ЗАПИСКИ Г. Д. СКОБЕЛЬЦЫНА
К ИСТОРИИ ПЕРВЫХ АМУРСКИХ ЭКСПЕДИЦИЙ 1849-1855 ГГ.
Современная орфография С. В. Федоровой
(Перевод текста в современную орфографию русского языка сделан с первоисточника «Записки Г. Д. Скобельцына // Исторический вестник. 1894.Т. 58, № 10. С. 189–210.». Встречающиеся в тексте непривычные для современного читателя словосочетания были сохранены мной. Старинный русский алфавит содержал больше букв, чем современный и мне пришлось изучить его, чтобы не ошибиться в написании слов)
В февральской книжке нашего журнала за настоящий год помещено, со слов бывшего военного фельдшера М. Г. Демидова, описание «бедственной экспедиции» по Амуру, предпринятой в 1855 году генералом Муравьёвым, впоследствии графом Амурским. В этом описании упоминается, между прочим, об участии в экспедиции есаула Скобельцына, но о последнем говорится вскользь, что он, будто, служил только проводником и переводчиком в сношениях с ороченами и тунгусами. Между тем известно, что Гавриил Дмитриевич Скобельцын был не только деятельным членом экспедиции 1855 г., но и принимал самое горячее участие в предшествовавших экспедициях по Амуру и способствовал вообще изучению Амурского края, выручая неоднократно своею энергиею и находчивостью членов экспедиций из самых затруднительных положений.
В настоящее время мы имеем возможность сообщить читателям собственные записки Г. Д. Скобельцына, обязательно доставленные нам господином Першиным, в которых автор рассказывает много интересного как о приключениях «бедственной экспедиции» 1855 г., так и о предшествовавших экспедициях и экскурсиях по Амурскому краю.
Само собою разумеется, что в записках Г. Д. Скобельцына собственно об экспедиции 1855 г. встречаются и те факты, о которых рассказывает господин Демидов в описании «бедственной экспедиции»; но от этого описываемые Скобельцыным события нисколько не теряют в своём интересе. Оба рассказчика только пополняют друг друга.
_______________________________
I.
В 1849 году я принял присягу, и в том же году началась моя трудовая казачья служба.
На первых же порах моей службы я был назначен в экспедицию, состоящую под начальством полковника Ахте и имевшую целью – изучение совершенно неизвестного в то время русским Амурского края. На эту экспедицию возложено было: пройти от селения Горбицы, где тогда была русско-китайская граница, речку Амазор, перевалиться за Яблоновой хребет по речкам: Бухта, Черемная и Нинюга, и подняться затем средней Ларбой и Алдокой, впадающей с левой стороны в Алдан.
Со мною в экспедицию отправились капитан Кованько, астроном Шварц, топографы Крутиков и Пестиков и шесть человек рабочих. В первое же время нашего следования астроном Шварц заболел, так что пришлось носить его на руках в течение трёх дней.
Убедившись дорогою, что по Алдану нельзя идти, мы переменили маршрут и вышли на Олекму, достигли речки Крестотак. Здесь устроили из соснового леса паромы, на которых спустились вниз приблизительно вёрст около 200. Но сильным ледоходом паромы наши были разбиты, и нам пришлось их бросить. Окружённые сплошным льдом, мы с большим трудом пробились к берегу, едва успев захватить астрономические инструменты и некоторые припасы, и расположились ночлегом. Ночью выпал глубокий снег, который крайне затруднил дальнейшее наше следование.
Устроив плечные котомки, мы отправились вниз по берегу Олекмы. Но выше устья Олекмы, в неё, с левой стороны, впадает речка Чара, которая ещё не покрылась льдом, и потому нам нельзя было перейти. Пришлось дождаться замерзания Чары, и затем по тонкому льду и при помощи жердей мы переправились на другую сторону и вскоре вышли на Лену, которая была покрыта сплошным, плывущим льдом.
В это время у нас вышли все припасы, и мы очутились в крайне опасном положении, хоть помирай с голоду.
Желая спасти себя и товарищей от голодной смерти, я решился с явной опасностью для жизни переправиться через Лену. Отыскав оморочку (берестяная лодка), оставленную на берегу ороченами, которая могла поднять не более двух человек, я пустился в громадную реку, лавируя между льдинами и разбивая те из них, которые загораживали путь. Когда я очутился на середине реки, вдруг громадная льдина ударила в оморочку, пробила в ней дыру, от которой оморочка моментально наполнилась водою. Сознав своё крайне опасное положение, я не растерялся и быстро выскочил на льдину, захватив с собою и оморочку. Тем не менее, смерть казалось мне неизбежною. Я стал кричать, но кто мог меня услышать и помочь? Я мысленно уже прощался с детьми и товарищами. Но в последнюю минуту я решился на отчаянный шаг. Выбрав удобный момент, я бросил оморочку в воду и сам сел в неё таким образом, чтобы пробитая часть оказалась выше воды хотя бы на полувершок. День клонился к вечеру, а я был ещё далёк от противоположного берега. Но после неимоверных усилий, когда уже совсем потемнело, я, наконец, достиг берега, на который и вскочил с помощью шеста; оморочка же мигом была разбита напором льда.
Отдохнув несколько времени на берегу и благословив Бога за спасение жизни, я направился вверх по реке и вскоре нашёл дорогу, ведущую к Олекминску. Случайно мне встретился на пути якутский мальчик, которого я спросил по-якутски: «есть ли здесь какое-нибудь начальство?». Получив в ответ, что в Олекминске живёт исправник, я в сопровождении мальчугана отправился к последнему. Было около 10 часов вечера. Исправник и его жена ещё не спали. Они были крайне удивлены моим появлением (я был одет в костюм из звериных шкур, который весь обледенел и с которого, при комнатной температуре, потекли ручьи воды) и с трудом поверили моему подвигу. Я рассказал исправнику о моих товарищах, находящихся на другой стороне Лены без пищи и ожидающих помощи. Оказалось, что исправник имел уже предписание от иркутского генерал-губернатора Муравьёва – оказать нам, в случае нужды, всякое содействие.
Согревшись предложенным мне стаканом чаю и несколько отдохнув, я просил исправника поторопиться помощью моим товарищам. Исправник нарядил большую лодку, дал конвой и орудие для разбивки льда, снабдил нас разного рода припасами, и мы, не дожидаясь рассвета, отправились в обратный путь. С помощью топоров, кайл и ломов мы прочищали себе дорогу и к рассвету стали приближаться к правому берегу Лены. Первый нас заметил астроном Шварц, охотившийся на берегу за куропатками. Затем подошли и остальные товарищи, которые считали меня уже погибшим, и крайне обрадовались подоспевшей к ним помощи.
Утолив голод, мы отправились в Олекминск, куда прибыли благополучно. Здесь мы прожили с неделю, в течение которой Кованько и Шварц составили доклад начальнику экспедиции, полковнику Ахте, находившемуся в Иркутске. Я был командирован в Иркутск с этим докладом.
Тотчас по прибытии в Иркутск я был представлен полковником Ахте исправляющему должность генерал-губернатора, генерал-майору Запольскому; при представлении я был в том же костюме из звериных шкур.
Так как в Иркутске меня освободили на некоторое время от служебных обязанностей, то я вернулся домой в Горбицу, а оттуда отправился по собственным делам в тайгу. Но вскоре ко мне явился казак с бумагой, требующей моего возвращения в Горбицу. Прибыв домой, я нашёл там топографа Карликова и сотенного командира Софронова, которые объявили мне приказание генерал-губернатора Муравьёва о назначении меня в новую экспедицию.
II.
Я скоро собрался в путь. Целью этой экспедиции было: пройти от вершины Амазора до Яблонового хребта и по протяжению последнего дойти до Удского края, сделав по всему пути полную съёмку местности.
Мы наняли орочена с оленями, которые весьма пригодны при лесной кочевке, отслужили молебен и отправились.
По незнакомству с местностью путешествие наше представляло очень много трудностей, лишений и даже опасности. На протяжении 2000 вёрст в течение пяти месяцев мы не встретили ни одного человеческого существа, так как орочены проживают обыкновенно только около речек и не кочевали по нашему пути. Только приближаясь к Зее, мы неожиданно встретили орочена охотившегося с собакою за оленями. Сопровождавший нас орочен радостно вскричал: «Вот и орочен!».
Я этому также обрадовался и хотел убедиться в действительности сообщения нашего проводника. С этой целью я поднялся на валежницу, чтобы лучше видеть, за что чуть не поплатился жизнью. Орочен, увидев меня в красной рубашке и белой шляпе, быстро сдернул с плеч ружье, прицелился и готов был выстрелить. Я ужаснулся и закричал по-ороченски:
– Анда, что ты делаешь? Не стреляй в меня, я такой же человек, как ты.
Слова мои подействовали. Он не стал стрелять, но в то же время бросился бежать от нас с быстротою зверя, вследствие чего мы лишились возможности получить от него необходимые сведения относительно нашего дальнейшего путешествия. Но я решился найти его во что бы то ни стало. Я послал ему вслед нашего проводника Киприана.
Пройдя некоторое расстояние, мы увидели в лесу дым, который указывал на место расположения орочена. Мы направились по этому следу, но, явившись туда, никого уже не нашли. По-видимому, орочен покинул свой табор. Тем не менее, я всё наблюдал, не появится ли он где-нибудь в окрестностях. И действительно через некоторое время я издали увидел, как он уходил от нас со своим семейством. Я приказал Киприану выбрать лучшего оленя, догнать орочена и уговорить его, чтоб вернулся к нам, ничего не опасаясь, так как мы не только никакого вреда ему не сделаем, но и всячески вознаградим.
Киприан в точности исполнил моё поручение: после долгих переговоров орочен вернулся на покинутый табор, где и мы расположились ночлегом.
Однако орочен относился к нам с большим недоверием, дико глядел на меня и наше угощение принимал с великой осторожностью, но, в конце концов, нашим ласковым обращением мы успели рассеять его подозрение. На мой вопрос, почему при первой встрече со мною он хотел меня застрелить, орочен ответил, что, зная от своих предков, что в этих лесах живут чучуна (разбойники), которые грабят орочен и убивают их, он принял меня за атамана разбойников.
– Если бы ты не закричал по-ороченски, – прибавил он, – то наверно я бы тебя убил.
Мы его упросили проводить нас хотя бы по тем местностям, которые ему известны, обещая щедро его за это вознаградить. Он согласился и двое суток вёл нас, но провожать дальше отказался, говоря, что дальнейших мест сам не знает. Мы его вознаградили разными вещами и припасами, которыми он остался очень доволен, и отпустили, сами же направились дальше, держась прежнего направления. Таким образом, мы добрались до второго притока реки Зеи и затем достигли, наконец, Яблонового хребта. Здесь мы встретили на пути непреодолимые преграды: утёсы, обрывы, обвалы и т. п., так что в течение 16-ти часов ходьбы мы едва могли пройти 5-10 вёрст. Мы хотели изменить направление, но не знали, в какую сторону. Я поэтому решился отыскать орочен. С этой целью я ходил на самые высокие гольцы, жег белый мох, зная, что это служит для орочен знаком, что другие орочены желают с ними встретиться. Мой опыт удался. После двухдневного жжения мха я заметил издали дым, который служил как бы ответом на мой сигнал. Вернувшись к товарищам, я им объявил о моём открытии и, вооружившись ружьём, палкой и небольшим запасом сухарей, отправился отыскивать орочен, продолжая по пути жечь мох. По мере моего приближения к ним, мне всё ближе отвечали дымом, и наконец мне удалось встретить двух орочен. Я им объяснил, в чём дело, и просил вывести нас на правильную дорогу, обещая должное вознаграждение. Орочены охотно согласились на моё предложение, отправились в наш табор и объяснили нам, что по избранному нами пути нельзя идти, так как он и дальше не изменится к лучшему. Они нам советовали вернуться назад и продолжать дальнейшее следование по совершенно другому направлению. Поэтому мы пустились вниз по Зее, перешли её и направились к востоку. Отпустив вожаков орочен, которых щедро вознаградили за труды, мы их спросили, не знают ли они, где находится река Уда, на что они ответили, что сами не знают, но слышали, что река эта лежит в таком-то направлении, причём указали рукою на юго-восток. Мы приняли это к сведению и отправились дальше.
После 10-и или 12-дневного следования мы наткнулись на какую-то речку, но не могли узнать, Уда ли это, или какая другая. Отсюда мы отправились следующим порядком: некоторые наши спутники пошли, по моему указанию, сухим путём по берегу сказанной речки; я же, сделав из осинового леса небольшой плотик, на который уложены были все имевшиеся при нас необходимые вещи, отправился с товарищами вплавь. Но речка, по которой мы плыли, была скорее горным потоком, поэтому нам часто приходилось останавливаться и переносить плотик с места на место на руках. Но вскоре в речку, с правой её стороны, впала другая речка, Шевля; фарватер сделался лучше, почему дальнейшее плавание представлялось более свободным. На устье реки Шевли мы нашли проживающих здесь орочен, которые утверждали, что мы находимся в действительности на реке Уде, и таким образом дальнейший наш путь до Удского края был обеспечен, куда и прибыли совершенно благополучно.
Здесь мы нашли начальника экспедиции, полковника Ахте, прибывшего с другими членами экспедиции из Аянского порта. Топограф Карликов представил ему съёмочные карты и разные редкие породы камней, собранные по дороге. Полковник Ахте выразил нам горячую благодарность за понесённые труды, обещав исходатайствовать мне пожизненную пенсию. Но обещание осталось только обещанием.
Во время нашего пребывания в Удском крае, за истощением наших запасов, нам пришлось питаться китовым жиром. Киты были выброшены приливом моря на один маленький остров, где мы их нашли подохшими. Этот же жир служил нам пищей и на обратном пути.
После непродолжительного пребывания в Удском крае, мне, капитану Кованько и топографу Карликову предстояло возвратиться тем же путём, которым мы шли вперёд. Пройдя на байдарах вверх по реке Уде до устья реки Шевли, мы вынуждены были, вследствие появившейся заразы на шедших по берегу оленях, остановить дальнейшее движение. Я снова отправился в Удский край с донесением о случившемся. Полковник Ахте командировал меня обратно к капитану Кованько с требованием вернуться в Удский край. Мы оставили больных оленей с ороченами, а сами отправились на плотике к начальнику экспедиции. Полковник Ахте оставил при себе капитана Кованько; топограф же Карликов должен был идти со мною через амурские пустынные леса и делать съёмку местности.
Вернувшись к месту нахождения оленей, мы выбрали из них здоровых и отправились дальше. Перейдя Яблоновый хребет, мы достигли речки Илькан, при впадении её в реку Симанджу. Здесь когда-то была русская часовня, но мы её уже не нашли, так как она была сожжена китайцами. Вблизи бывшей часовни мы заметили на некоторых деревьях какие-то китайские надписи. Мы вырубили эти деревья, отделили места с надписями, тщательно их уложили, и я унёс их на устье реки Шевли, где нашёл орочен для доставки надписей полковнику Ахте.
Затем мы отправились дальше по Амурскому краю и дошли до реки Зеи. Здесь в поле лежал снег, который препятствовал дальнейшему следованию; но всё-таки мы кое-как двигались вперёд: я шёл впереди на лыжах, а за мною следовали остальные.
Так как топограф Карликов обязан был, по приказанию начальника экспедиции, спуститься по Зее вниз для съёмки на карту Зейской местности, то я с ним отправился для этой цели, оставив товарищей ждать нашего возвращения. Но наше предприятие не удалось. Дорогою мы встретили шесть человек манегров, которые внушили нам большую опасность, почему мы решились немедленно вернуться к товарищам и поспешно отправились в дальнейший путь, Мы вышли на Гилюй, добрались до речки Уркол, впадающей с правой стороны в Зею, достигли Усть-Карека, коим прошли до Усть-Стрелки, откуда, наконец, благополучно прибыли в Горбицу.
Прожив некоторое время в Горбице, я получил приказание генерал-губернатора Муравьёва отправиться на розыски топографа Крутикова и урядника Шестакова, командированных для исследования рек Нимана и Буреи, впадающей в Амур ниже Зеи.
Совершив свой путь до Зеи, я узнал здесь от орочен, что Крутиков и Шестаков, у которых все припасы утонули в Бурее, выведены были нишдойцами (бродячее племя) в Удский край, о чём я подробно донес генералу Муравьёву, по возвращении моём в Горбицу.
III.
Несколько времени спустя, я получил секретное предписание генерала Муравьёва взять несколько оленей, вожака из тунгусов и отправиться на розыски безвестно пропавшего офицера-корпуса топографов Ваганова, который переправился с двумя казаками, ниже Нерчинского завода, речкой Маректой на китайскую сторону и не давал о себе никаких известий в продолжение 7 месяцев. Исчезновение этих людей сильно тревожило генерала Муравьёва, справедливо полагавшего, что с ними случилось несчастие.
Я переправился на китайскую территорию по речкам Албазихе, Тонге и Кумаре, отсюда обратился рекою Гоном, но на всём пути не нашёл никаких следов Ваганова и его спутников. На мои расспросы о судьбе Ваганова от попадавшихся мне в дороге манегров я также получал отрицательные ответы.
Вернувшись в Горбицу, я о безуспешности моих поисков подробно донёс генерал-губернатору. Вследствие этого генерал Муравьёв снёсся с китайскими властями о розыске Ваганова. При этом Муравьёв сообщил, что Ваганов и сопровождавшие его казаки, будто, преступники, бежавшие с нерчинских рудников в китайские владения. Сделано было это в виду того, что китайцы строго преследовали всякий переход русскими их границы, и если бы им сообщили правду про Ваганова и его спутников, то китайские власти не стали бы их разыскивать.
Китайские власти, по указанию Муравьёва, энергично взялись за поимку мнимых преступников, и через некоторое время обнаружилось, что Ваганов и казаки были убиты манегром Окольчжиным при следующих обстоятельствах.
Встретившись с русскими возле речки Марешки, Окольчжин спросил казаков, не русский ли чиновник Ваганов, на что получил в ответ, что Ваганов простой охотник. Но манегр им не поверил, и, предполагая, что у Ваганова должны быть значительные деньги, он решил убить и ограбить его. Он издали стал следить за русскими путешественниками, и в одно раннее утро тихо подкрался к их ночлегу и стал выжидать момент, когда Ваганов будет один. Случай не заставил себя долго ждать. Казаки, сопровождавшие Ваганова, отправились за лошадьми, находившимися в лесу на корму, Ваганов, в ожидании лошадей, стал укладывать в чемодан свои вещи. В эту минуту манегр, притаившийся за деревом, выстрелил и убил наповал Ваганова. Менегр захватил ружья, и когда казаки вернулись с лошадьми, тогда он их перестрелял. Затем он зарыл тела убитых на берегу реки Марешки, завладел всем имуществом убитых и удалился.
Китайские чиновники случайно встретились с манегром, увидели у него русские вещи и сейчас догадались, что имеют дело с убийцей. Когда манегр сознался в своём преступлении, у него отняли награбленное имущество и потребовали указать, где брошены тела убитых. Но от последних остались только одни кости. Впоследствии манегр был казнён, при ассистентах от русского правительства, близ Кяхты, в Маймачине. Кости убитых были затем доставлены в Иркутск генерал-губернатору, который приказал похоронить их на кладбище с воинскими почестями. Сам генерал-губернатор нёс гробик с костями вплоть до могилы, причём играла казачья духовая музыка. Все жалели о трагической смерти безвременно погибших русских смельчаков.
Вскоре после этого события я, в числе прочих урядников, был произведён в офицеры, причём нам приказано было явиться в Шилкинский завод для принятия присяги. Я прибыл туда 25 декабря. Случайно в тот же день приехал туда из Нерчинского завода генерал Муравьёв, которому представились все местные власти. Я стоял отдельно в стороне.
Обойдя всех, генерал Муравьёв подошёл ко мне и обратился с вопросом:
– Как фамилия?
– Скобельцын, – ответил я.
По-видимому, моя фамилия заинтересовала генерала.
– Это тот Скобельцын, который совершил столько славных подвигов в экспедиции полковника Ахте? – спросил Муравьёв.
– Так точно, ваше высокопревосходительство, – ответил я, – действительно я находился в экспедиции полковника Ахте.
Генерал Муравьёв порывисто обнял меня, расцеловал и горячо благодарил за службу.
Затем он сделал знак всем присутствующим, что они могут удалиться; меня же он увёл с собою в другую комнату, где была приготовлена закуска, посадил возле себя и расспрашивал: бывал ли я на Амуре, знаю ли я его фарватер, притоки и другие подробности. Я ответил, что знаю Амур довольно подробно, до Кумары, куда я плавал неоднократно, сопровождая своего отца, занимающегося зверопромышленностью и имеющего торговые сношения с ороченами, манеграми и даурами, рассеянно живущими по берегам Амура.
Муравьёв, по-видимому, был чрезвычайно доволен моими сообщениями, записал некоторые из них, ещё раз благодарил меня за откровенность и тут же отдал приказ об откомандировании меня от казачьего полка и зачислении в штаб капитана 2-го ранга Казакевича, назначенного начальником флотилии готовившейся открытой экспедиции по Амуру, о которой я тогда только впервые узнал.
IV.
Во время первой экспедиции генерала Муравьёва я был в личном его распоряжении и пользовался полным его доверием, которое старался оправдать.
В зиму 1853-1854 годов на Шилкинском заводе строились баржи и пароход, которые назначены были в экспедицию.
В весну 1854 г. все приготовления были окончены, и экспедиция в полном составе должна была выступить в путь 15 мая.
Пароход, названный «Аргунью» (по имени реки Аргуни, граничащей с Маньчжурией), был спущен на воду для испытания, с подобающим этому случаю торжеством, причём генерал Муравьёв отдал следующий приказ.
Пароход «Аргунь» должен спуститься вниз по Шилке на две версты и подняться обратно. Войскам выстроиться по берегам Шилки в парадной форме, с ружьями и пушками; при возвращении парохода встречать его пушечными и ружейными залпами с берегов.
К сожалению, торжество совершенно не удалось. Пароходик не имел сил подняться против течения, и его пришлось притащить в завод бечевою.
На другой день, после молебна, совершилась нагрузка парохода и барж, и мы двинулись в путь.
Я с генералом Муравьёвым поплыл на передовом баркасе, а прочие начальники с частями плыли сзади, держась направления нашего баркаса.
На Усть-Стрелке к нам должна была присоединиться казачья сотня под начальством есаула Имберга. По прибытии нашем, после осмотра этой сотни, генерал Муравьёв лично приказал мне выбрать из них десять хороших лоцманов, знакомых с фарватером Амура и его притоков, и разместить их на баржах, по одному на каждой барже, что я и исполнил.
Затем экспедиция последовала дальше. Доплыв до нынешней станицы Игнашиной, мы встретили несколько человек орочен с их начальниками во главе. Я представил последних генералу Муравьёву, который, осмотрев их, спросил, нет ли недоимок, на что получил ответ, что недоимок нет. Муравьёв спросил меня, чем наградить этих инородцев, чтобы расположить их в нашу пользу, в случае надобности. Я высказал мнение, что оказанного им таким начальником внимания совершенно для них достаточно; но Муравьёв наградил представителей орочен кафтанами с золотыми галунами, медалями и кортиками в серебряной оправе, прибавив при этом: «смотрите же, будьте полезны, когда в этом будет надобность».
В дальнейшем следовании до Албазина ничего выдающегося с нами не случилось. Подплыв к берегу Албазина, Муравьёв вышел, поднялся на находящуюся там насыпь, служившую когда-то крепостью для русских, потребовал стакан вина, выпил его за здоровье членов экспедиции, причём музыка исполнила народный гимн, и все офицеры и войска кричала «ура». Здесь манегры нас известили, что шесть барж заплыли в мелководную протоку и сели там на мель. Я был послан к ним, чтобы снять их с мелей и направить в надлежащий фарватер, что мною было исполнено, а поручик Медведев, допустивший такой беспорядок, получил от генерала строгий выговор.
Не доплывая до нынешней станицы Кулиры, мы заметили идущих нам на встречу 9 китайских лодок, на которых находились 6 чиновников, Завидев нас, лодки быстро скрылись в ближайшую протоку по правому берегу Амура, но ночью они опять выплыли, стараясь, однако, быть не замеченными. Лодки, как мы узнали, поднимались в верховья Амура до Горбицы с целью осмотреть состояние китайских пикетов. При возвращении своём обратно, китайские чиновники приказали манеграм, живущим на берегах Амура и занимающимся зверопромышленностью и рыболовством, чтобы они следовали за ними в Айгун, или же скрывались от русской экспедиции в леса.
Приближаясь к Айгуну, генерал Муравьёв приказал мне выбрать на левом берегу Амура удобное место для высадки войска. Я нашёл такое место выше Айгуна. Высадившись на избранном мною месте, Муравьёв пожелал осмотреть его, для чего пригласил и меня.
Найдя место соответствующим назначению, генерал приказал войскам высадиться, а полковнику Корсакову приказано было: раздать вверенному ему батальону солдат по паре чистого нижнего белья, свежее мясо и усиленную порцию спирта, вычистить ружья, ввернуть хорошие кремни и выдать боевые патроны.
Через некоторое время генерал подошёл к одной артели и спросил солдат, получили ли они припасы, свежее мясо и спирт. Солдаты отвечали откровенно, что ничего не получили. Подойдя к другой артели, генерал здесь задал тот же вопрос и получил такой же ответ. Муравьёв ужасно рассердился, быстро удалился, путаясь и чуть не падая в высокой траве, и, приближаясь к своей палатке, закричал: «подать сюда Корсакова».
Корсаков, находившийся в то время на лёгком вельботе, получив приказ явиться к грозному генералу, быстро направил вельбот к яру, где ожидал Муравьёв. Не успев ещё выскочить из вельбота, Корсаков подвергся сильной нотации генерала, который в крайнем гневе наговорил Корсакову резкости за невыполнение своевременно приказания, причём прибавил:
– Вы молоды, не служили на Кавказе, не знаете русского солдата; его напои, накорми, тогда хоть чёрта подавай!
Корсаков ничего не отвечал и молча оставил генерала.
В эту минуту мы услышали барабанный бой. Начальники частей со своими отрядами спешили явиться на место сборного пункта, куда направился и генерал Муравьёв со всем своим штабом. На месте сбора заиграла музыка, и были вынесены несколько вёдер спирта. Генерал почерпнул ковш и, обратившись к войску, сказал:
– Я служил на Кавказе, солдаты меня любили, со мною в огонь и воду готовы были идти. Вот тут ниже есть китайский городок; могут быть разные столкновения. Надеюсь, если будет нужно, вы, русские, на свою руку охулки не положите!
Солдаты, воодушевлённые словами генерала, в один голос вскричали:
– Рады стараться, ваше высокопревосходительство! С вами в огонь и воду!
После этого солдаты, подкрепив себя хорошею порциею спирта, мигом повеселели и предались доступным в походе развлечениям.
В полночь, когда все уже спали, командир флотилии Казакевич, плавая по реке на лёгком вельботе для наблюдения за баржами и пароходом, явился вдруг к спавшему также генералу Муравьёву, которого разбудил, и доложил, что три китайские лодки подошли на близкое к нам расстояние, и китайцы кричат что-то непонятное, а, между прочим, он слышал одно слово: «Гаврила». Муравьёв объяснил Казакевичу, что китайцы, вероятно, спрашивают Гавриила Дмитриевича Скобельцына, и, обратившись ко мне, сказал:
– Вставайте, Гавриил Дмитриевич! Ваши друзья, китайцы, желают вас видеть и говорить с вами.
Одевшись на скорую руку, я вышел на берег и закричал по-маньчжурски:
– Кто вы? Приставайте к берегу, я здесь!
Китайские лодки подплыли к берегу; на них оказалось несколько действительно мне знакомых чиновников, которые были посланы айгунским амбанем (губернатор) к генералу Муравьёву с предложением приостановить дальнейшее следование нашей экспедиции на 15 дней, в течение которых амбань хотел спросить распоряжения высших китайских властей относительно пропуска русской экспедиции; при этом китайские чиновники прибавили, что всё это время амбань будет снабжать русское войско своим продовольствием.
Генерал Муравьёв велел принять означенных чиновников, угостил их и поручил передать амбаню, что наша экспедиция снаряжена по приказу русского императора, и поэтому должна безостановочно спешить к месту назначения, на устье Амура, куда её призывают срочные дела, вследствие чего не может принять предложение амбаня. При этом Муравьёв прибавил, что желает завтра лично переговорить об этом предмете с амбанем.
Утром генерал Муравьёв после пушечного выстрела взошёл со всем штабом на пароход, к которому были прибуксированы несколько баркасов с солдатами на всякий случай. Оставшимся же на берегу войскам приказано было выстроиться, стоять в виду Айгуна в боевом порядке и ждать распоряжений. Если переговоры с амбанем не приведут к желаемому результату, то по знаку с парохода войска немедленно должны переправиться на правый берег Амура и вступить в дело.
Распорядившись таким образом, генерал отправился в путь. Подплыв к Айгуну, наш пароход сделал поворот и стал на якорь против китайской батареи. На пароходе играла военная музыка, и давались частые свистки.
Берег Айгуна был усеян многочисленным китайским войском, вооруженным разнородным оружием: луками со стрелами, копьями и заострёнными кольями; в особенности же окружена была сплошной массой войск палатка амбаня. С парохода спущена была шлюпка, в которой находились уполномоченные генерал-губернатора: Свербеев, Сычевский и переводчик Крымский, а также другие офицеры, в числе которых был и я. Переговоры велись посредством уполномоченных, личное же свидание генерала Муравьёва с амбанем не состоялось. Переговоры длились два часа; амбань всё настаивал на своём, предлагая 15-и дневный срок и продовольствие нашим войскам, а наши уполномоченные, ссылаясь на необходимую спешность, на то не соглашались. В конце концов, успех переговоров склонился на нашу сторону: амбань заявил, что задерживать нас силою оружия он не может, так как не имеет на то распоряжений высших китайских властей, а поэтому решил пропустить нашу экспедицию дальше.
Амбань принял нас очень любезно; оказалось, что я был с ним лично знаком, так как он раньше бывал в Горбице по разным делам. На меня, кроме того, было возложено Муравьёвым щекотливое поручение уговорить какого-нибудь китайца, чтобы он сопровождал нас дальше по Амуру. Поэтому во время аудиенции наших уполномоченных в палатке амбаня я искал среди китайцев знакомого, с которым я бы мог условиться; но бдительная китайская полиция не позволила никому беседовать со мною, отгоняя близко стоявших китайцев бамбуковыми палками и стращая наказаниями. При такой бдительности полиции мне не удалось подговорить вожатого. По окончании переговоров с амбанем, мы вернулись на пароход с китайскими уполномоченными, которые объявили генералу Муравьёву о пропуске нашей экспедиции. Угостив уполномоченных и любезно их поблагодарив, генерал откланялся и приказал сняться с якоря.
Отплыв от Айгуна приблизительно вёрст 40, мы заметили на берегу жилище китайца. Я отправился туда с целью нанять, если будет возможно, вожака, что мне в действительности удалось: я уговорил одного отставного кована (первый китайский чин) за хорошее вознаграждение сопровождать нас до устья Буреи. Замечу, что сзади нас плыли несколько китайских лодок, посланных айгунским амбанем, чтобы следить за действиями нашей экспедиции. Проплывая мимо стоявших на берегу, на различном расстоянии, китайских жилищ, я по предложению генерала Муравьёва заезжал в каждое из них, и если находил хозяев, то раздавал им по несколько золотых или серебряных монет. Но в большинстве случаев обитатели таких жилищ разбегались в леса, тогда я деньги оставлял на каком-нибудь видном месте.
Выше Мариинского поста нашу экспедицию встретил флотский офицер Разградский с донесением о своем пребывании в этом посту.
Наконец, наша экспедиция прибыла в Мариинский пост, где было всего одно строение, в котором проживал агент Российско-Американской компании, Овчинников.
Здесь чины экспедиции были раскомандированы следующим порядком: офицеры Ган и Баранов должны были отправиться с командою в Ситху; капитан 2-го ранга Арбузов с командой был назначен в Петропавловский порт; капитан Кузьменко с 60-ю человеками и орудиями, а также есаул Имберг с сотней казаков должны были остаться на месте, в Мариинском посту; остальные же чины экспедиции с генералом Муравьёвым во главе вышли на баркасе в Охотское море, где сели на шхуну «Восток» и отправились в Аянский порт.
Пробыв некоторое время в этом порте, штабные офицеры экспедиции получили приказание вернуться в Иркутск. Вместе с другими офицерами отправился и я. В Иркутске я пробыл недолго и затем отправился домой в Горбицу, где прожил до ноября месяца, когда получил приказ генерала Муравьева снова выехать в Иркутск. По приглашению генерала я остановился в его доме, где прожил до 1 января 1855 г. Затем я получил поручение доставить в Шилкинский завод полковнику Назимову 40 тысяч рублей на постройку барок и заготовление припасов для предназначаемой Второй экспедиции. Доставив благополучно эти деньги, я был послан в Кяхту за упомянутыми выше китайскими рукописями, доставленными мною в своё время полковнику Ахте. Когда я прибыл в Кяхту, градоначальник Ребиндер объявил мне распоряжение генерала Муравьёва о выезде моём с полковником Заборинским в Ургу; но приехавший в то же время адъютант генерал-губернатора Запольский объявил мне другое распоряжение Муравьёва, требующее немедленного моего возвращения в Забайкалье для набора 120-ти человек охотников в новую экспедицию, которая, с наступлением навигации, должна была отправиться в Николаевск.
В Чите командующий войсками области, генерал-майор Запольский, снабдил меня предписанием о допущении к набору казаков. Я в точности выполнил это поручение, и в апреле в Шилкинский завод явились набранные мною 120 казаков, которые поступили в моё распоряжение для постройки барж. С наступлением весны в Шилкинский завод начали съезжаться чины новой экспедиции, и вскоре в завод прибыл и генерал Муравьёв с супругою, которая сопровождала его во всю эту экспедицию.
V.
По прибытии генерала работа на Шилкинском заводе закипела: работали без остановки, днём и ночью. Наконец всё было готово, и экспедиция в мае месяце в полном составе отправилась в путь. Я плыл на передовой барже, за мною генерал Муравьёв с супругою, а затем все остальные.
При выступлении отдан был приказ, что будут сделаны три пушечных выстрела, после которых все барки, в известном расстоянии друг от друга, должны были двинуться разом. Но вышло не так. Адъютант Муравьёва Запольский, командовавший флотилией, не слышал этих выстрелов, выступил позже, почему некоторые баржи, по незнанию фарватера Шилки, часто садились на мель и прибыли в Горбицу на целые сутки позже нас.
Генерал Муравьёв был страшно возмущён этим, и когда майор Запольский явился, то Муравьёв приказал ему оставить экспедицию и вернуться в полк, причём прибавил, что не желает служить и с его отцом, бывшим тогда военным губернатором Забайкальской области.
Дальше, до Кумары, никаких особенно выдающихся фактов при следовании экспедиции не случилось; но у Кумары мы встретили пять китайских джонок с какими-то чиновниками, которые направлялись в Горбицу для переговоров с генералом Муравьёвым.
Несмотря на то, что мы им объявили, что генерал здесь, и что им незачем ехать в Горбицу, китайские уполномоченные не желали в пути вступить в переговоры, заявляя, что они обязаны в точности исполнить приказание Богдыхана – вести переговоры в Горбице, на черте русско-китайских владений.
Мы продолжали наш путь дальше. Доплыв до Айгуна, мы высадились на правом берегу, т. е. на китайской стороне. Вскоре к нам приехал айгунский амбань с 10-ю чиновниками. Это был уже другой губернатор, а что сталось с прежним амбанем, пропустившим нас с первой экспедицией, мне неизвестно. Говорили, впрочем, что, по приказанию Богдыхана, он был лишен жизни.
Новый амбань отметил только численность наших войск и не препятствовал дальнейшему нашему следованию. Он очень сожалел, что уполномоченные китайцы отправились в Горбицу и не воспользовались пребыванием генерала Муравьёва в экспедиции, чтобы переговорить с ним здесь. С новым амбанем генерал Муравьёв имел личное свидание, причём поднёс ему много различных подарков. Амбань, желая со своей стороны отблагодарить генерала, прислал ему двух свиней, которые своим хрюканьем раздражали нервы всех. Генеральша много смеялась по поводу подарка амбаня.
Следовавший в экспедиции полковник Сеславин с полубатальоном казаков неоднократно садился на мели и отставал от нас, поэтому с нами была только часть его людей. При устье Буреи Муравьёв приказал мне остаться с сотнею казаков, но затем приказ был отменен, и я продолжал следовать дальше. Не доходя Мариинского поста, мы встретились с отцом Гавриилом, приехавшим на встречу своему отцу преосвященному Иннокентию, которого ожидал с нами, но владыка почему-то остался в Иркутске. Отец Гавриил познакомил генерала Муравьёва с положением военных дел на Востоке, рассказав, между прочим, что соединенный англо-французский флот запер в гавани, близ бухты Де-Кастри, контр-адмирала Завойко с двумя судами, прибывшими из Камчатки с людьми и разными припасами. Завойко не успел окончить выгрузку, как был застигнут неприятельскими судами, превосходившими наши силы, как численностью войск, так и боевым вооружением. Но, несмотря на своё превосходство, неприятель почему-то ни разу не вступил в решительный бой, а бросил якорь на отдалённом расстоянии, и оттуда слегка бомбардировал через острова наши суда. Между тем, контр-адмирал Завойко ночью при соблюдении глубокой тишины поднял якорь и совершенно незаметно прошёл мимо неприятельской эскадры и ушёл в Николаевск, где считал себя вполне безопасным. Неприятель, считая себя полнейшим победителем, явился на следующий день в гавань, чтобы условиться с контр-адмиралом Завойко насчёт капитуляции, и был немало удивлен его исчезновением. Не встречая, таким образом, никакого препятствия, неприятель высадил на берег 800 человек десанта и забрал всё оставленное Завойко на берегу, и удалился. Русских же было в то время на этом месте только 6 человек, которые убежали в Мариинский пост, где находилась казачья сотня и 60 артиллеристов с двумя единорогами (пушками). Генерал Муравьёв был страшно возмущён сообщёнными отцом Гавриилом сведениями, и дальше мы увидим, как отнесся генерал по этому поводу к казакам.
Наконец наша экспедиция прибыла к месту назначения. Муравьёва встретили торжественно с музыкою. Тут были люди разных сословий: казаки, солдаты, камчадалы.
Выйдя на берег, генерал прежде всего обратился к камчадалам, приветствуя и благодаря их за пролитую кровь при защите Камчатки. Ему тут же представили мальчика, участвовавшего в защите таская ящики с гранатами, и тяжело раненого неприятельской пулею, вследствие чего он лишился правой руки. Генерал обласкал и расцеловал мальчика, и затем отправил к генеральше, которая приняла его под своё покровительство.
После этого Муравьёв подошёл к казакам, бывшим под начальством есаула Имберга. В одну минуту генерал страшно изменился. Из ласкового и доброго, каким он был в разговорах с камчадалами, он сделался грозным и свирепым. Лицо его покрылось багровой краскою, и он разразился потоком ругательств.
– Где есаул Имберг? – крикнул Муравьёв.
А когда тот подбежал, то Муравьёв продолжал:
– В 24 часа суд над тобою окончится, тебя ожидает позорная смерть!
И тут же потребовал аудитора для совершения необходимых формальностей, а Имберга приказал взять под караул.
На глазах Имберга стали приготовлять могилу, раскладывали огонь, чтобы оттаять мёрзлую землю, принесли необходимые инструменты для вырытия ямы.
Я ещё раньше сцены с Имбергом имел приказание Муравьёва расставить баржи, приплывшие после нас, и явиться затем обедать к генералу. Когда я исполнил возложенное на меня поручение, то направился в покои Муравьёва, но на пути был остановлен кружком офицеров, которые, ввиду нервного возбуждения генерала, не советовали мне идти на обед. Но я их не послушал. Когда я явился, обед был уже кончен, а Муравьёв взволнованный ходил взад и вперёд по каюте.
– Что скажешь? – спросил он меня.
– Вы приказали мне явиться обедать, – ответил я.
– Василий! – вскричал Муравьёв: – подать прибор.
Вскоре принесли мне чашку со щами. Я подошёл к столу и, не садясь, стал есть с большим аппетитом. Он всё время смотрел на меня и молчал.
Когда я пообедал, генерал обратился ко мне, спрашивая:
– Что станем делать с этими мерзавцами?
И затем начал ругать казаков самыми нецензурными словами. Я, разумеется, всё время хранил молчание.
– Возьмите эту сотню казаков и артиллерию, – проговорил он затем, – присоедините их к своей сотне, запаситесь продовольствием на 10 дней, а также полными снарядами для пушек, и отправляйтесь немедленно в Де-Кастри.
Замечу кстати, что при нашем разговоре с Муравьёвым присутствовала также его супруга, которая всё заговаривала с ним по-французски. Она, по-видимому, просила о помиловании Имберга, но генерал возражал на французском же языке раздражительным и недовольным тоном, вероятно, отказывая в её просьбе.
Однако есаул Имберг был помилован Муравьёвым.
VI.
Я немедленно стал собираться в Де-Кастри. Поступивший в моё непосредственное распоряжение поручик Бакшеев, заведовавший артиллерией, потребовал от меня инструкции генерала на случай, если неприятель высадится с большими, против наших, силами. Не имея на этот счёт никаких распоряжений, я, вынужденный настойчивостью Бакшеева, явился к генералу за разъяснением этого вопроса. Муравьёв в это время находился на улице, окружённый всем штабом.
– Как прикажете поступить, ваше высокопревосходительство, если неприятель высадится с большими силами? – спросил я: – отступать?
Генерал грозно повернулся ко мне и закричал:
– Как отступать? Впустить на берег и перестрелять! Отправляйся!
Мне только и оставалось, что удалиться. Ожидавшему же меня Бакшееву я посоветовал обратиться самому к генералу за инструкцией.
Прибыв в Де-Кастри, я занял наблюдательный пост, выставил куда следует казаков, а оставшихся свободными людей употребил на проведение просеки.
Неприятеля нигде не было видно. Хотя гиляки и замечали его присутствие по временам, но он, по-видимому, крейсировал за дальними от нас островами. После двухдневного моего пребывания на занятом мною посту, ко мне явился чиновник Свербеев с приказанием вернуться в Мариинский пост.
В это время туда уже подоспел отставший от экспедиции полковник Сеславин с полубатальоном пеших казаков, из коих рота под командою офицера Пузино была командирована в Де-Кастри, на смену находящихся там казаков. Мне же поручено было отправиться с оставшимися казаками в Кизи, избрать удобное место и заняться постройкой казарм. Вскоре к нам прибыли полковники Назимов и Корсаков, первый с батальоном солдат, а второй с продовольствием. Все усердно занялись постройками.
В начале августа в Мариинский пост прибыли китайские послы, встретившиеся нам на пути, о которых говорилось выше. Дойдя до Горбицы и, понятно, не найдя там Муравьёва, они вернулись в Айгун, где им приказано было следовать за Муравьёвым. И вот они теперь явились. Джонки послов сопровождались массою гольдов; под их помещение отдан был единственный в Мариинском посту дом агента Российско-Американской компании Овчинникова. Переговоры послов с Муравьёвым велись в величайшей тайне, и никто из нас так и не узнал, о чём шло дело. После недельного пребывания в Мариинске китайские уполномоченные отправились обратно.
Вскоре из Мариинского поста отбыл также генерал Муравьёв, возложив обязанности командующего сухопутными войсками на полковника Сеславина, и через Аян отправился в Иркутск. Генеральша на прощание подарила мне, в знак памяти, золотую цепочку и предоставила в моё распоряжение всех домашних животных, бывших в её хозяйстве.
В непродолжительном затем времени в Де-Кастри явилось американское судно «Мистер Чез», нагруженное всевозможными припасами. Не успели мы выгрузить на берег драгоценные для нас товары, как появилась англо-французская эскадра с намерением арестовать американское судно. Неприятель выслал вперёд на баркасах десант в количестве 700 человек. Но попытка высадиться на берег им не удалась. Как только баркасы приблизились к берегу, из всей нашей цепи, в которой находилось 240 человек, открыт был по ним ружейный огонь. Стреляли в них также из наших двух единорогов. Баркасы быстро повернули обратно и с бортов открыли огонь по нашей цепи, причём были убиты два артиллериста. Затем конвоировавшие баркасы неприятельские пароходы стали бомбардировать нас из всех пушек; на нас посыпался град бомб и гранат.
Когда для нас стало очевидно неравенство сил, из Де-Кастри послан был казак в Кизи с требованием подвинуть все части войск к месту действия; цепь же наша в Де-Кастри отступила дальше в лес, вне выстрелов неприятеля.
После 23-дневной блокады неприятель наконец удалился из Де-Кастри, захватив, однако, с собою американское судно. Хозяин судна, американец Чез, находился в то время в Николаевском посту и ничего не знал о случившемся. Когда ему сообщили о постигшей его судно участи, он поспешил в Де-Кастри и просил русское начальство доставить ему случай повидаться с кем-нибудь из командиров неприятельских пароходов. С этой целью, в то время, когда неприятель находился не в далёком расстоянии от берега, с нашей стороны были выкинуты парламентерские флаги. Тогда с неприятельского парохода спущена была лодка, в которой поместились 3 офицера и 30 вооруженных солдат, и которая скоро пристала к нашему берегу. Их встретил полковник Сеславин, который оказал им радушный приём. Русские угостили их шампанским; пились тосты за скорый мир и будущую дружбу. Затем неприятельская лодка удалилась, забрав с собою мистера Чеза, и чем кончилось его дело, мне неизвестно.
После этого лишние части войск расположились на зимние квартиры в Мариинском посту. В течение зимы ничего выдающегося не случилось, кроме редких смертных случаев среди казаков, не привыкших к климату. Я всё это время занимался перевозкою груза из бухты Де-Кастри в Мариинский пост.
VII.
С наступлением весны и открытием навигации, к нам прибыли полковники Языков, Мухин и Облеухов, которые доставили нам провиант и затем отправились с частями войск в обратный путь по Амуру, и благополучно дошли до Кумары. Отсюда полковники Языков и Мухин, пользуясь хорошей погодой, продолжали свой путь безостановочно; полковник же Облеухов, шедший сзади, остался с вверенным ему полубатальоном в Кумаре, решаясь дожидаться зимнего пути. Не смотря на советы умного и опытного офицера Перфильева, жившего в Кумаре и заведовавшего здесь продовольствием, продолжать путь по примеру полковников Языкова и Мухина, так как зимний путь, по причине морозов и глубокого снега, крайне опасен, – полковник Облеухов категорически отказался.
К этому надо ещё прибавить, что продовольственные склады по Амуру были тогда размещены очень неправильно, и на неровных дистанциях. Так, например, из провиантского склада в Кумаре приходилось запастись продовольствием до Албазина, находящегося в 400-вёрстном расстоянии, причём солдаты, за отсутствием обоза, вынуждены были носить его на своих плечах, и без того обременённых многочисленной и тяжёлой амуницией.
С наступлением зимы и замерзанием Амура, Облеухов выступил с полубатальоном в путь. Для солдат были изготовлены маленькие саночки, на которых везлись тяжести, а для Облеухова был сделан окованный железом возок. Но скоро Облеухову пришлось жестоко раскаиваться, что не послушал совета Перфильева. Через несколько дней по выступлении из Кумары выпал глубокий снег, и настали сильные морозы. Солдаты побросали свои санки и всё своё имущество и пустились вперёд. Но, измученные беспутицей, они скоро не были в состоянии двигаться. К тому же истощились запасы продовольствия; голод вступил в свои жестокие права; появилась голодная смерть. Панический страх обуял всех. Обессиленные, голодные и измученные солдаты ложились помирать десятками среди сугробов снега пустынного края; люди, потеряв рассудок, стали истреблять равных себе. Хищные птицы и звери, чуя богатую добычу, преследовали несчастных на близком расстоянии. Но трудно и невозможно описать все несчастия, постигшие солдат. Облеухов поспешил уехать верхом вперёд, оставив на произвол судьбы погибающих.
Я избегнул всех этих ужасов, благодаря тому что отправился ещё осенью впереди на лодке, а когда наступила зима, по знакомству моему с манеграми и другими инородцами, выменивал у них разные вещи на жизненные припасы и тем спас шедших со мною людей от голода. Но, сознавая опасность, грозившую полубатальону Облеухова, я предупредил об этом поручика Прищепенко, находившегося с баржею продовольствия в 18 вёрстах ниже Албазина, и просил его, чтобы он отправлял на встречу полубатальону муку, оставляя её на различных расстояниях и приготовляя по возможности хлеб. Но Прищипенко, не имея на то предписаний высшего начальства, отказался от предлагаемых мною мер.
– Как могу отправить без разрешения начальства муку, – говорил он, – тем более, что о бедственном положении полубатальона Облеухова ничего официального не известно.
Но гораздо позднее, когда мои слова подтверждались распространившимися слухами о свирепствовавшем голоде в полубатальоне, аккуратный служака решился, без разрешения надлежащего начальства, отправлять с людьми на саночках по кулю муки на встречу солдатам. Но эта полумера принесла мало пользы, так как посланные Прищепенко люди с мукою, понятно, не могли таскать далеко тяжести по глубокому снегу и, не зная дороги. Результатом всех этих бедствий было то, что до склада с продовольствием едва ли дотащилась третья часть несчастного полубатальона Облеухова. Что касается последнего, то он сильно заболел на Усть-Стрелке и, как говорили, лишился впоследствии рассудка.
После всех пережитых мною событий здоровье моё было сильно надломлено. Я серьёзно захворал и вынужден был отправиться лечиться на воды. Хотя я получил некоторое облегчение, но счёл необходимым оставить службу.
Во время моего лечения генерал Муравьёв присылал ко мне своего адъютанта с предложением снова отправиться с ним по Амуру для заключения территориального договора с китайцами, но лечивший меня на водах доктор не позволил мне предпринять это новое путешествие, говоря, что оно окончательно погубит моё здоровье, почему я отказался от предложения Муравьёва. Генерал, оценив мои прежние труды, больше не настаивал.
Гавриил Дмитриевич Скобельцын, 1849-1855 гг.
Перевод в современную орфографию русского языка: Светлана Федорова, Казань, июнь 2021 г.