Космические радуги
или почему я стал биографом Харпера Смита
Меня часто спрашивают: каким образом ты стал биографом Харпера Смита?
Однозначного ответа у меня нет. Повезло, наверное. А если честно – мне понравился этот человек. Понравился внешностью, манерой разговора, изящностью мыслей, прямотой поступков, цельностью характера. Он перенёс немало испытаний и обид, но сумел не ожесточиться, только замкнулся в себе и всё реже возвращался в порт приписки.
Мне кажется, что впервые я услышал о Харпере Смите на базе Форпост-12, находящейся в секторе 24m-56ek, созвездие Ориона. В то время я служил в надзорных органах энергетического департамента Галактического разведывательного управления и периодически инспектировал силовые энергоустановки космодромов. За несколько лет я изучил довольно много объектов нашего профиля в разных частях галактики, частенько покидая Землю. В недолгие перелёты я не понимал, не чувствовал, не испытывал ужаса одиночества на космическом корабле, висевшего в чёрной пустоте, и даже не представлял себе, с чем сталкиваются люди, постоянно работающие в пространстве.
Слово „база” довольно условно, так как под ним понимаются земные колонии различного назначения. Скажем, Центральная база ГРУ – не очень крупная станция, местонахождение которой не разглашается, – находилась на паре „планета-спутник” некоей звёздной системы и имела лишь служебный космодром, предназначенный для приёма соответствующих кораблей. Лишь в исключительных случаях, как, например, гибель „Дэниэла Буна”, здесь разрешалась посадка аварийных катеров. Космические корабли дальнего следования принимались рабочими космодромами на близлежащих планетах. Так, кстати, формировались стратегически важные базы. В такой организации просматривалась определённая логика, которую мы когда-нибудь обсудим, а сейчас напомним, что Космос опасное место и не единожды наши колонии подвергались нападениям неизвестных противников, ведь на каждом клочке Вселенной идёт жестокая и непрерывная борьба всех со всеми, борьба за объёмы, энергию и массу.
Так вот, о Центральной базе ГРУ. На спутнике планеты, носившей имя Седьмая, находилась высшая администрация и отделы управления, стратегического планирования и аналитических исследований. Почему планету назвали „Седьмая” – давно забылось, не сохранилось даже легенд; колонизировали её две тысячи лет назад, население обеспечивало нужды разведывательной деятельности в космосе и не интересовалось тем, что на не вращающемся вокруг своей оси спутнике, так украшавшем ночное небо, размещён столь серьёзный объект. Посещать спутник разрешалось, но только ту сторону, что всегда обращалась планете.
База Форпост-12 являлась типовой и в сети тридцати восьми передовых баз ГРУ располагалась на некоей условной границе, своего рода Засечной черте, полусферой охватывающей известную нам часть галактики.
И вот таким образом в читальном зале техотдела Форпоста-12, только недавно получившего звучное название „Кергелен”, я просматривал документацию стандартного энергоблока трёхвековой давности.
Форпост-12, то есть, „Кергелен”, основывался на второстепенном направлении, которому не придавалось особого значения, поэтому на его опорных пунктах монтировалось уже и тогда устаревшее оборудование. После удивительных открытий в этом секторе пространства ценность „Кергелена” резко возросла и он стал бурно развиваться. Разумеется, потребовалось переоснастить базу. Вот меня и отправили в очередной раз на край света.
Сосредоточиться не удавалось, так как документация интереса не вызывала; я рассматривал помещение. Кроме меня здесь находились двое мужчин примерно моего возраста или чуть постарше. Во время своих поездок я встречался с людьми разного возраста, разных профессий, разного масштаба, и, вследствие неизжитого детского любопытства, старался заговорить с каждым. Я узнавал немало интересного и поучительного, сталкивался с исключающими друг друга мнениями, случались и недоразумения, но кругозор мой расширялся, наконец, я стал считать себя знатоком человеческой породы, с первого взгляда определял профессию и характер любой встреченной особы, и хорошо понимал, как надо вести себя в том или ином положении.
Вот и сейчас я решил, что они косморазведчики и – против обыкновения – не ошибся. Так оно и оказалось.
До моего слуха долетали отдельные слова и фразы: „Мы наблюдали странное явление…”, „Я потерял два зонда вертикального взлёта в то время, когда магнитная буря уже шла на убыль…”, „Когда к нам присоединился Стивен Бурке на „Синей стреле”, мы уже…”.
Услышав последнее, я улыбнулся: о косморазведчиках среди нас, обывателей, ходило множество небылиц с лёгким оттенком зависти и любования; утверждали, например, что пилота „Синей стрелы” прозывали „Стивка-Бурка”.
Пилоты-косморазведчики оставались пылкими юношами во все времена. Мы, жители Земли, несколько свысока относились к тем, кто, оставив образ жизни, присущий нормальному человеку, ушёл в Космос, не понимая, что жалеть надо нас, робких домоседов. Я и сам сознавал, что никогда не сумею понять парней, поменявших тёплое голубое небо на мрак безмерного пространства.
Нехотя я вернулся к своим занятиям.
В конце дня произошло отключение электроэнергии. Зажглось аварийное освещение. Полутёмными коридорами я поспешил на вызов.
В энергоблоке „Кергелена” произошла авария, в результате вышел из строя рабочий генератор, а резервный автоматически не включился. Одновременно случились обрывы питающих кабелей солнечных батарей, так по привычке называли источники, работающие на световой энергии ближайшего светила. „Кергелен” полностью сел на аварийные аккумуляторы и локальные генераторы.
В нашем распоряжении было 168 часов – срок работы аккумуляторов на полную мощность – чтобы восстановить энергопитание.
Сегодня, анализируя внешне беспричинное происшествие, я не находил никаких ошибок в действиях персонала, а в несчастном стечении обстоятельств заставляли сомневаться некоторые детали, например, внезапный отказ автоматического включения резерва или, более того, – неожиданные и серьёзные сбои в системах управления водородных энергостанций, дававшие знать о себе в последние месяцы.
Думать, естественно, не хотелось, и я, перебирая в уме подробности неприятного события, прислушивался, как и вчера, к разговорам пилотов, недоумевая, почему они выбирают такое место встречи.
Видимо, они долго не виделись; накопившиеся в избытке впечатления требовали обсуждения – пилоты-разведчики не могли остановиться, изредка упоминая имена своих товарищей. Одно имя они повторили несколько раз с какой-то особой интонацией: Харпер Смит.
Позвольте-ка, не о нём ли упоминали в карантине на Форпосте-23? Тогда, несколько лет назад, мне пришлось провести там пять месяцев во время странной, так и неопознанной, эпидемии.
Они говорили на спейсворде, официальном языке Галактического разведывательного управления. Спейсворд прост, даже примитивен, однако удобен именно краткостью слов в два-три слога и жёсткими грамматическими правилами, что позволяло однозначно понимать приказы, отдавать распоряжения и обмениваться также однозначно понимаемой информацией. Конечно, для выражения сложных мыслей и понятий спейсворд не годился вследствие своей скудости.
Я вмешался и спросил, кто такой Харпер Смит.
Пилоты улыбнулись и обратились ко мне на обычном языке:
– Посмотрите в небо, – сказал один из них, назвавшийся Джоном. Он показал рукой в чёрное пространство за прозрачной стеной-потолком: – Сейчас Смит летит между звёздами, от одной к другой.
– Как и любой из нас, – сказал второй.
Пилоты вглядывались в моё лицо:
– Посмотрите на себя в зеркало.
– Вы увидите Харпера Смита.
– Вы очень похожи.
– Нас много.
– Мы все похожи друг на друга.
– Вы один из нас. Почему вы не с нами?
– Вот позывные Харпера.
– Свяжитесь с ним.
– Да, ещё посетите библиотеку, там есть нечто вроде музея, где разведчики оставляют всякую-всячину со всех концов галактики.
Моё пребывание на „Кергелене” затянулось. Я посетил библиотеку.
Действительно, несколько шкафов со стеклянными дверцами заполнялось большим количеством диковинок, навезённых разведчиками отовсюду. Я с интересом разглядывал необычные штучки, но вскоре утомился. Уже отворачиваясь, я заметил на одной из полок любопытный экспонат, от которого исходила какая-то странная и непонятная энергетическая сила. Размером в кисть руки, он представлял собой тончайшей работы фигурку скорпиона из неизвестного мне материала. На голову скорпиона чужезвёздный мастер надел золотую диадему, с которой свисали на малюсеньких цепочках в несколько звеньев украшения из драгоценных минералов. Рядом лежала другая фигурка, усложнённой формы, в которой проглядывалась пирамидальная центральная часть. Я не удержался и взялся за пирамидку. И вздрогнул от неожиданности – скорпион словно потянулся за моей рукой. Ощущение это было мимолётным, но я до сих пор уверен, что между этими двумя предметами существовала какая-то неизвестная физическая связь.
Да, вещица весьма занятна: в основании насчитывалось семь дисков, на верхнем диске стояла семиступенчатая пирамидка, на вершину последней ступени опиралось семь полусфер. Все плоскости покрывались древними письменами, скорее всего, арабской вязью. На одной ступеньке пирамидки наклеен ярлычок с надписью на спейворде „Темпрана. Дайна Борстен.”. Я опять вздрогнул: что если и скорпион, и пирамидка являются частями одного целого? Целого – подсказала интуиция, – в котором бушевали невиданные страсти. И промелькнуло: а почему здесь нет имени Харпера Смита?
Смутная мысль сблизиться с косморазведчиками переросла в желание познакомиться с ними по-настоящему, до дружбы.
Настало время, я свёл с ними знакомство. И с Харпером Смитом тоже, пилотом-разведчиком экстра-класса.
Смит был старик; взгляд короток и ясен, в серых глазах горели отблески далёких звёзд. Я ожидал встретить замкнутого чудака, но встретил живого и подвижного человека, не очень, правда, общительного. Я считал, что настоящий косморазведчик угрюм и неприветлив; однако пилот улыбнулся: „Вы ошибаетесь. Да, мы неразговорчивы, да, у нас нет привычки к людям, но поверьте, мы не затворники”.
– Мы интересны вам? – спросил он в свою очередь. – Странно. Мы, пилоты, жители космоса, одиночки. Нам скучно с вами, вы нам чужды. Мы живём в мире, где много солнц. Поэтому у нас много теней. Знаете, молодой человек, космос вовсе не враждебен человечеству. Просто научитесь жить в нём.
Я не знал, что ответить и промолчал.
Чем-то я понравился ему, мы часто встречались.
А что если описать жизнь пилота разведывательного корабля? – подумывал я. – Жизнь, которая могла, будь я чуть посмелее, стать и моей. И однажды, взяв ручку и обыкновенную бумагу, – умение писать от руки одна из традиций нашей семьи, – я сел за стол. Ничего не получалось, слова не ложились на листы. И только после того, как я по нескольку раз пережил рассказанное Смитом, только после того, как оно стало частью моего прошлого, словно я сам побывал в чужих звёздных краях, текст образовывался связный. Я показывал жене, но она, дама умная и проницательная, говорила, пряча улыбку:
– Дорогой мой, сколько всякого насочиняли! Никому ничего не интересно. У каждого своя жизнь, своя судьба и каждый может издать книгу о себе, книгу длиною в жизнь. А ты пытаешься рассказать о человеке, о котором не знаешь ничего.
Я, как и всякий нормальный мужчина, слушал женщину и наоборот не поступал. Кроме того, что относилось к Харперу Смиту. И благодарю себя за непослушание. Вскоре собралась толстая папка: я исправлял, вычёркивал, дополнял, иногда обращался к пилоту и просил просмотреть рукопись. Харпер, читатель строгий и снисходительный, делал несущественные замечания и приговаривал: „Согласен, но вообще-то не так”. И я снова исправлял. И давно законченное сочинение изменялось в очередной раз.
Я не намеревался публиковать истории о Смите, так как он был против.
Потом он перестал отвечать. Я узнал, что пилот Харпер Смит умер.
И совершенно случайно припомнил, что когда-то в детстве слышал о наших дальних родственниках Смитах, в семье которых все шестеро сыновей стали космонавтами. Что если Харпер один из них?
Из других причин, по которой я стал биографом Харпера Смита, назову такую. Я всегда чувствовал неудовлетворённость своею жизнью. Для меня, человека сугубо инженерной профессии, педантичной и рациональной, лишённой тех эмоций, что наполняют жизнь поэтов и бродяг, описание жизни пилота-разведчика было единственным путём, на котором я мог избежать обыденности. Меня, как и всякого, тревожили странными звукосочетаниями названия созвездий, пришедшие от прежнего человечества. Воображение пыталось проникнуть в истинное содержание таинственных слов Денеб, Альгениб, Дшубба, Мирах, Садалсууд…
Во время перелётов я выходил на смотровую палубу и вглядывался в чёрную пустоту. Множество звёзд горело там; сейчас мне кажется, что они звали меня, но я не понимал речей небесных просторов.
Скромное и незаметное положение в обществе, заданное судьбой, не давало мне возможности реализовать потенциал, заложенный природой, а в силу особенностей душевного склада я не хотел ничего менять. Побаивался менять устойчивый образ жизни, спокойные уютные вечера на неизвестность.
Одни бросают дом и уходят в никуда, другие остаются и завидуют ушедшим. Первые – странники от рождения, им тесно среди людей, им нужна вселенская ширь. И дом для них – весь Мир, всё Мироздание. А другим – страшновато.
Смит принадлежал к первым, я – ко вторым. Мы смотрели на наш мир, а он расширял его. Он провёл жизнь в скитаниях, а я…
Я созерцал мир, а он действовал.
Харпер смотрел, я слушал. Он исследовал мир, я осмысливал чужие впечатления. Но мне точно известно, что если б удалось выйти на смотровую палубу корабля-разведчика, то я бы увидел наконец, что и моё тело отбрасывает множество теней от далёких светил.
Говорят, что после жестоких бурь, перемагничивающих целые звёздные системы, между звёздами встают космические радуги. Я уверен, что Харпер и его соратники живут на этих радугах.
Однажды в молодости я оказался в центре Евразии. Степи, степи; непригодные для освоения, они оставались незаселёнными. Ровная плоская поверхность во все стороны, ни бугорка, ни деревца, ни животворного дымка – ничего, стелилась лишь редкая трава. И над этим – Небо.
Ночью я вышел из дома.
Зрелище звёздного неба всегда восхищает, но сейчас…
Небо, чёрное, чистое, с яркими бесчисленными звёздами. Они начинались от самого горизонта и густо усеивали небесный купол.
И я стоял под ним, один, совсем один.
Небесное громадьё, казалось, было против меня. Я чувствовал себя незащищённым перед звёздным миром, но страха перед открытостью Вселенной не испытывал, напротив, ощущал себя частицей великого мира. Я поднимался ввысь, касался светил, сливался с ними, растворялся в звёздном пространстве и становился самой Вселенной.
Вот почему для кочевников ничего нет дороже родной степи – где ещё ты узнаешь величие Мира? Где ещё ты ощутишь себя повелителем звёзд? Где ты свободен: в суете поселений или здесь в степи, не скованной никакими границами и предрассудками? Где ты смертен, а где вечен?
Вот почему кочевники выше нас, осёдлых! Они знают свою праматерь.
Вот почему косморазведчики особые – они стремятся на родину!
Остаться бы здесь навсегда.
Где же место человека: на тесной Земле или в безбрежном космосе? Откуда мы и куда идём? Если мы спустились со звёзд, то почему мы ещё здесь? мы переродились?
Но скажите: разве можно уловить неуловимое? Разве можно запечатлеть на мёртвой бумаге вечное движение, разве можно остановить на равнодушной бумаге ускользающую из-под пера мысль, ускользающую из-за бедности слов и улетающую на край света за долю мгновения?
Вот и стал я биографом Харпера, как только понял, что я и есть он, только в ином обличье, в обличье человека, не сумевшего променять тихое существование на вечное беспокойство и непредсказуемость.
Читая официальные отчёты Смита, изложенные ясным и чётким слогом, я чувствовал его искреннее удивление Вселенной. И мне, не обладающему качествами Харпера Смита, оставалось лишь идти за ним.
Как и всякого, меня мучила мысль о краткости нашего пребывания на свете, смущала мысль об ограниченных человеческих возможностях, часто я сожалел о недоступности почти всего. Человеческий мозг, родившийся в мрачных тёмных пещерах, не в состоянии постигнуть безмерности Вселенной. И пусть он добился многого, пусть, но мир так и остался неизвестным, и по-прежнему в дурную погоду мои косточки ноют точно так же, как и у древнего китайца.
Я спросил Смита, видел ли он в музее „Кергелена” маленькое изваяние скорпиона.
Он ответил не сразу. Лицо его оставалось бесстрастным, но я интуитивно понимал, что затронул что-то важное в его душе. Наконец, он сказал:
– Я привёз. Остатки Шестой Земли. Долгая история. Когда-нибудь расскажу.
Смит посмотрел на тыльную сторону правой ладони. Что он там увидел?
О покорении Вселенной мы, жители Земли, мечтаем издавна. В старых книгах, где излагались простодушные теории и наивно-разумные рассуждения о небесном устройстве, между строчками прорывалось сожаление, что…
..„Достижение других галактик никогда не будет доступно человеку”.
Эта жестокая фраза, продиктованная объективными законами природы, понятых человечеством, звучала приговором. Она означала, что Магеллановы Облака, впервые увиденные Антонио Пигафеттой в небе над Южными Морями, так и останутся белыми пятнышками на чёрном небосводе и никогда не развернутся в обширные галактики и ни один, ни один!, земной космолёт не промчится сквозь них, и никакой землянин не почувствует обжигающего света чужой звёзды на своёй щеке.
„Как жаль, – думал я. – Как жаль, что туманность Андромеды, отражение чернокожей царевны на небесной сфере, не распадётся на отдельные созвездия, не рассыплется на отдельные звёздочки. И как жаль, что даже на нашу галактику мы не посмотрим со стороны”.
„Но, – опять утешал я себя, – наша мысль достигает любой туманности и мчится в прекрасных фантазиях дальше, до конца бесконечности. Но, – снова огорчался я, – тело не успевает за мыслью…”
Но, может быть, наши знания пока ограничены, а возможности ещё не исчерпаны?
Спрашивая Харпера, я слышал в ответ: „Никто не знает”. Я смотрел на лицо пилота на экране и думал: „Что оставило на его лице вот эту морщинку?”
Нет, нет, есть явления, не воспринимаемые нашими органами чувств. Есть и законы материального мира, пока ещё не открытые, описывающие подобные физические процессы. То есть имеется другая реальность, реальность параллельная, в которой мы не присутствуем.
Живя в мире примитивных энергий, тепловой и механической, мы даже не догадываемся,
что в ином мире, мире высших энергий, формирующих свою вселенную, физический объект мгновенно перемещается – вечная мечта – в любую точку пространства, пространства, в которой привычного нам времени просто-напросто нет.
Священнослужители развитых вероисповеданий тысячелетиями говорили о том, что человеку, созданному по образу и подобию Божьему, не следует выходить за рамки, назначенные ему Господом Богом. Тем самым налагался запрет на наше совершенствование. Но природа заставит человечество переступить данные свыше церковные запреты. Переступить ценой изменения земной сущности, чтобы космос вновь стал для нас естественной средой обитания.
И тогда, даст Бог, многим из нас посчастливится испытать невероятные приключения подобные тем, что выпали на долю нашего пилота.
Нужны доказательства? Одно уже есть – жизнь Харпера Смита.