Попытка написания текста на мелодию "Road to the West" Исполнитель: Seatbelts
https://www.youtube.com/watch?v=rI_gdCSRB_g
Скрипнув захватанной дверью старого подвального магазинчика, Женечка, осторожно, чтобы не поскользнуться, выбралась на проспект. Рубиновым шаром блеснуло холодное солнце, и серая выгнулась впереди улица: медленно ползли в тусклых отблесках автомобили, пронзающий стальной ветер обрывал выхлопные дымки, редкий прохожий, поёживаясь, плёлся к метро. По бугристому от льда тротуару, убрав волосы в капюшон, побрела Женечка тоже к дому.
Был выходной. Только что минуло «8 марта». Ещё не успели снять над дорогою баннеры с дешёвыми комплиментами, ещё не сменились праздничные афиши, и ещё оставалось непрожитым воскресенье – пауза перед новым прыжком в суету.
В последнее время ей всё труднее давался стиль жизни монашенки. Летом бывало полегче. Долгий световой день, жара, влажные испарения от земли, несмолкаемый шёпот природы – всё это будто бы одурманивало её, так что какое-то время спустя она удивлялась своим летним мыслям и переживаниям – поре, когда она не скучает, не мучается, не болеет; когда дни проносятся молниеносно, наскакивают один на другой и тонут в фальшивых радостях. Словно кто-то чужой живёт вместо Женечки. Но теперь длился март, хвост унылой зимы, а потому она могла прямо, не отворачиваясь, осознать совершенное своё одиночество. То была очень горькая мысль, нестерпимо горькая, но она требовала осознания.
Какими дорожками и по чьей воле так всё устроилось?.. Почему это так тяжело?
Комфортный красивый трамвай точно мёдом облил её мягким светом потайных ламп и понёс в своём чреве по киснущим улицам. Местами взрыхлённый, местами обломанный панцирь из грязного льда норовил влезть под колёсные пары. Толпа потребителей в пёстром шмотье роилась у ТЦ «Логос». И всё озарялось необычайно ярким для этой поры солнцем, болезненно-красным, словно карбункул, и совершенно холодным.
Была Женечка тихой, скрытною женщиной, необщительной и тревожной, хотя и не замкнутой, не зарывшейся в быт, не раздавшейся вширь к своим 43 годам, а пожалуй что и хранящей следы красоты - красоты непривычной: таящейся, робкой, как будто немного отравленной. Выраженье усталости в сгибе бровей, скорбная полуулыбка, вдумчивый взгляд и притом что-то детски беспомощное… Точно её обманули…
Она проверила почту, поднялась в тесном лифте на свой этаж, отперла дверь квартиры. Вошла. Из кухни тянулся поперёк ковровой дорожки и падал на участок стены кроваво-алый луч солнца. Стояла тяжкая тишина. Женечка медленно опустилась на пуфик, вздохнула всей грудью и принялась стягивать сапоги. Затем сунулась с пакетами в кухню, сдвинула жалюзи в сторону. Надо было найти себе дело, чтобы отвлечься…
Отчего это солнце такое холодное?.. Ну когда же весна... она ж будет когда-нибудь или нет?..
Разложив по шкафам все покупки, Женя ещё раз решила убраться в квартире. Хоть она делала это вчера, - отдала целый день на уборку, - она переоделась в домашнее, взяла щётку, шагнула в гостиную.
Завтра снова бежать на работу. Окунаться в чужие проблемы. Искать им решения… И вот так день за днём, до самого гроба. А чего да зачем – непонятно... Солнце низкое, слепит глаза. Надобно свести шторы и зажечь люстру – вскорости наползут сумерки. И ещё: ей бы спрятаться где-нибудь от тревоги...
Женечка, подойдя, посмотрела в окно. Привычный пейзаж с ржавыми кранами, вздымавшимися над брошенным речным портом и наполовину распиленной баржей у стапеля, горел, окутанный страшным закатным заревом. Жирным узластым червем тащились авто через мост. Два нахохлившихся рыбака сидели у пирса… Даже изнутри жилья ощущалось, как ветер давит в стеклопакеты. Сообща этот ряд впечатлений всколыхнул лежалые слои памяти...
Много лет назад, когда была она совсем юной девушкой, точно так же дул крепкий безжалостный ветер. Тогда, впрочем, кончался ноябрь… Ещё не было снега - по асфальту носилась позёмка… Отрядами переползала не смёрзшаяся листва. Она жила в провинциальной глуши, в скучном грязненьком городе и была влюблена. Это был треугольник: он, она, героин. Её первое столкновенье с реальностью - словно прикосновение к обнажённому нерву в том милом возрасте, когда в сердце ещё звенит смех.
И вот странным образом всё отвратительное, жуткое и постыдное, что прежде она старательно выскребала из закоулков сознания, учась ненавидеть, в один миг как бы сгладилось, стало непримечательным. А взамен высветилось другое…
Да, он бесконечно виноват перед ней, это ясно… но разве он не был измотан той осенью, разве не страдал сам? Женечка обращалась вниманием к давней незатихающей боли, и почему-то не находила в душе той праведной злости, которою она подпитывала обвинения в адрес обеих своих привязанностей. Когда попала на реабилитацию, психолог втолковывал ей: чтоб не срываться, нужно создать нечто вроде зацепки в душе - островка ненависти, - и до сего дня она ощущала, она стерегла его... Теперь вспоминалось лишь самое светлое: вот они веселятся на съёмной квартире в компании одноклассников (был день рождения), вдвоём гонят вдоль жёлтого поля на великах, болтают о чём-то интимном на чердаке среди ночи… Поцелуи, объятия… Как в вихре жизнь завертелась - столько было всего… У неё, у неопытной, зарябило в глазах. Женечка поплыла по течению… как в потоке воды полетела… к обрыву. Они съехали от родителей, начали промышлять воровством… С утра бегали по магазинам - тогда только что начали появляться сети самообслуживания, - и выносили товар под одеждой. Неужели она крала вещи? Каким странным и глупым всё это казалось сейчас, спустя столько лет… Лишь одно извиняло её: Женечка была влюблена… совершенно по-детски, всей святою душой… Ничего не ждала в ответ, ничего не хотела. И вот это было красиво, до того хорошо, что сбивалось дыхание...
Она тихо вздохнула, отошла от окна, сложила на груди руки, осмотрелась вокруг – озарённые стены выглядели чужими. Что она делает здесь?.. Женя вынула сигареты, принесла с кухни пепельницу, по-турецки уселась в гостиной. Дыма тонкая вязь поплыла через комнату. Завитки распадались в красно-оранжевом свете… На секунду Женечке показалось, что она погребена заживо и утешает сама себя, говоря, что полжизни ещё впереди и что будет достаточно радостей. Просто глупый самообман…
Если нет чувств, героин очень скоро замещает собою постельные ласки. Начинается цепь из предательств и ломок, крокодиловых слёз… У них было не так: Саша понял всё изначально и не стал доводить до такого. К той поре они целых два года делили блага и заботы, но совместный быт с каждым днём доставался всё большею кровью. Сашу успели уже осудить: осудили с условием, так что красть он не мог, хоть и делал это при каждом удобном случае… Понемногу он стал мечтать вслух о каком-то другом, светлом мире, где ничто не мешает любить… Без опоры, без перспектив, на съёмной квартире, уже многое претерпевшие за свои недолгие жизни… затерянные в безразличном холодном мире… они часто болтали об этом, как будто пытались сберечь ещё не отжившее чувство, открыв ему новый предел бытия.
Таким Саша ей и запомнился: после укола, измождённый, худой, он задумчиво что-то шепчет ей в ухо, валяясь на покрывалах в их крохотной спаленке. Натянутая улыбка на светлом лице, рука обнимает её хрупкие плечи, слабый кашель сквозь дрёму… А потом он сомкнёт глаза и никогда уже не проснётся…
Ах, вот эти взывающие из глубин прошлого мириады иллюзий, несбыточных обещаний, каскады чувств, над которыми так любят посмеиваться умудрённые дураки, - лишь они по-настоящему значимы; лишь они одни чего-то да стоили в жизни Женечки. И только ими она могла оправдаться за годы своего пребывания в таинственном дольнем мире. Всё, что лепилось следом – тупая пошлая карикатура; жалкие, не нужные никому хлопоты… Почему я не умерла тогда, с ним?..
Столь высокая степень близости даётся не чаще, чем раз в столетие, как подношенье судьбы, и, если влюблённым не удаётся сберечь её, исчезает сам смысл удлинять поток жизненных впечатлений. Почему ж я не умерла тогда, с ним?..
Она вспомнила первые годы борьбы с зависимостью, после его гибели – когда легла в клинику. Тогда внушала себе ежечасно: что нужно жить дальше, что бытие - сфинкс, оно открывает секреты по мере вникания, что время лечит. Глупый самообман… Теперь виделось ясно: жизнь не растянута на шкале времени. Жизнь это пламя, горячая магма души. Потом - с приобретением опыта, - жизнь уже невозможна, жизнь застывает навечно, отливается в строгие формы. И остаётся лишь кажимость, марево, холодный искусственный свет…
Кружась в медленном танце, поскольку она открыла файл с музыкой на планшете, Женя передвигалась вдоль комнаты. Звучал саксофон. Женя робко переступала с ноги на ногу по ковру, поглядывая время от времени на себя в зеркало. Силясь понять, какой она станет назавтра. Пока еле видимые морщинки у глаз и у носа превратятся назавтра в глубокие борозды, слегка припухшая теперь кожа на шее и на щеках помалу обвиснет и сделается дряблой, к старости помутнеют глаза и начнут дрожать руки. Но главное предстоят годы, - может быть пару десятков лет, - в одиночестве, безо всякой надежды, без цели... Она вспомнила как однажды на прежнем месте работы попала в дом ослепшей бездетной старухи. Та жила в запущенной грязной квартире, питалась лишь кашей, и притворялась умалишённой, потому что, не в силах была самостоятельно оплачивать коммунальные платежи. Женя всерьёз подумала, что этот исход вероятен и для неё. Но и при худшем раскладе, ей в голову не помещалось, что она сможет быть с кем-то другим, или хотя б делать благостный вид, обманывая окружающих. Она вполне сознавала, что не помирится с карикатурой. Другие как будто способны забыться во лжи, в страстях, в развлеченьях, в привычках: так коротают свой век миллионы людей… Но тот, кто сам был влюблён, обманываться не в состоянии. Зачем она осталась в живых? Осталась - чтобы мучиться, отдаляя момент избавления? Какая-то глупость…
Женечка прикурила в последний раз, скомкала и бросила под стол опорожнённую пачку. Липкие холодные руки её тряслись от никотинового отравления, сердце сбоило в груди. Остановившись возле окна, она без единой мысли любовалась вечерней зарёю, любовалась минуту и дольше, покуда не начал тлеть фильтр нетронутой сигареты. Багровое солнце уже слилось нижним краем с изломанной линией зданий…
Робким движением Женя крутнула оконную ручку, так что створка отпрыгнула под мощным напором - и комната наполнилась свежестью. Ветер откинул фалды халата, обнял её, обжёг лицо поцелуями. Хлопнула от сквозняка дверь на кухне. Женя толкнулась носком ноги, влезла на подоконник. В луче солнца, падавшем на участок стены, вырос отчётливый силуэт. Много лет назад, когда была она совсем юной девушкой, точно также дул крепкий безжалостный ветер. Оставался один неширокий шажок, чтоб туда возвратиться…