У неё белый пух на запястьях,
и кисти рук — крылья.
Она появилась для счастья:
любить или чтобы любили
(вместе не получается).
Я издали вижу её и люблю,
вблизи приближаясь к нулю.
Любуюсь прозрачными её ресницами,
как у птенца улетевшей птицы,
что на краю гнезда качается,
решиться не может.
Благослови её, Боже.
С воскресенья она сидит на диезе
на до диезе в блестящем железе,
играющем на аллеях парка,
по-осеннему жалко
и не по-осеннему жарко,
из каждого репродуктора.
Она влюблена в кондуктора,
в инспектора или в доктора,
в раскатистое Р на конце,
переливается камень в кольце,
самой себе купленном.
Ноги её — мраморные колонны,
белого мрамора с голубыми прожилками,
особенно под коленками,
голыми, беззащитными,
из-под рубашки глядящими удивлённо.
А в её шее — скрипке —
струны натянуты туго и часто.
Не получается музыки, только счастье,
не получается слёз, не сползает улыбка
с губ, от ночных сновидений припухших.
Она словно извиняется:
простите меня, такая я,
серебряная, медная и золотая,
мраморная и прозрачная.
Я трогаю её круглые щёки её же пальцами,
никак не могу привыкнуть к отражению,
она повторяет
любое моё движение.
Надо же, как бывает.
А я и не думала...
Боже мой, почему я такая смешная?
2020
Иллюстрация на основе картины Юлии Лучкиной