем доволен, но и не раздражён, мулла засеменил следом, продолжая что-то говорить, но скоро, они растворились в многочисленных жителях и дюжине коров, коих трое мальчишек гнали куда-то хворостинами.
- А мелковаты тут коровёнки-то, наши тучнея! – тихо пробормотал кто-то из солдат, но подпоручик не обратил на это внимания, он тасовал в своей голове, все возможные варианты захвата турецкого полковника «языком». Всё он конечно знать не может, такого не бывает, он же не трёхбунчужный паша, и не министр султана! Но сколько войска в Терджанском пашалыке, он знать обязан, и где сераскер с главными силами, тоже ведает, иначе к кому, ему, на соединение-то идти? «Да, брать этого турка надобно, вот только ребята вернуться от палаток, и будем решать с полковником»- подумалось Кривоплясу, и он продолжил наблюдение.
Х Х Х
Разведчики, посланные сосчитать турецкие палатки, доложили, что разбросаны они широко за селением по откосам и утёсам, буграм и лужайкам, но солдат в них примерно до четырёх сотен по прикидкам.
- Понятно, значит точно полковник с остатками своего воинства в гости к старейшине завернул, - сделал вывод подпоручик, и снова спросил – Лошадей там много?
- Штук сорок пасутся табуном внизу, и при них стражи человек 15-ть, или чуть больше – доложил старший команды.
- Пушек не видели?
- Нет, ваше благородие, не видели…
- Либо их у него вовсе нет, либо в селение заволок, от греха подальше – задумчиво проговорил Кривопляс, и здесь к нему подошёл денщик.
- Ну, что ты там углядел? – тихо спросил подпоручик.
- Проезжих дорог только две: в начале селения, с той стороны, где у них палатки белеют, и вторая, с другой стороны, но идёт наискосок, выгибается от конца саженей на двести, а там распрямляется и уходит за местные горы. Видел ещё тропку малую, по ней из лесу коз гоняли домой, но вряд ли начальство по ней уезжать станет, да и вечереет уже, скоро сумерки сядут, ваше благородие! – выдохнув закончил Кравченко.
- Ясно, придётся нам отсюда поглядеть… трое на ту дорогу, а трое на эту, и глядите мне, не упустите если важный турок из селения выехать пожелает. Если ваша тройка мне понадобиться – подпоручик указал на одних – я четыре раза к ряду филином ухну, а если ваша – Кривопляс повернулся к другой группе – ухну три раза, а коли все разом потребуетесь, то филин прокричит два раза, всё поняли? Не спутаете?
- Не извольте беспокоиться, Иван Фёдорович, не впервой же нам, эти сигналы как «Отче наш» затвердили! – заулыбались солдаты, а сними рассыпался в улыбке и сам командир.
- С богом ребята, по местам! – приказал он, и обе тройки в три хлопка растворились в сумраках леса, где темнеет всегда раньше. Пока мрак не стал непроницаемым, Кривопляс послал двух солдат, предупредить коноводов, что ночью будет дело, и чтоб они на всякий случай держали себя наготове.
- Хотите как Воронец дело устроить? – осторожно спросил Кривопляса, унтер Кравцов, придвинувшись ближе.
- А ты можешь чего-то другое предложить? – спросил его командир.
- А чего тут ваш бродь предложишь-то? Только тута, в домике каком его и можно будет попытаться схитить. А ежели он лагерем снимется, то увы нам, маловато нас, на четыре сотни-то идти… Разве только он как Паскевич наш, с небольшой свитой куда-нибудь отлучиться изволит?
- Это вряд ли братец, но возможно, они тут уже у себя дома, и особо бояться им некого… - неопределённо ответил подпоручик. Ждать пришлось долго, но ждать драгуны умели, терпения им было не занимать, сутками могли в засадах сидеть. Минуло несколько часов, выглянула из-под взбитых облаков луна, и ненадолго осветила округу.
- Уже полночь, а село утихло, только собаки лениво побрёхивают, и никакой суеты, - задумчиво проговорил Кривопляс, и поглядев на денщика, на всякий случай
поинтересовался – Как думаешь братец, выждать ещё пару часиков, или теперь же
в село наведаться?
- Лучше выждать, ваше благородите, пускай уж все в сон войдут, а то мало ли? вдруг они там в нарды иль в карты играют сидят?
- Возможно, мы сами порой в Караагаче за банчиком сидели, чем эти господа лучше? – согласился подпоручик, и снова погрузился в ожидание. Заметно похолодало, но ещё не настолько чтобы продрогнуть или закоченеть. Луна, словно бы озябнув, за мохнатые, овчинные и тёплые облака, дабы малость погреться. Кто-то из солдат стал грызть сухарь, а другой, едва слышно забулькал из фляги.
- Я всё слышу, кто там водку лакает? – встрепенулся офицер – Отставить, вашу мать! Водка на крайний случай! – строго предупредил Кривопляс. В стороне что-то зашуршало-завозилось, и следом наступила тишина. «Сам бы сейчас причастился, да нельзя, дело сделать надобно!» тоскливо подумалось подпоручику, и он терпеливо продолжил ждать. Протекли положенные два часа, и Кривопляс, ухнув филином три раза, вызвал одну команду, и выяснив что важный турок из селения не выезжал, и туда, никто помимо местных да пары офицеров из палаточного лагеря, не проходил. Взвесив всё, подпоручик уточнил, тихо ли в селе, и один из солдат смущённо кашлянув, сознался командиру, что он, на свой страх и риск наведался в селение, но не в глубь, а так, прошёл домов 20-ть, и назад. Нигде ни огонька, ни стражи, и только кошки шмыгают, да собаки лениво перебрёхиваются.
- Оставайтесь пока тут, - решил Кривопляс и ухнув филином четыре раза, вызвал оставшуюся тройку. Здесь всё прошло проще и по правилам. Никто в село не ходил, а оттуда, только пара молодых воинов с заводным конём куда-то неспешно выехали и всё. А в селении тишина, точно все вымерли.
- Так, ну в селение-то мы, к примеру войдём, а где найдём человека что укажет нам, где знатный турок ночует? – спросил подпоручик.
- Самим нам этого ни почём не угадать, - отрицательно помотали головой «старики» - то, что турок в каком-нибудь богатом доме остановиться, оно и понятно, но в каком? Их тут поди немало, да и села мы незнаем…
- Может, из часовых кого допытать? – предложил один фельдфебель.
- Можно, - согласился Кривопляс – А ещё идеи есть?
- Постучать в какой богатый дом, и на турецком наречии вызвав хозяина, прижать его хорошенько, он и расскажет, где полковник турецкий квартирует! – азартно выпалил другой солдат.
- Добро, ну, тогда двинули! Так, молодой, - подпоручик обратился к тихо сидевшему Стёпе Мокину – ты ступай к вашим коневодам, обскажи им суть дела, и пусть они будут наготове, а сам с ними оставайся, дело сложное братец, и с нами тебе не след, исполнять!
- Слухаюсь, ваш бродь! – шепнув едва слышно, козырнул рядовой, и через три шага растворился во мраке.
- Двое шагов за 30-ть впереди, остальные гуськом за мной, пошли! – махнул рукой командир, и взвод, привычно стал спускаться вниз. Давно привыкшие к темноте глаза, помогали драгунам идти к намеченной цели, спокойно и не спотыкаясь, неслышными тенями вошли в селение. Собаки хотя и не сразу, а как бы осторожно, неуверенно, коротко и отрывисто начинали подгавкивать.
- Должны же быть стражники, должны хоть какие-нибудь – негромко бормотал Кривопляс, и обернувшись к своим, приказал – расходись по двое только в центре селения, и смотрите в оба: как только кто-то возьмёт «языка» кричит дважды совой, потом, через минуту, ещё два раза. Мы ему так же ответим, и так пока все не соберёмся, ясно?
- Так точно! – прошептали сзади, и разбившись по двое, солдаты заскользили по сторонам неровной улицы, крадучись продвигаясь к центру. С Кривоплясом и Кравченко остался один солдат, которому не хватило напарника, и теперь он крался вместе с ними.
- Дармоеды, ишаки тупые!.. Война кругом, мы, близко, а тут ни одного патруля на улицах, вояки, за ноги их мамашу! – зло бранился подпоручик, осторожно переходя от дома к дому.
- Службы не знают, сукины дети, ваше благородие, – в тон ему, сипел едва слышно Кравченко – у нас попробуй, не выстави караулы, а эти… Ну, басурманы, они басурманы и есть!
Дома в этом горном селении располагались традиционно как попало: один стоял на ровной площадке внизу, другой, на бугорке над ним, а третий высился под вторым, над третьим четвёртый, что упершись в скалу, уже не имел над собой иных соседей. Сакли, располагавшиеся внизу, также теснились как попало, занимая наиболее выгодные и ровные места, а через расщелины и овраги, заботливые руки везде перекинули мостики с перилами, по которым и домашняя скотина вполне себе могла перейти. Сакли по богаче и сакли победнее соседствовали тут везде: но в какой из них, дрыхнет знатный турок? Поди, знай! Возле одной из куч мусора, храпел какой-то вонючий нищий, от коего разило винным перегаром, табаком и нечистотами.
- Проходим мимо! – брезгливо сплюнул Кривопляс, отходя в сторону. Они осмотрели ещё несколько домов, заглянули в пару переулков, в одном из которых встретили двух драгун с пустыми руками, попенявших что даже возле здешней небольшой мечети они не обнаружили никакой стражи, кроме двух вислоухих псов.
- Ну, ищем ещё час, а потом на выбор берём богатую саклю, и всё! – окончательно решил подпоручик, и пошли продолжать. Неизвестно во чтоб это вылилось, если б менее чем через полчаса, в стороне донеслось подряд два совиных крика, а через минуту, крики повторились. Иван ответил, услышал такой же сигнал, и неторопливо пошёл со своими на уханье, пока не встретились всей толпой под какой-то старой грушей.
- По порядку, рассчитайсь! – тихо приказал подпоручик, уже заметив, как в руках у двоих солдат трепещет с кляпом во рту, хорошо одетый турок лет 30-ти или 40-ка, а другой солдат держит под узцы коня с любопытно сверкающими глазами. Солдаты быстро рассчитались, и оказались все на месте.
- Ну, и кто это? – быстро спросил Кривопляс.
- Удача наш, ваше благородие! – сиял улыбкой один из солдат – Это писарь местный, от полюбовницы своей ехал… он у старейшины вместо секретаря, должен много знать. И самое главное, Иван Фёдорыч, - солдат чуть понизил голос – он аллахом клянётся, что важный турок, Селим-бей, полковник, ночует не тута, а в палаточном лагере, во как!
- Быстро уходим! – резко бросил подпоручик, и через четверть часа, на улице спящего селения, никого не было. Обратно шли торопливо, хотя несколько человек и споткнулось о камни. Пленный, со связанными назад руками, дышал тяжело и часто, и даже в слабом лунном свете, обильные градины пота хорошо виднелись на щеках словно роса, тяжело скатываясь на курчавую бороду, блестя там словно кристалики. Взвод пошёл сразу к лошадям, где их встретили с заметным облегчением.
- Ну, как вы, с уловом? – спросил кто-то из темноты.
- Есть небольшой, хотя и неважный! – своеобразно ответил Кравченко, и хмыкнув добавил – И лошадь до кучи в полон взяли, пригодиться…
- Уходим вглубь, там допросим! – приказал Кривопляс, первым вскакивая в седло. Пленному помогли сесть на его коня, и поскакали на лёгких рысях: луна вышла из своих небесных овчин, подсветив путь-дорогу. Вёрст через пять, русские остановились на небольшой опушке, склоном уходившей вниз, туда, где рос орешник, и редкие молодые сосны, а следом опять начинались мачты взрослых сосен.
- Привал с допросом! – коротко объявил подпоручик, спрыгнувши на землю. Взвод так же неторопливо спешился, дозорные привычно сами стали на три стороны, а Кривопляс и остальные, усевшись под искривлённой и толстой сосной, развязали пленного, вынули кляп, а из его добротной кожаной сумки извлекли пучок канцелярских перьев, медную с рельефным узором чернильницу, свиток чистой бумаги, и кошелёк с шестью серебряными монетами. Положив всё это обратно в сумку, Кривопляс глядя на бледное от страха лицо «языка», тихим и спокойным голосом начал допрос.
- Жить, хочешь? – спросил Иван по-турецки.
- Хочу, господин… офи…цер… - едва выдавил из себя писарь, почувствовав отдалённый лучик надежды.
- Как звать?
- Фа-фарух…
- Фарух, и сколько лет тебе?
- Тридцать… шесть…
- У старейшины писарем служишь?
- Да… писцом… секретарём, все дела на мне… - дрожаще ответил Фарух, тяжело дыша.
- И долго служишь?
- Девятнадцать лет…
- Языков много знаешь ли?
- Семь, и на семи пишу…
- И наш знаешь?
- Русский я понимаю, говорю плохо совсем, а писать и вовсе не умею… - продолжая тяжело дышать, ответил писец.
- Так, о пустом поговорили, давай Фарух, о деле – Иван хрустнул плечевым суставом – Сколько турок вошли в санджак? Если скажешь, что не знаешь, повешу прямо тут, даже если это правда, итак? – Кривопляс пристально поглядел в лицо пленника, и тот быстро опустив взор, ответил, что османов в санджаке порядка шести тысяч.
- Верю, молодец, - подпоручик даже улыбнулся слегка – о чём турецкий полковник, с вашим старейшиной на улице давеча спорили, ещё мулла их унимал?
- Турок, Селим-бей, просил у старейшины, уважаемого Физулы-ага, половину наших мужчин в войско, но старейшина, даёт только троих из каждого десятка… Время тревожное, кругом разбойники, да и соседям веры никакой, только и ждут возможности ограбить! – чуть более спокойным голосом, ответил Фарух, почтительно кивнул головой.
- А сколько ваше селение выставить может, если всех годных вооружить?
- Более шести сотен может, но настоящих воинов у нас только 230-ть человек… их, старейшина вовсе не хочет давать, говорит, лезгины и курды близко…
- А что турок?
- Селим-бей недоволен, он уговаривал, уверял что Осман-паша скоро разобьёт русских, и прогонит их за горы, но старейшина опять ответил, что врагов у нас по мимо русских кругом много, не знаем дескать, кто ещё хуже! – печальным голосом разъяснил писарь, стараясь ничем не разгневать сурового офицера.
- Пушки у турок есть?
- Есть господин, но жизнью клянусь, я не знаю их число, Селим-бей не называл его, просто сказал что они у него есть! – прижимая ладони к груди, ответствовал писарь.
- А у Селима этого сколько людей?
- Тут, у нас, с ним около пятисот, но все они стали лагерем за селением. Сам Селим-бей, хотел вначале заночевать у старейшины, приняв его приглашение. Но как они не договорились о воинах, Селим-бей передумал…
- Не верит значит? – усмехнулся Кривопляс, и помолчав поглядел куда-то в сторону, вновь обратил взор на пленника – так, главные силы сераскера стоят в Килик-Хане, верно я говорю? – Иван поглядел на пленника почти по-дружески. Но Фарух, с усилием сглотнув ком в горле, и покашляв, отрицательно помотал головой.
- Нет, господин, основные силы сераскера стоят в Гюмуш-Хане, об этом старейшина с Селим-беем разговаривали…
- А ты, неглупый человек Фарух, - одобрительно заметил ему подпоручик – если бы ты со мной согласился, я приказал бы тебя пытать. Да, мы знаем, что Осман-паша стоит в Гюмуш-Хане, но не знаем сколько их, назови-ка их число! – Кривопляс опять пристально уставился в лицо писца.
- Господин, русский… офицер… - всхлипнул Фарух, проглотив слёзы - мамой клянусь, упокой аллах её душу, я не знаю их число… и никто из наших не знает! И старейшина не знает, Селим-бей не говорил ему о численности, это ж при мне было – торопливо продолжал Фарух – турок только и сказал что сераскер, великие силы собрал, и ещё мол идут, и скоро конец русским… клянусь, так и было!..
- Верю, - согласился Кривопляс, и усмехнулся – великие силы собрал, а мужиков с дубьём да древними мушкетами согласен в армию набрать? Так ли?
- Вот и Физула-ага наедине мне тоже говорил, что дела у турок не так хороши как Селим-бей говорит всем, а посему, он и даёт ему в войско тех, кто похуже!..
- Лодырей, пьяниц, нищебродов, и тех, кто к воровству склонен, так? – улыбнулся подпоручик.
- Откуда вы это знаете, господин офицер? – удивился Фарух, хлопая глазами.
- Да не велика премудрость… так, про пушки Осман-паши что знаешь?
- Никто толком не знает сколько их, а потому несут всякий вздор, вплоть до того, что у него аж тысяча мортир, и 10-ть тысяч бочек пороха, да сто тысяч ядер! – грустно улыбнулся Фарух.
- Он откуда-нибудь ждёт новые орудия? – Кривопляс чуть склонил голову набок.
- Не знаю господин, откуда их ему ожидать? Разве только из самого Стамбула? Все орудия какие мог, он уже пособрал, даже самые старые туфенги времён Тамерлана! У курдов несколько пушек выпросил…
- А европейские офицеры у турок в войске есть? – спросил вдруг Иван.
- У нас поговаривали, что есть австрийцы и англичане, - ответил Фарух. Кривопляс немного помолчал, и проговорил.
- Вот Фарух, смотри что получается; я, слово своё сдержу, жизнь тебе оставлю, но как оставлю, - подпоручик поправил шашку – могу привязать тебя к дереву, сунуть в рот кляп, и уехать, авось бросятся тебя искать, да и найдут (пленник опять начал заметно бледнеть) Но я, предлагаю тебе добровольно ехать с нами, и поступить на русскую службу, грамотные люди нам всегда нужны… Ты женат, и дети есть?
- Жена есть, аллах наказал меня за грехи, - осунулся Фарух – а детей от неё нету, как я ни старался, а она сущий шайтан; всё в доме не по ней, всё плохо, и я плохой муж… Вот и впал в грех, любовницу завёл!..
- Ну тем более тебя в селении ничего не держит, ведь найдя тебя, твои сразу поймут, что ты был у нас, и раз жив-невредим, сердобольные гяуры узнали от тебя всё, и потому не убили… И что они с тобой после этого сделают? – поручик снова в упор поглядел на пленника.
- Убьют и опозорят… - глухо ответил писарь.
- В общем выбирай, мы тебя даже и привязывать, пожалуй, не станем, оставим тут, да и уедем, нам ты уже не опасен, чего ты о нас знаешь? Ничего, так что, выбирай! – Кривопляс на минуту замолк, и стал ждать.
- Родителей моих нет, братья неизвестно где, сестру лезгины утащили ещё маленькой, ничего меня в родном селении не держит кроме службы моей. Но теперь, выхода у меня и впрямь нет, согласен ехать с вами, и служить вашему начальнику…
- Вот и славно Фарух, у нас вон целые полки из мусульман, и турка лупят так, что только тюрбаны летят, а уж грамотный да многоязычный писарь, всегда будет жить в достатке и уважении. А не будешь дураком, глядишь, и сам в начальники выйдешь! - Кривопляс встал, помог подняться Фаруху, и чуть подумав, разрешил всем перекусить перед дорогой, и нового спутника не забыл, хотя Фарух, от волнения ел мало, но воду пил охотно и много, было видно, что он с трудом приходит в себя.
- Оружием каким владеешь? – спросил его Кривопляс, когда они уже ехали дальше, под мерцанием звёзд.
- Меня учили пользоваться пистолетом и ружьём, но стрелок из меня никудышный, - грустно сознался писарь.
- Ну, про сабли и говорить верно нечего? – улыбнулся офицер.
- Ваша правда, кинжалы и сабли не моё, но вот ножиком, я один раз от бродяги с палкой отбился! – скромно похвалился секретарь.
- Это уже неплохо, в случае чего, хоть зарезаться сможешь. – успокоил писца Кривопляс, и сразу же сменив тему, спросил у того, хорошо ли он знает эти места?
- Увы, господин офицер, проводник из меня плохой, я дальше нашего леса и окрестных гор не ходил один. А если случалось ехать на свадьбу или на охоту, я всегда был при старейшине, и дорог не запоминал! – признался Фарух.
- В каких сёлах турки сидят, хотя бы знаешь? – обернувшись к нему, спросил командир. Фарух чуть подумал, и ответил.
- В Пекеридже должны быть обязательно, и турки, и лазы. Опять же в Пуне они есть, там издревле резиденция правителей Терджана, и теперь там, как пить дать, стоит крупный отряд турок!
- Лазов среди них много?
- Не мало пришло, все очень злые, воинственные и бесстрашные! – уважительно отозвался Фарух.
- Мало им значит под Хартом дали! – хмуро бросил Кривопляс, и чуть помолчав, опять спросил – Слышали у вас, что стало с Хартом?
- Как не слышать? По всему пашалыку вести разошлись! – дрожащим голосом ответил Фарух, слегка натягивая поводья своего коня.
- А знаешь почему мы с ними так поступили? – сверкнув глазами, навскидку бросил вопросом подпоручик.
- Знаю господин офицер, - сразу как-то осунувшись, ответил пленник – они убили генерала очень храброго, и перед всеми кичились этим. А потом, они замучили 90-то ваших раненых таким жестоким образом, что когда наш старейшина и мулла узнали об этом, то оба раскрыли от изумления рты, а Физулла-ага покачав головой, сказал что аллах, за грехи отнял у жителей Харта разум, коли они осмелились на такую жестокость, и что русские, такого не простят, и страшно отомстят за своих!..
- Молодцы у вас селом правят, значит договоримся, когда сюда придём, и сжигать не придётся! – уверенно сказал Кривопляс, на что вздохнувший Фарух, только неопределённо покачал головой. Когда начало светать, отряд ушёл в горы, и там, в безопасном месте, командир объявил двухчасовой привал, где с особо опытными унтерами, развернул карту.
- Так, орлы мои, Фарух сказал что турки заняли Пекеридж и Пун… отсюда я делаю вывод, что остальные их части заняли самые крупные селения санджака, не исключая и горные, особенно те, что стоят на узловых дорогах, это к бабушке не ходи. А значит они вот тут, здесь и здесь, - Кривопляс начал обводить кружками названные селения – Вот в этих пунктах, за сегодняшние сутки, нам надобно взять хотя бы двух жирных «языков». Хотя бы двух ребята. Главное для нас, сколько всего сил, собрал Осман-паша, сколько и каких у него пушек, и тому подобное… Фаруха для сна связать пока, а там видно будет! – прикрыв глаза распорядился Иван.
Ровно через два часа, отряд уже покачиваясь в сёдлах, продолжал путь. Подпоручик решил не соваться ни в Пекеридж ни в Пун, ибо там может быть опасно. А вот навестить какое-нибудь селение на узловой дороге, будет в самый раз. Кривопляс вытащил карту, и показав её Кравченко, ткнул пальцем и сказал.
- Вот, двигаемся сюда, скачи к дозорным и сообщи им, это около 20-ти вёрст будет, мы в тех краях бывали, ребята знают…
- Слушаюсь! – денщик быстро поскакал вперёд, догнал дозорную тройку, передал слова и прискакал назад. Где-то через час, взвод свернул вниз с тропины, и поехал каменистой низиной, поросшей горькой полынью, да какими-то колючками. День выдался тёплый и даже немного жаркий, хотя и с ветерком. У подпоручика, на пару минут создалось впечатление что они попали в этакую усеянную голышами чашу с редкими деревцами да кустарниками. Взвод поглядывал на громады гор, нависавших над ними, словно стены, так казалось солдатам, взиравшим на эти кручи.
- Посмотрите-ка ребятки что там с левой руки у нас? – обернувшись назад, приказал Кривопляс, и четверо драгун выехав из строя, на лёгких рысях поскакали в сторону, а остальной взвод продолжил путь. Скоро послышался шум горной реки, и взвод вышел на каменистый бережок небольшой речки. Противоположенный берег так же представлял собой каменную пустошь, с редкими кустиками трав.
- А это что за река? На карте вроде нету такой – Иван опять достал карту, и увидел, что сей поток, обозначен в одной бумаге как ручей Ханский.
- Хорош ручеёк, сажени три в ширину, не меньше! – усмехнулся подпоручик, и поинтересовался у Фаруха, не был ли он в этих местах? Писец вежливо ответил, что он здесь впервые, и ему отчего-то страшно.
- Это ты в непривычную среду попал, от насиженного места оторвали, впереди неопределённость, тоска в тебе просыпается, ну и страх, понятное дело! – без обиняков ответил ему Кривопляс, когда они, поя коней оглядываясь кругом. Подскакали те четверо, что осматривали местность.
- Ничего ваше благородие, только куски досок гнилых, с полдюжины повозок разбитых старых, да скелетов в гнилых лохмотьях прорва целая, штук сто или больше: кто вповалку, кто цепочкой лежит, у многих мослы перерублены, черепа раскроены… знать обоз какой-то много лет назад тама погиб!... – доложил дюжий фельдфебель.
- Идём вдоль ручейка, там версты через три должна быть дорога, а от неё, до нужного нам места, 11-ть вёрст, вперёд!
Едва взвод достиг дороги, как сразу же увидели двух русских всадников, выскочивших из леса; прапорщик и рядовой из пехотного полка. Они секунд пять потоптались на месте, а затем решительно подъехали ко взводу.
- Прапорщик Портнов, из отряда Миклашевского! – чётко козырнув, представился младший офицер, а затем привычно доложил – Мы, с небольшим отрядом были откомандированы в Тераджинский санджак для сбора реквизированного хлеба, но оказалось, что санджак, уже занят турками. На пути к деревне Пекеридж, нас внезапно атаковали крупные илы османов, и мы стали отбиваться, а Миклашевский послал за помощью. Из Аш-Калы подошёл Муравьёв с бригадой, и ожидается Нижегородский полк из Мегмансура, но на настоящий момент, он, уже верно подошёл, или вот-вот ожидается! – выдохнув, закончил прапорщик.
- А вы тут чего, в разведке? – догадался Кривопляс.
- Точно так, был отправлен командиром разведать, нет ли где поблизости неприятеля?
- Ну что же прапорщик, сведения ваши весьма важны для нас, мы здесь по той же причине. Скажите, вам ничего не известно о численности войск Осман-паши, или его артиллерии?
- Нет, к сожалению, слухи самые разные: от того, что у паши одни фальконеты, до несусветного количества пушек в двести или триста стволов! – торопливо ответил прапорщик Портнов.
- Ну что же, удачного вам дела ребята, в Пуне и узловых селениях, тоже османы! – предупредил его на прощание подпоручик, и на сём они расстались.
- Вон значит что, на Терджанской дороге было жаркое дело, и генерал Муравьёв успел с бригадой прийти на помощь, а может и наши там уже османов рубят. А ведь от Пекериджа до Пуна не так уж и далеко, значит нам в другую сторону, наши пока без нас управятся, наше дело разведка… за мной! – Кривопляс пришпорил коня, и взвод полетел по дороге уже быстрее обычного. До заветного селения оставалось теперь не так далеко, и подпоручику, хотелось, не теряя времени подойти ближе. Замелькали многочисленные жёлтые и белые кости людей и лошадей на обочине дороги, следы непрекращающихся войн и разбойных набегов. А вон, в небольшой воронке, целый остов лошади и всадника, как рухнули оба, так и лежат теперь перепутавшись своими голыми костями, сквозь которые проросла тощая и грязная полынь. Стаи чёрного воронья, сидели на этих страшных останках уже просто так, чтобы просто сидеть, и с мерзким хриплым карканьем, срывались с костей в тот момент, когда мимо, с грохотом и шумом проносились всадники. Вот и теперь вороньё шарахнулось с необычного остова, и разлетелось по сторонам чёрными клочьями. Взвод не успел доехать до намеченной цели. Впереди у дороги, торчала высокая и острая, подобно наконечнику копья, корявая замшелая скала, заставлявшая дорогу резко выгибаться, и опоясывая скалу словно кушаком, резко заворачивать за неё. Передовой дозор, естественно зашёл за эту скалу чуть раньше основного отряда, буквально на пару минут, и едва взвод приблизился к скале, впереди послышались тревожные крики, началась стрельба, и обратно, подобно ветру, один за другим влетели все трое солдат из головного дозора.
- Ту-у-рки-и, ваш бродь! Штук сорок, а то и болей, на дороге вон показались! Я их по копьям сосчитал, примерно! – сходу проорал возбуждённый унтер, и тут же добавил, сглотнув ком, - Сюды летят взапуски, слышите визжат?
Кривопляс мгновенно принял решение.
- Шашки наголо! Пистолеты к бою, за мной! – подпоручик выхватил клинок из ножен, а пистолет из левой седельной сумки, и на ходу взводя курок ринулся первым, обходя эту чёртову скалу. Неприятельский отряд с копьями, который увидели дозорные, состоял не совсем из турок, а большей частью из воинов какого-то полузависимого от Турции племени, и только человек пять-шесть из них, были действительно османы. Увидав неожиданно выехавших из-за скалы трёх гяуров, всадники пришпорили коней, и азартно ринулись было вперёд: за живых урусов, сераскер хорошо платит! Те пальнули в них наугад, никого не убили, и повернули назад. Племенные всадники, потрясая копьями ринулись за ними, но тут, из-за этой шайтановой скалы, с криками «Ура!» сверкая шашками, стали выскакивать другие урусы, и понеслись навстречу.
Передние всадники турецких союзников, от неожиданности осадили коней и выставили копья, но уже захлопали роковыми выстрелами русские пистолеты не знающие промаха со столь близкого расстояния, и убийственный свинец жалил свои первые жертвы: один за другим покатились из сёдел бородатые всадники в шапках и тюрбанах, напрасно закрывались своими деревянными, обтянутыми толстой кожей щитами с металлическими бляшками; пули прошивали их как бумагу. Две или три раненные в морды лошади взвились на дыбы с захлёбывающимся кровью ржанием, и сбросив седоков, сиганули с обочины вниз, и мотая головами во все стороны, умчались прочь. Примерно полтора десятка вражеских всадников оказались сражены первым же огнём драгунов, а в остальных, сбившихся от поднявшейся паники в стадо, нижегородцы на всём ходу врубились с шашками, и понеслась хотя и короткая, но весёлая рубка.
Враз перемешавшись с супостатами, драгуны, крестя их шашками на все боки, принялись теснить и сбивать их, не давая им ни секунды, чтоб перевести дух. Кривопляс срубив одного за другим двоих, крутанулся с конём уворачиваясь от копейного удара, (того копейщика тут же зарубил вынырнувший как чёрт из проруби, денщик Кравченко) и краем глаза заметил среди пёстрой племенной толпы, настоящего турецкого чиновника, возможно однобунчужного пашу, или эфенди, а с ним трое или четверо хорошо вооружённых слуг.
- Турка не упусти, р-ребята-а-а!!! – поорал Кривопляс, оттёртый от звенящей клинками рубки чуть в сторону, но стараясь снова влезть в гущу свалки, (дорога в том месте хотя и была много шире чем до скалы, но всё же восьми-девяти десяткам всадников на неё оказалось несколько тесновато, хотя и не надолго)
Важный турок в белой чалме с золотой брошью и пышным пером, почти сразу осознал, что дело у его многочисленной, но никудышной охраны дрянь, стал что-то кричать своим слугам, и разворачивать коней дабы вырваться из драки. Но прежде, чем это им удалось, один из сопровождавших получил смертельное ранение от унтера Кравцова, плевавшегося разбитыми губами, а второго, после недолгой схватки, заколол в шею молодой солдат Стёпа Мохин. Знатный турок вырвался лишь с одним телохранителем, а за ними, разом ринулись человек пять племенных всадников, всех прочих уже порубили-покромсали драгуны.
- В погоню! – не своим голосом прокричал Кривопляс, не успевший толком даже согреться, и взвод не снижая напора, бросился следом, оглашая горы боевыми кликами да отборным матом. Племенные воины, увидав погоню, стали выдёргивать из саадаков луки, собираясь отстреливаться. Зная по опыту, какие они на это мастера, все драгуны, разом прильнули к лошадиным шеям, а летевший первым Кривопляс, сдёрнул левой рукой с седла свой мушкетон, заряжённый пригоршней пуль, и взвёл курок. Первый всадник на скаку спустил тетиву, и скакавший рядом с подпоручиком драгун, коротко вскрикнув покатился из седла со стрелой в груди. Мушкетон харкнул огнём, и двое вражеских всадников слетели с сёдел на камни и пыль. Ещё один хотел натянуть лук, но его застрелил из карабина кто-то из рядовых. Последний всадник из большой охраны не выдержал, и скакнув с дороги на каменистую обочину вниз, рухнул вместе с конём, и русские о нём тотчас же забыли. Двое оставшихся турок летели на хороших скакунах, и ещё бы немного, ещё минут пять-семь, и они уйдут от драгун на их степных лошадках.
- Штуцера-а-а!!! – взмахнул шашкой Иван, и шестеро или семеро драгун спрятав шашки, сдёрнули с плеч дальнобойные нарезные штуцера… От первых же выстрелов, оба османа полетели на всём ходу наземь вместе с отчаянно ржущими от боли лошадьми: русские стреляли по животным. Словно порыв ветра подлетели драгуны к месту финала, но надежда сменилась гневом разочарования; важный турок при кувырке через лошадь свернул себе шею, а его телохранитель остался жив, разбивши в кровь лицо и ссадив ладони до мяса. Он рычал от боли, и поливая русских отменной бранью, сжимал сочащиеся от крови пальцы в кулаки.
- Обыщите труп, а этого связать, положить через седло, и засуньте кляп в пасть, чтоб не лаял, с-собака! – зло сплюнул на камень подпоручик, а затем поглядев по сторонам, громко позвал Фаруха. За большим валуном у дороги что-то заворочалось, и показалось обеспокоенное лицо писаря, а следом, высунулась точно такая же, лошадиная морда.
- Мы победили Фарух, едем дальше!
Х Х Х
Обыскав труп знатного турка, нашли тугой кошелёк с серебром и золотом, который прикинув на вес, Кривопляс бросил денщику.
- Потом поделим на взвод и так же с прочим добром!
- Слушаюсь! – буркнул Кравченко, бережно опуская кошелёк в карман. Помимо денег, в сумке чиновника обнаружили бумаги: в одной, по-турецки было написано воззвание к жителям Арзерумского пашалыка, поднять меч священной войны с неверными, ибо Осман-паша уже собрал большую армию для сокрушения гяуров, и долг каждого истинного мусульманина, поддержать сераскера в его подвиге. А другая бумага, предназначалась только видимо для посвящённых, ибо писана она оказалась тайнописью.
- Так, братцы, а вот это писанина нужная, её в штаб обязательно передать надобно, может там, сей шифр разгадают! – проговорил подпоручик, сворачивая бумагу в трубочку. У турка взяли пистолеты и дорогую саблю, а затем, Кривопляс обратился к солдатам.
- Ребята, у кого с сапогами беда, снимай с турок, да не гребуй, сапог, он и есть сапог, давай меняй! Да оружие хорошее соберите, и всё что там сгодиться может!
Солдаты, кому необходимо, тут же бросились обновлять свои драные сапоги, на хорошие неприятельские. из оружия разобрали добротные кинжалы и сабли, а остальное разбили о камни, и даже кальян переломали, (не оставлять же врагу!) Связанного пленника положили лицом вниз на лошадь и крепко привязали.
- Уходим в горы! – разворачивая коня приказал Кривопляс, и взвод разом сорвался с места, и грохоча подковами коней, умчались прочь. Подъём в горы отыскали через четверть часа, и вскоре нашли себе уютное место, окружённое с трёх сторон каменными стенками, поросшее внизу мягкой травой, горными цветами, да неизвестным сизевато-синим кустарником с чёрно-багряными ягодами, что одиноко рос из расщелины на краю выступа. Пленного турка сняли с седла, прислонили спиной к каменной стене, и поднесли было к окровавленному рту баклагу с водой, но турок яростно зарычав боднул её, и хрипло выплюнул вместе с кровавым сгустком жёсткие проклятия на головы русских, с посулами всем им адских мук от меча великого султана, и гнева всемогущего аллаха!..
- Так ты, патриот значит? – присев напротив смело глядящего турка, задумчиво спросил подпоручик.
- А ты испытай. гяур!.. Я рос не в шелках и дворцах, не изнежен сладким шербетом и вашими шайтанскими винами! – хрипло заговорил турок, сверкая ненавистью глаз – Меня вырастили сабля и ружьё, ел я с ножа, пил откуда придётся, жрал что придётся, терпел и холод и голод, и зной и жажду… Чем ты, собака неверная, можешь меня напугать? Пытками? Я в зиндане с насекомыми два года сидел, и на дыбе висел, и огнём меня жгли, но я не скис, не стал ни женщиной, ни предателем… И вам гяуры с-собаки ничего не скажу!..
- Красноречивая биография, - согласно кивнул подпоручик, но потом уверенно добавил – Нам, любезный, ты скажешь всё что знаешь: куда и зачем, вы ехали с господином твоим, кто он такой есть, ну, и всё прочее… Скажешь, не зыркай, у нас тоже умеют языки развязывать не хуже чем у вас! – Кривопляс подошёл к своему коню, порылся там в одной из сумок, и извлёк на свет длинный кожаный шнур, завязанный множеством окаменевших узелков. Иван подёргал шнурок двумя руками перед пленником.
- Знаешь, что это за штука?
Турок снова плюнул, но из-за слабости не доплюнул, и резко отвернулся в сторону.
- Гордыня, осман, есть великий грех, но скоро ты поймёшь своё заблуждение, вступишь на тропу познания истины! – театрально продекламировал подпоручик, поднявши глаза к небу, и чуть разведя согнутыми в локтях руками. турок всё же бросил один тревожный взор на шнурок в руках русского, что не укрылось от взора последнего; подпоручик понял, что назначение шнурка с окаменевшими узелками, пленнику неизвестно.
- Найдите-ка ребятки палочку покрепче, в локоток длинной – приказал офицер, повернув голову к солдатам.
- Ваше благородие, а штык трёхгранный не сгодиться? Он только колет, а не режет! -предложил один из рядовых
- А давай пожалуй! – согласился командир, и через минуту, солдат поднёс ему увесистый добротный штык.
- Ну-с, милостивый государь, приступим, - Кривопляс и денщик подошли к турку; один снял с него чалму, а другой завязав на бритой голове врага кожаный шнурок и просунув за него штык, спокойно начал.
- Вопрос первый: куда, зачем, и к кому, вы ехали с такой сильной охраной? – после чего, повернул штык словно рычаг, сдавливая голову шнурком с узелками. турок вздрогнул от боли, и зарычал: Кравченко сел ему на ноги, и придавил их «Не трепыхайся, ворона!» Кривопляс повторил вопрос, медленно проворачивая штык-рычаг. Пленник стиснув зубы дёргался, рычал и сыпал проклятия. Подпоручик надавил ещё, турок выгнулся, но Кривопляс ударом ноги прижал его обратно, повторяя вопросы и проворачивая штык-рычаг. По лицу пленника потекли первые струйки крови.
- Этот шнурок не лопнет и не сотрётся, - на минуту прервав пытку, сообщил турку подпоручик – он не старый, и не было ещё случая, чтобы он не развязал язык, даже самому отъявленному молчуну… итак, продолжим! – Иван надавил ещё, пленник заскрежетал зубами, выпучив глаза от боли: градины грязного, пополам с кровью пота, обильно скатывались с его лба, носа, щёк и бороды, но осман терпел напрягая все жилы, ему очень не хотелось сдаться, он желал смерти, но она не шла, закалённый в невзгодах организм не пускал её. Со своей стороны, не торопился и Кривопляс, зная по опыту, что упорные люди могут держаться очень долго, но в конечном итоге сдавались все: боль от этой пытки была просто адская и неописуемая.
Турок продержался чуть более сорока минут, и обливаясь потом и кровью, потерял сознание. Кравченко привёл его в чувство оплеухами и водой, и пленный, вытаращив глаза и ловя ртом воздух, прохрипел едва различимо.
- Не мучьте больше… я скажу… во имя аллаха…
- Дай ему воды, но только пару глотков! – предупредил подпоручик. Денщик поднёс к губам турка его же баклагу, и позволив тому сделать два жадных глотка, отнял обратно, не смотря на умоляющий блеск, расширенных от боли глаз.
- Пить хочешь? – тихо спросил его подпоручик, глядя прямо в его лицо – Так, как вы, пытаете наших пленных и христиан вообще, я пока даже и не начинал… это так, для разговора по душам. Но коли ты такой упорный, то я продолжу, и к тому моменту когда череп твой начнёт давать трещины, ты, от боли лишишься половины рассудка, и станешь умолять тебя прикончить… Итак, кто твой господин, куда и зачем он ехал? Жду ровно минуту, потом продолжим с тобой уроки познания, ну? – Иван положил руку на штык-рычаг.
- Нет… не надо… я… скажу… мой господин, эмиссар султана… Омар-паша, его вызвали из Болгарии… он, хорошо знает славян… говорит на их.. языках… ик!..
Он… большой знаток тайной войны… он… много знал… Мы ехали в Бейбурт… поднять дух населения… Омар-паша умел управлять… любой толпой мусульман… мог шиитов, сделать братьями суннитов… и наоборот… с язычниками только не мог, и с курдами…
- Грамота с тайнописью для кого? – Кривопляс буквально сверлил пленного глазами. Турок, на губах которого уже пузырилась кровавая пена, тяжело дыша и вращая глазами, прохрипел что Омар-паша про это не говорил.
- Не верю я тебе, а потому, продолжим, - холодно сказал Иван, и повернул штык-рычаг. Выгнувшись дугой, турок завопил так пронзительно и истошно, что с соседних скал сорвались птицы, но ни один из драгун и бровью не повёл.
- После всего, что я увидел в Харте, где вы, наших раненых живьём жарили на углях, и кожи с живых ещё снимали, все твои муки и вопли мне тьфу, и растереть! – Кривопляс смачно харкнул и растёр сапогом, а затем опять поглядел на дрожащего в нервной лихорадке турка, и суховато спросил – Продолжим познавать истину?
- Нет!.. Умоляю… я всё скажу… всё что знаю… - с отчаянием простонал турок, хватая ртом воздух, с усилием сглотнув ком в горле.
- Говори, я дам тебе воды – пообещал Кривопляс.
- Омар-паша… в Бейбурте ждал к завтрашнему полудню человека… с вашей стороны… русского… тайнопись ему везли…
- Кто этот человек, и что он должен был сделать?
- Тот человек… должен был устроить истребление Паскевича… в письме… указано как это исполнить и потом либо уйти… или остаться… смотря как пройдёт – едва шевеля губами, проговорил турок, умоляюще глядя на флягу.
- Кто тот человек, из наших? – Говори по-хорошему! – пригрозил подпоручик, но турок протяжно, словно от зубной боли, простонал.
- Да не знаю я того, офице-е-р… я, и те кто погибли, мы только телохранители паши… выполняли поручения малой секретности… убить кого-то, похитить… организовать нападение под видом разбоя… Иногда мы доставляли письма… но шифра мы не знали… и не могли знать… пойми… тайнопись по мимо паши… знает кто-то в Стамбуле… кто-то из тех, кто готовит лазутчиков и шпионов для Европы… Если четыре слуги знают тайнопись… это… уже не тайнопись… кхе-кхе-кхе… тьфу!..
- Положим что шифр, не ты,и ни никто из иных холопьев не знает, допустим, - Иван держа руку на рычаге, пока не пуская его в дело – Но хоть что-то про шпиона в русском лагере, ты должен знать! Из обрывков фраз паши случайно услышанных, брошенных им ненароком, сказанные мысли в слух, опрометчиво произнесённое определение, звание, должность… Ну? У тебя минута, потом я поверну рычаг ещё три раза, и повторю вопрос, итак?
- Воды… хоть пару глотков… рот пересох… весь… - хрипло, едва слышно попросил турок.
- Пусть глотнёт три раза, - подпоручик кивнул денщику, и Кравчекнко осторожно напоил турка.
- Итак, я тебя внимательно слушаю, и учти, отговоркам я не поверю, - подпоручик глядел на пленного сверху вниз – если человек при хозяине долгие годы выполнял особые поручения, то он волей-неволей начинает слушать и подмечать. А хозяин, в свою очередь, всегда теряет осторожность, и нет-нет да и проговаривается о чём-либо. И если ты, захочешь уверить меня, что ни единой буквы не знаешь о шпионе в нашем лагере, то я, тебе не поверю, и запытаю до жуткой и лютой смерти… Говори, быстро! – Иван чуть надавил, и турок дёрнувшись всем телом, торопливо заговорил.
- Стойте!.. Омар-паша говорил… что того русского… подловили на том… что он помог бежать в Турцию одному поляку… мятежному… его у вас ловили… он сюда с тем русским, под видом офицера … прибыл как бы в полк… после мятежа у вас… зимой… На границе… в условленном месте… поляка с тем русским ждали наши… Русский, думал поможет и всё… но его взяли… поляк страшно ругался… но его связали… а русскому на выбор… или он служитт великому султану, или о его поступке узнают в России… тогда вечный позор семье… роду…а в армии – расстрел… Самоубийство не поможет… его имя всё равно опозорят… отец и мать всё узнают… в обществе… Он, согласился, написал бумагу, где всё изъявил… и ему сразу дали кошель с сотней золотых червонцев… всё… больше ничего… ни рода войск… ни звания… ни имени…
- Положим, - Иван убрал руку от штыка – но эти подробности откуда?
- Омар-паша, в те поры был тут… в Азии… в Болгарии мы только как два года… Его люди и ждали того русского… среди них был один из наших… кто погиб сегодня, а мы… мы на другом задании были… Ну, и разговорились дорогой… потихоньку… Али, тот, что знал того русского в лицо… нам в общих словах и рассказал…
Кривопляс чуть помолчал, и спросил.
- Ладно, пожалуй, ты и впрямь не лжёшь, но теперь далее: сколько всего войск собрал Осман-паша?
- Их… число… всё время растёт… Омар-паша рассчитывал на 20-ть тысяч, без учёта тех… кто должен поднять восстание… сброд он не считал, только воинов султана, лазов… курдов…
- И тут, верно, - кивнул подпоручик – а пушки, сколько у сераскера пушек?
- Не знаю я… но он… ждёт хорошие пушки из Стамбула… без этого не может начать наступление…
- Англичане, австрияки, французы, есть у сераскира в армии?
- Есть… они обучают солдат, и иногда командуют артиллерией…
- Ну что же, - Кривопляс вытащил штык, и снял с головы застонавшего турка, страшный шнурок, и отдал всё это денщику «Прибери и расправь» а затем устало поглядел на турка – Ты, смелый воин и достойный враг, пей в волю перед смертью! – Иван взял баклагу и поднёс к губам пленника. Тот жадно хамкнул её, и большими глотками, в последний раз в жизни насладился водой, выпив всю до капли, и блаженно выдохнул.
- Ты, умрёшь как воин, от пули, - тихо сказал подпоручик, и достав из-за пояса один из пистолетов, приставил к груди турка, где сердце, и спустил курок. Бахнул глухой выстрел, и дёрнувшийся всем телом пленник, умер мгновенно.
- Найдите тут какую-нибудь ложбинку, и похороните его, всё-таки он достойный противник был… - негромко приказал Кривопляс. Солдаты поискали, и очень быстро найдя продолговатую ямку в виде лодочки, отнесли туда тело турка, и в четверть часа заложили его камнями, образовав небольшой холм. Подпоручик поднял измятую и грязную чалму, подошёл к могиле и положил сверху. Денщик с полминуты подумал, сломил стебель полыни и пристроил её на чалму.
- О, вот эдак красивее будет! – отойдя шагов на пять, оценил Кравченко, и пошёл к своему коню. Всё время пока шёл допрос с пристрастием, бедный Фарух трясся от страха шагах в полста в сторонке, под присмотром двух солдат, и вздрагивал от воплей. Он сам попросился не быть свидетелем допроса, ибо по его словам, он не любил вида жестокости, и даже будучи писарем, тяжело переживал допросы, вынужденно записывая показания. Когда всё закончилось, Фарух с удовольствием залез на лошадь и поехал чуть сзади командира, в серёдке. Своих, драгуны похоронили в лесу, в мягкой земле, забрав награды и личные вещи: в бою погибли трое, двое в рубке и один в погоне, от стрелы.
Теперь, Кривопляс напряжённо думал, что делать далее? Само по себе, задание они уже выполнили, что надо узнали, и самое главное, в корпусе шпион, и готовиться убийство Паскевича! Но шпион не встретиться с эмиссаром, и не получит письмо с шифром, а значит самостоятельно действовать не решиться, или решиться? Кривопляс достал из сумки перехваченную тайнопись, карандаш, и подложив сумку, на обратной стороне бумаги, слово в слово записал показания пленного. Поставил дату, роспись и убрал всё в сумку.
Что же предпринять? А вдруг у шпиона, есть запасной вариант? Да нет, он же на шантаже работает, не из чувства долга, а такие только рады бывают, когда удаётся увильнуть от исполнения неприятного поручения. А если сведения турка не полные? Если что-то у сераскера измениться? И по какой дороге идёт транспорт с артиллерией? Вот бы выяснить, а? Послать одного-двух солдат со сведениями, а самим продолжать вести разведку? Нет, опасно, могут перехватить и всё узнать. Нет, уходить так всеми, так больше шансов пробиться!.. Но теперь-то куда? К Гюмуш-Хане, взять «языка» непосредственно из армии Осман-паши? Или к Пекериджу? Или к Пуну, где дом Махмуд-бека, и наверняка есть знающие что-то интересное, его придворные?
- А что, брат-Кравченко, идти нам теперь же домой, или для верности куда-нибудь заглянуть? К сераскеру в Пекеридж, там наши могут быть, может уж и известно что? А то взять да в Пун, к Махмуд-беку наведаться, а? там точно есть придворные с языками, а? Что думаешь, старина?
Денщик задумчиво поскрёб затылок, а потом изрёк.
- Домой-то оно заманчиво ваше благородие, вроде всё узнали, так… А с другого боку глянуть, турок тот, мог всей правды и не знать. Омар-паша энтот, только рассчитывал на 20-ть тысяч у сераскера, то есть прикидывал. А ну как у Османа опять тыщ 30-ть если не более? Вдруг курды с лезгинами войско прислали? Али из Стамбулу конница свежая с пушками подошла? В санджак-то они не просто так зашли? Про пушки положим, наши и так узнают, дело не хитрое… А с другого боку если? Вдруг, те пушки сничтожить можно вместе с обозом? А про шпиона, да, опасно оно, конечно, но ить он с Омар-пашой уже не увидится, а без него он откуда узнает задание? Если тайнопись ему, эти везли, то, стало быть, от других, он её получить не сможет. Дело-то оно такое, зачем тогда огород городить, и рисковать такой персоной, как Омар-паша? Прислали б связного и вся недолга!.. Не, ваше благородие, я думаю, что хотя б сутки, но побыть в разведке надо, мало ли чего? А к сераскеру идти опасно, там можно только в долгую работать, дней пять-семь, тогда есть смысл, а так лезть, заловят, там небось заставы на всех дорогах, да и население вражье! Враз углядят, и докажут на нас… Может и уйдём, а может и нет?.. Риск этот, не стоит наших жизней… А вот в Пекеридж, или сразу в Пун, можно наведаться. Сераскер ведь наверняка своим пашам через гонцов приказы шлёт, а значит там, нам и «языка» взять проще, и до своих ближе, если чего… Вот такие мои мысли, если угодно вам, Иван Фёдорыч…
- Дельно рассуждаешь Кравченко! – похвалил его подпоручик, - И про шпиона гляди-ка ты, как здорово рассудил, молодец! Возвернёмся, выхлопчу тебе унтера, всё пенсион больше чем у солдата будет…
- Эх, ваше благородие, до пенсиону-то дожить надобно, эта война, не последняя для нашего брата! – философски вздохнул денщик.
- Ну, последняя не последняя, а звание-то повысить не помешает, а? – улыбнулся командир.
- Это само-собой! – деловито согласился Кравченко.
- Значит, остаёмся ещё на сутки, шарим по санджаку, а там видно будет. К Пекериджу идём через горы, так оно вернее! – принял подпоручик окончательное решение. Уже в пятом асу вечера, взвод наткнулся на пятерых чабанов, старика преклонных лет, пожилого мужчину, разменявшего явно шестой десяток, и молодых мужчин лет под 30-ти. Кривопляс поднял правую руку, и сразу проговорил им, чтоб они не боялись.
- Ни вы, ни овцы ваши, нам не нужны, - добавил он, и далее спросил, что слышно про Пекеридж или Пун?
- И не лгите мне чабаны, не надо, я за ложь очень сильно наказываю! – заметил им Кривопляс, чуть свесившись с седла, и глядя прямо на них. Чабаны, на лицах которых вначале возникли страх и испуг, немного упокоились, и один из них, второй по старшинству, вышел на два шага вперёд, слегка поклонился, и рассказал что сегодня, в горы прилетела весть, что русские, выбили турок из Пекериджа, и гнали их до самого Пуна, где в чистую спалили дом Махмуд-бека, но турки где-то рядом, и они, чабаны, опасаются турок ещё больше чем русских, ибо османы почти никогда не платят ни за овец, ни за сыр, хватают всё на что глаз не ляжет, вот они и бояться за овец.
- А вы, ночью, турок видели? – осторожно спросил Кривопляс.
- Видели, господин офицер, но только издали, конный отряд человек в 30-ть, часа два назад, вон в той стороне, на дороге! – чабан указал рукой.
- Вот тебе за труды! – подпоручик вытащил из кармана серебряную монету, и легко бросил чабану, ловко поймавшего её на лету.
- За мной! – Кривопляс махнул рукой, и взвод на лёгких рысях поскакал за ним. Пройдя пастбища, драгуны спустились вниз по узкой тропинке и оказались в небольшой долине, подпираемой с боков утёсами и скалами, и не лишённой зелени: травы, кустарники и дерева обильно росли здесь. лошадки тут принялись щипать траву и скусывать веточки, набирая полный рот.
- Пусть поедят с полчасика, а ночью стреножим и пусть хрумкают себе в волю! – решил командир, оглядывая долину. Здесь, ему ещё не приходилось бывать, место хорошее, уютное, тут бы дачу поставить, охотиться, в лес ходить, рыбу удить, жить… Так, полно подпоручик, отставить забивать голову пустяками, осмотри-ка дорогу, что долину пополам пересекает! Подождав, пока истекут отведённые лошадям полчаса, подпоручик поехал параллельно дороге. Судя по многочисленным отпечаткам подков, ездят тут нередко, ага, а вот и колеи от колёс, узкие, от экипажей, и широкие, от повозок, арб и ломовых телег. Подумав несколько минут, Иван решил затаиться на этой дороге до завтрашнего утра, а там, по итогам засады и видно станет…
- Остаёмся тут, вон за теми зарослями! – крикнул он своим, указывая на густой кустарник выше человеческого роста, тянущейся по той стороне долины, до самого её конца. Взвод последовал за командиром, и нашёл те кусты весьма удобными: они росли аж в три ряда, и меж ними вполне оставалось места и для людей, и для коней, коих стреножили, расседлали, предоставив свободу действий в поедании травы и тонких веточек с густой листвой.
- Устроим тут засаду до утра, до девяти, дорога проезжая, кто-то из турок да должен проехать, а может и из наших кого бог принесёт. Остаёмся, но костров не жечь, а курить можно!.. – распорядился Кривопляс, затем сказал, что ночью, будут дежурить три поста по два солдата: один тут, а другие затаятся в камнях; первый чуть впереди, саженях в ста, второй сзади, саженях в полутораста. Знак что идёт неприятель, три совиных крика, а через пять секунд, ещё три. Если свои, то тоже самое, но кричать два раза. Посты сменять через два часа, всё, можно закусить, и по полкружки винца на рыло, водки ни-ни, за это в морду!
Взвод, весьма быстро стал лагерем, перекусили солдаты чем бог послал, а затем, первые три поста ушли занимать свои места.
- Можно подремать ребята, я тоже, пожалуй «храповицкого» придавлю, - подпоручик разложил на траве бурку, подложил под голову седло, и предупредив чтоб по пустякам не тревожили, незаметно погрузился в сон. Прочие тоже, кто завалился дрыхнуть, кто хрустел сухарями, а шестеро сели метать банчик на медные, и мелкое серебро. Кривопляс проснулся уже в сумерках. За это время успели один раз сменить посты.
- Всё спокойно, ваше благородие! – тихо доложил ему Кравцов, когда подпоручик, встав потёр себе ладонями лицо, и хлебнул из фляжки воды.
- А я знаю, что у вас всё хорошо, иначе тут улей гудел бы! – выдохнув, ответил Кривопляс, поднимаясь на ноги, и направляясь к выходу на простор; никого, только лёгкий, прохладный ветер витал по долине невидимыми волнами, и всё. Ни волков, ни одичалых собак, ни птиц никаких покуда не было. Иван поглядел на небо: ни звёзд ни луны, но скоро зажгутся словно светильники далёких миров, чтоб уже самим, оттуда, взглянуть на мир этот, земной и искажённый, перекривившийся и перекосившийся… Дорога ещё хорошо просматривалась, но даже если она канет во мгле ночи, всадники укрыться не смогут, их увидят в любом случае, а обоз, выдаст скрип и скрежет колёс обитых железными полосами.
- Что-то, мы всё равно услышим! – вслух сказал подпоручик и зайдя обратно, спросил у Фаруха, как тот почивал?
- Я и не спал почти, так, лежал в полудрёме чтобы время прошло, всё думал о своей судьбе и жизни! – тоскливо вздохнул писец, робко глядя на ставшего для него ещё более страшным, русского офицера.
- Теперь уже поздно сожалеть Фарух, судьба твоя переменилась, и если не будешь дураком, то сделаешь карьеру на нашей службе! – выложил перед ним такой расклад Кривопляс, и спросил у него, не хочет ли Фарух есть?
- Спасибо господин, я уже поел, - слабо улыбнувшись, ответил писец.
- Ну, тогда наберись терпения приятель, мы здесь возможно до утра, -сказал ему офицер. Прошло чуть менее часа, и вдруг с того поста что впереди, трижды прокричала сова, а спустя пять секунд, ещё трижды.
- По коням! – негромко прокричал Кривопляс, и драгуны в один миг вскочили на уже осёдланных коней, и тихонько пошли вперёд. Чуть выехав из зарослей, подпоручик и другие увидели, что из темноты, едва освещённой ущербной и тусклой луной, показалась голова конного турецкого отряда.
- Интересно, много ли их? – едва слышно спросил Кравченко, на что его командир, отрывистым шёпотом ответил ему.
- Скоро узнаешь, как хвост покажется!..
Драгуны, осторожно вытянув шашки, положили их на плечо, и замерли в ожидании атаки. Вот в колонне показался одногорбый верблюд, на спине которого блеснула узорчатой медью, мелкокалиберная пушка-замбурек, на металлической станине, позволявшей стрелять прямо со спины верблюда. Затем шли всадники, телега с какими-то тюками, и пехоты человек в 20-ть, но много ли у них ружей, видно было плохо, но пистолеты есть наверняка. Так, примерно три десятка всадников, и 20-ть пехотинцев. Скорее всего какой-то вельможа. Кривопляс оценив положение, принял решение.
- Шашки в ножны, готовь карабины, пистолеты и мушкетоны!
Драгуны убрали шашки, взвели курки, и положив карабины и мушкеты поперёк сёдел, взяли в руки по пистолету.
- Идти лёгкой рысью, без криков, подойти на ближайшую дистанцию и бить огнём, всем какой под рукой, и не давая им опомниться, в шашки! – быстро заговорил Кривопляс, за минуту до выхода – Первый десяток берёт пехоту и верблюда с замбуреком. Верблюда брать живьём! А мы на конницу, ну, с богом ребята! – Иван решительно пошёл вперёд. До турецкого отряда было примерно сто-сто двадцать саженей, и разделившиеся драгуны невольно прибавили шагу. Османы, увлечённые разговорами да какими-то весёлыми смешками, почуяли неладное, когда до них оставалось менее 50-ти саженей: они, различив конский топот, и позвякивание уздечек замедлили шаг, озадаченно повернув головы в ту сторону. Когда к ужасу своему, они по мундирам узнали русских всадников, было поздно. Турки успели только тревожно загудеть, и дрогнув, остановиться: загремели огнём и дымом русские стволы, словно бегущие огни в страшной нощи, и полетели наземь конные и пешие турки, не успевши ничего сделать. За первым беглым огнём полыхнул второй (оставшиеся в живых пехотинцы бросились наутёк в разные стороны, а их всадники бешено завертелись на одном месте, судорожно пытаясь палить из пистолетов куда попало) За вторым, захаркала огнём третья цепочка горячих огней, а пару секунд спустя, обе драгунские команды, с шашками наголо под крики «Ура!» врубились в конный отряд турок, ибо пешего более не существовало. Бой получился коротким, буквально в пару минут. Кривопляс успел зарубить одного и на этом драка и закончилась, двое турок успели ускакать, но их предводитель, по виду бек, был оглушён сильным ударом мушкетонского приклада в угол лба, а двое драгун волокли его за ворот по земле, а ещё одного, поднявшего руки, проворно обшаривал Стёпа Мокин. Остальные лежали вповалку и уже не дышали. Верблюда с пушкой держал за поводья Кравченко, причём само животное, методично чего-то пережёвывая, глядело на всё происходящее, с ледяным спокойствием чопорного британского лорда: мол случилось, ну и наплевать на это…
- Пленных на лошадей и уходим, времени на добычу нет, ускакавшие могут привести подмогу, уходим в горы! – коротко приказал подпоручик, убирая шашку в ножны, и разворачивая коня. Драгуны остановились только отломав по тропам вёрст более 15-ти, уже где-то к часу ночи (дороги выдались трудные, приходилось часто идти пешком, благо не по краю пропасти) Пленный бек уже пришёл в себя, но руки его были связаны а во рту торчал кляп, (так же ехал и второй турок) По его нервозному дёрганью и мычанию, всяк мог догадаться что уважаемый бек недоволен, и возможно даже ругается. Подпоручик, что легко запоминал местность, поглядев вокруг, сообразил, что именно тут, он впервые, но волнения не было: завтра или он сам выведет взвод, или турки сделают любезность. Впрочем, место для ночёвки, они нашли хорошее: поросший лесом большой утёс, а тут и луна малость подсветила, и взвод войдя в лесок, внезапно спугнул кабанье семейство, что с паническим хрюканьем и визгом, треща ветвями скрылось в чаще.
- Тьфу ты, нечистая сила! – зло бросил Кравченко, которого это явление, заставило вздрогнуть всем телом, чего он теперь стыдился.
- Не дрожи братец, подумаешь, кабаны с визгом разбежались! – весело хохотнул подпоручик – Было б хуже, если тут сотня турок дрыхла, вот было б грому! А кабаны хоть и запаниковали, но «Караул!» прохрюкать позабыли, со страху-то! Живём, брат-Кравченко!
Стоявшие рядом солдаты беззлобно рассмеялись, да и сам денщик чтоб не выглядеть глупо, тоже уже растягивал рот в улыбке.
- Костров не зажигать, ваше благородие? – спросил один из солдат.
- Бережёного бог бережёт, обождём пока – задумчиво ответил Кривопляс, ведя лошадь привязывать к дереву.
- И то верно, чёрт его знает, где мы тут есть? Можа, турка в полуверсте, где в дозоре стоит! – в слух подумал кто-то из старых солдат. В жизни нижегородцев случались моменты, когда им приходилось ночевать без костров даже зимой, чтоб не обнаружить себя, так что теперешние ночёвки и в расчёт-то не брались! Расположившись как положено и выставив удвоенные караулы, Кривопляс приказал вытащить кляпы у турок, и начать допрос. Вначале обратились к знатному пленнику с седой бородой, впрочем, небольшой.
- Ты, бек?
- Да, - глухо ответил турок, недобро сверкнув глазами.
- Из Терджанского санджака?
- Да…
- Ну, имя твоё мне без надобности, - равнодушно заметил ему Кривопляс, а затем спросил – а вот куда ты со своим отрядом шёл, знать хочу… И если не хотите принять смерть лютую и жуткую, лучше отвечайте на вопросы…
- Всё равно убьёте, какая мне разница? – зло рыкнул бек.
- Разница, уважаемый, огромная, - с расстановкой начал объяснять подпоручик – умереть по-солдатски от пули, или подыхать несколько часов в муках адовых, от коих даже вот эти камни заплачут! – Кривопляс указал глазами на соседние валуны. Видя, что пленники не издают ни звука, подпоручик решил привести один из примеров.
- Вижу, что вы сомневаетесь в нашем умении развязывать языки? Напрасно, уважаемые, у нас, поют италийскую оперу, даже самые неистовые горные орлы, да… Вот, к примеру вам, для начала, я прикажу затолкать в задницы порох, вставить фитили и поджечь… (пленники заметно заволновались) Если это не подействует, тогда выроем ямку, разведём там бездымный костерок, вскипятим в котелочке масло, у нас оно есть, и понемногу заливать вам в шаровары, прямо на ваши достоинства. Да, воплей ваших слышно не будет, рты я прикажу вам заткнуть кляпами. Итак, будем говорить, или перейдём сразу к пытке?
- Если я у вас, знать мой час пришёл, и делать нечего, - глухо подал голос бек – на всё воля аллаха!.. Спрашивайте что хотите, только вряд ли провинциальный бек, может знать секреты султана!
- Божий мир велик и сложен, бек, а в шахматах, только лишь ничтожная пешка может стать ферзём, - заметил Кривопляс – Ни благородный конь, ни могучий слон, ни ладья, а жалкая пешка… Но, мы ушли в красноречие, итак; куда ты вёл свой отряд?
- На соединение с Осман-пашой, вернее с его арьергардом, - угрюмо стал отвечать пленник.
- Почему не остался тут, где у вас шесть тысяч войск? – снова просил подпоручик.
- Торопился… тут сидеть не хотел… Дела мои шли не очень, воины стали сбегать… Собрал оставшихся и пошёл к сераскеру. Мне стало известно от одного еврея, он торговец обувью, что Осман-паша теперь выступил на Аш-Калу, а оттуда пойдёт на Арзерум, ну, вот я и решился…
- Когда выступает Осман-паша? – глухо спросил подпоручик.
- Может уже и выступил, не знаю, но я надеялся пристать к арьергарду… - мрачно ответил бек.
- Что знаешь про орудия из Стамбула которые он ждёт?
- Знаю что ждёт и всё, но если сераскер выступил, значит пушки пришли, и теперь вам не поздоровиться! – криво усмехнулся пленник.
- Какими силами располагает сераскер? Подходят ли к нему другие войска – осторожно спросил Кривопляс. Бек с минуту собирался с мыслями, а затем, с заметным пафосом проговорил.
- К храброму Осман-паше, идут войска со всех сторон! Все приверженцы пророка шлют ему воинов: идут лазы, бесстрашные словно тигры, идут курды, лезгины, кызылбаши, вайнахи! Все шлют тысячи своих воинов, и скоро у сераскера будет 90 тысяч безжалостных и сильных воинов! И вы, неверные, дорого заплатите за нашу кровь, вы…
- Ясно мне всё уважаемый! – громко оборвал его офицер, и уже тише, обыденно прибавил – Ничего ты про резервы сераскера не знаешь, потому и плетёшь мне тут лапти сидишь… так, - Кривопляс чуть призадумался – про Омар-пашу из Болгарии что можешь сказать?
- Не знаю такого – мрачно ответил бек, и подпоручик почувствовал, что он не врёт. Иван подумал, и указав глазами на второго пленника, спросил.
- Это кто?
- Всадник простой, мой раб!
- Он здешний?
- Не знаю, я у них родословную не спрашиваю! – зло бросил бек, презрительно поглядев на своего последнего воина. Подпоручик тоже перевёл взгляд на него.
- Ты, из здешнего санджака?
- Да-да… - дрожа губами, подтвердил турок, опасливо покосившись на своего смиренного господина.
- Где мы теперь находимся, знаешь?
- Знаю господин…
- Жить, хочешь?
- Все хотят… - уклончиво ответил раб бека.
- Я, подарю тебе жизнь, если ты завтра, выведешь нас на дорогу, или место в горах, которое узнаю я, согласен? – Кривопляс пристально посмотрел на пленника, и тот отчего-то задрожав словно на морозе, сам вдруг спросил.
- Ты, что, Кара-Драгун?
Иван искренне захохотал, отметив про себя, что имя его грозного друга, высоко летает в этих горах!
- А ты что, узнал в нас драгунов? Умеешь отличать? – продолжая смеяться, вопросил подпоручик, на что турок молча кивнул, а Кривопляс напустив на себя таинственность, повторил вопрос насчёт дороги, на что перепуганный воин, сказал что он согласен помочь Кара-Драгуну, только бы тот его не убил…
- Завтра поглядим, какой ты проводник! – бросил ему подпоручик, а потом обратился к молча сидевшему беку – Ну, а ты вставай, и подумай о вечности, через пару минут, ты туда отправишься… помогите ему встать, и развяжите руки! – Кривопляс обернулся к своим. Кравченко и унтер Кравцов подняли бека, и распутали верёвку. Морщась, бек едва распрямил их, так они затекли за эти часы.
- Прикажете расстрельную команду, и отвести подальше? – спросил Кравченко, но офицер устало отмахнулся.
- К чему эти церемонии? Вон, к тому дереву на краю пусть станет, да вдвоём его и исполните. Разводить тут, проволочки с расстрельной бюрократией! – обыденно ответил командир, и пошёл стелить себе бурку, выезд планировался на рассвете. Кравченко коротко бросил беку «Иди давай!» указывая карабином на толстую раздвоенную сосну на краю обрыва, и пленник, шепча чего-то губами, молча повиновался. Через минуту бахнули коротким дуплетом два выстрела, и убитый бек тяжело повалился под дерево, а драгуны пошли кормить второго пленника, и укладываться спать…
Х Х Х
Ночь прошла спокойно, и даже вой волков и шакалов вдалеке, не прерывал здорового воинского сна. Как только рассвело окончательно, все позавтракали, покормили-попоили пленника, назвавшегося Тимуром, а потом, Кривопляс дал ему его собственного коня, все сели в сёдла, и подпоручик, обратившись к пленнику, коротко приказал ему.
- Веди!
И Тимур повёл. Он на ходу объяснял по какой дороге нужно идти, когда они спустились с гор, и взвод, пустив вперёд головной дозор, пошёл… Опасаясь больших дорог, проводник вёл драгун обходными тропами, через горы, через лес. В одном месте всем пришлось спешиться и ведя коней в поводу, переходить шумящую реку, по не очень широкому, бревенчатому мосту. Кривопляс очень боялся за верблюда, но турок, вызвался лично это проделать, что-то прошептал животному глядя тому прямо в морду, и спокойно перевёл его.
- Молодец, Тимур! – похвалил его Кривопляс, и взвод пошёл дальше. Часа через два, подпоручик увидел знакомые места, и окликнул турка.
- Всё Тимур, мы приехали, эти места я уже знаю, настала пора расставаться – Иван подъехал ближе.
- Вы, обещали сохранить мне жизнь, - залепетал отчего-то проводник, заметно заволновавшись.
- Обещали, значит сохраним, - кивнул Кривопляс, но улыбнувшись уголками рта, прибавил – Но неужели ты думаешь, что я такой глупый, что вот так возьму, и отпущу тебя?
- Как это? – оторопел Тимур.
- Обыкновенно, уважаемый, я тебя вроде как отпущу, а ты не будь дурак, найдёшь своих, и по нашему следу их пустишь, да? – подпоручик улыбнулся чуть шире.
- Нет, господин! – клятвенно прижимая руки к груди, дрожащим голосом заверил его Тимур, не понимая сути слов русского офицера – Вы, обещали мне…
- Я не убью тебя, я привяжу тебя и твоего коня к дереву, - подпоручик указал на одинокую дикую яблоню в стороне от дороги – и кто-нибудь из путников, тебя освободит. Как говориться, на всё его воля! – командир чуть поднял взор и руки к небу. Тимур что-то забормотал, но уже жилистая рука Кравченко взяла за повод его коня, и повела. Тимура привязали к дереву, рядом его лошадь, и не запихнув в рот кляпа, да пожелав удачи, быстро поскакали дальше. Скоро отряд прибавил ходу, надеясь встретить своих, кои по предположениям командира, могли быть недалеко. Обогнув очередную гору, взвод миновал руины какого-то старинного строения, то ли храма то ли замка, и помчались дальше.
Дороги теперь попадались абсолютно пустынны, все, у кого имелся хоть какой-то транспорт, либо прятались в горах да лесах, либо сидя дома молили всевышнего, чтоб всё это лихо, прошло мимо их селения. Бывалые вояки иногда встречали на таких дорогах одиночных путешественников, как правило из Европы, и принимали таковых за шпионов, или же за сумасшедших, прикидывая себе, отчего это их не трогают ни русские, ни турки, ни дикие племена, слышавшие о европейцах только что-то отдалённое… Но теперь, отряду Кривопляса не попадались ни путешественники, ни паломники, ни пациенты из скорбного дома. С одной стороны, это было хорошо, значит основные события кипят в стороне, и наскочить на крупные силы турок шансов было немного, но огнестрельное оружие драгуны держали наготове. Пронзительный свист слева, прорезал воздух на развилке двух дорог, из небольшой дубовой рощи, и взвод в один миг ощетинились огнестрельным оружием, но зычный крик по-русски «Свои! не стреляйте!» удержал их от порыва спустить курки. из-за деревьев выехало трое русских кавалеристов, штабс-капитан и два унтера.
- Здравия желаю! – подпоручик Кривопляс поприветствовал старшего по званию, когда те приблизились. Стороны представились, и оказалось, что это штабс-капитан Овцынов, из отряда Муравьёва, они в поиске уже сутки, ищут следы неприятеля и сведения о численности турок, и возможностях сераскера. Кривопляс тихо пересказал штабс-капитану всё, что стало известно ему, и Оцынов нахмурился.
- Это тревожные вести подпоручик, вы, теперь верно обратно? – спросил он у Кривопляса.
- Да, своё задание мы выполнили, и нам необходимо доставить сведения в полк и командующему! – ответил Иван.
- Мы, к сожалению, пока не можем вернуться, ибо не взяли ни одного «языка», но я отправлю курьера с вашими данными сегодня же! – штабс-капитан коротко козырнул, и повернул коня обратно, а взвод драгун пришпорив коней загрохотал копытами дальше. Проскакав определённое расстояние, подпоручик приказал отряду перейти на шаг, дабы лошади отдохнули, на случай если придётся уходить от погони.
- Однако, скоро полдень господа! – поглядев на подмигивающее из-за облаков солнце, заметил Кривопляс, и обернувшись, посмотрел на солдат, что тоже сдержанно улыбаясь, едва слышно прогудели короткими смешками.
- Верблюд там у вас от скачки не задохся? – так же весело спросил подпоручик, опять обернувшись.
- Никак нет ваш бродь, чего ему чёрту губастому сделается? Морду состроил как у ентого графа, да идёт себе величаво! – хохотнув, ответил унтер Кравцов, а затем деловито добавил – А замбурек с боеприпасами цел, болтается немного, а так всё путём!
- Ну, раз путём, то поворачиваем домой ребята, что могли мы сделали, задание выполнили пора и честь знать! - Кривопляс поправил шашку – Вёрст через пять-шесть, будет подъём в горы, там спустимся в небольшое, но достаточно широкое ущелье, пройдём его за час-полтора, и выйдем на дорогу, которая приведёт нас к узкому проходу через лесистые горы с пологими склонами. Проскочим этот проход, а дальше, дорога мимо горелого дуба, помнит кто из вас такой? – подпоручик вновь пристально поглядел на бойцов, большинство из которых согласно закивали: старые драгуны это дерево помнили, и называли по-разному: Перунов гром, Дэвов дуб, и Чёртово гнездо. От этого сожжённого молнией дуба, расходились словно щупальца, четыре дороги из камня, и кто и когда уложил здесь эту дикую мостовую, никто уже не помнил. И только русские разведчики знали по которой из них, им удобнее дойти до своих. Выйти непосредственно к собственным пикетам, можно было по трём из четырёх дорог, весь вопрос стоял во времени и скорости продвижения. Теперь же, когда время поджимало, драгунам предстояло выбрать наикратчайшую, хотя и не очень удобную. Подпоручик объявил взводу, что уходить они будут именно этим маршрутом, чтоб мол все знали! Взвод согласно закивал, а кто-то шутливо заметил товарищу.
- Пахом, а Пахом, ты это, гляди верблюда не потеряй!
- Я, яво, для тебя сохраню, будешь на нём в атаки ходить! – не лезя за словом в карман, стал отвечать другой – Ты, в турка из пистолету да мушкетона пали, а верблюд, будя в них харкать что та мортира! То-то побегут османы с оплёванными харями от этой оказии!
Дружный гогот всего взвода сотряс окрестности, смеялся и командир, представив себе эту картину вживую, и даже некоторые лошадки ржали как-то игриво, и лишь невозмутимо чопорный верблюд, горделиво поглядывая на всадников, шагал молча, думая о своём. Шесть вёрст, обещанных подпоручиком, окончились быстро, и взвод медленно начал подниматься в гору. Сыпались мелкие камешки, большой ворон сверкнув глазом, хрипло проорав, сорвался с камня шагах в десяти от всадников, и получив в свой адрес две дюжины ругательств, замахал крыльями куда-то в сторону, и скоро пропал из глаз. В одном месте пришлось остановиться и своротить с тропы большой валун, которого здесь равнее не было. С ним провозились с четверть часа, и скатили в сторону, после чего, взвод продолжил путь.
Разведчики шли с чрезвычайной осторожностью, но им никто не встретился кроме пары горных козлов, тут же скакнувших в какую-то дыру в скалах, а вниз полетела пара камушков, подскакивающих на выступах. Спускались с горы уже более легче, чем поднимались: дорога тут выдалась хотя и неровная, но почти чистая, мелкие камушки в счёт не шли. Солдаты постоянно задирали головы и высматривали чего-то в горах: за любым камнем или уступом, мог притаиться стрелок. Но никто не блеснул стволом ружья, никто не перескакивал с выступа на выступ, и только птицы, эти вечные спутники гор, иногда парили в вышине, или орёл камнем падал вниз, хватая и унося нерасторопного зайца. Наконец гора осталась позади, а перед драгунами расстелилась каменистая, зияющая рытвинами дорога. Пошли обычным порядком, пока Кривопляс не приказал перейти на рысь, почувствовав под сердцем необъяснимую тревогу, утихшую только через пару минут. Подпоручик отнёс это к обычной осторожности, которая в предыдущие годы, не единожды уже спасала ему жизнь.
Настроение бойцов сразу приподнялось, мысль о том, что они едут домой, разогрела разведчикам настроение. Дорогу, по которой они теперь двигались, горы ограждали только слева, но и то саженей на двести от самой дороги, а с другой стороны, разведчики любовались широким пейзажем из каменистого поля, зелёных холмов с редкими перелесками, да кусками скал скупо набросанных по этой зелени.
- А налететь с тех холмов, могут! – лениво бросил кто-то из солдат, но его товарищ тем же тоном возразил.
- Ничего не могут! «Налететь!» Пока те турки оттель доскачут, мы сто раз свинтить успеем, не бойсь!
- Интересная дорога, сколько уже едем, а ни одна душа навстречу не попалась, ни православная, ни вражья! – философски заметил третий драгун.
- Соскучилси что ли? – насмешливо спросил кто-то ещё, и прибавил от себя – Ещё навстречаисси, устанешь обниматься!
Сам Кривопляс беседовал с денщиком на отвлечённую тему предстоящей зимовки, в Караагаче она пройдёт, в Арзеруме, или же в Бейбурте, когда таковой опять отобьём? Кравченко по-простецки говорил, что хорошо везде, где крыша над головой есть, а не палатки в зимнюю холодрыгу. Вот вдали уже показалась дорога к заветному лесному проходу, и вдруг, в отдалении с левой стороны показалась толпа пёстрых всадников, но определить их принадлежность пока не представлялось возможным: двигались ли это враги, или же свои татары, сказать было сложно. Намётанный взор подпоручика, сразу определил примерную численность отряда: сабель сорок, не меньше.
- Взвесть курки! – коротко бросил он, сам уже вытягивая из седельных сумок свои пистолеты и взводя курки, а затем опустил обратно. Затем достав из кожаного чехла мушкетон, взвёл курок и у него, положив под руку поперёк седла. Машинально потрогал гранаты в подсумке, теперь порядок! То же самое проделали и все остальные драгуны, а трое, заботливо окружили верблюда с пушкой. Всадники на дороге тоже заметили драгунов, и замедлив ход, бурно принялись чего-то обсуждать, указывая плетями и руками в сторону русских. И только по прошествии пяти минут, головной дозор резко осадил лошадей, развернул их на одном месте, и припустился во все лопатки назад, а вслед им уже трещали запоздалые выстрелы, под сизый дымок.
- К бою готовсь! Карабины-штуцера на перевес! – резко скомандовал подпоручик, наработанным движением срывая с плеча карабин и беря его в правую руку – Идём на прорыв! По обращении их в бегство, не-преследовать! У нас на это уже нет времени!
- Турки ваш бродь! С полсотни будет! – одним духом выдал запыхавшийся унтер, из подлетевшего дозора.
- Вижу, идём на прорыв! – ответил им командир, и они привычно заняли места в строю. Кривопляс пришпорил коня, и пустил его сразу вскачь, набирая скорость. Ширина этой дороги позволяла развернуть небольшой строй, и через несколько секунд, драгуны уже неслись на врага лавой в два ряда, а сзади поспешал верблюд с замбуреком. «Ура!» грянуло с первых же выстрелов, и стало нарастать по мере сближения с неприятелем. Турки, очевидно узнав какого полка всадники летят на них с огнестрельным оружием, смешались сразу же: из толпы выскочило вначале трое, затем семеро всадников, и что есть духу понеслись обратно. Из тех что остались, только человек десять пальнули как попало, и развернувши коней, увлекли за собой в бегство весь основной отряд.
Драгуны открыли им вслед густую пальбу, и порядка десятка турок покатились из сёдел в дорожную пыль, а одно тело застряв в стремени, волочилось теперь по земле.
- За мно-о-о-!!! – подняв руку с карабином вверх, загремел Иван, поворачивая направо, на дорогу ведущую к спасительному лесу, и взвод, словно единый организм, в одно мгновение перестроившись в колонну и не сбавляя скорости, полетел вслед за командиром. Впереди, менее чем через версту, дорога поднималась на бугор, и когда русский отряд стал на него заскакивать, Кривопляс и другие поглядев назад, увидели уже настоящее скопище неприятеля, пять-шесть сотен конных воинов, что с боевыми кликами гнались теперь уже за русскими сами.
- Вот, чего я опасался ребята, - закинувши карабин за спину, заговорил подпоручик – авангард мы с вами распушили… Уходим живее, недалеко уж осталось!
Взвод опять сорвался с места и помчался во весь дух, вострить лыжи от погони, драгуны умели так же ловко, как и догонять. Османы видимо понимали куда стремиться отряд их заклятых врагов, и решили охватить нижегородцев с боков, для чего сотни по полторы всадников отделились от общей массы, и понеслись слева и справа, в надежде если не охватить, то хотя бы подрезать отход русским, и сесть уже не на хвост, а на плечи. Однако поля на этом участке местности оказались пересечёнными всякими бугорками, ямками и канавами, да обильно усеяны камнями и глыбами, что невольно заставило османов сбавить скорость, (а несколько всадников даже полетели через головы споткнувшихся коней) но расстояние меж сторонами увеличивалось очень медленно, турки почти не отставали.
Драгуны пока не отстреливались, не позволяло расстояние, а турки напротив, палили что есть духу, но без пользы. Однако Кривопляс уже понимал что с ходу, в спасительный лес не ворваться, турки на своих хороших лошадях оторваться не позволят… Понимали и все остальные, что без боя уже не обойтись, но принимать его следует только укрывшись за узким лесным проходом, иначе верная смерть, задавят числом! Как на грех, верблюд с пушкой на спине не мог бежать так же быстро как лошадь, и заметно стал отставать.
- Бросай гранаты! – прокричал Кривопляс, и семеро драгун придержав коней и пропустив верблюда, разом метнули за спину по гранате, и пришпорили коней. Семь взрывов, поднявших стену пыли, на пару минут всё ж задержали османов, открывших в ответ беспорядочную стрельбу. Отряды хотевшие отрезать русских с флангов, окончательно потеряли темп и отстали из-за корявой местности, на хвосте висел лишь средний. И всё же одна турецкая пуля нашла себе крови: приотставший разведчик, дёрнувшись всем телом, рухнул с седла лицом вниз, и только тут, остальные драгуны начали яростно отстреливаться, что сразу же стало стоить густо скакавшим османам, весьма дорого. И вот уже показался заветный проход в каменистом склоне.
- Веселей ребята, чуть осталось! – изо всех кричал подпоручик, когда его взвод, стремительной вереницей наконец-то влетел в высокие сосны, росшие перед проходом. Турки, опасаясь ловушки чуть приотстали, и видимо советовались, что им теперь предпринять? Русский отряд уже проскочил в проход, и командир приказал всем спешиться и занимать оборону. Драгуны моментально заняли стрелковые позиции, установили пушку, разложили боеприпасы и отведя животных в безопасное место в глубь леса, приготовились к бою.
- Обойти нас тут нельзя, только в лоб! Тут вёрст на 15-ть другой тропы нет, только эти фермопилы! – громко объявил всем подпоручик, думая уже про себя одну тяжёлую и непростую думу. Не успели драгуны толком напиться из своих фляжек и баклажек, как меж сосен замелькали десятки вражеских солдат, у многих из которых, в руках поблёскивали стволами ружья и карабины.
- М-м, не хотят видать османы с нами расстаться, будут атаковать по всем правилам! – так же громко, как и его командир, оповестил товарищей денщик Кравченко. Отряд примерно из сотни османов, с боевыми криками ринулся на приступ.
- Гранаты беречь! – отрывисто гаркнул Кривопляс, целясь из своего карабина. Драгуны разом открыли прицельный огонь, и не одна пуля не улетела даром, но атакующие не взирая на потери упрямо шли дальше, и только выстрел из замбурека, проделавший в их рядах хорошую дыру, заставил турок остановиться. На земле осталось лежать порядка сорока тел. некоторые из которых шевелились, испуская стоны и хрипы. Подпоручик поглядел на часы: самое начало третьего, и ветерок вроде поднимается…
- Ясно, ясно ваш бродь! – загалдели солдаты, и в этот момент, турки вновь ринулись на приступ, и на сей раз не обращая внимание на огонь из ружей и замбурека, дошли до склона, и паля в ответ, яростно полезли в верх, и тут на них сверху полетели четыре гранаты, разорвавшимися прямо под ногами густой линии османов, а огонь из ружей, пистолетов и мушкетонов чуть не в упор, довершил дело. Оглашая воздух криками боли и проклятиями, османы отхлынули, оставив на склоне около полусотни тел. Турки затаились на какое-то время, а вскоре застучали их топоры.
- Ладят чего-то, лестницы, или может щиты? – спросил кто-то из солдат.
- Скоро узнаем! – лениво ответил ему товарищ.
- О, вона они, опять пошли, глядите-ка, лестниц навязали! – и точно, османы несли в задних рядах грубо смонтированные лестницы, а передние состояли из воинов, вооружённых сплошь саблями да кинжалами, причём последние, угрожающе сверкали в руках у лазов.
- Ух ты, старые знакомцы пожаловали-лазы! – воскликнул Кривопляс, и добавил – Готовь шашки ребята, возможно, рубка будет! – солдаты разом обнажили клинки, и осторожно положили себе под руки. Турки, шли издавая какой-то замысловатый речитатив, потрясая саблями и кинжалами. Задние ряды помимо лестниц, сжимали в руках ружья и мушкеты. Всё стало ясно: противник пустил вперёд тех, кто поклялся умереть или порубить неверных, а «мушкетёры» станут прикрывать их, когда те полезут на склон.
- Сотни две прут, не меньше! – присвистнул Кравченко.
- На этих можно и восемь гранат метнуть, если что! – распорядился Кривопляс, и в этот момент, смертники с яростными криками ринулись в атаку, а «мушкетёры» сразу же принялись палить поверх их голов, надеясь этим огнём смести оборонявшихся, но те, занимали столь удобную позицию меж камней, что пули их пока не доставали. Едва смертники прошли половину расстояния, по ним ахнул замбурек, выбив из рядов целый десяток разом, загремели русские ружья, но смертники не обращая на это внимания, одни лезли в проход, а другие с лестницами на склон, чтоб положив их на камни, ворваться по ним внутрь. Турецкие «мушкетёры» уже не палили, а перезаряжали оружие.
- Гранаты! – прогремел Кривопляс, и назначенные для этого солдаты, метнули девять штук, (один из драгун сплоховал и бросил лишнюю) Взрывы разметали всю волну атакующих, оставивших в груде тел и три перекосившиеся лестницы, а в проходе нагромоздилось с полдюжины вражьих тел. Но смертники, уже через четверть часа, с удвоенной яростью кинулись на штурм укрепления. Русские ответили ружейным огнём, приберегая гранаты для ближнего боя. Турки падали как подрезанные колосья, но упрямо шли вперёд, под неистовые крики и пальбу своих «мушкетёров», одна из пуль которых, сразила драгуна, высунувшегося более чем следовало, и он, отпрянув от камня, упал навзничь, выронив с бряканьем своё оружие. Волна, с саблями и кинжалами, скрежеща зубами подхватила лестницы, и опять нахлынув на склон и теряя людей, установила-таки лестницы, по коим первыми ринулись бесстрашные лазы, и тут же полетели вниз: шесть взрывов сорвали и эту атаку, за исключением 30-ти человек, что, зацепившись-таки за склон, кинулись было в кинжалы и сабли. Драгуны встретили их в пистолеты и шашки, и перебив в две минуты, не позволили остальным развить успех, османы откатились. Их командиры, осыпая своих солдат проклятиями, опять погнали таковых в атаку, но на сей раз, османы побежали даже не дойдя до склона, русские пули повыбивали самых ретивых, а прочие уже не горели желанием лезть на треклятый склон. Турки отошли, и что-то затихорились. Кривопляс посмотрел на часы, ровно три, а ветер становился холоднее… Враг так просто не отступиться, это понимали все, и Иван призадумался. Во взводе, весьма важные сведения, от коих может зависеть очень многое, а возможно и исход компании. Оторваться так просто, они не дадут, и могут настигнуть, рисковать нельзя, это не покер, однако и сидеть тут больше, тоже нечего… Если турки догадаются соорудить длинные лестницы и по ним, преодолеть укрепление чуть в стороне, то тогда конец, отрежут весь взвод и всё!.. Подпоручик быстро что-то прикинул, и принял решение.
- Да, иного выхода уже нет…
Неприятель ещё не показывался, но их наблюдатели мелькали меж сосен, значит чего-то ждут или готовятся.
- Взвод! Слушай мою команду! – рявкнул он, и солдаты как один навострили уши – Со мной остаются четверо и замбурек, остальные немедля на коней и во весь дух к своим! Доставить документацию во что бы то ни стало! Нам, оставьте штуцера и мушкетоны, по два мушкетона с боезапасом, и лишних гранат! Унтер Кравцов за старшего, всё! За быстроту и сведения ответите головами, по коням, живо! – махнул рукой Кривопляс.
Повторять приказ дважды, не пришлось, по мимо денщика, с командиром осталось ещё трое опытных солдат (сунувшегося было Стёпу Мокина послали к лешему) а прочие, оставив всё что было приказано, жестами простились с товарищами, и пригибаясь, побежали в лес, к лошадям.
- Перенести замбурек! Разложить гранаты и штуцера с мушкетонами, живее! – резким голосом приказал Кривопляс, и солдаты в пять минут всё устроили, растянувшись в жиденькую цепочку. Подобные номера, им уже приходилось проделывать в прошлом: солдат перебегает или перекатывается от места к месту, и либо стреляет, либо гранаты бросает.
- Надо продержатся час ребята, за час, наши далеко ускачут, и следы запутают, да непогода снег принесёт, это всё! – глядя на солдат чуть озадаченным и немного убеждающим взором, пояснил командир.
- Сколь проживём ваше благородие, столь и продержимся! – с обречённым спокойствием заметил один из солдат.
- Кравченко, к замбуреку! – скомандовал подпоручик, увидев, что противник, чего-то зашевелился.
Х Х Х
Турки выкатили из леса небольшую пушчёнку, калибром примерно, как замбурек, обложили её мешками с землёй и камнями, и начали заряжать.
- Штуцера, огонь! – коротко приказал подпоручик, и в десять секунд выстрелы из дальнобойных ружей, перещёлкали всю прислугу, один, так и повалился боком на мешки, выронив из рук заряд. Османы подняли гвалт, и принялись палить по русской позиции как попало: пули с визгом бились о камни, свистели поверх голов, но вреда пока не причиняли.
- Бить по заряжающим! – крикнул Кривопляс, видя, как турки снова завозились у орудия. четыре раза османы пытались зарядить свою пушку, и все четыре раза, драгуны не позволили им этого сделать: то заряжающего подстрелят, то канонира, а прочие, в страхе ныряли за мешки, за что получали лавины проклятий и брани от военачальников. Наконец, видимо терпение османов лопнуло, и они пошли на отчаянный шаг: до сотни пехотинцев, вооружённых длинными ружьями построившись рядами, пошли в атаку, и шагов через десять, открыли плотный огонь по русской позиции. На сей раз, пули их летели гуще, и драгуны не смогли уже отстреливать прислугу как прежде, но пару заряжающих всё же зацепили, и только третий, смог наконец зарядить эту пушку, но первый кто попытался поднести горящий фитиль, был застрелен лично подпоручиком, а вот второй всё же пальнул. Взрыв выбил сноп земли и камней из склона, а турецкая рота ступая почти по телам, приближалась. Кравченко, зарядивший замбурек на сей раз доброй горстью пуль, жахнул уже не целясь, (пушка была хорошо пристреляна) и весь заряд, веером ударил по плотным рядам неприятельской пехоты, повыбивав более дюжины солдат. Остальные на несколько мгновений мешались, и в этот момент, русские открыли попеременный огонь изо всего оружия, создавая видимость множества солдат в обороне.
Турки, теряя людей всё же добежали до склона, и с жаром полезли наверх, подбадриваемые криками товарищей из леса. В штурмующих полетело с начало пять гранат, а после их разрывов, прямо в дым и пыль, русские почти в упор разрядили мушкетоны, и атака захлебнулась, лишь чуть более 30-ти человек, убежали обратно. В проходе, где за грудой тел сидел сам подпоручик, ему пришлось даже пустить в ход шашку, и уложить двоих сунувшихся турок, что своими телами ещё более загородили проход. Правда пока турки отступали, их орудийный расчёт успел перезарядить пушку, и жахнуть ей более удачно: ядро угодило в один из камней, осколками которого легко ранило Кравченко. Через четверть часа, турки показались, неся в руках огромные, в человеческий рост, плотно убитые вязанки хвороста. Такие же, шестеро солдат выскочив вперёд, выставили их перед своей пушкой, в этих вязанках стряли любые пули.
- Догадливы, собачьи дети! – крикнул Кривопляс.
- Догадаисси тута, когда половина войска почитай вповалку лежит! – ответил Кравченко, и добавил – А дело-то, табак, ваше благородие, одну атаку как-нибудь отразим, а потом всё!..
- Мы уже около час их держим, ничего! – отрывисто ответил командир, пока ординарец перезаряжал пушку ядром вместо пуль. И здесь, орудийное турецкое прикрытие расступилось, орудие ахнуло огнём, и ядро, срезав самый кончик у одного из камней, улетело в лес, и разорвавшись о сосну, перебило её пополам. Османы пошли в атаку, орудийное прикрытие сомкнулось перед пушкой, приближалась кульминация.
- Ребята! По три гранаты бросай каждый, а потом в пули их, в упор! – успел прокричать Кривопляс, прежде чем Кравченко жахнул из замбурека, пробившего в турецких рядах брешь, но они не остановились. Добежав по трупам до края склона, они отбросили вязанки, и тут на них посыпались уже не пули, а гранаты. Раз! Другой! Третий! Пятнадцать разрывов среди дыма, пыли, криков ярости и боли, да порывистого ветра, принесшего густой снег, буквально сотрясли место боя! Только десятка полтора самых смелых и свирепых турок и лазов, забрались на камни с саблями и кинжалами да пистолетами. Половину из них, тут же в упор сразили из пистолетов и мушкетонов, а восемь бросились в рукопашную. Кривопляс, у себя в проходе, сразил одного бросившегося на него лаза с длинным кинжалом, и спешно прыгнул своим на подмогу. Один драгун отбивался сразу от двоих турок с саблями, не пуская их в глубину позиции: рубился он, держа их возле камней. Вот один из турок не весьма умело махнув саблей пропустил удар, и драгун мгновенно заколол его, но вытащить шашки из тела не успел; умиравший турок намертво вцепился в шашку свободной рукой, и разведчик, силясь выдернуть её чуть повернулся боком, и на миг открылся. Второй турок сделал резкий выпад, тут же погрузил свою саблю ему в бок, так они и рухнули рядом, русский и турок… Подпоручик, заколов одного, выхватил у него из-за пояса пистолет, и выстрелил в того турка, что только что убил его солдата. Из оставшихся пят османов, только один перескочил обратно: Кравченко отбил три замаха, и уклонившись от четвёртого, косо рубанул врага в бок, и следом помог товарищам добить оставшихся.
Ветер со снегом усилился, но солдаты уже не чувствовали похолодания. На четверых у них оставалось семь гранат, одну из которых, Кривопляс сунул себе в подсумок. Турки уже поняли, что русских в укреплении мало, и открыли огонь из пушки.
- По местам! – машинально крикнул подпоручик, но солдаты и без того уже стояли на местах, а Кравченко зарядил пушку хорошей горстью пуль. Османы не атаковали, они осыпали русскую позицию пулями из-за вязанок хвороста, да орудийным огнём: отвечать тем же, разведчики уже не могли. То ли двенадцатый, то ли треклятый тринадцатый заряд османской пушки, всё же нашёл цель. Рвануло рядом с одним из солдат, и он, получивши сильнейшую контузию, рыча от боли вскочил прижав ладони к сочащимся кровью ушам. Драгун, продолжая рычать со стиснутыми зубами в пороховом дыму, покачнулся над камнями ставши отличной мишенью: целый рой турецких пуль буквально изрешетил его, оборвав и жизнь, и мучения.
- Вот сыпят, суки, а? – каким-то дико весёлым голосом прокричал Кривопляс – Прямо как персы, не меткостью, так количеством возьму!
- Будь у них нормальная пушка, хана бы нам давно пришла! – в тон ему, отозвался Кравченко.
- Откуда её тут взять-то? – хрипло хмыкнул подпоручик – Вся хорошая артиллерия у сераскера в армии, эту-то откуда взяли, и то барыш!
Обстрел продолжался, уже вечерело, снег сыпал всё гуще и гуще, раздухарившийся ветер что-то явно замышлял. Очередное ядро раздробило камень величиной с лошадиную голову, и его осколок, по касательной рассёк подпоручику бедро, обильно выпустив кровь, и денщик, кинулся было к нему, но Кривопляс, каким-то вдруг страшным голосом, с горящими глазами, прогудел утробно-рычащим, низким басом.
- К замбуреку, Кравченко!
Турки, числом опять не менее сотни, пошли на приступ прикрываясь вязанками.
- Бросаем все наличные гранаты, расстреливаем всё оружие что успеем, и в шашки братцы, хоть покуражимся напоследок! – с горькой усмешкой на взмокшем лице, проговорил свой последний приказ, подпоручик Кривопляс. Турецкое орудие замолкло, потому как их пехота, прошла половину расстояния.
- Ну, прощайте, братцы-драгуны! Простите коли чего было, на этом свете, уж не гулять нам более по нашей Кахетии! – уже обычным своим голосом, проговорил подпоручик, поглядев на двух своих, последних солдат.
- Помирать знать будем, Иван Фёдорыч? – сплюнув кровавую мокроту, тихо спросил денщик.
- Похоже на то, брат-Семён! – выдохнул Кривопляс.
- Без нас значит, за победу-то пить будут, - заговорил вдруг третий солдат, задумчиво наморщив лоб – Ну что же, прощайте ваш бродь, мы сделали что могли, и нам не будет стыдно на Высшем суде, всё! – солдат взял две оставшиеся гранаты, другие сделали тоже самое, и пошли-затикали на Небесных часах, последние минуты жизни, троих оставшихся драгун, лихого полка…
Когда османы дошли, точнее докарабкались по грудам тел до склона, и с яростными криками полезли вверх; шесть русских гранат рванули в их рядах, разметав до двух десятков тел убитых и раненых, а затем уже не таясь, трое драгун вставши во весь рост, открыли огонь почти в упор. Кравченко, поставивший замбурек на станину, пальнул в самую гущу. Пороховой дым на минуту ослепил турок, открывших пальбу вслепую, и ни одна их пуля, пока не задела оборонявшихся. Нижегородцы, подхватив в левую руку каждый по турецкой сабле, пошли в фатальную и яростную рукопашную, против лезущих словно прыткие ящерицы турок. Дорого, ох и дорого продавали свои жизни, в эти истекающие мгновения, русские драгуны 44-го полка!
Обоерукий бой их, оказался для большинства турецких солдат, полной неожиданностью: они, столкнулись с таковым впервые. Да и откуда было им, провинциальным воякам, годным в основном на полицейские операции, да в лучшем случае на бои с плохо вооружёнными отрядами повстанцев, видеть бойцов, бьющихся с двух рук, работавших клинками, словно страшные мельницы смерти! Вращая шашками да саблями, драгуны двигались с отчаянной прыгучестью, поворачиваясь кругом себя, и рубили на все углы и стороны. Отлетали в сторону кисти рук, валились пустив фонтаны крови располосованные тела, а драгуны всё ещё бились, и никак не хотели умирать!
Один из лазов, вытащив из сапога нож, и улучив момент, метнул его в третьего драгуна и попал точно меж рёбер: солдат споткнулся, кашлянул кровью, и попятившись, тут же был буквально изрублен белыми от ярости турецкими солдатами. Сила ветра и снега нарастали, а Кривопляс и Кравченко ставши спина к спине, дрались зло и люто, бросая вокруг себя одно вражеское тело за другим. Но турки, уже не имея никакого иного чувства кроме мести, шаг за шагом теснили русских к соснам.
- В лесу поживём ещё пару минут, Семён! – не оборачиваясь прокричал подпоручик, когда их оттеснили к самим деревьям, и они невольно разомкнулись; звон клинков и матерная ругань, казалось заглушали завывание ледяного ветра.
- Живьём берите этих гяуров! Жилы из них тянуть будем! Кожу с живых ремнями снимать! Угли горячие в глотки набьём! – гневно восклицал какой-то турецкий сотник, потрясая саблей на почтительном расстоянии от заварухи. Один из его воинов, с прорубленным предплечьем и кровавой пеной на бороде, зыркнул на него ненавидящими глазами, и в исступлении прорычал, махнув саблей в сторону схватки.
- Сам иди попробуй с этими шайтанами! В стороне стоять, много храбрости не надо!!!
Сотник хотел было возмутиться, но передумал, солдаты его пребывали сейчас в такой ярости от всего произошедшего, что вполне себе могли и его тут же прямо и порешить, да списать всё на гяуров! Бой подходил к своему логическому концу. Несколько турок, вооружённых дротиками, влезли в дело, и двое, разом метнули их в денщика. Кравченко отбил дротики, но секундой позже, блеснули остриями на последних бликах заходящего солнца ещё три дротика, и два из них поразили Семёна в грудь и живот, и он, словно зацепившись каблуком о корень, всплеснувши руками рухнул навзничь, раскинувши в стороны шашку и саблю…
Кривопляс заколов ещё одного, в два прыжка очутился за огромной и толстой сосной, мало не в два обхвата, прижавшись к ней спиной. Потекли последние минуты того необычного сражения. Ветер уже буквально взвыл, и снег пошёл так густо, что на глазах покрыл тела павших мохнатым саваном, могущим вполне себе скоро превратиться в одеяло, или даже перину.
- Ну, вот и всё господа-офицеры, не привезу я вам девок красивых, не судьба! – устало проговорил Иван, отбрасывая в сторону разряженный пистолет, всё торчавший за поясом, а за ним и турецкую саблю, косо вонзившуюся в мягкий лесной грунт, и нащупал в подсумке последнюю гранату…
- Обходите его, некуда этому шайтану деться! – рычали турки, осторожно охватывая сосну-великана с двух сторон, предвкушая неистовую месть. Русский, вдруг сам неожиданно выступил из-за сосны, весь покрытый пятнами крови, в распахнутом мундире, со слипшимися на лбу волосами, и какими-то полубезумными глазами, сжимая в одной руке шашку, а в другой гранату. Османы инстинктивно отпрянули, но подпоручик, взмахнувши рукой с коротким криком «Занавес, господа!!!» ахнул гранату оземь…
Взвод драгун стремительно нёсся по каменистой дороге, проскакав мимо дуба Перунов Гром. Разведчики прекрасно всё понимали, и никаких нервов или посыпания голов пеплом не случилось, не до того сейчас было. Унтер Кравцов возглавлявший отряд, не выслал вперёд никакого дозора, всё случилось так спонтанно и вдруг, что унтер просто не подумал, да пожалуй что такой ход, уже не имел смысла. Каменистая дорога вскоре сменилась обыкновенной, а за спиной некоторое время грохотал шум боя, затихавшие по мере удаления поредевшего взвода от горячего места. Никаких разговоров во время скачки не было, да ни у кого и не возникало желания ничего обсуждать: на сердце каждого из русских воинов лежал горюч-камень. Ледяной ветер принесший густой снег, несколько остудил горевшие горькими мыслями головы, и Кравцов, остановил взвод одеть шинели и бурки, а то в такой холодище можно и грудное воспаление в лагерь принести вместе с донесением. Облачившись в тёплое, взвод вновь сорвался с места, продолжив бешенную скачку. Только когда кончился лес, и отряд вылетел на простор, холмисто-скалистую местность, унтер, поглядев на закат, сказал.
- А час-то уже прошёл, может наши-то, кто остался ещё, уже на коней взлетели, да за нами несутся, а? – он обернулся к товарищам, и один седоусый фельдфебель, согласно кивнул.
- Всё может быть, чуды, они на войне случаются…
Кравцов пару минут оглядывал окрестности словно бы чего вспоминая, и остановив взгляд на одной из корявых скал, указал на неё рукой.
- Вона она! С левой руки должна дорога быть, но нет, если всё будет неплохо, к полуночи, а то и раньше, будем дома, всё, летим! – и взвод, сорвавшись с места, ринулся к корявой скале. Но домой, так сразу они не попали. Едва отряд проскочил эту самую скалу, как из-за другой, похожей на спину огромной черепахи, вынырнул отряд улан и татар, сабель в двести с лишком и при знамени. Оказалось, что это сборный отряд из частей Муравьёва и Миклашевского, встретившихся на сборке хлеба, выполнить который не удалось по ряду объективных причин. Кое-кто из встретившихся солдат узнал друг друга, (уланы и драгуны) и унтер Кравцов честь по чести доложил командиру большого отряда майору Кочеткову всю суть своего задания. Майор размышлял не долее нескольких секунд.
- Так, унтер, мне нужны двое твоих солдат как проводники, а с остальными, лети немедля в лагерь! А для пущей безопасности, я выделю тебе ещё 30-ть человек своих всадников, так что ни пуха, ни пера!
- К чёрту, ваше благородие! – козырнул Кравцов, и знаком приказал своим ехать дальше. Тридцать улан отделись от отряда и поскакали за ним, а майор приказал двум оставшимся драгунам.
- Ведите братцы, да поживее, может и успеем кого встретить или выручить!
Назад летели молча, торопились, ибо погода стала медленно портиться: ветер подул резче, а снег повалил гуще. Когда наконец добрались до места боя, там кружила уже настоящая метель, а снегу насыпало выше щиколотки.
- Ваше благородие! Иван Фёдорыч! – приложив ладонь ко рту, прокричал один из драгун, с какой-то затаённой надеждой в душе, глядя по сторонам.
- Ох ты ж етить тово на рыло, а? Ты глянь сколь они турок-то намолотили тут? – ахнул один из офицеров, и некоторые подошли, хотя наступавших сумерках видно становилось плохо.
- Нашли подпоручика! – крикнуло несколько голосов, и майор быстро подошёл к тому месту, где его уланы, отряхивали снег с трупа и переворачивали тело, лежавшее лицом вниз.
- Осколками иссечён, знать гранатой себя, и этих вот, подорвал! – мрачно заключил майор, обнаживши голову, и тоже самое сделали все присутствующие.
- А ран от сабель на нём нету, обычно они в ярости и мёртвых кромсают – задумчиво заметил молодой поручик, глядя на труп Кривопляса, измазанный кровавыми ошмётками снега.
- Да просто всё, поручик, - глухим голосом стал отвечать майор, надевши фуражку – видел, как вьюжит? Здесь вообще скоро калатун-бабай будет, вот турки и отошли поспешно, чтоб не попасть в буран… Всех наших собрали? – повернувшись в ту сторону, громко спросил он.
- Точно так ваше благородие, там ещё пятеро, один изрублен чуть не в куски! – доложил уланский фельдфебель.
- Замбурек забрали, штуцера с мушкетонами, и пистолеты, - упавшим голосом доложил первый драгун, а другой, вернувшись из леса, сказал, что ни лошадей, ни верблюда, нету тоже.
- Как же тела повезём, лишних лошадей нету у нас! – растерянно заметил молодой уланский прапорщик.
- Как поклажу возят, привязать на круп накрепко, и всё! – голос майора стал чуть звонче – Да, изрубленного заверните в пару халатов, что с мертвецов сдерите, да поедем… через полчаса совсем стемнеет, да и буран нарастает, вовремя нехристи смылись, не стали дожидаться!
Управились менее чем за 20-ть минут, и отряд, уже по совершенной темноте, кутаясь в шинели да халаты, поспешили обратно.
… В драгунском лагере, у костров, стояли с недвижными лицами штабс-капитан Клевицкий, поручик Бобальевич, прапорщик Балаховский, поручик Ландграф, штабс-капитан Бебутов, поручик Воронец, подпоручик Есаулов, и капитаны Ладога и Баградзе. Стояли и глядели на тело подпоручика Кривопляса, (тела нижних чинов передали их товарищам) К этому времени, когда пробило уже час ночи, в полку стало известно что сведения, добытые его взводом, оказались не просто важны, а чрезвычайно полезны для всего корпуса!..
- Ванька-Ванька… как же ты так, а? – не отводя горящего тоской взора, от освещённого кострами тела друга, низковатым голосом прогудел Ладога.
- Ну на кой он-то там остался, а? – борясь с накатывающимися слезами, буквально прорычал сквозь зубы Кахи, схватившись за рукоять своего кинжала, который он, чуть вытащив, резко бросил обратно. – Дело ли командира, в прикрытии оставаться?!
- Я отвечу вам князь, - холодно и рассудительно отозвался барон Ландграф – Иван поступил как считал верным, в сложившейся обстановке… Оставь он там унтера, не пользующегося таким авторитетом как у него, и унтер, и солдаты, могли бы дрогнуть в какой-то момент. Мы с вами, знаем примеры и более горькие… Вспомните поручика Лисенко и его роту в позапрошлую персидскую войну… Герой многих сражений, за Гянджу «Анну» получил, на Аскаране благодарность от Корягина, а через три дни, изменил и долгу и присяге, да перешёл к персам… Так что Иван верно рассудил, «Останусь я, так и они не дрогнут» Надобно было дать взводу время уйти, а уходить всеми дело рисковое, турки могли что-то заподозрить, и устроить погоню… Рисковать сведениями было нельзя, больно дорого они стоили!
Баградзе издал глухой рык, и отвернувшись в сторону, что-то забормотал по-грузински.
- Я, что-то такое чувствовал, намедни так гнусно было на душе! – вздохнувши признался Клевицкий.
- А я ему, два червонца должен остался, не успел отдать, не было при себе… - сознался и Бобальевич, поправляя свою шашку.
- А они его даже не обшарили, и часы, и деньги, и образок серебряный на месте, с чего бы это? – слегка удивлённо спросил Балаховский.
- Да просто всё, - хмуро отозвался Бебутов – когда Ванька гранатой их жахнул, уже видать вьюжило, мело, а возможно и ледяной ветер со снегом налетел. Турки в этом деле не олухи, местные, знают, что такое горы: за пять минут, холодом до костей прохватить может… Вот они похватали что могли, да и дёру, какая тут казнь мёртвого может быть, когда следом, к аллаху можно отправиться по-дурацки, помедли хоть пять минут лишних! Вот они и свинтили пока не поздно!..
- Шашку сволочи забрали, именную, с золочёным темляком. Любил её Ванька, даже имя своё у гравёра на ней вырезал, хвалился нам, помните? – поручик Воронец поглядел на товарищей.
- Да как такое забудешь? – невольно улыбнулся уголками рта Ладога – «Шашка Ваньки Кривопляса, пьяницы и ловеласа» - процитировал капитан.
- А он разве пил по многу? – негромко спросил Есаулов.
- Да нет, это он так, для складу, чтоб вроде поэзии было! – не выдержав, хмыкнул и Клевицкий.
- Наверное чувствовал, что погибнет, последнюю гранату в подсумок приберёг – заключил Есаулов.
- Конечно последнюю, - согласился Бобальевич – Кравцов, унтер, давеча сказал мне, что только взводом, они под 250 турок там положили… Ванька тактику хитрую придумал, говорил, что надо только час продержаться… они и продержались!..
- Червонец! – повернув голову, громко позвал Ладога, и из темноты, гулко топоча подбежал незаменимый денщик.
- Я тута, ваше благородие! – негромко доложил Червонец.
- Принеси шинель мою старую, надо подпоручика ей накрыть, мы его в телегу до утра положим, а завтра, похороним вместе со всеми как полагается!
- Слушаюсь! – денщик моментально исчез в темноте, а Ладога, коротко бросив «Давай, взяли», наклонился к телу друга, ему помог Кахи, Бобальевич и Клевицкий. Ивана, к тому времени уже почти окоченевшего, осторожно положили в старую телегу на солому, которую предварительно взворушили, вытряхая из неё снег, а когда Червонец притащил шинель, накрыли ей тело с головы до голеней, снявши награды с мундира.
- Награды его и образок, родным отправим, а остальное по себе, на память разберём – проговорил Ладога, завязывая все предметы в большой и чистый носовой платок.
- Пошли, помянем Ваньку! – вздохнувши, предложил Бобальевич, и вся компания направилась к двум своим кострам, горевшим в сажени один от другого. Все расселись, доставая из подсумков кто закуску с кружками, кто вино или водку. Разлили всем понемногу, и стали глядеть друг на друга, кому дескать говорить?
- Давайте уж я скажу, без лишнего пафоса, без бравурных восклицаний, просто и по-русски! – вызвался Ладога, держа в правой руке свою медную, видавшую виды кружку – Вот и стала наша компания, ещё на одного офицера меньше, хорошего офицера, достойного, находчивого… Господь уберёг его тело от поруганий, и это не просто так… Верю я друзья, что душа его, сейчас здесь, с нами, греется у костра, и тоскует что мы не видим и не слышим её – капитан поглядел чуть в сторону, как бы ища кого-то глазами, и негромко позвал – Иван! Мы не забудем, что ты сделал для всех нас сегодня, и будь спокоен: мы рассчитаемся и за тебя, и за твоих солдат, земля тебе пухом! – и все выпили. Затем они немного поговорили, вспоминая случаи из их жизни с участием погибшего, и набралось таких немало, в основном забавных и весёлых.
Скоро они сами не заметили, как стали смеяться, и со стороны могло показаться что у компании старых друзей, какой-то свой праздник. Есаулов, по понятным причинам участия в воспоминаниях не принимал, а только слушал. Спать расходились уже в третьем часу.
К назначенному часу, полковые плотники сколотили шесть гробов и столько же добротных крестов, изготовили доски с именами павших (имена и даты вывели раскалённой кочергой) Похороны и панихида прошли по-военному скромно, без лишних речей, над могилами громыхнул залп из ружей, а затем последовали нехитрые поминки. Храбрейший из поваров Кавказского корпуса Мамука, трудился до седьмого пота, искренне горюя о погибшем подпоручике. А затем, потекла служебная рутина. Паскевича тревожило то, что в Терджанском санджаке не удалось собрать хлеб. Нет, корпус зиму голодать не будет, и люди и лошади обеспечены провиантом в должной мере, но досада что хлеб, собранный для русских, достался неприятелю, была велика.
Не давали повода для бездействия, и слухи о турецком шпионе в корпусе, (хотя подробности, в виде записки покойного Кривопляса, стали строго засекречены)
- Ванька, наверняка что-то более важное чем обличие этого шпиона узнал, - говорил после поминок капитан Ладога – Не имя конечно, но что-то такое выведал. Теперь наши его живо разоблачат, это лишь вопрос времени. Солдаты наши говорили, что они там «языка» знатного взяли, и он, много хорошего под кожаный шнурок рассказал… Затем бека шустрого словили, и тот, дабы не испытывать удовольствий, тоже о многом поведал. Вот ради чего наш Кривопляс голову сложил. За дёшево, Ванька свою шкуру бы не отдал…
- Со дня на день, всё станет ясно – уверенно заключил Ландграф.
Х Х Х
Паскевич сверял и проверял разведданные из нескольких источников. Лично допрашивал пленных, но ничего сколько-нибудь существенного, от них не добился. Один уверял что войск в Бейбурте, не более пяти тысяч при трёх маленьких пушках, другой, клялся что там их 15 тысяч, и при них самая настоящая артиллерия, и даже дальнобойные медные пушки. Ни угрозами, ни деньгами, не удалось добиться от пленников чего-либо определённого. Единственное что совпадало в показаниях пленных, это что Бейбурт обнесли новыми траншеями, и поставили несколько батарей, защищённых глубокими рвами. Исходя из этого, было отдано распоряжение, готовиться к выходу всему корпусу. Эти приготовления не остались не замечены турецкими лазутчиками, но все они, отправив донесения сераскеру, ошиблись в своих оценках. Лазутчики решили, что русские уходят назад, и начали истово радоваться, но недолго. Горькое разочарование посетило османов в тот миг, когда они увидели, что русские войска идут прямо на Бейбурт. Восторг сменился горестным разочарованием, к Осману-паше полетели новые гонцы с печальными известиями, а все прочие в страхе замерли: что-то теперь будет?
Русский корпус пришёл в движение весь и сразу. Кавалерия князя Голицына, 26-го сентября пришла в Мис-Майдан, медные заводы, стоявшие от Бейбурта в каких-нибудь двух часах пути. Именно тут и произошло соединение кавалерии с главными силами Паскевича, прибывшими из Арзерума, и командующий объявил небольшой привал. У нижегородцев уже стало известно по какой дороге им идти на Бейбурт.
- Нас с вами, вместе с конницей Гайты, под командованием Голицына, пустят по правому берегу Чорха, а прочие войска будут крыть по левому! – уверенно сообщил своим товарищам, капитан Ладога, когда они, пользуясь моментом, закусывали у костра и пили травяной чай.
- А ты в штаб ходил? – спросил Балаховский, откусывая сухарь и прихлёбывая его чаем.
- Зачем мне в штаб ходить? – улыбнувшись переспросил капитан – У меня у Гайты, пара приятелей появились, так они и упредили, точнее просто поделились сведениями, в коих секретности, не более чем хмеля в этом чае, так что будем идти правым берегом, да с турецкими шайтанами любезностями обмениваться…
- Ну, чего-чего- а любезностей у нас на всех хватит! – спокойно заметил Есаулов, смакуя ароматный чай.
- Мы, будем сама любезность, - подтвердил его слова барон Ландграф, уже отставляя пустую кружку. Ровно в три протрубили сигнал подъёма и войска двинулись, каждые полки по своему берегу. Драгуны и мусульмане Гайты не пройдя и версты, сразу же столкнулись с летучими отрядами турок, и завязалась отчаянная перестрелка: всадники, резво летя на лошадях, азартно палили друг в друга из ружей и пистолетов, отскакивал в сторону уступая место следующим, на ходу перезаряжая оружие, и следом, по новой вступая в дело. Особенно старались всадники Гайты, дразнившие турок по-своему, обзывая их по-восточному самыми обидными и оскорбительными для мужчин словами, чем приводили османов в неистовство, но те, только лишь палили, не рискуя броситься в сабли.
Ружейный дым, сизоватой дымкой вился над противоборствующими сторонами, и даже птицы избегали пока виться над всадниками. Перестрелка оставляла за собой мёртвые тела, тянущиеся по двум сторонам, а раненые, зажав кровавые раны руками, стиснув зубы отъезжали в стороны.
В драгунских эскадронах, солдаты несколько раз порывались кинуться в шашки, но командиры одёргивали их порыв, и не пускали в сечу. Грохот перестрелки не затихал до самого Бейбурта, когда турецкая конница исчезла в его пределах. Русские остановились примерно в шести верстах от города, где ущелье изгибалось в крутой поворот, и сужалось в досягаемости ружейного выстрела, и внезапно, здесь выросла вражеская конница в тысячу сабель. Прямо за ней, на высоком холме толпилось около пяти сотен вооружённых пехотинцев.
Ни русские, ни турки, огня не открывали, как бы примериваясь друг к другу. Уже в сумерках, Паскевич прибыл к своему авангарду и оценив ситуацию, тотчас же приказал выдвинуть вперёд батарею из шести конных орудий, и выбить турок из ущелья. Поднявшись на высоты и осмотрев местность, Паскевич приказал прекратить огонь, а русские расположились бивуаком на левом берегу реки Чороха. По всем приметам, турки не собирались сдавать Бейбурта, и всю ночь на правом берегу близ своих траншей, и на вершинах гор, они жгли костры. Русские разъезды рыскали во все стороны, но «языков» взять на сей раз не получилось, зато они привезли нескольких армян из окрестных деревень. Из их уст стало известно, что турок в Бейбурте 12 тысяч, с полдюжины пушек, и гарнизон ждёт себе на помощь самого сераскера с войсками из Балахора. Паскевич размышлял о достоверности этих сведений, сравнивая их с другими источниками. И здесь, случилось то, чего не ждали: командующий получил разом два письма из совершенно секретных рук. Первое, прислал офский бек, назначенный Паскевичем когда-то комендантом Бейбурта. Бек полностью подтвердил сведения армян о числе и вооружении турок в городе. В штабе немного удивились, ибо были убеждены что бек, переметнулся к туркам.
Но в русском штабе удивились ещё больше, когда той же ночью, секретной эстафетой, Паскевичу доставили ещё одно письмо, полностью подтвердившее сведения бека. Но самое поразительное состояло в том, что это письмо, написала русским, жена Османа-паши, турецкого сераскера! Данные прекрасной ханум, один в один совпадали со всеми предыдущими. Письмо супруги вражеского командующего, вызвало различные толки. Внимательно изучив женскую эпистолу, офицеры штаба, размышляя вслух, недвусмысленно замечали.
- Это как же надобно было довести благоверную, чтобы она, решилась на государственную измену? - изумился 1-й
- Да уж, господа, с их-то гаремом да наложницами, даже трудно представить, чем таким чудовищным, Осман-паша мог разъярить жену, чтоб она нам начертала этакое письмо? – пожал плечами 2-й
- Теряюсь в догадках господа, ей-богу ничего в голову не идёт! Моя половина, когда хочет мне досадить, вызывает письмом свою маменьку, а тут? – растерянно заметил 3-й
- А может, она наш шпион? – предположил 4-й.
- Нет, господа, тут всё как всегда: в деле замешана любовь! Сераскерша, по уши влюбилась в нашего Паскевича, он вообще у баб успехом пользуется! – уверил всех 5-й.
- Н-да, разгневанная жена, это страшное дела для ея мужа, надо быть осторожным при случае. А то напишут вот так за твоей спиной такое, что ни в одну трезвую голову не придёт! – заключил 1-й. Впрочем, мотивы супруги Осман-паши, не особо заботили офицеров Паскевича, командующий начинал готовить удар по Бейбурту, чтоб не допустить соединения турецких сил. Атака на город была намечена на ранее утро 27-го сентября, о чём секретно оповестили старших офицеров в полках. Не забыли по слухам и историю о шпионе в корпусе, этим, вплотную занимались особые чиновники и несколько старших офицеров из штаба. У драгун и без секретных приказов все говорили о скором марше на Бейбурт, а посему усиленно готовились: чинили обувь и одежду, неторопливо наводили камнями свои шашки, проверяли пистолеты и ружья, и вообще, готовились.
- Один раз взяли, подумали-подумали, и отдали. Теперь спохватились, и обратно брать собрались, весьма интересная у нас жизнь! – невесело хмыкнул поручик Воронец, ломавший хворост и бросая куски в огонь.
- Мало ли у нас так было? Взяли–отдали, потом опять берём, прикажут-держим, прикажут-отдадим, всё относительно! – устало выдохнул Бобальевич, поправляя шашку, и любуясь переливающимися углями.
- Спать надо идти, господа-философы, на рассвете наверняка на приступ пойдём. Силы беречь надо, подозреваю что понадобиться! – вставая с места проговорил капитан Ладога, и оглядев товарищей, коротко бросил – Честь имею! – и неторопливо пошёл к себе.
…Едва только заря приоткрыла свои веки, Паскевич неслышно поднял войска и повёл их в обход, дабы ударить по городу с западных высот, с коих удобно было отбросить турок от Балахора.
- Глядеть во все стороны ребята! Могут из темноты, безо всякого крика налететь, ртов не разевать! – предупредил своих капитан Ладога во время движения, скорее по привычке, чем из нужды. Весьма скоро впереди донеслись частые выстрелы, боевые крики и звон клинков.
- Казаки с передовыми турками закусились, скоро пехота в дело вступит, веселей станет! – бросил Ладога, махнув скрученной плетью в ту сторону, и не ошибся: русская пехота оседлала главенствующие над городом горы, с коих отлично просматривался весь Бейбурт. Развалины старой крепости, взорванной русскими при отступлении, выглядели на фоне города уныло и удручающе. Однако то, что цитадели больше не было, совсем не означало что город оставался беззащитным и легкодоступным. Оборона города держалась на самой его местности, представлявшей собою, природную цитадель. Высокие и крутые горы со всех сторон окружали город, открывая его лишь с запада. На востоке располагался Испирский санджак, а на севере лежала Хартская долина, где погиб храбрый генерал Бурцев. На западной стороне, где находился Паскевич, город защищали окопы с двумя батареями, и здесь же располагался турецкий лагерь под прикрытием двух редутов.
Река Чорох, охватывая своими водами горд с трёх сторон и рассекая северный кряж гор глубоким ущельем, текла через равнину Харта, и впадала в Чёрное море. Левый берег реки украшало старое кладбище, укреплённое батареей. Сбитые с передовых высот, турки затаились в версте от города, когда к ним начали подходить подкрепления. Однако турки совершили большую оплошность покинув траншеи, чем незамедлительно воспользовался Паскевич. Он подождал пока турки отдаляться от города достаточно далеко, и приказал атаковать. Наступление под бой барабанов, по всем правилам начали гренадеры Муравьёва, и сражение заполыхало. Муравьёв выбил османов с одной высоты, но они перебрались на другую, однако не удержались и там: штыки и пули гренадеров сбросили их и оттуда, и они, не выдержав, обратились в бегство к своим прежним окопам, и заслонили собой всю линию укреплений. Турецкий огонь внезапно стих. Незадолго до этого, вся кавалерия Голицына, ждала условного сигнала сидя в сёдлах. Нижегородцы ощущали близость боя по одним им, известным приметам. Их командир, князь Андронников, неотступно присутствовал в расположении полка, ожидая приказа к атаке с минуты на минуту.
- Ваше благородие, а пожалуй, драка на этих горах выйдет знатная! – задумчиво проговорил Червонец, внимательно наблюдая за действиями своей пехоты.
- А когда она у нас не знатная-то была? – улыбнувшись уголками губ, ответил Ладога, глянув на денщика только краешком глаза.
- Так в прошлый раз же обошлось, а тут вот, придётся прорубаться! – мрачновато заметил денщик, поглядев на командира.
- Не всё коту масленица Червонец, бывает и пост! – повеселев ещё более, заметил ему капитан, а затем, задержав на денщике взгляд, подозрительно вопросил – Уж не труса ль ты празднуешь, ефрейтор?
- Да побойтесь бога, ваше благородие! – изумился Червонец, захлопав глазами – Когда эт я трусил-то?
- Да полно врать-то, братец! – язвительно хмыкнул капитан – Только полный дурак ничего не боится, от того-то и теряет свою голову на смех людям. Иногда и струхнуть не мешает, чтоб по-дурацки не пропасть. Верно, иль нет? – Ладога, не мигая уставился уже на молчавшего дотоле ординарца.
- Как бог свят, верно! – согласно кивнул Есаулов.
- Лично я, только и делаю, что всю жизнь труса праздную, - равнодушно стал пояснять подпоручик – со страха так бывало трясёт, что вытаскиваю шашку, да опасаюсь как бы не растрястись, как горох из худого мешка. Вот и лезу в сечу очертя голову, и всё со страху!
Ладога негромко загыгыкал, а Червонец лишь улыбнулся для вида, но продолжать разговор не захотел. И вот, полковой горнист протрубил атаку, дивизионы начали выдвигаться в колонны, собираясь обрушить свои клинки на головы бегущих масс турецкой пехоты. Но здесь, словно по мановению руки, перед ним очутилась свежая и многочисленная неприятельская конница, пёстрая, яркая, и многообразная как сама Османская империя. Эта кавалерия и прикрыла собой бегущую пехоту, спася её от ужасной участи. Обе конные силы приостановились, и в абсолютно безмолвном созерцании, стали как бы измерять силы друг друга, вглядываясь одни в других. Ладога и другие, внимательно глядели на вражеские ряды, колыхавшиеся перед ними остриями шапок, копий и поблёскивающих сабель. Некоторые их кони взбрыкивали, трясли головами звеня уздечками, били копытами, храпели, вставали на дыбы, как бы призывая своих хозяев к действию. Небо, казалось, двигалось как волшебные детские картинки, и меняло цвета от грязно-серых тряпичных облаков, до серебристо-матовых, округлых и продолговатых, словно на старинных гравюрах. Сквозь их порядки, временами пробивались солнечные лучи, что подобно живому огню, как бы крутились и переливались на оба конных войска, особенно гармонируя над красочной пестротой турецких всадников, их расшитых на все лады знамён, да бунчуков с серебристыми и золотыми пластинами. Иногда, лучи светила скользили по шлемам и панцирям османских воинов, как бы выискивая кого-то знакомого, отбрасывая яркие блики… Турецкая конница стояла на холмах, а посему, её расположение невозможно было назвать линией. Казалось, что всадники выискивают себе достойного поединщика. Над войсками, в вышине, массово закружились птицы, исторгая тоскливые и жалобные крики.
- Свеженьких прислали, сразу видать что в деле с нами не были, от того и молчаливые такие, но видно что отважные башки, вишь ты как спокойно нами любуются, оборванцами, для удара примеряются! – иронично добавил Ладога. Он не шутил, за то время что они поменяли мундиры, они превратились в несколько заношенные, покрытые бурыми пятнами, сверкающие разнокалиберными пуговицами, да отсвечивая прорехами на коленях и локтях, одежды, словом, лихой вид, произвёл на неприятеля впечатление! Созерцание и оценка возможностей друг друга, завершилась по восточному интересно и неожиданно: некий ярко разодетый турецкий офицер, отделился от своей цепи, и понёсся вперёд, прямо к драгунскому фронту, и выстрелил из пистолета, но впустую. В ту же секунду, на него, точно стрела из арбалета вылетел Кахи Баградзе с раскручиваемой над головой плетью. Ретивый турок в одно мгновение развернул коня, и пустился наутёк. Однако спастись от разгневанного князя оказалось непросто. Баградзе насел на него почти вплотную, и становилось очевидно, что Кахи не остановиться. Не дожидаясь общей команды, весь первый взвод ринулся на выручку своего командира. За взводом ринулся весь эскадрон оглашая местность не только криками «Ура!» но и лавиной иных восклицаний. За этим эскадроном в атаку ринулся другой, за другим третий, и через пару минут все три дивизиона бешено неслись на турецкие линии, позабывши даже что устроили всё это, без команды князя Андронникова, возмущённый глас которого «Куда без команды, с-сукины дети? Нельзя-а!!!» потонул многоголосом шторме. Однако, видя, что дело завертелось, князь выхватил шашку, обматерил кого-то невидимого, и проорав «За мной ребята-а!» ринулся со свитой следом. Летя в бешенном напоре на вражескую кавалерию, многие ловкие и опытные драгуны, по привычке вставали кто на стремена, кто вскакивал на спины лошадям, да издавая горлом дикие боевые клики, вращали клинками во все мыслимые и не мыслимые стороны с такой силой и яростью, что одной уже этой демонстрацией, заметно поколебали неприятельские линии. Именно в такой джигитовке, идя почти ноздря в ноздрю, летели капитан Ладога, и его ординарец с денщиком. Русские, хлопнулись в сёдла за секунды до столкновения с турецкой конницей, которая заметно прогнулась назад, и попятилась. Удар по султанской кавалерии оказался столь силён и ужасен, что драгуны буквально смяли всю эту свежую силу, казавшуюся в начале весьма грозным противником. Многих турок снесли с ног вместе с конями, а с прочими провели короткий, в несколько минут сабельный бой, буквально искрошив и сметя турецких всадников. В какие-нибудь пять минут, конное прикрытие турецкой пехоты, прекратило своё существование, и теперь, нижегородцы неслись прямо на траншеи.
Но, пока здесь творилось это, действо, Кахи Баградзе не был бы тем, кем он являлся, если б не отчебучил бы чего-то такого, чего ни в одном регламенте о правилах воинской службы не сыщешь. Князь, продолжал гнаться за тем турком, который осмелился пальнуть в их сторону! Они уходили всё дальше и дальше, пока не показалась весьма опасная линия редутов с батареями, куда на всём ходу и заскочил турецкий офицер. Баградзе притормозил лишь на миг единый, дал коню шпоры, и его верный кабардинец, оторвавшись от земли и растянувшись в воздухе как на сказочной картине, птицей перелетел бруствер, оказавшись среди нескольких тысяч турок. Не успели османы прийти в себя от этой акробатики, как за ней последовала другая, причём массовая… Андронников вместе с 1-м дивизионом Маркова, кинулся на батарею, кроша в капусту не успевших укрыться пехотинцев, опрометчиво понадеявшихся на свою кавалерию. Удар этого дивизиона стал подобен широкой волне, перекатывающейся через дамбу: группа за группой, с леденящими кровь боевыми кликами, перескакивали лихие драгуны этот барьер как на учениях, и тут же начинали рубить опомнившихся наконец османов, сопротивление которых продлилось какие-то мгновения, и драгуны уже сидели на пушках, одна из которых оказалось заряжено картечью. Один из офицеров, из дальних родственников князя Баградзе, развернув это орудие, лично жахнул по бегущим туркам. Второй дивизион капитана Гринфельта взял чуть левее, и ударил по другой батарее, защищённой редутом.
Капитан Ладога, летел подобно шквалу: земля с мокрыми подтёками и камешками да истоптанной травой, мелькала внизу лентой токарного станка, и казалось гудела в унисон ветру, несшемуся теперь на своих охладевших и невидимых крылах, в общую атаку с нижегородскими драгунами, как бы подзуживая и азартно свистя над их головами. Первоначальное грудное «Ур-р-а-а!!!» сотен мужских глоток, слилось в неумолкающий гул «А-а-а-а!!!» поэтично подкрепляемый треском ружей и пистолетов, да диким лошадиным ржанием. Именно эта бешенная музыка войны, именно такая, невообразимая и мистически завораживающая чем-то симфония боя, закрутила в груди у Ладоги, давно уже не показывавшееся упоение сражением! Все предшествующие схватки тоже проходили не без азарта и лихости, но эта битва за Бейбурт, разбудила в капитане ещё и вдохновение, вдохновение победителя, который несясь в атаку, не обращал уже внимание на свист и визжание свинца над головой, наперёд зная, что здесь и сейчас, он, победитель!
Есаулов и Червонец не отставали от командира больше чем на полкорпуса, так они и перескочили турецкое укрепление, на секунду позже капитана, сразу же заработав шашками что есть духа! Турки, что не были изрублены на месте в первые мгновения прорыва, засели за бочками, за телегами, за тюками и мешками со всякой всячиной, начавши было отстреливаться, но слаженный удар целого взвода, заставил замолчать и этих стрелков. Короткая схватка у орудия, и укрепление пало: толпы неприятельских пехотинцев взапуски неслись к городу. Не успел Ладога перевести дух, как увидел поручика Воронца, с окровавленным левым плечом, которое проворно и умело бинтовал его денщик.
- На вылет, под ключицу, винца хлебнул, всё в порядке, рубить могу, из боя не выйду! – скороговоркой протараторил Воронец, сразу ответив на все вопросы.
- Ну, тогда держись меня! – крикнул ему Ладога, разворачивая коня.
- Как прикажете! – улыбаясь бледноватым лицом, ответил Воронец, и драгуны пошли в общее преследование. Третий дивизион князя Баратова, оставив после себя сотни изрубленных вражьих тел, смерчем пронёсся через весь неприятельский лагерь, истребляя там всех и вся. Этой бешенной атакой, князь полностью захватил весь турецкий стан и два укреплённых редута. Ох и разгулялась же в тот день русская сталь в турецких укреплениях, и не было у воинов султана ни сил, ни средств, чтоб хоть ненадолго остановить или ослабить шквального натиска, страшного для них, драгунского полка! Ни одна пушка не успела пальнуть по русской коннице, а некоторые, турки не успели даже зарядить, как всё было кончено для них!
Ни рвы, ни укреплённые траншеи, ни редуты, ни батареи, ничто не смогло задержать русский удар: драгуны на плечах противника, разом устремились на улицы города, и закрутили там яростный бал!
Не минуло и четверти часа от начала атаки без приказа, как вся линия городских укреплений, казавшаяся столь грозной и трудно преодолимой, рухнула гнилым забором, под ударом всего лишь шести неполных сотен русских драгун! Как говорили в последствии современники, Елизаветопольским сражением нижегородцы начали персидскую войну, а изумительной атакой Бейбурта, окончили турецкую! Командующий, стоя на высоком холме, воочию оказался свидетелем сей грандиозной атаки, и в немалой степени был сим фактом озадачен.
- Куда вот они скачут?! Зачем их понесло?! - в изумлении воскликнул Паскевич, стоявшему рядом генералу Потёмкину, но тот только руками развёл.
- И почему опять без приказа?! Кто разрешил?! чёрт бы вас драл с вашей самодеятельностью! – возмущался командующий – Весь мой план к чёрту полетел, с-сукины дети! Я им покажу этим драгунам как своевольничать, если кто жив вернётся! И ведь главное противу всей диспозиции устроили, черти заплатанные! – продолжал гневаться Паскевич – Они ж с дуру вон прямо на пушки летят! Вот-вот под картечь попадут, ведь они… - командующий не успел закончить свою обличительную речь в адрес наплевавших на диспозицию и дисциплину нижегородцев, как осёкся на полуслове, и замер.
– А ведь ворвались, черти этакие! Ворвались чёрт им не брат! Все три дивизиона как нож через масло, через их укрепления прошли! – восторженно воскликнул Потёмкин, осиянный счастливой улыбкой – Да ты погляди что делают молодцы наши, а? Пушки-то турецкие захлебнулись, а?
- Да непросто захлебнулись, они вон по своим жарят! – крикнул Паскевич – Развернули и жарят, черти! – командующий на радостях обнял генерала, - Вот вам мои нижегородцы! Они со своим храбрым военачальником не знают, что значит невозможно!
Паскевич призвал стоявших тут же своих адьютантов Сумбатова и Кудашева, приказавши им тот час же скакать к драгунам и передать от себя «Спасибо!»
А меж тем, драгуны и ворвавшаяся с других направлений пехота, завязала на улицах Бейбурта жаркий бой. Турки разделились, одна их часть засела в домах, а другая бросилась к Испиру. Оставив пехоту добивать врага в кварталах, драгунский полк при поддержке гренадерской бригады с десятью орудиями, бросился в погоню. А в Бейбурт, для поддержки закрепившихся отрядов, был спешно направлен Ширванский полк, что лучше всех прочих, умел очищать города от засевшего в них неприятеля.
Х Х Х
Нижегородцы летели в погоню по эскадронно, не перемешиваясь меж собой. Впрочем местность, на которой развивалась погоня, оказалась как на грех труднопроходимой для кавалерии, и драгунам волей-неволей пришлось спешиться. Во время скачки, Ладога то и дело бросал взоры на Воронца, как там «колченогий» не отстал ли? Но Воронец не только не отставал, а напротив, держался молодцом. Видимо азарт боя и лихая погоня, разбудили в нём затаённые силы, и поручик, намотав поводья на левую руку, правой рубил попавшихся под руку турок и лазов столь же умело и яростно, как и до сражения. И только красное пятно на белой повязке, медленно цвело как маков цвет.
Турецкий табор, дико перемешавшийся конными и пешими солдатами, ревущими верблюдами, упёршимися ишаками, транспортом нагруженным добром и забитым полуживыми от ужаса, семьями бейбуртских обывателей, пытался спасаться бегством. Полно тут застряло и их собственных арб, так же нагруженных имуществом. Турецкая пехота из солдат султана, смешалась с неистовыми лазами, что яростно отстреливались и бросались на русских, чтоб хоть как-то их задержать, но лишь достойно погибали на штыках и под клинками всадников. Гражданское население, устремившееся вместе с войсками к Измиру, в неистовой панике шарахнулось куда ни попадя, теряя в адском бедламе детей, сестёр, и родителей, что метались в этой толчее словно обезумевшие. Одни, гибли в давке под колёсами арб и телег, копытами животных, ногами друг друга, другие, ложились вместе с солдатами и лазами под картечью, что не разбирает, где солдаты, а где обыватели…
- Спешиться, и в штыки! – прогремело по драгунским эскадронам, и всадники в одно мгновение превратившись в пехоту примкнули штыки, и пошли выбивать турок и лазов из теснин, лесочков, рощ, и скалистых камней, на коих порой укреплялось по 20-30 человек. Ладога, вооружённый пистолетом и шашкой, вёл свою теперь роту, через каменистые заросли изрезанные тропинками и лужами. Оборону этого участка занимали в основном лазы, сами бросавшиеся на русских в кинжалы и сабли. Капитан застрелил одного, срубил словно смахнул второго, и уже перехватив пистолет за ствол, орудовал им как булавой. Есаулов прикрывал его слева, Червонец справа, а Воронец, разрядив пистолет, яростно работал шашкой, действуя только правой рукой, правда при нём неотступно был денщик с ружьём наперевес, прикрывая офицера штыком. Ладога сразил молодого, но горячего лаза, и едва тот рухнул закашлявшись кровью, капитан уже переступил через тело, и бросился, перескочивши камень, прямо меж двух колючих кустов с длинными шипами, за которыми уже жарко дрались. Есаулов ужом поднырнув под секиру жилистого турка, что со свистом рассекала воздух над его головой, и снизу вверх поразил его шашкой. Не успел турок с рычанием завалиться на бок, как Бессарабец уже яростно теснил рослого лаза с длинным, зеркально начищенным кинжалом. Ловок и силён попался противник ординарцу, достойный сын своего племени. Лаз, вращал и разил кинжалом словно молнией, но также ловко и резво, отбивал удары и теснил его, подпоручик Есаулов, не давая противнику ни секунду на передышку. Наконец, лаз изловчился, и скользящим ударом всё же ранил Бессарабца в бок, на что тот, с силой капкана резко прижал кинжал противника левой рукой к себе, одновременно с этим движением, косо рубанул врага от шеи до груди… Грузное тело, с хрустом рухнуло на казавшийся костяным, шипастый кустарник. Морщась от боли, Есаулов перехватил кинжал, и шагнул в дальнейшую драку уже обоеруким. Сражённые падали с обеих сторон, но с русской, их падало гораздо меньше. Вот Червонец со своим штыком, заколов уже четверых, теперь возился с пятым, прыгучим, словно плясун на сельской пирушке. Лаз отражал штыковые выпады в стороны, и поворачиваясь кругом себя, старался заколоть или зарубить русского. Однако Червонец, не даром столько лет служил при своём командире, и осваивал в десятках сражений и поединках, разнообразные боевые приёмы. Все удары противника, он мастерски парировал то штыком, то прикладом, а один раз, даже сильно двинул этим прикладом лаза так, что тот отскочив шага на четыре, едва удержался на ногах. В этот-то момент, ефрейтор напористо пошёл вперёд, заставив врага обороняться и медленно пятиться. В какой-то миг, Червонец улучил возможность и резко отбросив руку врага с кинжалом в сторону, в доли секунды приколол его в живот. Бой в этой чаще разгорался. Двое турок заскочив на большой валун, попытались обороняться там, но рослый драгун, бросившийся следом, и штыком ссадив одного, сам, тут же, получил в грудь серьёзную рану от другого. Отпрянув, драгун пал на руки товарища, а к турку на камень, одним гигантским прыжком заскочил Есаулов, отбив шашкой удар его сабли, и кинжалом поразив его под рёбра, обрушил тело на заросли чёрт его знает чего, и не удержавшись сам, пролетел этот шипастый куст, перемазавшись какими-то гнилыми плодами. Яростно выругавшись, Есаулов, ободравший себе до крови лицо и руки, в сильном волнении от знакомства с кустом, оглянувшись по сторонам и выбрав себе поединщика, бросился на него. Бухали ружья и хлопали пистолеты, пронзительно звенела сталь, враги, сцепившись намертво, падали и катались по земле, пока не одолевал тот или иной, либо со стороны кто-то не выручал товарища. Вот драгунский унтер свалившись с рычащим волком лазом, и выбив у него саблю, навалился сверху, пытаясь придавить и придушить ружьём, и в конечном итоге одолел лаза, но не уберегся и сам: выскочивший из-за орешника в пороховом дыму грузный турок с лунообразной секирой, с широкого замаха разрубил ей голову унтера с затылка до переносицы, и драгун, мешком повалился на тело убитого им лаза. Турок потянулся было к ружью драгуна, но откуда-то вынырнул перепачканный кровищей Воронец без фуражки и пистолета, в полураспахнутом мундире, озверелым лицом и горевшей синеватым огнём шашкой. Осман, очень ловко метнул секиру из-под низу, от коей Воронец успел уклониться вправо, и она, с треском и хрустом пропала в кустах. Воронец, испустивши глухое рычание, прыгнул на турка, уже успевшего выхватить из-за пояса длинный, слегка искривлённый на конце кинжал. Схватка вышла короткой. Турок, заметив, что у его противника действует только одна рука, подхватил с земли саблю убитого, и решительно сделал шаг вперёд…
Воронец, поддев носком сапога камень величиной с хорошее яблоко, пустил его прямо осману в лоб, отчего тот взвыв, неловко отпрянул, и тут же был заколот поручиком.
Турок, и их союзников лазов, буквально вырубали-выдирали из этих чащоб, а рядом, гренадеры с пушками, довершали истребление противника штыками, пулями, и картечью.
- Не отставай ребята, не отставай! – кричал своим Ладога, прорубаясь через дебри. У нескольких скалистых камней, кипела особенно жаркая схватка. Некоторые драгуны, каким-то чудом протащившие сюда своих лошадей, вскочили на них, и с присвистом бросились на неприятелей. Среди таких ярых всадников, Ладога с удивлением узнал штабс-капитана Клевицкого, рубящего на все боки, хотя и сам уже получил как минимум одно ранение. Ладога, и его двое подручных, кинулись к камням, где бились на штыки да сабли, на кинжалы и шашки, иногда пуская в ход пистолеты. Капитан побежал к корявому куску скалы, где один солдат, с трудом отбивался штыком от наседавших турок.
- Вперёд, солдаты-ы!!! На них! Руби-коли!!! Ур-а-а-а!!! – басом рычал Ладога, нападая на турок, увлекая остальных за собой. От такого напуска, османы начали неловко пятиться, и вскоре один из них, со старым ятаганом, теснимый капитаном Ладогой, медленно отходил к камням, и когда упёрся спиной, Георгий Гвидоныч кручёным приёмом отбил ятаган, и прямым ударом от головы, приколол османа в грудь так, что острие шашки звякнуло о скалу, но капитан уже бежал далее, не глядя на сползающего вниз по камню, хрипящего турка. И денщик, и ординарец, в какой-то момент невольно всё же потерялись где-то, хотя их голоса, как показалось капитану, доносились поблизости. Многие турки и лазы оседлав скалистые камни, открыли огонь из ружей и пистолетов, убив и ранив нескольких русских.
- В гранаты, ребята! – проорал голос Клевицкого, голова которого виднелась над камнями, что были поменьше. В тот же момент, на эти скалистые камни полетело со всех сторон не менее 20-ти гранат, череда разрывов которых, подняла пелену каменной пыли, да осыпав всех внизу, мелким щебнем. Много изувеченных осколками тел турок и лазов покатились вниз с тех камней, но немало их осталось навеки и там, застывших в неестественных, скрюченных позах…
С остальных кусков скал, неприятеля сметали в основном пулями, да продравшиеся с семиэтажными матюгами через дебри гренадеры, притащившие с собой пушку, наведя её на усиженные врагами камни, стали жарить по ним картечью. Большая партия лазов, внезапно выскочившая из-за камней, с дикими кликами пошла в контратаку на орудие, но дойти до него не смогла: гренадеры как раз успели перезарядить его, окатить лазов залпом из ружей, и ахнуть по ним картечью чуть не в упор, сразу ополовинив ряды атакующих, а остальных, бросившись в штыки, добили сами гренадеры, и прорвавшиеся через заросли и камни драгуны.
- Береги пушку ребята! Она нам сейчас дороже бабы! – глухим, словно в медную трубу голосом, проорал Ладога, опасаясь новой контратаки, но таковая уже не угрожала: остатки неприятеля цепляясь за складки местности, неумолимо катились назад. Пленных почти не брали, разве что обезумевших от ужаса гражданских, мечущихся в этом аду словно слепые. Одна из таких групп, две женщины и пожилой горожанин с парой ребятишек, сидели вжавшись во впадину огромного валуна, и трясясь как в лихорадке, взирали на кошмарную картину рукопашного боя, кипевшего перед ними в каких-нибудь дюжине шагов. Капитан Ладога налетел на них случайно. В схватке с одним турецким агой, он мощным ударом снёс ему голову, которая отлетела, кувыркаясь в воздухе, прямо к ногам этой семьи. Ладога рванулся было дальше, но увидав боковым зрением этих людей, резко обернулся: весь забрызганный кровью, с впалыми щеками и горящими яростью чёрными глазами, под которыми залегли глубокие складки, никогда до того, он не был так похож на огромного и страшного волка! Турчанка пронзительно закричала от ужаса, прижимая к себе детей, а старик, закрываясь руками силился что-то сказать, но из-за шока никак не мог. Сколько похожих картин, встречал капитан, за долгие вёрсты войны!.. Вот и теперь он всё оценил верно и быстро.
- Не верещи женщина! Вас мы не тронем, только сидите тут тихо и не рыпайтесь! – а затем уже забыв о них, Ладога обратился к своим солдатам.
- Обывателей не трогать, шайтан их занёс в эти пенаты! Картечь и без того их порядком ныне покосила, за мной! – капитан махнул шашкой, и увлекая бойцов за собой, побежал дальше. Буквально рядом, ухарь-Есаулов, с рычанием продиравшийся через колючие кусты, вырвавшись на свободу, видом своим напоминал вооружённого мародёра, которого драли две дюжины котов: так торчал клочками и сотнями ниток его мундир и штаны, а лицо светилось паутиной царапин, и только глаза, по-прежнему горели интересом и азартом. Нарушителю всех возможных дисциплин, похоже сам чёрт был не брат. Из кучи дерущихся подле чудом как доехавшей сюда арбы с длинноухим ослом во главе, выскочила рослая и красивая, молодая турчанка с тонкой саблей в руке, и с неистовым боевым кличем набросилась на подпоручика. Есаулов шагнув вперё1д, первым ударом выбил из её пальцев саблю, а затем, принялся от души лупцевать ё плашмя шашкой по спине, плечам и пышной, округлой заднице. Турчанка издавала уже другой клич, а вернее вопль, отжигающие удары гяура пробудили в ней и невероятную прыгучесть. Избиение прекратилось, когда красавица рухнула, и закрывая лицо руками, взмолилась о пощаде.
- Любовника себе заведи, тогда и не станешь на мужчин с саблями кидаться! – прикрикнул на неё Есаулов по-турецки, но красавица только глотала слёзы, стонала и ойкала, потирая, огнём горящие места. Подбежавшим солдатам, ординарец, указав на хлюпающую турчанку, бросил.
- Это, военнопленница, не трогать и не обижать! – и кинулся дальше, туда, где драгуны весело хохотали глядя на ослиные ужимки и шевеления ушами.
- Товарища себе нашли? – мимоходом спросил Есаулов, сам с трудом сдерживая смех при взгляде на удивление глупую, ослиную морду. Но, бой ещё не был окончен. Мимо проскакали три всадника, в одном из которых, подпоручик узнал Клевицкого, летевшего первым. Драгуны с ходу ворвались в кипевшую меж камнями рукопашную схватку, включившись в рубку неприятельской пехоты. В этой массе, перемешались лазы с турками, а сзади, в дело влетело ещё с полдюжины турецких всадников с саблями и копьями, чьё появление, разом подбодрило пехотинцев. Зазвенели клинки в короткой кавалерийской сшибке, пока пехота дралась внизу. Клевицкий, уже получивший рану, и сам забрызганный чужой кровью, рубился тем не менее яростно и неистово. Срубивши одного за другим двух конных турок, вооружённых щитами и саблями, он отвлёкся на пехотинцев: рослый лаз намеревался поразить его коня в шею, но Клевицкий успел отбить удар, и последующим замахом, разрубил посягнувшему голову. Едва штабс-капитан поднял взор, как увидел над своей головой занесённый кривой меч, который, он отбил шашкой, отвёл в сторону, и в доли секунды, скользящим ударом рубануть турка по шее. Не успел повалиться с седла этот, в бой влетело ещё шесть или семь конных османов, двое из которых разом налетели на Клевицкого, а прочие увязли в пехотной каше. Первый турок, в высоком красном колпаке, напал на штабс-капитана с саблей, закрываясь щитом, а его собрат, решительно потрясал бамбуковым копьём. Красный колпак ловко орудовал как саблей, так и щитом умело закрывался, и даже старался ударить им драгуна как диском. Однако Клевицкий, мастерски отражал как его удары, так и уклонялся-уворачивался от копья, коим его, раза за разом, стремился ужалить другой турок, в белом тюрбане. Когда в очередной раз штабс-капитан увернулся от сабли припав к лошадиной шее, он, снизу вверх, прямо под щит достал турка концом шашки, но тот ещё не был убит; Красный колпак привстал на стремени, и прикрывшись щитом, рубанул саблей сбоку, мешая своему копейщику. Клевицкий отбил удар, отбросил саблю врага в верх, и сам привстав на стремена, косо рубанул Красный колпак по бородатому лицу. Но рок, уже распростёр над русским офицером свои крылья: не успел зарычавший от боли турок с разрубленным лицом повалиться на землю, а штабс-капитан опуститься на седло, как широкий замах, уже всадил ему под нижнее ребро, острие бамбукового копья. Клевицкий, левой рукой как клещами захватил древко вражьего копья, и сам, насаживаясь на это копьё подался вперёд, в последнем броске разрубил турка от плеча до груди…
Капитан Ладога со своими, выбив турок из труднопроходимой местности, вышли на более-менее нормальную, и весь полк, эскадрон за эскадроном пересел на лошадей, и погоня приобрела для бегущих, совсем уж трагический характер. Пеших турок и лазов, нарубили без счёта, спаслись в основном только конные, а само преследование завершилось только у реки Короверы, где начинались скалы, на коих ни каким образом невозможно становилось действовать коннице. В этих-то скалах и укрылись остатки неприятельских войск.
Понемногу, десяток к десятку, взвод ко взводу, Нижегородский полк собрался воедино, и как положено, возвращался теперь уже в свой, очищенный от врага Бейбурт. Но радость победы, не перешла в восторг у храбрых нижегородцев. Случилось очень неприятное, и грозящее мало предсказуемыми последствиями, происшествие, о котором полк узнал уже в сёдлах, по пути назад. Ворвавшись на улицы города, Андронников пустившись в погоню за противником, приказал Кахи Баградзе собрать рассыпавшихся по улице драгун, и вместе с ними спешно догонять полк. Князь собрал почти полный эскадрон в тот самый момент, когда в город входила гренадерская бригада, и генерал Муравьёв увидев Баградзе, приказал ему остаться с пехотой. Однако, князь не выполнил этот приказ, объяснив генералу, что он уже имеет приказ от своего командира, догонять далеко ушедший полк, который, несомненно, нуждается в подкреплении целого эскадрона. Муравьёв, известный своим крутым нравом, начал не выбирая выражений распекать Кахи, грозя тому пальцем. Князь осадил коня, и не говоря ни слова, положил руку на рукоять шашки. Этот жест отрезвил генерала, и тот опустил палец, но здесь же, на клочке бумаги сообщил Паскевичу об инциденте, требуя предать Баградзе полевому суду. Драгуны знали начало дела, но не знали пока его окончания: Паскевич, находясь в приподнятом настроении от блестящей атаки драгун, не только оставил рапорт Муравьёва без внимания, а напротив, сам сделал генералу суровое замечание, что послужило окончательной причиной разрыва всяких отношений, и скорого удаления Муравьёва с Кавказа. Но всё это будет потом, а пока, и капитан Ладога, и виновник происшествия, и вся компания ехали одной командой, обсуждая итоги дня.
Раненный трижды за день, Воронец ехал рядом с Ладогой, бледнее самой смерти, хотя ни дурноты, ни головокружения не чувствовал, (хотя сама голова белела повязкой к бурым пятном) поручик лишь смертельно устал, и по его признанию хотел жрать. Весть о гибели Клевицкого облетела полк при подходе к реке Короверы, и его тело, как и тела всех павших драгунов, везли на телегах и арбах. В этом сражении, нижегородцы взяли три знамени, пять орудий со всеми упряжками и более 250-ти пленных, а потери полка составили 41-ин человек убитыми и 55-ть ранеными, а лошадей из строя выбыло более ста. (драгуны ехали на трофейных)
- Эх, Кахи, как ж ты так не сдержался, кровь твоя горячая, голова кавказская? - горько усмехнувшись, вопросил его Ладога, и поспешил добавить – Итак в конце компании каких товарищей двоих потеряли, а тут и ты, под трибунал угодишь… Что ж делать-то?
- А что тут сделаешь? – нахмурившись переспросил Кахи – Не люблю, когда меня при всех распекают, да ещё и пальцем грозят! Пусть даже этот палец, и самого Муравьёва!
- А ты бы сдержался? – спросил у Ладоги Бебутов.
- Не знаю Коля, возможно просто сбежал бы от генерала, пускай в спину орёт чего хочет, а там как бог даст! – честно ответил Георгий Гвидоныч, поглядев на товарища.
- Да, дело табак, господа-офицеры, - спокойно, но безрадостно вздохнул Ландграф, покачиваясь в седле – если Паскевич даст ход рапорту Муравьёва, трибунала нашему Кахи не миновать…
- Да, будет тогда тебе твой Мамука, в казематы шашлыки таскать! – съязвил Бобальевич, на что Баградзе, чуть приподняв бровь, отшутился.
- А я его с собой посажу, чтоб не скучно было, скажу, что Мамука, сообщник мой в оскорблении генерала!
Вся компания дружно грохнула от смеха, смахивая слёзы и сгибаясь от хохота, а когда веселье стихло, невозмутимый глас Есаулова, громко объявил.
- Да не будет никакого трибунала, и хода рапорту Паскевич не даст, напрасно вы переживаете!
- Это ещё почему так? – изумился Ладога, поглядев на своего ординарца.
- Да всё по тому, что Паскевич, терпеть Муравьёва не может, как и всякого, у кого свой, отличный от него ум, и обязательно всё наперекор генералу сделает, а то и того хлеще, ему какую-нибудь обидность устроит! – уверенно пояснил Есаулов.
- Ну, это ты брат уже хватил! – возразил ему капитан.
- Да полно вам отходную-то петь, один чёрт, дальше Кавказа не пошлют! – невозмутимо заметил Кахи, но глаза его всё же не смогли скрыть тревоги и томления. К Бейбурту, нижегородцы подошли уже ближе к полуночи, и разбили лагерь. Картина похожая на апокалипсис предстала глазам драгун! Город горел со всех сторон, и слепящее пламя огромного пожара, ярко отражаясь в бурных волнах Чороха, взметалось ввысь сотнями тысяч искр, густым дымом клубясь и поднимаясь к небу, освещая кошмарным пламенем, окрестные горы. Из Бейбурта доносились треск, и гул рушащихся зданий, но пожары никто не тушил, это уже не имело смысла. Забегая вперёд, можно сказать, что через два дня, от города остались груды обугленных, дымящихся развалин с воющими на уцелевших дорогах, голодными псами.
Несмотря на славную победу, ночь в лагере нижегородцев прошла невесело, и дело состояло не в тоске по павшим товарищам, к такому уже давно все привыкли, и поминали их в соответствии с воинскими традициями, а затем обращались к празднествам. Все драгуны беспокоились о судьбе князя Баградзе. Сам Кахи, в окружении друзей тоже не падал духом, решив положиться на проведение. Утром 28-го сентября, Паскевич пробудился рано, и в сопровождении дежурного адьютанта, пешком пошёл к стану Нижегородского полка. Обходя эскадроны, командующий горячо благодарил их за вчерашнюю бесшабашную атаку.
- Такой атаки ребята, я не видал за всю мою боевую службу! – честно признавался Паскевич, а затем попросил Андронникова представить ему офицера, что, помчавшись за турком, первым вскочил на своём коне во вражеское укрепление. Кахи тотчас же предстал пред светлые очи командующего, и Паскевич, услышавши от Андронникова что это «тот самый Баградзе, который столь остро надерзил Муравьёву» обратился к виновнику с такими словами.
- Молодой человек, вы хоть знаете, что вас, за ваш неуместный жест в отношении генерала, могли подвергнуть расстрелянию? Вы сто раз заслужили «георгия» но, вы его не получите!
На сём ко всеобщей радости, история и завершилась. Кахи получил «Анну» 2-й степени, но был доволен уже и тому, что гроза прошла над головой, за что решительно и выпил с друзьями, а убитый горем Мамука, на радостях приготовил знатное угощение из баранины с овощами и специями. В тот же вечер, по войскам объявили приказ о новом походе, насей раз на сераскера. Не успели бойцы толком обдумать новый выход, как в глухую ночь, от Осман-паши прискакал курьер с известием о заключении мира. Эта ошеломляющая новость подняла на ноги весь лагерь, особо бурно на это отреагировали нижегородцы. Мало того, как вскоре выяснилось, мир, заключили ещё аж второго сентября, но Осман-паша скрыл это известие, надеясь разбить ослабленный корпус Паскевича, который как он полагал, в значительной степени распущен на зимние квартиры. Ради этого, сераскер даже задержал в Трапезунде русского штабс-капитана Дюгамеля, посланного из Адрианополя в главную квартиру Паскевича.
- Это мы что значит, почитай месяц лишний воевали, и товарищи наши в мирное время погибли? – в гневном изумлении, воскликнул Ладога, и все, за исключением Есаулова, изумлялись не меньше.
- Так от Османа, этого и следовало ожидать, его пока за кадык не схватишь, он три года будет скрывать что его векселя просрочены все! – буднично заметил Бессарабец, ничуть не изменившись в лице. Однако, корпус всё же выступил, и остановился у деревни Урушты. Сюда, рано утром 1-го октября, в годовщину покорения Эривани, прискакал офицер с депешами от Дюгамеля. Когда Паскевич прочитал бумаги, то повелел поднять весь лагерь, и залпами из 70-ти орудий, рассеявшихся громовым эхом по горам Лазистана, оповестил армию о победе уже открыто. Не прошло и 20-ти мнут, а уж все полки стояли в линии, а старшие офицеры спешили принести Паскевичу поздравление с победой. А сам он, встречаемый дружным «Ура!» лично обходил лагерь и поздравлял солдат со славной победой. У драгун, капитан Ладога приказал своему ординарцу из-за его экзотического вида стать в третьей шеренге на всякий случай.
Весь день в русском лагере гремело ликование! Драгуны, вся старая компания друзей-товарищей, палила в воздух, пускали сигнальные ракеты, рубили головы винным бутылкам, и не касаясь губами острых краёв отколотых горлышек, вливали себе в глотки порцию-другую вина.
- Раздолбали, господа-офицеры! Раздолбали мы эту Порту в который раз, а?! – ревел пышущий жаром восторга и радости, капитан Ладога, в не застёгнутом до конца мундире – И ранее мы их били хоть в каком количестве, и ныне в интересную позицию поставили султана с его сераскерами-и!!! Ур-р-а-а-а Росси-и-я-а!!! Ур-р-а-а драга-я-а-а!!! - Ладога выбросил вверх руку с зажатым в ней четырёхствольным пистолетом, коим редко пользовался. Пдыж! Пдыж! Пдыж! Пдыж!!! прогремел пистолет, и капитан устало опустил руку.
- Червонец! Зарядить! – гаркнул капитан, подбрасывая пистолет денщику. стоявшему рядом с весёлым видом.
- Сей момент исполним, ваша бродь! – с готовностью крикнул в ответ ефрейтор, и отбежав в сторонку, завозился заряжая пистолет. Кахи, уже зарядившись хорошим вином, притащил откуда-то музыкантов, и во весь дух горячей кавказской души, отжигал «лезгинку». Вскоре к нему присоединились Бобальевич и Бебутов, причём получалось у них ничуть не хуже. Ландграф в обнимку с Балаховским чокались бутылками, опрокидывали в себя чуть по чуть, смачно и с хрустом закусывая спелыми яблоками, швыряли огрызки на землю, а затем, в два голоса, плохо попадая в такт и размер, громко орали казарменные песни о геройских подвигах на войне, и о женской уступчивости, им, героям! Подпоручик Воронец, весь в свежих бинтах, пил мало (ему запретили при большой потере крови много пить, и он всё понимал) но много палил в воздух и кричал «Слава России и государю, ур-р-р-а-а!!!» во всю мочь своей глотки. Но, герой Бейбуртского сражения, не один «бесчинствовал» на празднестве. Рядом с ним, не отходя ни на шаг, находилась его верная наложница, красавица Инара. Прекрасная гурия, увидав в каком исколото-изрубленном виде воротился её неугомонный господин, разразилась такими рыданиями и причитаниями, что раненый, посулился подарить ей рубль серебром, только бы она замолкла. Инара сей же час утёрла слёзы, выбила носик, и прилипнув к Воронцу, решительно заявила ему, что больше не позволит туркам рубить и колоть её любимого господина. В полку уже давно знали, что эта женщина, единственная из тех 20-ти с лишком красавиц, привезённых когда-то драгунами из поиска, осталась верна своему офицеру, и не сбежала как другие, с более выгодными партиями. Вероятнее всего, она просто-напросто влюбилась в небогатого, но отчаянно храброго, русского офицера. Однако Воронец оказался не единственным гулякой из «старой гвардии» кто украсил буйство шашек, бутылок и пальбы, женским обществом.
Пропавший из глаз подпоручик Есаулов, появился вдруг на пару с обворожительной дамой лет 30-ти, одетой как городская дворянка, собравшаяся на званный ужин. Её светло-бирюзовое, модное платье, симметрично подчёркивало все прелести фигуры своей обладательницы. Красивое, чуть продолговатое лицо с чёрными бровями и ресницами, выражало деловитую весёлость, а густые тёмно-русые волосы, уложенные сзади в конский хвост, придавали всему облику дамы, истинный аристократизм походной жизни. Есаулов, шёл обнимая красавицу прямо за талию с таким невозмутимым видом, словно появился со второй половиной, на приёме у губернатора. Многострадальный его мундир, торчащий во все стороны сотнями ниток, и свежим швом на боку, делал Бессарабца похожим на драного кота с расцарапанной мордой, что впрочем абсолютно не беспокоил ни самого «кота» ни его даму.
- Бессарабец, это где такие приятные красавицы водятся в нашем скифском стане, а? – спросил у него хмельной Бебутов, подошедши вдвоём с Ладогой, так же благоухавшем винными парами.
- Мир, не без добрых мужей господа, а святой долг русского офицера, это помогать страждущим жёнам, чьи мужья уже давно путают супружескую спальню с библиотекой! – отрапортовал Есаулов, а затем, чинно представил спутнице своих друзей, в полголоса пояснив ей «Ну, тут не все», а вот с ответным представлением, вышла небольшая заминка. Бессарабец повернулся к своей пассии с намерением озвучить ея имя, но осекшись на полуслове, озадаченно обратился к ней с вопросом.
- Тебя… как зовут?
- А мы, уже на «ты»? – кокетливо переспросила дама, метая глазами, коньячно-винные искры.
- Да! – уверенно мотнул головой ординарец, не меняя выражение на физиономии.
- Аделаида, можно просто, Адель… - промурлыкала красавица, расцветая аки маков цвет.
- Господа, разрешите представить, Адель! – картинно протараторил подпоручик, а дама тут же плавно подала руку для поцелуя, получивши сразу два.
- С вашего разрешения господа, мы, вас оставим! – извинительно приложив руку к своей драной фуражке, проговорил Есаулов, намереваясь удалиться. Едва он поравнялся с командиром, как Ладога, едва слышно шепнул ему в ухо вопрос «Чья жена?» «Понятия не имею!» последовал ответ, и стороны разошлись. Ну а вечером, по приезде известного уже Дюгамеля, отслужили благодарственный молебен пред войсками, а затем учинили общий парад, о котором Дюгамель в своих записках оставил самые искренние и восторженные замечания.
Чуть погодя, нижегородцам, в знак особого отличия за их беспримерные подвиги, на головные уборы пожаловали знаки «За отличие». Ночь в драгунском лагере прошла нормально, или как тогда выражались чиновники полковой канцелярии «Без досадных инцидентов» И только утром, весь корпус облетела весть, произведшая эффект, самый драматический. Дело в том, что из столицы, в Тифлис приехал один из генералов военного министерства, некий господин Паркетов, но не один, а с красавицей женой, Аделаидой Евгеньевной. Генерал прибыл для ознакомления с театром боевых действий с тем, насколько достойно и верно офицеры исполняют свой долг, и вообще, как здесь складывается дело? Но вчера, белым днём, его супруга, набросив себе на плечи меховую накидочку, вышла прогуляться в окрестностях покорённого города, и явилась только в пятом часу утра, вернее приехала на ничейной турецкой лошади, держа в руках корзину, из которой, разгневанный муж в длинной ночной рубахе и колпаке с кисточкой, достал бутыль шампанского, жареный бараний бок, три яблока, и полосатого беспородного кота с наглой мордой, который хамски оцарапав генерала, скрылся с места преступления. На возмущённый вопрос мужа, где она была всю ночь, супруга устало зевнув ответила «В горах» и ушла к себе. Опасаясь конфуза и скандала, генерал не стал ничего выяснять, а вскорости отбыл в Тифлис.
Друзья-товарищи, приватно поздравив лихого Бессарабца, всё же поинтересовались, где и как, он этакую сладостную генеральшу прихватил? Но, подпоручик Есаулов, дипломатично заметил.
- В ремесле ординарца, господа, самое главное, это умение внезапно и скрытно, очутиться на нужной тропинке, и суметь правильно заговорить первым. Причём даже знакомство, можно отложить: молодые жёны не молодых дураков, это любят!
Х Х Х
В начале ноября, а точнее 5-го числа, войска потянулись обратно в Россию. С весёлыми песнями шли драгуны по знакомым Саганлугским горам и Карской равнине. Светло и радостно горело в душах у воинов, хотя шли они не на отеческую и спокойно-тихую Русь, а в гостеприимную свою Кахетию. В Караагач, полк вступил уже с новым командиром, князем Андронниковым. По пути обсуждали низость и подлость Осман-паши, скрывшего подписание мира, чем затянул войну, и способствовал горькой участи Бейбурта. Как теперь стало известно, пикеты сераскера показывались по гребням северных высот, а сам он, со своими силами, стоял в шести-семи верстах от города. Действуй Осман-паша решительнее, и дело могло принять иной оборот: у Паскевича под рукой оставался только Ширванский полк. Но сераскер, видя участь Бейбурта, предпочёл отступить к Балахору. Дело впрочем обстояло гораздо хуже обычной нерешительности: открылось то, что сераскер знал о намерениях Паскевича ударить по городу, и не только не предупредил жителей о грозящей им беде, но и удержал их в городе, и они, вместе с гарнизоном и лазами, испили всю горькую чашу жестокого штурма. Бейбурта более не существовало, а несчастные его жители рассеялись по окрестным сёлам.
Так драгуны и въехали в свой Караагач, где ко всеобщему удивлению находился их бывший командир, попавший в опалу из-за своей неосторожности. Раевский, уезжая в отпуск, взял с собой конвой из сорока драгун, среди которых находилось несколько разжалованных офицеров, причастных к делу декабристов. Все они вели себя в основном геройски, и не жалели ни сил, ни жизни, для заглаживания своих проступков. Раевский, как и большинство воинов, относился к таким людям по-человечески снисходительно. И вот, нашёлся же в корпусе человек, написавший донос самому императору, обвинив Раевского в дружеском расположении к разжалованным, устраивания с ними обедов и собраний, да бесед на иностранных языках. Круг знакомств Раевского и родственные связи оказались таковыми, что император приказал провести расследование. И вот тут, обнажилась одна из неблаговидных сторон командующего, которая непостижимым образом, уживалась с его беззаветной смелостью и храбростью, да воинским талантом!
Паскевич поспешил составить письмо на имя государя, в котором описал что он, Паскевич, узнал о поступке генерал-майора Раевского, раньше, чем государь получил о сём извещение. И сам он, как командующий, не оставил эту историю без внимания, и только откладывал её решение до возвращения в Тифлис. Далее, Паскевич писал, что общество вокруг Раевского несомненно существует, а не действует, только по причине своей слабости, но с помощью связей меж собой, продолжает жить. Затем, он-де просил графа Дибича снабдить его другого рода генералами, кои со способностями, соединяли бы в себе и добрые правила. Однако, не получив таковых, Паскевич действовал теми, что были, но отдавал должное их способностям, а так как людей подозрительных тут имелось множества, но не имея поддержки у вышестоящего начальства, они ничего не предпринимали. А посему, удаление из армии генералов Сакена, Раевского и Муравьёва, есть дело полезное.
При том доверии, которое император испытывал к Паскевичу, многие опасались нехорошего исхода дела, но вышло иначе. Государь, хорошо зная норов своего фельдмаршала, быстро отделил зёрна от плевел, постановил: Раевского, как виноватого в нарушении порядка службы, наградить строгим выговором и домашним арестом на семь дней. По истечении срока, Раевскому было приказано отбыть в Россию, и принять в командование кавалерийскую бригаду в 5-й уланской дивизии. Вся эта история, стала широко известна, и в частности, в среде нижегородцев вызвала неприятственную оценку поступку их командующего.
- Опять из него это полезло… неужели у Паскевича, не бывает минут, когда он сам себе, становиться неприятен? – задумчиво вопросил Ландграф, когда принимал у себя на квартире старых друзей, обсуждая с ними эту тему.
- Да уж, испекла кума калач, хочешь смейся, хочешь плачь! – мрачновато вздохнул Ладога, сидевший напротив барона.
- Он с кем вообще воевать дальше собирается? – задумчиво спросил Бебутов, наливая себе в кружку водки – Он полагает, раз он талант, то без полковых офицеров обойтись может? Без тех, кто водит полки, бригады и дивизии? – штабс-капитан криво усмехнулся – Шалишь, ваше высокопревосходительство, без Баратовых, Раевских, Сакенов, Муравьёвых, Чавчавадзе и прочих, ты так, батарея с храброй прислугой, но без канониров, много не навоюешь!
- Слава богу, что государь этому бреду его не поверил, сделал всё как должно, и Раевский наш наказан повышением, бригадой командует! – заметил Балаховский, накалывая себе на вилку кусок ветчины со слезой.
- А вот какого было б Паскевичу, коли б на него самого, некая личность, накатала бы подобный донос, а? – чуть замерев, спросил Бобальевич.
- Вероятнее всего, наш Иван Фёдорыч не поверил бы в подобное, - невозмутимо пластуя тушку запечённого сомика, отозвался на это Есаулов, сидя уже в починенном портным мундире – ему бы дико стало что кто-то, на него, самого Паскевича, мог такое настрочить? Он же ведь всех «подозрительных» с Кавказа выжил, как же-с в этакое поверить? Нет, усомнился бы, да самолично в столицу поскакал, а за себя, вон, генерал-квартирмейстера бы оставил!
- Скверно будет, если в следующую войну, мы без «подозрительных» генералов и полковников пойдём! – суховато заметил хозяин дома. Однако, вскоре всему корпусу, включая его командующего, пришлось испытать настоящее потрясение, не идущее ни в какое сравнение со всем тем, что испытывали они до того…
В один из тёплых дней, когда утих ветер и падал мягкий и пушистый снег, Караагач облетела весть о том, на каких условиях, Россия подписала Адрианопольский договор. Оказалось, что вопреки желанию и проектам Паскевича и блестящим успехам Кавказского корпуса, наши плоды на Кавказском театре боевых действий, были сильно урезаны и обесценены политиками. Туркам возвращали Карс, Ардаган, Арзерум и часть Ахалцыхского пашалыка. Вначале, в это никто не хотел верить, и посылал справиться в штаб полка, но увы, там всё подтвердили!
Снова собравшись у Ландграфа, старые друзья-приятели весьма бурно обсуждали случившееся. Пили на удивление очень мало, для смазки горла, но курили много, и капитан Ладога, на сей раз налёг на табак со всей мочи. Слово «измена" не сходило с уст, а имя Нессельроде произносили не иначе как с проклятием, недоумевая, как государь, мог попасть под влияние такого человека?
- Как можно было соглашаться, на этот постыдный мир? – выкрикнул Ладога, расхаживая по комнате, зажав в зубах маленькую трубочку – Да! Именно постыдный! Невыгодный, это когда тебе не дали то, чего ты хотел бы ещё, а когда у тебя забирают то, что и без того твоё, да ещё и кровью твоей орошено обильно, вот это и есть, мир постыдный! И никто, меня, в обратном, не-убедит! – капитан подошёл к столу, и упёрся кулаками в его крышку.
- Поверить не могу в это – холодно, с бледным лицом, говорил Ландграф – Карс, твердыня которая при хорошей обороне, может месяцы держаться, пала в наши руки за шесть часов, стоила столько крови, что сам бог велел занять её сильным гарнизоном и контролировать всю область до границы, а её, обратно туркам отдают… Все наши смерти, псу под хвост пошли… - барон обхватил себя руками за плечи, и не мигая уставился на свет масляной лампы.
- Я, как сейчас помню, как с егерями и пушкой, на ту башню в Карсе лезли – задумчиво, и впервые выдав на лице неприязненные краски, монотонно заговорил Есаулов, откинувшись на спинку стула, положив руки на подлокотники – Лезу вперёд очертя голову, егеря рядом на «Ура!» прут, а навстречу, сверху да из окон, сплошной рой свинца: вот ей-богу господа, может во сне, или вру ненароком, но стоит тот рой свинцовый перед глазами, а в черепушке мысль «Ну вот и всё Костя Есаулов, отбегался, прошьют-нашпигуют тебя турки пулями, как немец шпиком колбасу, и готов"… Сама схватка, как в дымке какой, очухался, мы уже с егерями на зубцах, да пушку ладим, по улицам жарить… Вру наверно про свинцовый рой, или не со мной может было? – ординарец повернул голову.
- Не врёшь Костя, было – уверенно кивнув, заметил Бобальевич, беря графинчик за горло и откупоривая его – Тогда забыл просто, а теперь вот возникло в памяти – он плеснул водочки, махнул рюмашку, поставил не закусив, и продолжил – Со мной в твои лета похожий случай вышел, я тогда бороды ещё не носил… Сижу за камнем, стреляю, тут р-раз, бомба рядом со мной падает, и шипит, вертится, фитильком как хвостиком дрожит, а меня всего, от страха точно заморозило от шкуры до кишок, и ком в глотке примерзкий вырос, а фуражка приподнялась вместе с волосами «Конец!» думаю… И глядь, бомба эта, огненными трещинами паутинок пошла, и как бы разваливаться стала. Не успел я толком удивиться, как некая сила, меня точно за ворот приподняла, да и отбросила в другую сторону. А за спиной раскат такой гу-гух-х!!! и толчок в правую лопатку, и горячее по спине потекло. Доктор потом осколок размером с пятак вытащил… Вот и поясни какому учёному, что это со мной было? – закончил Бобальевич.
- Анапу эту чёртову два раза брали, Измаил два раза брали, - угрожающе зашипел Воронец комкая в руках салфетку – чего там ещё брали-отдавали? Нам не впервой, да? Да! – почти выкрикнул Воронец, скрипя зубами, и шмякая салфетку об стол – У России-матушки сыновей много, любые крепости возьмём, а? Чего нам стоит? Положим тыщи во рвах да на улицах, а потом, в высоких кабинетах министерии, такие вот Нессельроды-уроды, какому-нибудь рыжему псу английскому, что гроссмейстером именуется, цидульку свёрнутую в руку: выполнили мол ваше поручение, кровь русская пролита напрасно, но вот дух армии силён, тут мы бессильны… - Воронец часто задышал, а затем взяв в свои пальцы рюмку, с силой хватил её об пол, только брызги колючие полетели по углам. Прапорщик Балаховский поглядев на приятеля обычным взором, таким же голосом заметил ему.
- А рюмки-то, из сервиза барона нашего, поручик!..
Воронец, гнев которого в доли мгновения сменила неловкость, извинительно пробормотал.
- Готлиб, ты того, не обижайся… я те с полдюжины таких на неделе достану. Будь я турок, а не драгун, если не достану!
- Не нужно, Лёшка! – задумчиво улыбнувшись, отказался барон, расцепив руки, и нехотя пододвигая к себе бутылку вина – Я не собираюсь брать с собой в дорогу эту скорлупу, один чёрт не довезу…
- В какую дорогу? Тебя куда-то командируют? – приподняв на него взор, спросил Ладога, продолжая стоять с кулаками на крышке стола.
- Я, себя командирую Георгий, я сам – барон отодвинул бутылку, и тяжело встав из-за стола, прошёл к занавешенному окну, и присев на подоконник, ответил – Я подаю в отставку друзья, и решение моё твёрдое, и прошу не тратить силы, на отговорки…
- Давно решили, барон? – спросил Балаховский, бесцельно вертя в пальцах маленькую колоду карт.
- А вот сейчас прямо, как узнал про сдачу Карса, Ардагана, Арзерума и прочего… Вот сейчас, когда понял, что оставляем во власти турок, тысячи христианских семей, что прежде молились на нас, а теперь, если их не переселить, станут жертвами кровавой мести османов… На них, они выместят позор своего поражения… Вот теперь прямо, когда понял, что тысячи наших павших воинов, стали просто картами в партиях Нессельроде с Лондоном и Парижем… Не хочу больше, друзья мои, не хочу… По крайней мере, в ближайшее время!..
- Да, - отталкиваясь от стола и распрямляясь, сказал Ладога, и повернулся к другу – ты прав старина, ты принял решение, и я рад за тебя… Езжай домой, отдохни… а то возьми сядь, да и напиши воспоминания про эти две войны проклятые, но, особенно про эту! – капитан отошёл от стола несколько сутулясь, а потом медленно распрямился и поглядел на барона – Всё опиши Готлиб, без прикрас и пафоса, про всех нас, твоих товарищей, про павших и кто жив пока ещё… Но особенно барон – голос Ладоги дрогнул обидой – Про так мы все вместе воевали, и главное: за что? За что пал наш Христофор под Джаван-Булахом, в пику постылой женитьбе?! За что Гордей Копыловский, прошедший со мной ад прорыва Красовского, в котором погибла половина его отряда! – капитан широко зашагал по комнате, бурно жестикулируя – А мы прорвались! Окровавленные, без единого глотка воды, с высохшими глотками, но при оружии, при всех знамёнах и при всех пушках! Ни единой Аббаске не сдали! Ты напиши про это Готлиб, напиши обязательно, чтоб знали потомки, как мы дрались и погибали здесь! – Ладога широко втянул ноздрями воздух – За что, пал смертью истинного героя, наш Никита Жохвистов под треклятым тем Ахалкалаком, в том адском бою с турками, когда сотни, встали противу тысяч! А?! Встали помолясь, и выстояли, победили! Когда от моего эскадрона осталась ровно половина, а ведь я, лично знал каждого павшего… Вот про это барон напиши, обязательно! – капитан прошёл несколько шагов, и снова поднял взгляд на товарищей, во взоре его, закипали слёзы обиты – За что?! – Ладога мучительно прикрыл глаза и открыл их – За что, когда уже три недели как был мир, спасая важные бумаги об этом гнусном сераскере, погибли наши самые лучшие и опытные солдаты, и подорвал себя и турок, последней гранатой Ванька Кривопляс?! За что?! За то что мы стёрли в груду щебня Бейбурт, и гнали бегущих турок и лазов до самой Короверы, где уже не смотря на ранения, бился и погиб Сашка Клевицкий?! За то верно, что от широты души отпраздновали победу, искренне пологая что такой кровью завоёванные земли и крепости, теперь навеки наши?! – лицо капитана перекосилось от какой-то улыбки боли – А вот теперь нам объявляют: извините, мы, конечно понимаем ваши чувства, но вот те-то и те-то крепости туркам, мы вернём как акт гуманизма… А вы их потом можете ежели хотите, опять взять! – горько усмехнувшись, Ладога театрально развёл руками.
- Да, так оно и будет, мы возьмём, а министры дряблогубые, возвернут! – негромко согласился Балаховский.
- Обсудили, помянули всю родню Нессельроде по материнской линии! Барон, в отставку собрался, ну, а остальная братия, что будет делать? – оглядев всех, задумчиво спросил Бебутов.
- Мне, отставляться некуда, у меня все в роду воевали и служили аж тысячу лет! – ответил Бобальевич, отодвигая в сторону пустую кружку.
- Может в отпуск попрошусь, но вас-грубияны, бросить не смогу, - смущённо улыбнулся Балаховский, и потянулся к куску жаренного гуся.
- Мне, ехать есть куда, но незачем, буду с судьбой в догонялки играть тут, на линии, да и гурия моя вон со мной проситься, не бросать же девку-то? – уже чуть отойдя от гнева, ответил Воронец.
- Я хотя и оскорблён, столь постыдным миром, но мой долг дворянина и офицера, оставаться здесь… Наши клинки скоро уже опять будут востребованы, а политиков всех этих, ниссельродов-шмиссельродов, я на … вертел! – запальчиво заключил Кахи, чуть вытащив и бросив обратно свою шашку.
- А мне и отставать некуда, - опять невозмутимо ответил Есаулов, нанизав на вилку маринованный упругий помидор размером со сливу – дома меня папенька с дрыном ждёт да проклятиями, что я на его партии не женился, да маменькины охи и причитания что я такой да этакий, с дуру в полк записался, а в генералы вот не вышел! – ординарец смачно схамкал помидор, под едва слышное, сдержанное хмыканье, и поглядел на командира.
- Думал! – подходя и садясь на своё место полубоком, положив одну руку на спинку стула, сказал капитан Ладога – Думал и я, плюнуть на это унижение крови русской, да подать в отставку, но, нет! Отставкой своей я никого не удивлю, а дома, подохну от скукотищи и вида салонных дурочек, и ещё более глупо выглядящих ихних угодников. Сжился я с вами ребята, да и с полком нашим, и с жизнью этой лошадиной: горы, выходы, теснины, атаки, чапаулы, разведка, я уже целиком весь ваш, и отставить меня может теперь только мадам с косой, или знатное ранение, после которого полагается жить на пенсион, а коли сего станет не хватать, то либо в преступники, либо в актёры! – натянуто улыбнулся в конце капитан, и уже сам, вопросительно поглядел на Бебутова.
- Ну-с, поскольку высокое собрание в большинстве своём решило сохранить, свои «министерские портфели», (все разом растянули лица в улыбках) то, пожалуй, и я, повременю уходить в монахи; маловато нагрешил для этого, - скупо улыбнулся поручик – Вот значит на сём, наше «тайное общество» имени Паскевича и порешило! – на этих словах, драгуны грохнули уже от души, и даже до слёз. Ладога с ординарцем вернулись домой уже ближе к полуночи, но абсолютно трезвые, и здесь, у капитана отчего-то вдруг возникла потребность выпить хорошенько, и отправиться спать.
- Ты-то со мной? – коротко бросил он Есаулову, шаря при свете зажжённой лампы по кухне (в комнатах ни водки, ни коньяка не было) На шум, вышла Устюха в накинутом на плечи персидском халате, подаренном ей барином три года назад, да со свечкой в руке.
- Водка у нас есть? – прямо спросил барин, уперев руки в бока. Устюха смерила взором ординарца, и жалобно ответила.
- Было давеча немного, для вас нарочито оставила, а Назарка-анчихрист, вытрескал всю, говорит, что осерчал, как наши обратно турку Кавказ отдали…
- Немного, это сколько? – готовясь к дежурному диалогу, спросил Ладога, глядя горничной в глаза.
- Полуштоф в зелёной бутылке стоял, я аж в ларь с крупой спрятала, так и там сыскал, изверг, и выжрал всю! – досадливо доложила Устюха, преданно глядя на барина, но тот, порывшись в карманах достал деньги, и протянул горничной.
- На!
- Это, чего? – залепетала она, хотя и так уже всё поняла, по привычке надеясь на чудо.
- Это, деньги, ассигнации государственные – пояснил ей барин, и продолжил – с которыми ты, сейчас пойдёшь к лавочнику, возьмёшь посуду, и принесёшь нам штоф холодной водки!
- Дык за полночь уже, тама снег идёт, и страхи всякие, и лавочник уже спит небось, разбойник! – начала причитать Устинья, нутром понимая, что идти опять придётся.
- Он, когда деньги видит, и про сон, и про явь забывает, - стал втолковывать ей капитан – а страхов там никаких как не было, так и нет, иди быстро!
- Да там ж луны нету, и тьма, а часовые меня во тьме подстерегают, и хватают за всё да хлопають! – опять пожаловалась Устинья.
- А если ты мне опять тут коллегию жалоб устраивать станешь, то я тебя вон выгоню, дура! - уже в традиционной своей манере, пригрозил Ладога – Или вон сераскеру подарю, в качестве утешительного подарка… А то и лазам продам, они таких баб весьма любят, чтоб в теле были! Ну, мне долго ждать?
- И всё-то вы меня утесняете всю нашу жизню-у! – захлюпала служанка, идя одеваться – Я вам верою и правдою, вся к услугам вашим, а вы только и знаете, что туркам да страшилищам всяким, бедную женщину пужать-истязать!
Бурча себе под нос все примеры из своей тяжкой жизни. Устюха ушла собираться за водкой, а драгуны уселись за стол, и Ладога, дабы скоротать время, достал из кармана старые, затёртые карты…
Эта война, осталась уже далеко позади, но острые клинки драгунских шашек, не долго дремали в ножнах своих хозяев. Вскоре, в полк поступили зимние головные уборы-шапки барашковые с медными табличками «За отличие». В феврале 1830-го года, Паскевич повёл войска на Джарских лезгин с целью их покорения и пресечения разбоев последних. Однако, на сей раз, лить кровь не пришлось, джарцы, убедившись в невозможности выстоять против грозного противника, только недавно разгромившим могущественную Порту, принесли свою покорность и присоединились к России под именем Джаро-Белоконской области. А по возвращении в Караагач, полк снова постила неожиданность: вместо князя Андронникова, командование принял подполковник Добров из столицы, что по слухам, отлично знал своё дело во всех смыслах. Но не это стало самым главным событием в гарнизоне, и даже не посетившая его холера, унесшая немало достойных жизней, нет.
Со стороны могучих и величественных, грозных и таинственных Кавказских гор, всё отчётливее доносились раскаты грома: это набирал силу и седлал буланого Коня войны, моргучий мюридизм, движение росшее не по дням а по часам, что в самое короткое время, должно было превратиться в силу, оказавшуюся опаснее и храбрее персов и турок вместе взятых, хотя и уступая таковым в численности. Весьма скоро, духовные силы Нижегородского полка, его боевой опыт и легендарная храбрость, должны были сойтись с этой силой в тяжёлой, многолетней войне затянувшейся на 30-ть с лишком лет. Предвестники всего этого, слухи и первые серьёзные стычки в горах, уже показывали старым драгунам то, чего не мог пока увидеть Паскевич, мюридизм, ещё даст себя знать…
Ну а пока, драгуны отдыхали, писали домой письма, кто-то выправил себе отпуск, кого-то проводили в отставку, и занимались с молодыми, воинским учением. А как-то вернувшись с охоты, куда Ладога ездил с ординарцем и денщиком, да привезли оттуда четырёх жирных зайцев, капитан зачем-то обернулся на заснеженные и лесистые горы, словно ища там кого-то, и нахмурив брови, негромко проговорил.
- Последняя, пожалуй, тихая зима… С вешними водами, эти спящие горы оживут, и низвергнут на нас из недр своих то, что когда-то укротил Ермолов. И вот с этим, наш великий Паскевич уже не справиться, и попомните ребята, мои слова: очень скоро, у этой весёлой симфонии с нашей стороны, будет уже, другой дирижёр!
КОНЕЦ.
-
- 23/02/2023.
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
-
© Copyright:
Мирослав Авсень, 2023
Свидетельство о публикации №223070801007