Начало http://proza.ru/2023/07/08/487
Понедельник 17 августа 1998 года запомнился не только знаменитым падением курса рубля, но и другим, не менее значимым событием планетарного масштаба: Айлин Киндяйкина и Виктор Баринов утром подали заявление в ЗАГС, а в обед отправились в путешествие в забытую цивилизацией заповедную зону, расположенную в тысяче километров от краевой столицы и не пользующейся большой популярностью у туристов из-за неудобства местоположения.
Только отчаянных романтиков прельщала перспектива подниматься двенадцать километров едва ли не по вертикальной скользкой тропинке, таща на себе ещё и тяжёлые рюкзаки, а потом полностью отдаваться суровой красоте вековых кедров и трёх горных озёр, два из которых располагались рядом, как прозрачные голубые глаза. Резвый холодный поток скачущей по камням воды переливался из одного озера в другое, перешеек этот назывался Курумы.
Для Айлин этот понедельник имел изначально «розовый» цвет, но по мере того, как двигался вперёд день, краски темнели, пока не сгустились так, что она, ещё не зная о дефолте, дрейфуя по этому дню, как по безграничному океану таких же ледяных дней-глыб, ощущала, как в её голове поёт Егор Летов:
Ооо – дайте мне подумать
Ооо – дайте мне потрогать
Ооо – дайте мне попрыгать
Ооо – дайте мне поплакать…
Здравствуй, чёрный понедельник….
Айлин не подозревала, что определение судьбы отдельных людей измеряется иногда одним днём, который проживаешь потом одинаково из года в год, и, в попытках что-то изменить, снова и снова попадаешь то в «чёрный понедельник», то в «чёрную пятницу».
В период жениховства, после того, как Баринов-мл. сделал Айлин официальное предложение, она уже жила у родителей будущего мужа, в небольшой угловой комнатёнке, обставленной без изыска: узкая кровать, шкаф, трюмо, стул и книжная полка. До регистрации Марина Константиновна не разрешала им спать в одной комнате, а если Баринов-мл. засиживался у невесты за полночь, она выгоняла его в свою спальню.
Утро знаменательного дня Айлин встретила в одиночестве: родители ушли на работу, жених поехал за билетами на вокзал. Вещи для похода были собраны в изящный тёмно-зелёный рюкзак Commandos – для Айлин, и видавший виды громадный, выцветший, цвета пустыни – для Баринова-мл.
Позавтракав, девушка нарядилась в джинсы, новую чёрную футболку и клетчатую красно-чёрную рубашку, надела новенькие кроссовки, купленные накануне будущим мужем без примерки, «на глаз», прошлась по комнатам.
Кроссовки были лёгкими, как пёрышко и не жали, казалось бы, надо радоваться, но Айлин, как опытный скептик, хмурилась: её смущала эта рекламная простота, съел – и порядок. Она не могла поверить в то, что действительно, есть такие вещи, которые в начале обращения с ними не показали бы вскоре худшие свои изъяны. Опасения немного рассеялись, когда вернулся Баринов-мл., похваливший её за то, что разнашивает новую обувь.
Билетов на двенадцать часов в кассе автовокзала не оказалось, турист взял на четырнадцать ноль ноль, и, чтобы не тратить время, решил, что они успеют подать заявление. На возражение Айлин, что это рискованно, и они могут не успеть, жених презрительно фыркнул и сел за телефон обзванивать ЗАГСы. В первом же заведении ему ответили, что заявления на брак принимаются по средам, другое было временно закрыто на ремонт, но в третьем уверили, что заявление примут.
Будущие молодожёны буквально сорвались с места и помчались в ЗАГС Центрального района, который им не отказал. Вернее, мчался Баринов-мл., а Айлин, едва успевая за ним, чувствовала, как постепенно потеют и наливаются тяжестью ступни в новых «адидасах».
Они получили бланки, заполнили их, хотя Баринов-мл., как оказалось, забыл паспорт, но с петушиной гордостью заявил, что помнит данные наизусть. Однако это не прокатило. Отстояв небольшую очередь – молодая измотанная пара регистрировала ребёнка, вторая, похоже, тоже собиралась жениться, и, усевшись на стульях перед зрелой служительницей Купидона, будущая чета Бариновых была огорошена тем, что для подачи заявления нужен оригинал паспорта.
Оставив Айлин томиться в душном полутёмном холле, он помчался домой за удостоверяющим личность документом. Когда жених вернулся, выяснилось, что в его заявление вкралась ошибка, и его надо переписать, однако чернила в ручке закаменели, как глина под солнцем, и Баринов-мл. снова убежал: искать пишущий инструмент.
Чтобы не заморачиваться, он спёр его в ближайшем продуктовом магазинчике.
Наконец, была выбрана дата свадьбы, будущие супруги получили ненужную открытку со скрещенными кольцами и голубями, дающую им право воспользоваться скидкой при покупке свадебных прибамбамсов в салоне для новобрачных.
Из ЗАГСа они понеслись домой за рюкзаками, хотя Айлин сразу предлагала взять их с собой. Взбежав на пятый этаж, взмыленные, вспотевшие, они схватили вещи и снова погнали на вокзал. Время так поджимало, что у них не было даже минутки, чтобы посидеть и отдышаться.
Этот нелогичный, неправильный темп чуть не доконал Айлин, она не понимала, почему надо всё делать в последний момент и как вообще можно жить, когда время наступает тебе на пятки.
Она, ни разу в жизни не опоздавшая и никого этим не задержавшая, вынуждена была выслушивать ругань водителя и принимать злые взгляды и недовольные вздохи пассажиров, когда они всё-таки успели сесть в автобус – Баринов-мл., бросив свой рюкзак на платформе, кинулся наперерез выезжающей междугородней громадине, потом тарабанил в дверь, показывал смятые билеты, а Айлин в это время, надрываясь, тащила оба рюкзака к автобусу.
От напряжения и непомерной физической нагрузки у неё кололо под рёбрами, она задыхалась, сердце трепыхалось так, что к горлу подступала тошнотворная волна. Глаза её сделались беззащитными, как у загнанного зверя, возможно, эта беззащитность и явилась тем фактом, что именно на неё посыпались шишки вечно «опаздывающих» гомо-сапиенсов.
А Баринову-мл. хоть бы что! Широко улыбнувшись, он сообщил всему миру, что женится на самой красивой женщине в мире и ему достались снисходительные, прощающие улыбки ездунов, не верящих в то, что этот приятный стройный мужчина, подтянутый, подвижный, словно шарнирный, с рельефными мышцами на аристократически вылепленных руках, способен причинить неудобства.
Конечно же, это бабская епархия! О чём Айлин, не стесняясь, пока Баринов-мл. и водитель, разговаривающие чуть ли не как дружбаны, укладывали рюкзаки в багажник, строго сказала сидевшая за ней тётка в газовом шарфике, обёрнутом вокруг головы.
– Не имейте привычки опаздывать! – постучав девушку по плечу, язвительно-сладко проговорила соседка. – А то проморгаете такого обаятельного мужчину!
От возмущения Айлин неопределённо дёрнула подбородком, но вступать в полемику не стала.
Усевшись, Баринов-мл. не поинтересовался, как она, может, тяжело ей было бежать в новой, неразношенной обуви, да ещё с грузом больше её собственного веса?
Вместо ожидаемого Айлин естественного интереса к её состоянию, он недоумённо протянул:
– А где твоя улыбка? Почему у тебя такое кислое лицо? Ты должна радоваться, что едешь в совершенно роскошное место, куда попадают только лучшие, самые смелые и те, кто умеют ползти.
– Что… умеют? – заикаясь, переспросила Айлин.
– Ну, ползти. Как Мересьев полз с перебитыми ногами, в мороз, без еды. Он должен стать примером не только для тебя, но и для каждого!
– А… – Айлин помедлила. – Насколько я заметила… Твоя сестра не ползает и не собирается!
– Да, я знаю, – как-то брезгливо согласился Баринов-мл. – Но она – не ты, с неё столько не спросится, она – ещё не совсем человек, у неё уровень развития низкий, а у тебя высокий, поэтому ты должна научиться выдерживать трудности, иначе не спасёшься. Ната идёт по пути наименьшего сопротивления, это от недалёкого ума, и к ней надо относиться снисходительно, как к ребёнку. А на тебе теперь двойная ответственность: за себя и за меня.
– А почему я должна нести ответственность за тебя? – не поняла Айлин.
Наклонившись к её уху, Баринов-мл. прошептал:
– Потому что ты не девственница. Ты отдала свою честь неизвестно кому, теперь твоей энергией пользуется и другой… или другие.
Айлин не нашла, что возразить, и, откинувшись на спинку кресла, закрыла набухающие от слёз глаза. Автобус, набирая ход, плавно катил по улицам города, которые впервые ей совсем не хотелось видеть, тонко пахло бензином от засаленных пыльных шторок, Баринов-мл., вопреки её ожиданиям, не собирался утешать её, взяв за руку или ободряюще потрепав по плечу.
Теперь ей стал немного доступен смысл его видения розы и червя. Роза – она, червь – мифический мужчина, хотя их у неё было два, и она не считала чем-то позорным, или, как выразилась бы покойная Матрёна Афанасьевна – срамным, тот казус, что она подарила свою честь Дэну.
«Потому что я любила его и всегда буду любить», – вдруг вырвалось у неё из глубины души, как водяной пар из глубин дремлющего вулкана. – «И потому, что только он был достоин меня, моей чести».
Ей стало так горько от вырвавшихся из подсознания мыслей, оформившихся в слова и, словно пулей, пронзивших ей сердце, что она всё-таки заплакала.
Слёзы – птица Феникс только что сожжённой любви к Баринову-мл., были робкой попыткой достучаться до его сердца, но, как постепенно понимала Айлин, сердце его было надёжно укрыто, забетонировано, как труп больного чумой, и после смерти представляющий угрозу, и вот она собралась выковырять это гниющее тело, только зачем?
Мысли Айлин прервала легкомысленная песенка Наташи Королёвой про девчонку, которая «в шестнадцать лет поверила в счастье, которого нет». Песенку эту Айлин знала, потому что её любила напевать Снежана Филистович, сравнивая себя с героиней, купившей билет на поезд, и теперь, слушая –
И нёс куда-то её экспресс
Летел за окнами осенний лес
Катилось детство по щекам
Хрустальными слезами
– Айлин поражалась сходству того, что она сейчас чувствует с банальщиной того, что слышит.
И, сделав неправильный вывод, она открыла глаза, смахнула слёзы и устыдилась своей вспышки: она обрадовалась совпадению её переживаний с исполнением неглубокой певицей придурковатого текста. Айлин увидела в этом совпадении оценку своего горя – пустяковое, абсурдное, бредовое.
Это помогло ей быстрым взглядом, как несколькими штрихами, освоить пространство вокруг – бескрайняя, налитая зеленью холмистая равнина, столбики с километрами, дрожащая тень, отбрасываемая автобусом – всё это сразу же показалось ей уютным, домашним, родным. Это бессознательное кажущееся перенеслось и на строго смотрящего перед собой, сидящего прямо, будто палку проглотил, Баринова-мл.
Если бы не его гневно закушенные, обескровленные губы, выдававшие в нём внутреннюю нравственную борьбу, Айлин кинулась бы его утешать с тем же рвением, с каким когда-то мастерила игрушечные домики из картона. Она видела, что он пытается справиться с внутренней злостью, и бес, сидевший в ней, понимал эту злость, как никто другой.
Но способность её менять реальность мыслями и словами как сквозь землю провалилась, как будто её съел тот червь, обездвиживший белую птицу из видения Баринова-мл., поэтому она ограничилась тем, что нашла его сжатый кулак и сомкнула вокруг напряжённых, натянутых, как струна, сухожилий, свои крепкие пальцы. Но, так как он продолжал свою обречённую на поражение войну с принципами, Айлин снова отвернулась к окошку, за которым нещадно палило огненное августовское солнце и, сомкнув веки, незаметно уснула.
Во сне она, спотыкаясь, шла через чёрный, безмолвный лес в очень тесных, жмущих туфлях она высоком, как ножка фужера, каблуке. Каблук мешал идти, белая кожа «шпилек» висела неопрятными лохмотьями, у неё сильно болели мизинцы на обеих ступнях.
Она упорно пробиралась вперёд, к неведомой цели, но цель была далеко, а представшая перед ней поляна с накрытым для чаепития столом была так близко, что, несмотря на грязную, в бурых пятнах скатерть, на немытую посуду, над которой летали мушки, на кипящий неведомо как пузатый чайник с оскалом черепа на боку, она доползла до колченого стула и уселась за стол, сбросив, наконец, пыточную обувь.
Кто-то невидимый поставил перед ней блюдце со свежим пирожным, невидимая рука подняла чайник с кипятком и налила в рядом стоящую чайную чашку какое-то тёмное, густое зелье. Едва она надкусила пирожное-корзинку, как её окружила порыкивающая волчья стая, а на другом конце стола появилась свинья, жирная и квадратная.
Айлин протянула самому крупному волку своё пирожное – чтобы они не трогали свинью – но волк, слопав сладкое, подал какой-то невидимый сигнал, и вся стая бросилась на упитанную хрюшку, на глазах разорвав её в клочья. Пока волки жрали свинину, перед Айлин внезапно возникла Матрёна Афанасьевна. Оперевшись подбородком о согнутую в локте руку, она, горестно вздыхая, вымолвила:
- Кто ж тебе такую неудобную обувку придарил? Пойдём со мной, я тебе другую пару дам.
Бабушка поднялась и плавно двинулась в лесную гущу. Айлин встала, чтобы кинуться следом, но, запутавшись в каких-то грубых, толстых корнях, упала, и сон претворился в явь.
Явью оказалось резкое торможение автобуса, окружённого коровьим стадом. Бурёнки, привыкшие к транспорту размером с дом, неторопливо жуя, лениво покачивая грязными боками, спокойно переходили дорогу. Сигнал водителя не ускорил переход, наоборот, одна из тощих коровёнок, остановившись перед лобовым стеклом, подняла рогатую голову вверх и замычала, стуча по асфальту копытом.
– Где мы? – озираясь, спросила Айлин у жениха. – Долго ещё?
– У тебя терпения совсем нет? – укорил он. – Ты и сама поймёшь, когда мы приедем. Зачем задавать глупые вопросы?
– Это обычные вопросы, для того, чтобы завязать разговор, – чуть повысила голос обиженная девушка.
– Многословие и пустословие украшают людей праздных, недумающих. А долготерпение всегда вознаграждается.
Айлин, не говоря ни слова, повернулась к окну и оставшуюся часть пути отвечала, только когда её о чём-то спрашивали. Отвечала односложно, без подробностей, так сказать, не пустословила, видимо, постаралась она хорошо, так как внезапно оживившийся Баринов-мл. схватил её за плечо и ткнул в окно:
– Вот за тем поворотом, за деревьями, сначала будет мост через небольшую речушку, и метрах в ста начинается городок – конечный пункт нашего прибытия!
– А как мы будем добираться до заповедника? – обеспокоенно спросила Айлин. – Уже вечер, вряд ли…
– Да доберёмся как-нибудь! – весело махнул рукой неунывающий турист. – Попутку поймаем!
Но попуток до крохотного посёлка, прилепившегося возле заповедной зоны, в котором у друзей Баринова-мл. имелись какие-то знакомые их друзей, и у которых можно было перекантоваться ночью, не было.
– Может, поедем на такси?
Айлин обратила его внимание на стоящие рядом легковушки, возле которых курили двое мужчин, одетых в несвежие футболки и спортивные штаны. Баринов-мл. выпятил грудь и уверенно-нагловатой походкой человека, которому все должны, подошёл к левакам. После короткого разговора вернулся он с таким видом, будто ему плюнули в рожу.
– Совсем обалдели! Половина моей зарплаты! – пожаловался он Айлин.
– Давай я заплачу! – предложила уставшая, голодная девушка, расстёгивая кармашек рюкзака, где в полиэтиленовом пакете лежали её личные деньги.
– Ну, плати, – отрешённо ответил жених, сунув руки в карманы и отвернувшись.
Айлин подошла к обалдевшим шофёрам и, улыбаясь, спокойно спросила, сколько нужно заплатить, чтобы доехать до пункта А. Она рассчиталась, не торгуясь, и махнула рукой Баринову-мл. Мужики переглянулись, один презрительно хмыкнул, и, хлопнув по плечу товарища, открыл багажник.
Баринов-мл. подтащился молча, ноздри его аристократического носа раздувались от гнева, он занял заднее сиденье с таким видом, будто поездка происходила против его воли, будто он был не человеком, а чувствующим чемоданом.
Айлин села рядом, дверцы хлопнули, и они, наконец, покатили по трассе, которая по мере удаления от небольшого населённого пункта, становилась раздолбаннее, асфальт закончился после того, как они миновали автомастерскую и облезлое барачное здание с выцветшей вывеской «Закусочная».
Местами просёлочная дорога была довольно накатанной, местами – ухабистой и изобилующей лужами. В машине Айлин, наконец, сняла кроссовки и носки, левый был вымазан в кровь. Баринов-мл. укоризненно покачал головой, глядя на распухшие пальцы девушки.
– Придётся тебе теперь ходить, как андерсеновской Русалочке, – жалостливым голосом прогнусавил он.
– Причём здесь Русалочка? – возмутилась Айлин скудостью Баринова-мл. на элементарную жалость. – Насколько я помню, она променяла свой хвост на ноги ради обретения бессмертной души, а не ради любви к принцу. Ты здесь причём?
– Скорее, это мой образ, – глядя прямо перед собой, промямлил Баринов-мл.
– Но ты в обуви, – возразила Айлин упрямо, не желая понимать намёков.
– Я уже прошёл то, что тебе только предстоит. Я уже превратился в морскую пену и летаю с дочерьми воздуха.
Айлин, не желая продолжать словесные шарады, замолчала. Молчала она и за шатающимся, скупо обставленным столом, на котором ветер нагулял картошку в мундире, малосольные огурцы и безвкусный чай.
Хозяйка, рано состарившаяся женщина в ситцевой косынке, недовольная поздним приездом, видимо порядком надоевших ей «друзей друзей», сложив большие натруженные руки на груди, тоже молчала, от её взгляда – презрительного, осуждающего – которым она одаривала «городских», становилось не по себе.
Айлин, утолив первичный голод, извинилась и ушла в баню, где им определили место ночёвки, чтобы расстелить спальники и немного ополоснуться прохладной водой.
Баринов-мл. нашёл её поведение неуважительным по отношению к «хлебосольному» дому, и она отвернулась от него, едва они легли, хотя спать ей не хотелось.
В бане было душновато, и Баринов-мл. оставил дверь приоткрытой. Через узкую щель к утру просочился дикий, совсем не позднелетний холод, и Айлин в поисках тепла неосознанно прижалась к жениху. Ища у него защиты, она буквально впилась в него всем телом, но Баринов-мл. ответных объятий не предлагал.
Утром, пока она дремала, он, по его словам, успел помочь на сенокосе и нашёл подводу с лошадью, которой по пути к Перевалу – месту, от которого начиналась единственная тропинка в заповедный край. Он так торопил её, что Айлин, не умывшись, одевалась второпях; сунув одну ногу в кроссовку, она завопила от боли – ночью внутрь забралась оса, придавленная, она, обороняясь, ужалила девушку.
– Ну что ты такая бедовая! Делаешь всё мне назло! – в сердцах воскликнул Баринов-мл., когда она, прихрамывая, вышла с рюкзаком за калитку и присела на огромный валун, коих здесь – pulidas, blancas y enormes como huevos prehistоricos (отполированные белые, и огромные, как доисторические яйца) – лежало в изобилии. Сама деревушка, мифическое Макондо, состояла из двадцати-тридцати домов, только слеплены они были не из глины и тростника, а срублены из брёвен и сложены из шлакоблоков.
Ожидание подводы затянулось на полдня, Баринов-мл. опять успел побывать на сенокосе, об Айлин никто не вспоминал. Она пыталась сунуться обратно во двор, предложив любую посильную помощь, но ей вежливо отказали. Полдень давно прошёл, когда перед голодной, дремавшей и плохо соображающей девушкой, предстал её жених. Он развёл руками, сожалея, что лошадь повредила ногу, и они, никем не провожаемые, тронулись в путь пешком.
«Хорошо, что через сто лет только камни останутся», – подумала Айлин, с нежностью оглядываясь назад.
Она надеялась, что движение встряхнёт её, снимет сонливость и голод – по дороге попадался вшивый малинник, но она была рада и некондиционным, кривым и перезрелым ягодам. Но хватило её ненадолго. Боль и жар в ногах достигли такой остроты, что она сняла «адидасы» и неуклюже зашагала по усыпанной мелкими камешками дороге. Боль из давящей стала колющей, но это было ничто по сравнению с пульсирующими волдырями на пальцах.
Вскоре Айлин попросту не чувствовала ног. Пеший переход длился около четырёх часов, и, когда показался кукольный домик с забитой наглухо дверью и с закрытыми ставнями окон, в дворике которого, огороженном едва заметной в зарослях лебеды кованой оградой, был расположен круглый пенёк-стол с расставленными вокруг пеньками-стульями поменьше, Айлин в изнеможении опустилась на пенёк, вытянув ноги.
Здесь они сделали привал и перекусили свежими огурцами, которые Баринов-мл. стащил с сенокоса. Консервы и сухари берегли для восхождения. Воды не было, Баринов-мл. сказал, что вода – это лишняя тяжесть, и что, когда они взберутся на гору, там будет протекать чистейший ручей. Возможно, это был хитрый ход: заставить изнывающую от жажды девушку, глаза которой молили об отдыхе, пройти ещё столько же, ради глотка воды. Айлин согласилась.
Восхождение показалось ей самым тяжёлым испытанием, выпадавшим ей в жизни.
Рюкзак, как камень Сизифа, оттягивал плечи и увлекал вниз. Ползущий впереди Баринов-мл. насмехался, предлагая Айлин начать выбрасывать вещи, без которых действительно можно обойтись.
Но она не отвечала, горло пересохло так, будто она надышалась огненными испарениями ада, пот застилал глаза, она впервые пожалела, что носит длинные волосы, и, будь у неё сейчас в руках ножницы, она бы незамедлительно отрезала их под корень – и чтобы избавиться от их лапающей потливости, и чтобы насолить Баринову-мл. (он любил длину и цвет её волос).
Голова чесалась, кости и мышцы болели так, словно их пропустили через мясорубку. И, если Баринов-мл. делал паузы, она, не останавливаясь, как заведённая, как маленький упорный жук, ползла к вершине. Её упорство вызвало восхищение и сравнение с «улиточкой», но Айлин эта идентификация пришлась не по душе.
Представив, что она – улитка, девушка почувствовала себя вдвойне беззащитной и перед человеком, и перед непостоянством природной стихии, но через какое-то время она посмотрела на этот образ под другим углом, и поняла, что в нём можно найти спасение: улитка может спрятаться в своей раковине не от всех напастей, кто-то очень упорный может раздавить её хрупкий домик, но улитка вряд ли это понимала, и Айлин, мысленно увидев себя внутри перламутровых стен, восприняла эту иллюзию, как настоящую защиту, и последний километр восхождения она просто не заметила.
– Какой ты молодец! – услышала она тёплый голос Баринова-мл. – Эй, у нас остановка!
Но Айлин, перестроив свой темп, не поняла, почему он хочет остановиться, неужели устал? Перестав двигаться, она оглянулась. На горизонте, охраняя величавые горные вершины, лежал тёмно-зелёный кедровый массив, а прямо перед ними журчал по отполированным камням чистый, быстрый ручеёк.
– Вот теперь можно попить! Ты заслужила! – милостиво разрешил Баринов-мл.
– Я не хочу пить, и я не устала, – возразила Айлин. – Ты говорил, что нам нужно дойти до стоянки между озёрами, может, не будем тратить время, а то скоро начнёт темнеть!
– Мы уже не успеем, – Баринов-мл. сбросил рюкзак и, достав из него пустую флягу, наклонился к ручью. – Сейчас отдохнём минут десять и двинемся к мосту, там перед озёрами протекает небольшая горная река, мне сказали, что из-за дождей она переполнилась, и нам надо будет сделать крюк километров в шесть, чтобы пройти по мосту, но может стемнеть. Я предлагаю перейти реку там, где нужно, разведём костёр, обсушимся, сэкономим время.
– А куда мы торопимся? – равнодушно спросила Айлин, поневоле сбрасывая свой «сизифов багаж» и пригоршнями отправляя воду в рот, не замечая, что у неё грязные руки; вообще, не замечая, что она пьёт, даже ледяная вода не вернула её из транса.
– Я хочу показать тебе самое первое озеро ночью, оно очень красивое. С этого начинается познание здешней красоты…
Но когда позади были ещё двенадцать километров пути, переход через бурную реку, в которой Айлин вымокла полностью, какое-то отупение от холода, когда они наскоро переодевались в сухое, предварительно намазавшись мазью от комаров, её помощь в натягивании палатки, сооружение костра, внезапно нахлынувший дождик – нудный и безостановочный, – Айлин была не в состоянии видеть и воспринимать суровую красоту ночного озера, освещённого полной Луной.
Да, здесь было тихо, как на кладбище, откуда-то с гор доносилось блеяние горных козлов, по поляне, на которой они расположились, тенями шуршали бурундуки, которым Баринов-мл. принёс традиционный подарок туристов – пакет с подсолнечными семечками. Грызя полусырые кедровые орехи, коих по поляне было разбросано великое множество, Айлин старалась не двигаться.
Она сидела возле костра, над которым стараниями Баринова-мл. был возведён импровизированный шатёр из непромокаемых ковриков и дождевиков, и смотрела на языки пламени, облизывающие закипающее в котелке варево из крупы и тушёнки. Рядом на вкопанных брёвнах сушились их джинсы и рубашки.
Айлин в это время была преисполнена такой благодарности к Марине Константиновне за резиновые полусапожки и шерстяные носки, что наполняющее её тёплое чувство вышло за пределы её существа и все перипетии, связанные с походом, стали изглаживаться под влиянием этого чувства благодарности, постепенно Айлин переполнило такое восхищение, что она увидела во всём только один сплошной праздник.
Разве это не чудо, что Баринов-мл. воздвиг завесу от дождя, что он, ловко нарубив дров, быстро развёл огонь, с быстротой молнии скрывшись во тьме, вернулся с двумя полными котелками чистой воды, оба подвесил над огнём, в мгновение ока наладив приготовление похлёбки и вкуснейшего чая, для которого он умудрился в темноте нарвать брусничных листьев и можжевеловых веточек?
Он словно вознаграждал невесту за испытания, которым подвергнул её ранее, он не позволил ей разлить дымящееся варево по плошкам из скорлупы кокосовых орехов, которые она предложила взять в поход вместо тяжёлых алюминиевых тарелок, сам налил и подал восхитительный чай в кружке из кокоса.
Утолив голод, они развеселились, вспомнив «ёжика в тумане», его приключения по пути к медвежонку, и все трудности были окончательно стёрты из памяти. Как на сырую, обглоданную стену, были нанесены новые впечатления: неподвижная водная гладь; Луна, как закатившаяся в подкладку туч монетка; древесный вкус чая; негромко ворчащие верхушки кедров; подвижный, ускользающий танец огня; отблеск пламени на чёрной, примятой траве.
Палатка, как крыша без дома, создавала иллюзию ирреальности происходящего, внутри пахло еловой свежестью и намокшим брезентом. Айлин перед сном надела на себя две толстые вязаные кофты, плотные колготки с зимними гамашами, закуталась в спальник и до утра спала, как медведь.
Баринов-мл., оказавшийся ранней пташкой, успел сфотографировать на рассвете туман, быстро ползущий над озером и горами и обегать всё вокруг в поисках брусничных полянок. Он набрал немного грибов, бросив их на землю возле потухшего костра. Дождь перестал, хвойные ветки, в каплях дождя, как в слезах, стряхивали влагу, преображались, тянулись к далёкому и едва тёплому, как жидкий непропечённый блин, солнцу.
Если бы не малая нужда, Айлин не вылезала бы из палатки до самого обеда, когда солнце, судя по вчерашнему дню, жгло немилосердно, как в пустыне. Но Баринов-мл. привёл её в заповедник не для того, чтобы она грела кости под одеждой.
Намекнув, что ему было бы приятно, если бы она без слов поняла, что надо помыть и очистить грибы, бросить их в котелок, добавить суповую основу из пакета, и, таким образом, обеспечить им обед, он объяснил, как разжечь костёр, что спички надо хранить в полиэтилене, что для того, чтобы толстые брёвна занялись, необходимо постоянно собирать тонкие ветки для розжига, складывая их под непромокаемый брезент.
Вывалив на городскую девушку премудрости походной жизни, Баринов-мл. убежал искать стоянку получше – рядом с озером и готовым костровищем. Вернувшись, он недовольно глянул на булькающий грибной суп – он нашёл классное место, надо срочно перебираться, а она не вовремя развела кухню!
Убрав палатку, он ушёл ставить её на том самом «классном» месте, выражая обиду отрывистыми движениями. Айлин, доварив суп, с удовольствием поела, потом собрала влажные вещи, немытые кокосовые чашки, закрыла котелок и села ждать. Солнце, ещё два часа назад казавшееся холодным мыльным пузырём, вдруг зажглось, как фонарь, казалось, на бледной коже вот-вот вскочат волдыри.
Айлин, обнажив спину, расслабилась, зажмурив глаза – при такой неподвижности через несколько минут вокруг начинали скакать бурундуки, замирающие при неосторожном движении или неожиданно громком звуке. Она не заметила, как к ней подкрался Баринов-мл. Он подошёл, как охотник, под его удобными мокасинами не хрустнула ни одна ветка.
Он обомлел, увидев, наконец, при свете дня её страшные шрамы и, естественно, спросил, откуда они. Айлин, глядя ему прямо в глаза, чётко отбарабанила придуманный рассказ о том, как стала жертвой маньяка из политеха Анисимова, который не только несколько дней насиловал её в гараже, но и измывался, полосуя бритвой.
Этот Анисимов, которого так и не посадили за преступления, был ей самой так неприятен, что во время рассказа по её лицу пробегала тень брезгливости и омерзения, но этот мифический душегуб нужен ей был для того, чтобы скрыть от себя самой, что в те моменты наивысшей близости, когда Дэн резал её бритвой, когда горячая кровь текла по телу пульсирующими ручейками, ей это нравилось. Боль усиливала оргазм, поднимала её на такую вершину блаженства, ради которой она тщательно прятала спину, отказываясь от посещения пляжа и загара.
Баринов-мл. слушал её с яростно горящими глазами, и шестым чувством она поняла, что эта ярость направлена на неё, за то, что позволила сотворить с собой такое. Он не верил в невиновность жертвы, считая, как и большинство, что насильников провоцируют хорошенькие девушки в мини-юбках, с распущенными волосами и размалёванными лицами.
В лице жениха Айлин не нашла сочувствующего слушателя, после исповеди она почувствовала себя совершенным ничтожеством. Опустив голову, она брела с котелками за Бариновым-мл. и не понимала, почему вдруг её любовь предстала такой отвратительной, безобразной, как больной проказой?
Ведь она никогда не была такой, и Айлин знала, что поступает правильно, признавая за собой склонность к садо-мазохистским отношениям, так почему теперь ей было стыдно перед Бариновым-мл.?
А он, оставивший её барахтаться в клоаке стыда, едва сдерживающий слёзы, не умеющий прощать, сжимал кулаки, готовый вот-вот опустить их на голову девушки, которую полюбил, которую ждал.
Ему хотелось залезть к ней в голову, погрузить умелые свои руки в её мозг и, как сорняки, вырвать из неё её слабоволие, её неверие в его существование, в её дозволенность, синонимичную с распущенностью.
Его душила обида за то, что она его не дождалась. Он был так слепо уверен в том, что она предназначена ему и судьбой, и Богом, что в своём ослеплении даже мысли не допускал, что у неё на этот счёт другое мнение.
Она должна была принадлежать ему, и точка.
Она – кусок прекрасного розового мрамора, истинные её черты – снисходительное терпение, несгибаемая воля, надёжность и покорность скрыты под твёрдым слоем кальцита и доломита. Надо срезать этот инородный слой, вскрыть, сломать, уничтожить, тогда его жена засверкает, как жемчужина, и будет достойна его. О том, достоин ли он её, Баринов-мл. никогда не задумывался. Он считал себя избранным, первым человеком после Бога на Земле, и это, как он думал, давало ему право осуществлять замысел Божий – возвращать людям их истинное подобие.
На новом месте Айлин помогала ставить палатку, училась рубить дрова и разжигать костёр из мокрого дерева, которое Баринов-мл. предварительно облил озёрной водой. Всё это могло пригодиться, сказал он, если вдруг цивилизация рухнет и придётся выживать. А она должна будет являть собой пример образцовой женщины, сильной духом, смекалистой, не пасующей перед трудностями.
Баринов-мл. забрал у неё мыло и шампунь в крохотном флаконе, пообещав – если она будет послушной и будет всё делать правильно – позволить ей помыться на другой день.
Но, как назло, на следующее утро, ближе к обеду, недалеко от их стоянки образовалась другая – две пары средних лет и один ребёнок, мальчик лет одиннадцати, нежный, как девочка, с тонкой, цыплячьей шеей, увенчанной большеватой головой, нескладными худыми руками и ногами и утолщёнными кистями рук и коленями.
Компания, разбив лагерь, предложила устроить совместный ужин, пообещав наловить «гору» хариусов, которых предполагалось зажарить на специальной решётке. Мужчины надули лодку и уплыли на другой край озера ловить рыбу, Баринов-мл. любезно предложил сопроводить дам, изъявивших желание набрать брусники, он обещал показать ягодные места и охранять их от гадюк. Айлин оставили с мальчиком варить обед: гороховую кашу с тушёнкой.
Мальчик, Данил, оказался нытиком и занудой. Он жаловался, что чуть не сел на гревшегося на обломке дерева змеёныша, что всю малину уже оборвали, что кедровые орехи невкусные, что бурундуки не даются в руки, что вода слишком холодная, и что собирать хворост он не будет, потому что он ребёнок.
Видя, что на красивую, но суровую девушку жалобы не действуют, Данил решил показать, что он, хоть и «ноль», но с палочкой. Он начал хвастать, что родители имеют много денег, что его папа – директор стройки, а мама работает в налоговой, и её все боятся. А он, Данил, когда вырастет, будет командовать огромной армией людей, которые будут слушаться его и будут ему угождать.
Айлин понимала, что сопляк «раскручивает» её на чтение морали, и поэтому молчала. Ей хотелось окунуть этого недоделка в ледяную воду и держать так до тех пор, пока у него не начнут лопаться лёгкие, но не до смерти, а до инвалидности, чтобы в будущем, приступая к командованию, его бы мучили боли в горле, одышка и затруднённость дыхания.
Чтобы избавиться от его докучливого монолога, она в красках представляла, как топит его, как дёргаются его острые, как плавники, плечи, как извиваются умирающими глистами костлявые ноги, как дёргаются щуплое, плюгавое тельце, а потом замирает, успокаивается и больше никого не донимает.
Она так ушла в своё внутренне представление, что не заметила, как сопляк исчез из поля зрения. Потом она услышала его внезапный вопль, тотчас же перешедший в скулёж. Убрав котелок с огня, Айлин не спеша направилась в сторону крика, заметив краем глаза, что вдалеке к месту предполагаемого происшествия приближаются три фигуры.
Она первая увидела, что ничего особенного не произошло: сын важных родителей, поскользнувшись на скользких камнях, упал в ледяную озерную воду, и, вместо того, чтобы скорее вылезти на берег, от которого его отделял какой-то жалкий метр, будущий «диктатор», стоя по колено в воде, обхватив себя дрожащими ручонками, скулил как девчонка.
– Давай руку, – сжалилась Айлин, подходя как можно ближе к прозрачной воде.
– Вынеси меня! – приказал малолетка, размазывая по щекам противные жёлтые сопли.
– Я тебя не донесу, ты тяжёлый, – спокойно ответила Айлин. – Просто сделай шаг к берегу, и я помогу тебе выбраться.
Но пацан зыркнул на неё, словно не хотел её помощи, а когда увидел, что к нему на всех парусах мчится испуганная мамаша, начал вопить так, что Айлин хотелось заткнуть уши. Одна из женщин, Ольга Самульцева, чьим отпрыском являлся этот жалкий трус, так сильно оттолкнула Айлин, что девушка упала на землю, напоровшись бедром на острую ветку.
Она быстро перевернулась на спину и села, не раздумывая выдернула обломок ветки из раны. Хлынула кровь, Айлин стянула с головы косынку и перевязала рану выше. Новые джинсы были безнадёжно испорчены. На её рану никто не обращал внимания.
Полная, с мускулистыми руками Самульцева, вытащив своего щенка из воды, оттащила его к костру, а потом вернулась к Айлин, чтобы наорать на неё. Айлин узнала о себе, что она, во-первых, дрянь; во-вторых, мразь; в-третьих, что она хуже фашистов, так как стояла и спокойно смотрела, как тонет ребёнок; в-четвёртых, что такие как она, ненавидящие детей, не должны жить.
Айлин не собиралась оправдываться и рассказывать свою версию, было понятно, что поверят не ей, а щенку. Взгляд её был холодным и пустым, будто у кошки. На неё орали, ей угрожали расправой, её проклинали, а она стояла молча, терпя боль, чувствуя, что неподалёку находится её будущий муж, и что он не вмешивается, словно наблюдает за сценкой из жизни хищников.
– Что молчишь, будто воды в рот набрала? – натиск Самульцевой, не встретив сопротивления, начал иссякать. – Тебе хоть стыдно? Ребёнок мог погибнуть, а ты стояла и смотрела! Таким, как ты, детей нельзя иметь!
– Оля, хватит!
Подошедшая Олеся Меняйло, стройная рыжеволосая женщина лет тридцати с приятным лицом, оказалась умнее.
– Данил не тонул, а, как всегда, манипулировал чувствами постороннего человека! Я видела всё своими глазами. Лина протягивала ему руку, а он отворачивался и ныл. Кого ты воспитываешь? Мужчину или неженку? В этом озере только на средине есть глубокие места. Перестань драматизировать, ты совсем запугала бедную девушку.
– Запугала? – наконец, угрожающе тихо подала голос Айлин. – Ни одно ничтожество не способно меня запугать. Я, как планета в бездне космоса, и до меня ваши запугивания не доходят. А вы всё правильно сказали, этот нытик вынес мне весь мозг, вы его поэтому с собой по ягоды не взяли? Почему пытаетесь сделать виноватой меня? Я вам не кухарка и не нянька. Почему я должна и готовить чужим людям и следить за чужим ребёнком, пока вы развлекались? Вы сами виноваты. За своими детьми надо смотреть!
– Ах ты, стерва! – упёрла руки в бока налоговичка Самульцева. – Тебе это так с рук не сойдёт. Я тебя по судам затаскаю, когда мы отсюда вернёмся!
– Оля, – её подруга Олеся уцепилась в неё, пытаясь развернуть и увести. – Девушка права, а не ты. Она сказала правду, которую ты не хочешь видеть и знать. И перестань угрожать судами. Вспомни, как ты нарвалась однажды…
Самульцева, раздувая ноздри, шумно дышала. Айлин видела, что она пытается успокоиться и собралась было извиниться за высказанную точку зрения, но тут к ней приблизился, по обыкновению, бесшумно, Баринов-мл., и влепил ей пощёчину. Айлин схватилась за щеку и застыла.
Впрочем, застыли все. Меняйло испуганно моргала веками, Самульцева торжествующе ухмылялась. Баринов-мл., прищурившись, теребил бороду, и Айлин вспомнила вдруг предупреждение цыганки на привокзальной улице в конце августа 1992 года, когда она провожала бабушку, что ей следует опасаться человека с бородой.
Её глаза потемнели, бес, о котором она думала, что подавила его, смотрел её глазами на присутствующих. Что-то должно было случиться, измениться в этом сказочном пространстве. Олеся подошла к Баринову-мл. и что-то тихо ему сказала, Самульцева повернулась было, чтобы вернуться к своему выродку, но шум моторки оставил её на месте. Лодка остановилась метрах в трёх от берега, из неё грузно плюхнулся в воду один из мужчин, с грозно сдвинутыми бровями, широкоплечий и огромный. Выйдя из воды, он приблизился к Айлин, тронул её за плечо, громко сказал:
– Сейчас Серёга перебинтует, у него где-то в рюкзаке аптечка есть. Всё нормально, не переживайте!
Айлин вспомнила, что его зовут Володя. Кажется, он был отцом нытика и мужем рассвирепевшей мамаши. На директора он совсем не был похож, скорее, на бывшего рэкетира, который в конце 90-х образумился и стал порядочным человеком. Володя широкими шагами подошёл к жене и с размаху влепил пощёчину и ей.
– Чё стоишь, лыбишься? – наехал он.
Из приятного его лицо стало устрашающим.
– Я сам видел, как этот гадёныш осторожненько вошёл в воду, заметь, кросачи снял, вон они валяются, у камня! А потом стал вопить, как недорезанный поросёнок, а потом появилась Лина, и она всё делала правильно. И я тебе в миллионный раз говорю, чтоб ты не потакала слабостям своего сыночка, ещё одна такая выходка, и я отправлю его в суворовское училище! А теперь вон пошла, рыбу иди жарь! И не смей орать на людей! Извинись перед Линой, сейчас же, или я тебе глаза на жопу натяну и моргать заставлю!
– Это ты можешь! – взвилась Ольга Самульцева. – Бандит недоделанный! Да если бы не я, ты бы сейчас в тюрьме гнил! Ты по шлюхам соскучился? Мало ты их, видимо, трахал, если теперь детей иметь не можешь!
Самульцев влепил жене новую пощёчину.
– Пожалуйста, не бейте женщину по лицу! Это низко и недостойно человека! – не удержалась Айлин.
Она не собиралась защищать налоговичку, её выпад был направлен на Баринова-мл., который переминался с ноги на ногу и жалко улыбался. Весь его гнев как волной смыло.
Владимир повернулся к ней, долго смотрел ей в глаза, но ничего не сказал.
– Всё понятно, – процедила Ольга.
– Что тебе понятно? – цыкнул муж. – Я сказал, вон пошла.
И больше он не обращал на пышущую гневом женщину никакого внимания.
– Лина, вы рыбу умеете чистить? – строго спросил он.
– Нет, не умею и уметь не хочу, – немного грубовато ответила она.
– Серёга, тебя только за смертью посылать! Наконец-то! Давай, бывший врач, попрактикуйся!
Владимир ушёл.
Олеся и Сергей Меняйло подвели Айлин к ближайшему валуну, Олеся усадила её, помогла приспустить джинсы. Баринов-мл., похлопав себя по бёдрам, куда-то исчез в направлении палатки, видимо, утешать Ольгу. Как уже поняла Айлин, в таких делах он был мастер. Сергей обработал рану спиртом, достал кривую иглу и прочную нить.
– Лучше зашить, – его глаза смотрели по-доброму. – А то заживать будет долго и шрам грубый останется. Правда, у меня наркоза нет, но есть водка.
– Я потерплю, – спокойно ответила Айлин. – Не беспокойтесь, кричать не буду.
– Ой! – поморщилась Олеся. – Может, всё-таки, принять алкоголь?
– Я не пью, – отрезала Айлин, глядя на медицинскую иглу во все глаза.
– Вы верующая? – поинтересовалась Олеся, видимо, стараясь, отвлечь её от предстоящей небольшой операции.
– Да. И не просто верующая, а староверка. Пожалуйста, шейте быстрее, – попросила она врача. – Не надо мне зубы заговаривать!
Сергей Меняйло невозмутимо сделал прокол. Айлин вздрогнула, но не застонала. Тем временем, Олеся болтала, чтобы отвлечь её.
– Вы Лина, да? Можно на «ты»? Не обращай внимания на Ольгу. Я её сто лет знаю, мы в одном дворе выросли. Она на десять лет старше своего мужа, Володя у неё второй муж. А первый был такой стрёмный, алкаш-бесхребетник. Она с ним натерпелась! Особенно, когда он на наркоту перешёл. Представь, она с ребёнком из больницы домой вернулась, а там – голяк! Только мебель старая. Ни матрацев, ни постели, ни одежды. Он даже лифчики её пропил, или продал. Она, как была в халате и тапочках, так осенью, под дождём, до матери дошла. Развелась, можно сказать, с нуля жизнь начала. Ольга, она сильная. Заочно отучилась на инспектора налоговой, долго не могла на работу устроиться, полы сначала мыла в музее, потом в банке, так и поднялась по карьерной лестнице с самого низа. А Данилка от первого брака сын, он у неё больной родился, от алкаша-то, она с ним намучилась, по больницам да по санаториям. Вот она и связалась с этим… Вовой! Ну, она, понятно, почему за него уцепилась: деньги и всё такое, но он-то что в ней нашёл? У меня от него иногда мурашки по коже…
Сергей, продолжая зашивать порез, выразительно посмотрел на жену.
– Ладно, молчу. Но Лина правильно сказала, что бить женщину по лицу, это низко. Это недостойно мужчины. А меня-то ты ведь пальцем в жизни не тронул!
– Не за что было, – улыбнулся ей Сергей.
– То есть, если было бы за что, вмазал бы? – изумилась Олеся.
– Ну, да. Просто ты у меня не только красавица, но и умница! – скомплиментировал Меняйло.
– А Лину муж ударил совершенно ни за что! – шёпотом произнесла Олеся, поправляя рыжие волосы.
– Он мне не муж! – мрачно отозвалась Айлин. – Пока ещё только жених.
Супруги Меняйло переглянулись. Сергей закончил зашивать рану и теперь убирал инструменты в аптечку с замком-молнией.
– Ну, ты молодец! Ни единого стона!
– Это потому, что меня злость распирает, – вдруг вырвалось у Айлин. – Может, я не права, может, надо было кинуться в воду и вытащить его, я не знаю. Но я уверена в себе. Уверена, что поступила правильно, может быть, жёстко, но не жестоко.
Супруги опять переглянулись, но никто из них ничего сказать не успел, так как к ним подошёл Володя Самульцев.
- Закончили? Не больно? – участливо поинтересовался он.
- Не болит, - улыбнулась Айлин.
- Вы извините Олю, не злитесь на неё, она мать, а матери часто слепо любят своих детёнышей, нападают как дикие медведицы… Может, когда у вас появится ребёнок, вы её поймёте.
- Может быть, - уклончиво ответила девушка, думая про себя, что у неё-то хватит благоразумия и что её разум выше животных инстинктов.
- Пойдёмте есть рыбу, и давайте забудем обо всём. Не люблю ссоры и конфликты, - Владимир робко улыбнулся, и они пошли к палаткам.
Гороховая каша оказалась пересоленной, хариусы пережаренными, но пища была съедена, и никто не жаловался.
Продолжение http://proza.ru/2023/07/08/612