Умберто Эко – один из создателей современной семиотики – учения о знаке, как средстве коммуникации, функционирующем в кодовых системах структур языка.
Эти структуры могут иметь более глубинный или более поверхностный характер, переход между которыми осуществляется с помощью различных кодов.
Так, иконический код итальянского языка не может быть исчерпывающе интерпретирован (целиком переведен) идеографическим кодом того же (итальянского) языка, что создает лакуны непереводимых смыслов и контекстов.
Но, в тоже время, вторжение смыслов, обнаруживаемых с помощью только одной кодовой системы языка, в другую кодовую систему языка, в которой эти смыслы не могут быть обнаружены принципиально, создает такую творческую потенцию, когда появляется текст, в котором нуждался сегодняшний или, точнее, завтрашний день.
Иначе говоря, семиотическую глубину языка можно свести к количественной характеристике числа кодов (n). Но, число кодов образует не просто агрегацию, но и систему или структуру.
Такая глубинная структура не дана в явном и непосредственном виде несокрытого (алетейи): «если Код Кодов это последний предел, неизменно отступающий, по мере того как исследование обнаруживает и выявляет его конкретные сообщения, отдельные воплощения, которыми он вовсе не исчерпывается, Структура, очевидно, предстает как Отсутствие… Или же на самом деле … интересует только обнаружение Пра-Кода, и тогда исследуемые явления – всего лишь средства для того, чтобы в лабиринтах исследования различился, обрел очертания и проступил лик Последней Реальности, которая и была истинным побудителем и истинной целью моего вопрошания» [У. Эко].
В данном тексте сделана попытка свести к проблеме снижения кодового разнообразия (деградации) в современных урбанизированных популяциях современных людей, проблему катастрофического снижения рождаемости с параллельным пандемическим ростом распространенности расстройств аутистического спектра.
В результате математического моделирования С.П. Капицей была выявлена проблема второго демографического перехода (ВДП) до ее фактической манифестации.
Интерпретации которой оказались наполненными онтологическими размышлениями и выводами. Строго говоря, С.П. Капица сформулировал независимый от ресурсов и какой-либо конкуренции закон роста человечества, подчиняющийся квадратичной зависимости, кривая функции которой, со временем, при достижении обострения сваливается в противоположную тенденцию нелинейного снижения скорости роста (отрицательного ускорения) населения планеты. Эта модель предполагала, что и закон Т. Мальтуса, и законы эволюции Ч. Дарвина, основанные, в свою очередь, на принципе мальтузианской конкуренции, как борьбе за доступ к ресурсам, в мир-системе человечества не работают.
Человечество,благодаря некому внутреннему взаимодействию, имеющему в физическом мире аналогию в виде уравнения неидеального газа Ван дер Ваальса, размножается с ускорением, как бы не обращая внимание на наличную ресурсную базу, а потом, в силу некой также внутренней закономерности, вдруг меняет знак ускорения, опять же игнорируя эту самую ресурсную базу. Создается впечатление, что экономика, в одном случае, растет благодаря росту человечества (а не наоборот!), а в другом человечество перестает размножаться, несмотря на несколько опережающий рост мировой экономики.
Молекулы в уравнении неидеального газа Ван дер Ваальса обладают взаимодействием, которое можно описать в неких достаточно простых и однозначных кодах. Умберто Эко приводит пример ряда таких простых семиотических кодов, как азбука Морзе или же молекулярное взаимодействие в молекуле ДНК. Иначе говоря, наличие кода с точки зрения семиотического анализа свидетельствует о коммуникации или обмене информацией.Семиотика, в истории которой Умберто Эко заслужено занимает значимое место, оперирует кодами и фундированными на них языками.
В этом смысле итальянский или русский язык оказываются некими континуумами набора суб-языков. Эти суб-языки или коды могут основываться на том или ином грамматическом модусе: синтагматическом или семантическом; но могут определяться модусом той или иной модальности: зрительной или звуковой. Вследствие чего остростоит не столько проблема переводимости национальных языков: с китайского на русский или с русского на итальянский язык, сколь, к примеру, проблема перевода с иконического на идеографический язык.
Диалогическая функция речи (ДФР) состоит в процессах взаимного перевода различных суб-языков с использованием нескольких типов кодов, не менее двух (n 2).
ДФР является модусом, как диалогического сознания, так и языка в его коммуникативной функции индивидуума, учитывая, с одной стороны собеседника, с другой стороны – «другого». Собеседник в данном контексте является другим коммуникантом в цепочке передачи информации. Однако же, диалогическая коммуникация, поскольку образуются лакуны перевода, вследствие принципиальной непереводимости части информации, является, в свою очередь, комплементарной или аддитивной – суммирующей.
Суммация дополнительных информаций является одной из задач ДФР. При этом, сама форма (модус) конкретного общения может носить как комплементарный, так и конфликтный характер.
Вдруг «Вы» обнаруживаете проблему с такой точки зрения, о которой «Ваш» собеседник и не предполагает. Тогда можно обратить его внимание на этот аспект проблемы, который «невидим» для собеседника. Но сделать это можно как в менторском тоне, так и в предупредительно-услужливой манере. Вопрос заключается еще и в том, а видите ли «Вы» сами эту проблему с точки зрения этого «упрямого» собеседника.
Вопрос об этом в формальном виде поставил В.А. Лефевр в «Конфликтующих структурах», используя в качестве метода анализа алгебру Буля. Этот подход к коммуникативному взаимодействию в контексте ДФР как конфликту является достаточно продуктивным, поскольку стороны пытаются сохранить неизменность своих позиций «отрицанием» правоты своего оппонента, входя с ним в «конкурентные» диалогические отношения.
Ж. Пиаже как-то заметил, а потом постулировал важность наличия конфликтной среды для онтогенеза человека (ребенка), очевидно, прямо обозначая важность подобной среды для онтогенеза человека вообще.
Конфликт предполагает учет позиции другого, зачастую, в ситуации использования стороной конфликта его крайней маскирующей – ложной формы поведения.
В.А. Лефевр приводит метафорическую формулу рефлексивной системы, как комнаты, где под некоторыми углами друг к другу расставлены зеркала, в которых предмет будет причудливо отражаться, а зеркала будут отражаться друг в друге.
Искаженные траектории будут отражаться с различными искажениями. В комнате с зеркалами просверкнет лавина искаженных изображений. Эта аналогия и позволяет ответить на поставленный вопрос о рефлексивной системе как системе зеркал, многократно отражающихся друг в друге.
Каждое зеркало – это аналог «персонажа», наделенного своей особой позицией. Весь сложнейший поток отражений зеркал друг в друге будет аналогом рефлексивного процесса. Рефлексия в традиционном понимании – это способность встать в позицию «наблюдателя», «исследователя» или «контролера» по отношению к своему телу, своим действиям, своим мыслям. Расширением такого понимания рефлексии можно считать способность встать в позицию исследователя по отношению к другому «персонажу», его действиям и мыслям. Такое понимание рефлексии позволяет выявить рефлексивные процессы как обособленный феномен, определяющий специфику взаимоотношений объектов-исследователей. Таким образом, рефлексивная коммуникация уподобляет коммуникантов друг другу в контексте рекурсивных структур, что само по себе не исчерпывает типы коммуницирующих персонажей и типы рефлексии.
Зеркала В.А. Лефевра сами по себе представляют один модус конфликта-диалога.
Но так ли это в действительности?
Поскольку рефлексия присуща рекурсивным структурам, а многократное переотражение в зеркалах и есть, собственно говоря, процесс рекурсии, то возникает вопрос в отношении не рефлексивно-рекурсивных типов, а в отношении иных – репрезентативных систем по типу референциальных.
Референция предполагает не отражение, как таковое, с эхоподобной затухающей следовой рекурсией, а релевантную соотнесенность с предметом-ситуацией.
Референциальность может быть представлена квази-рекурсивными структурами по типу сукцессивных цепочек (серий).
Семантическая парадигма А. Коржибского предлагает такими семантическими бусами-сериями контурировать весь изучаемый предмет, сканируя его по всем возможным паттернам.
Возможен ли метонимический перевод такой референциальной семантики на язык рефлексивно-рекурсивных структур?
В принципе возможен, но зачем?
Какова цель подобного «перевода» – метонимии, в более точном определении.
Конструкции же семантического анализа Ч.Осгуда позволяют соотнести значения лексиконов с их сетками и древами контекстов значений.
В этом отношении метонимический «перевод» в парадигме Ч. Осгуда более, так сказать, адекватен поставленной цели, но совершенно упускает смысл рекурсивности, поскольку, в его крайнем виде подобный референциальный анализ является прямым антиподом рекурсивного анализа в той же, к примеру, парадигме генеративной (картезианской) грамматике Н.Хомского.
У последнего единицей анализа выступает структура без всякой на то референциальности, с примерами бессмысленных, но правильных в грамматическом плане предложений, имеющих, тем не менее, свой «грамматический» смысл.
Для Н. Хомского наполнение лексических лакун не является приоритетным, нося, как правило, окказиональный характер, довольствующейся вполне условной референциальностью.
Это разрушение лексикона и пренебрежением лексической референтностью также ставит непреодолимую грань для коммуникативности столь разных персон.
Возвращаясь же к аналитическим процедурам В.А. Лефевра, следует отметить его симультанный характер, имманентно содержащийся в самой зеркальности метафоры переотражений.
Хотя возможны серии переотражений в зеркальной комнате, фактически они все совершаются мгновенно со скоростью света, которой в столь малом пространственно-временном масштабе следует пренебречь, и утверждать об одновременности или синхроничности переотраженных образов.
По аналогии с конфликтной коммуникативностью В.А. Лефевра рефлексивно-рекурсивных структур, следует говорить о такой же конфликтной коммуникативности персон референциальной семантики.
Но, в этой сфере конфликтологии можно обнаружить прямо противоположную описываемой В.А. Лефевром , как теоретиком конфликта, ситуацию, в том числе, в военном аспекте. Собственно, можно понять сосредоточенность усилий В.А. Лефевра на модальности рефлексивно-рекурсивных структур как формирующих «продуктивный» конфликт, в том числе, военный.
Дело в том, что конфликты персон референциальной семантики разрешимы в ином – прямо противоположном смысле относительно рефлексивной логики зеркального отражения. Персоны в модальности референциальной семантики не предполагают внутреннего взаимодействия рефлексивного типа, для них враг или конкурент – всегда чужой.
В результате – либо разрыв с отграничением, либо слитие с потерей границы между персонами. Что иллюстрируется всеми архетипами «матери», когда граница между ее персоной и персонами ее «детей» стирается до полной неразличимости. А граница между «свой – чужой» гипертрофируется до полной непреодолимости.
С.Л. Капица, по сути, опирается на семиотическую методологию, утверждая о наличии коммуникативной (информационной) связи человеческих индивидуумов. При этом, он полагает, что между людьми происходит информационный обмен с удвоением информации у каждого из его участников (удвоением кодов: n ;2).
Складывается такая ситуация, когда участники диалога обладают, как минимум, разной информацией, но с частичной возможностью ее перекодировки – переводом и обменом, включая, не до конца переведенную информацию.
Люди, жившие или живущие где-то на крайнем севере или в пустынях Африки имеют возможность иметь разную информацию в случае наличия у них разных кодов для денотата, поскольку совместное общежитие предполагает и общность доступа к обозначаемому.
Но такими различными кодами не могут быть разные лексиконы (семантические суб-языки), поскольку возникала бы проблема непереводимости языков, имеющих разные коды. Хотя такое и встречается в гендерно обусловленных системах языка.
Наиболее поверхностным различением может быть синтагматическое и семантическое различение кодов при использовании единого конвенционального лексикона.
При этом у каждого участника должно быть устройство перевода с синтагматического на семантический код и наоборот.
Этому требованию отвечает набор из двух пар полушарий, когда одного индивидуума (мужчины) левое полушарие формирует денотат на основе синтагматического кода, а другого индивидуума (женщины) правое полушарие формируют денотат на основе семантического кода.
Устройством же перекодировки у мужчин(в их традиционном модусе) будет реципрокное взаимодействие правого рецессивного полушария с левым, когда фраза, построенная семантически будет воспринята рецессивным полушарием также семантически, а левым синтагматически и коннотативно.
Между семантическим высказыванием и синтагматическим будет установлено некое коннотативное частичное соответствие.
У женщин (в их традиционном модусе) процесс обработки синтагматического высказывания мужчин будет осуществляться с помощью семантического кода правого доминантного полушария и коннотативной поддержки левого рецессивного полушария с установлением также частичного коннотативного соответствия синтагматическому высказыванию интерпретанта семантической структуры языка.
Сравним: «…что делает язык детерминирующей структурой? Бинарность, бинарная структура, та самая, которой столько занимались лингвисты от Соссюра до Якобсона, та самая, что лежит в основе алгебры Буля (и стало быть, работы ЭВМ) и теории игры» и «вот почему законы, лежащие в основе универсального запрета инцеста и регулирующие брачные отношения, являются также и законами языка» [У Эко].
Подобная гендерная распределенная система кодов языка могла установиться, согласно расчетам С.П. Капицы, примерно, 4000 лет тому назад и, судя по всему, была обусловлена появлением института патриархального брака.
Стратегия выживания консолидировала в браке – домохозяйстве мужчин и женщин, вынуждая их специализироваться в противоположных стилях деятельности – противопоставляемых темпорально – симультанным структурам.Процесс первоначального выживания, судя по всему, сформировал не только полярную систему языковых структур, но и создал эту саму отсутствующую в явном виде распределенную структуру языка.
Чтобы обнаружить сам принцип этого структурного распределения его необходимо утратить.
Континуум расстройств аутистического спектра (РАС) как прекращение диалога представляет собой феноменологию утраты этой отсутствующей распределенной структуры языка.
Пока группы (популяции) людей «выживали», они находились в гендерной системе распределенного языка: мужской синтагматической структуры и женской – семантической.
Но перенос «выживания» из первичной популяции в систему города – полиса создал относительно первичной человеческой популяции внешний механизм, реализующий ДФР в виде товарных отношений производственно-финансовой деятельности города как глобального коммутирующего устройства. Топос функции перевода кодов структур синтагматики и семантики языка теперь осуществляется не в первичных популяциях человечества, а в отъединенных, или точнее, отчужденных топосах общественного производства.
Перенос локализации ДФР из структуры распределенного языка семьи в систему общественного производства города делит время и топос горожанина на два хронотопа: время, отданное топосу общественного производства и время, потраченное на досуг.
Семья в ее современном цивилизационном понимании оказалась в хронотопе досуга, покинув хронотоп производственного «выживания», что привело к резкой деградации распределенной системы языка.
Но, фактическое воспроизводство человека теперь возможно только в семье, которая оказалась в локализованной в хронотопе досуга.
Стратегия «досуга», фундированная в соответствующем хронотопе, переводит коммуникацию или точнее коммутацию в минимальную кодовую систему при количестве кодов n стремящегося к 1-е (когда n=1).
Но при n=1 деградирует ДФР, поскольку минимальное количество кодов для возникновения ДФР должно быть не меньше n=2 или: n;2.
Союзы партнеров, образующие «современную семью» в хронотопе «досуга» формируются на основе двух базовых требований: запрет конфликта и наличие «полного взаимопонимания», поскольку сам по себе досуг не связан с преодолением фрустраций имманентно свойственных патриархальным модусам брака.
При этом следует отметить, что сама по себе сексуальная привязанность также не является прочной основой для преодоления конфликтности неизбежно возникающей при гендерно распределенной структуре языка. Деградация ДФР в «современной семье» локализующейся в хронотопе «досуга» с неизбежностью порождает континуум РАС, с одной стороны и, с другой –приводит к катастрофическому снижению рождаемости вообще.
Отсутствующую структуру языка мы способны обнаружить только в фазе ее распада во втором демографическом переходе, когда утрачивается «цепь означающих формирующихся через оппозиции и различия, поскольку уже имеется некое конститутивное Отсутствие.
He-бытие это не провал между двумя членами оппозиции, оно — источник всех возможных оппозиций» [У. Эко]. Только тогда когда становится актуальной утрата сокрытой (в лете) «отсутствующей структуры языка» или «не-бытия», как прекращение диалога,мы начинаем понимать истину (алетейю) этого отсутствия.