Начало здесь:
http://proza.ru/2023/08/05/1576
ГУБА (М/С)
* * * * * * 7 * * * *
Колька Вострик влип, когда дневалил по роте. Случилось это на третий день по прибытии. Его наряд сразу после утренней поверки сняли с дежурства и отправили на гауптвахту. Всем четверым вкатили по шесть суток. Об этом было объявлено после завтрака перед строем на разводе.
А дело было так. В три часа ночи дневальный Сенька Слепнёв из двенадцатой роты растолкал сменщика, своего одновзводника Гошика, фамилию не помню, да и не стоит он того, чтобы его помнили. Тот Гошик, ну Игорь, кому так привычнее, спросонья пообещал встать и даже изобразил некое авантапопулестическое движение, однако, не встал и отключился. Вот, девчонки, не выходите за таких замуж, ненадёжные они! Слепнёв же не дождался сменщика на тумбочке и пошёл спать в свою палатку, засранец! Колькина вахта была с пяти утра, но в пять все, кто был должен его разбудить, спали.
Дежурный по полку вместе с разводящим караула делал ночной обход и, обнаружив под грибком никем не охраняемый пост, изъял книгу записи больных и журнал передачи дежурств из оставленной без присмотра тумбочки. В шесть часов некому было даже "подъём" прокричать – весь наряд спал. Если бы Турсун не закашлялся, не проснулся и не взглянул бы на часы, выйдя из палатки попить воды.
Построение на завтрак и поверка были сразу со сна, без зарядки и умывания.
В ту ночь дежурил сам замполит – майор Гюрза. Мрачный тип, дотошный служака и не знающий снисхождения командир. Ходили слухи, что злой его нрав объяснялся семейной драмой. В первый год после училища в северном гарнизоне, куда недавно женившийся лейтенант Гюрза прибыл по распределению, один сержант родом из Москвы, уходя на дембель, прихватил с собой его красавицу-жену. С тех пор он вымещал гнев на срочнослужащих. Особенно доставалось, говорили, москвичам. Возможно, окажись на месте Гюрзы другой офицер, дело закончилось бы простым нарядом вне очереди или, вообще, сошло бы с рук – подумаешь, какие-то курсанты-экскурсанты понаехали, в палатках поселились. Но шесть дней гауптвахты – это суровый укус Гюрзы! Самое обидное, что Колька в этой истории был чист и попал на «губу» просто за компанию.
Потекли лагерные будни, о Вострике забыли.
У Кольки же начались незабываемые дни!
Гауптвахта – старое изобретение. Если служивый крепко провинился, но не настолько, чтобы пристрелить его на месте и есть надежда на исправление, его сажают на «губу», заведение, представляющее собой армейский аналог штрафного изолятора на зоне. Мне самому сидеть на губе не доводилось, бог пока миловал. Перескажу историю Колькиной отсидки с его слов.
Первое, что удивило Вострика, когда его со товарищи по несчастью завели во двор гауптвахты – это изобилие фигурных металлических пластин, похожих на что-то очень знакомое. Но на что? Этими пластинами, уложенными встречно и ёлочкой, была вымощена дорожка от ворот до крыльца с красной табличкой «Начальник гауптвахты войскового подразделения номер такой-то ст. прапорщик Блоха В. Х.» Далее дорожка шла в угол двора, где, как позже выяснилось, находился туалет. Большое количество таких же пластин было сложено в штабель за воротами и свалено в кучу в глубине двора за стволом ивы, единственного дерева в пределах территории губы. Присмотревшись, Вовка догадался, что это поперечные спилы обычного рельса.
– Что, железная дорога понравилась? – улыбнулся, заметив удивление во взглядах курсантов, имеющий телосложение двухдверного платяного шкафа без антресолей Василий Харитонович. – Теперь и вы внесёте вклад в стройку века, у нас свой БАМ имеется, мы боремся и с разгильдяйством и с бездорожьем одновременно!
Блоха понимал свою миссию в армии так – сделать всё возможное, чтобы солдату служба мёдом не казалась. Достигалось это следующим образом. Сразу по прибытии на построении перед крыльцом всем зачитывался приказ с указанием фамилии, звания, сути проступка и срока. У всех отбирались брючные пояса и разъяснялся распорядок дня гауптвахты «Три звезды». Наш сонный наряд был удивлён тому, что даже здесь, практически в тюрьме, проводились политзанятия!
Камеры все одиночные, шириной в полтора и длиной, от двери до окна, порядка шести метров. Узники содержатся в цокольном этаже. Чтобы посмотреть в камеру со двора гауптвахты нужно сесть на корточки и нагнуться. Или отойти на пару шагов. А чтобы выглянуть в это окно изнутри – подпрыгнуть. С пола видно только небо и крону раскидистой ивы. Иногда, правда, когда пилоты отрабатывают учебные задания, можно понаблюдать за идущими на посадку Ил-76-ми, ощетинившимися сложной механизацией крыла и похожими от этого на взъерошившихся ворон. Губа удачно располагалась практически в створе взлётной полосы и огромные четырёхмоторные транспортники, преодолевающие встречные потоки ветра, довольно долго висели в поле зрения. Это было единственное кино, которое мог посмотреть губаритянин.
Из мебели только табурет и откидная полка. Стены холодные и отделаны шубой – набросанным раствором, с фактурой от шершавого до колючего. Прислоняться больно. Если зацепиться плечом или локтём на ходу, остаются ссадины. В центре камеры на расстоянии метра одна от другой и от пола – две двухдюймовые трубы. Они выходят из одной стены и заходят в противоположную. Летом по трубам течёт холодная вода, а зимой, рассказывали, горячая.
На ночь выдавали шинель и пару двухметровых сосновых досок-сороковок. Отличникам боевой и политической подготовки, выполнившим дневное задание на двести процентов полагался матрас. Таких за всю историю полка было четверо, о чём гласил выгоревший боевой листок под стеклом на информационном стенде. Доски укладывались на трубы – вот тебе и кровать. Очень жёсткая и узкая. Ширина каждой доски не более пяди. Слева или справа руки и колени ночью обязательно коснутся труб и обожгут холодом. А если доски слегка раздвинуть, то ночью трубы будут жалить тело в промежутке между ними. Приходилось играть этим зазором. И оставалась большая вероятность свалиться во сне. Колька не раз слышал ночами грохот за стеной, да и сам пару раз просыпался на полу и потирал ушибленные мослы. Потом он додумался надеть на доски со стороны ног трусы. Со стороны головы обе доски; пробовал просунуть в рукав шинели, но тогда укрыться нечем и просыпаешься от холода. А если укрыться полностью шинелью и не ворочаться, то пару часов поспишь, пока конечности не затекут. Или пока не свалишься.
Над изолятором – кабинет начальника гауптвахты и караульное помещение. Но внутри между собой эти службы не связаны. Вход в караулку – со стороны пустыря, отделяющего баню от столовой, а вход в ведомство Блохи с противоположного торца здания, из огороженного трёхметровым забором с колючей проволокой двора. Караулка тремя окнами смотрит на аллею, по которой из казарм в столовую ходят строем роты, а все окна гауптвахты – кабинета и камер – выходят во двор.
По подъёму выводили во двор умыться, оправиться и сделать зарядку. Зарядка сводилась к двум упражнениям – отжиманиям и приседаниям. Потом снова в камеру – на завтрак. После завтрака прогулка по дворику и «политзанятия». Прогулка могла затянуться, если «гуляющие» недостаточно высоко поднимали носки, плохо печатали шаг или не попадали в ногу.
Вдоль дальнего забора двора в землю вкопано восемь рельсов. Каждому арестанту выдавалась ножовка по металлу. Нужно сделать горизонтальный срез рельса толщиной в один сантиметр. Это и называлось «политзанятием». Отпилил – можешь отдыхать.
Проблема заключалась в том, что рельс вкопан вертикально, значит пилить нужно параллельно земле, а это очень неудобно. Если полотно ломалось, то предлагалось на выбор – либо допилить вручную обломком полотна, либо получить ещё одно, но тогда придётся делать второй срез. Неизвестно, что лучше – пилить до самого ужина или в кровь разбить руки. Если не успел до обеда – продолжаешь после. Количество спилов должно равняться количеству дней. Засечки для запилов на глубину два-три миллиметра сделаны болгаркой, промежутки между ними пронумерованы – на рабочей кромке выбито пятизначное число, по которому сверяется «выработка». Съехать с перпендикуляра смысла нет – всех предупредили, что в этом случае придётся пилить навстречу.
Самой большой помехой на политзанятиях было солнце. Как назло все шесть дней на небе не было ни облачка и стоял штиль. Пот стекал со лба по носу и капал на горячее полотно ножовки.
Парни из двенадцатой, по вине которых Колька попал в этот санаторий подкалывали друг друга.
– Блин, Гошик, забор какой высокий! Зачем они такой отгрохали? Отсюда кто-то в бега может податься?
– Ну, сбега;ли, наверное.
– А куда ты сбежишь, в роту к себе? Под кровать спрячешься?
– Разные бывают ситуации, может и дезертиры случались.
– Но это же глупо!
– Глупо? Глупо сюда попадать! Вот мы с тобой здесь по глупости своей!
– Не по своей, а по твоей! Кто смену задвинул?
– А нельзя было на тумбочке дождаться?
– Да, дождёшься тебя, когда ты спать завалился! Два часа ждал бы!
– Мог бы проверить!
– Да я два раза тебя будил! Ты же, гад, стоял уже и кровать заправлял! Вон Востриков теперь железную дорогу из-за тебя всяким толстым прапорщикам строит, хотя, мечтал об авиации, – Слепнёв потянулся, не выпуская из рук ножовки, попрыгал на месте, взял инструмент в левую руку, потряс кистью правой и стал следить за выпустившим предкрылки и закрылки, транспортным самолётом, заходящим на посадку. – Слышь, Колян, правда, на клушку взъерошенную похож?
– Семсятшестой-то? – Посмотрел Вострик на самолёт. – Да, есть малёха.
– Колёк, а ты в детстве хотел быть лётчиком?
– Не. Я шофёром хотел. Я и самолётов никогда не видел. Кукурузник, было дело, прилетал поля опрыскивать.
– Подожди, Колян, вот Гошик в Домодедово живёт, я во Внуково, у него отец начальником службы работает в порту, мой отец – сменным мастером, закончу – к нему пойду, а где ты работать собрался, и как, вообще, попал в училище, если рядом авиации нет?
– Как-как. Так же, как и сюда – по недоразумению.
– В смысле?
– Я хотел в Политех поступать. Уже в дизель сел, аттестат взял, паспорт, справку из санча… из поликлиники. Вот. Но понимал – экзамены мог завалить. Обязательно бы завалил. Вот. У нас физику в селе как преподавали – училка просто учебник читала вслух. Все отличники, а задачи решать никто не умел. Вот. А в дизеле рядом со мной трое славян ехали, в карты играли.
– В смысле – трое славян? Остальные негры были в вагоне?
– Из Славянского училища, дембеля.
– Так каникулы же в августе, а вступительные в июле начинаются, как ты с ними пересёкся?
– Дембеля, говорю же! После практики за дипломами ездили. Погоны уже не курсантские, две лычки – седьмая категория. Вот. Разговорились. Убедили они меня. Офицером, сказали, будешь, срочную служить не надо, работа интересная.
– Значит, какие-то картёжники решили твою судьбу?
– Ну, почему, я сам так решил. Они просто подсказали. И пока я на жизнь не жалуюсь, вот.
– А я жалуюсь! Какого хрена она свела меня в одном наряде с этим любителем дрыхнуть на службе!
– От судьбы не уйдёшь, братан! Не я, так другой бы оказался на моём месте, чтоб выполнить миссию небес – организовать тебе путёвку в этот санаторий «Плакучая ива»!
За разговором не заметили, как пришла пора обедать.
Кормили нормально, но пресно. И добавок не было.
В лагерь Колька вернулся чёрный, как африканец. До гауптвахты лицо его было светлее волос, а после отсидки причёска выгорела и на фоне темно-коричневого лица казалась почти седой. У курильщиков усы такого цвета. Сохранилась в моём дембельском альбоме его чёрно-белая фотография с присяги: стоит он на ней ещё не негр с автоматом и читает текст. Как сейчас слышу: «...Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».
Так и просится добавить – Аминь!
09. 08. 2019.
Продолжение здесь:
http://proza.ru/2023/08/13/1671