Начало: http://proza.ru/2023/10/11/139
КОЛЬЦО 20, 21
20. ПЕЛИКУЛА
Реня ещё на улице через окно увидела Стася за столиком и поскорее прошла от промозглой сырости поздней зимы внутрь, в тепло. Увидела, что брат взял всем кофе с круассанами, бутылку мальбека и ковыряет чориссо.
- Мы успеваем, время есть? — спросила она, снимая пальто, садясь напротив Стася и стаскивая перчатки. — А где Антусь?
- Есть время, начало почти через час, — по порядку отвечал Стась, взглянув на часы. — Антусь сейчас подойдёт. — Стась сумрачно вздохнул. — Всё уже пообрывал… как говорится, сжигает мосты. Угощал, сделал отвальную всем нашим. Прощался.
- И как люди? Что говорят про это?
- Как! По-разному, — вяло отвечал Стась. — Здешние, Рикардо, Матео, Хорхе — спокойно, вроде это само собой. Думаю, некоторые даже радуются, что место свободно. Лерман вот долго всё убивался, это понятно — такого мастера теряет. Из наших тоже разно… Богдан опять отговаривал. Многие тоже планируют, но так, когда-нибудь. Ну, у всех свои расклады. Но в общем, жалеют, что уезжает. Сработались, да и знают все — он может, чего многие не могут: глазомер, чутьё, дерево чует, фантазия… Всем интересно, как у него там в Польше дела пойдут, но так чтобы вот прямо подхватиться и лететь назад — никто. Если бы кто бедовал, а наши что ж, фирма цветёт. Обжились уже, приспособились, семьи завели. От добра добра… Знаешь, может, думаю, сюда всё-таки вернётся он. Что-то не верится мне, что из его задумки с Анелей получится что-то путное. Глупость это… помрачение. Но упёрся, как баран. Пока в лоб не дадут...
Реня хотела что-то сказать, но передумала и молча взяла в руки чашку. Между бровей залегла нерадостная складка. «До последнего надеялась, что он не поедет, — подумал Стась, вглядываясь в сестру. — Или наоборот? А ну как сорвётся и вслед за ним полетит? С неё станется… всегда молчит… а мне тогда что?.. Жениться придётся, что ли...»
Реня глянула на свои часики:
- Ну где ж он?
- Придёт… Расчёт получил — в банк опять пошёл, ну, и уже что-то там с билетом определиться. Ага, вот и он! — В двери входил Антон; приподняв шляпу, поприветствовал бармена Фелипе за стойкой и приложился к Рениной руке. — Слушай, что там за шум-гам за углом?
- Правые митингуют, — рассеянно отвечал Антон, аккуратно снимая своё добротное пальто. — Франко превозносят да Гитлера восхваляют. В большом энтузиазме. Бычий рёв стоит.
- Ну-ну, — сумрачно отозвался Стась, доедая чориссо и отставляя тарелку. — В силу вошли. Им, вишь, можно… а коммунистов всё норовят в каталажку засунуть. Богдан, похоже, прав, всё это плохо пахнет. Дрэные всё новости. Что-то тревожно... хоть не читай и не слушай, настроение сразу портится. Вовремя ли ты собрался ехать? Как бы тебе не угодить в самое пекло. Уж больно немцы наседают с Гданьском… вцепились, как псы. Перекусишь что-нибудь?
- Нет, кавы хватит… Ну, если слушать Богдана, — говорил Антон, раскладывая бумаги в портмоне, — то ехать не стоило и пять лет назад. Пахнет-то дрэно, но как-то всё утрясается же в конце концов. Авось ничего. Англия стоит за Польшу, а Советы с Гитлером вроде замирились, хотя бы и для виду. А то так можно и ещё бог знает сколько лет прождать. У меня всё готово, — он убрал бумаги во внутренний карман пиджака, откинулся на спинку стула и обвёл Синиц вдохновенным взором. — С долярами всё уладил, билет взял прямо на завтрашний рейс. Скарба, вы сами знаете, не наживал, а мелочи... это было просто. Ровар и патефон уже продал, раз вам лишние. Реня, тот синий костюм, твидовый, Стасю надо хорошо подогнать, особенно брюки, тощий он у нас, — Антон шутливо ткнул Стася в бок. — Куда у тебя всё уходит, на Рениных-то харчах? Не в коня корм! — Реня слегка дрогнула губами, обозначая улыбку. — Радио вот ещё осталось. Аппарат солидный, качественный. Заберёте, продадите, идёт? Ну вот, пожалуй, и всё. Я свободен!
Синицы настрой Антона явно не разделяли. Реня попивала кофе, посматривая за окно, и невесёлая складочка между бровей не покидала её лицо. Стась хмуро потупился.
- Ну что скисли? Завидно, что ли? Может, со мной разем махнёте? Ведь домой, ребятки! На родину. На родину!
Синицы озабоченно переглянулись и помолчали. Слова «домой» и «родина» чувствительно отдались в душе.
- Домой — надо ещё думать, — протянул Стась. — Столько уже здесь... это не шутка. Это тогда было легко броситься, теперь не то… не молодняк. Там за это время тоже как-то жизнь шла, а как? Явишься — а окажешься и там уже не совсем свой, чужой. Где теперь «дом»-то? И тут, и там, выходит, не прирос…
Он снял машинально свой «артистический» чёрный берет, который давно предпочитал классическим шляпам, — Реня находила его более подходящим тщедушному брату, — пригладил мягкие волосы и снова надел, продолжая рассуждать:
- Нет, есть, конечно, кто весь век готов мотаться туда-сюда, шило в дупе свербит, — я не про тебя, Антусь… Но мы не из таких, ты знаешь. Ты-то только и делал, что готовился вернуться, а мы с Реней — Стась бросил на сестру пытливый взгляд — так и не решили. Раз уж такой у тебя настрой, поезжай, разведай, как там всё. Да что говорить, когда билет уж в кармане! Дорожку проложи. А мы уж следом... сообразим... Но что ж ты душу травишь, — рассердился он наконец, — что за шутки! Пан жартуе?
- Молчу, молчу! — поднял Антон руки, сдаваясь. — Прости, плохо пошутил. Конечно, такие дела не в два дня решаются и не делаются. Всё! Сегодня отставляем всё серьёзное и развлекаемся на прощание. Что там у нас за пеликула наметилась?
Синицы с готовностью отложили трудные размышления и слова, стараясь настроиться на задуманное «весёлое прощание».
- «Ла вида де Карлос Гардель», — объявил Стась. — Новый. Народ ломится как умалишённый, не сразу взял билеты.
- А, твой кумир? Гардель играет и поёт? «Пор уно кабе-е-еса...» — фальшиво изобразил Антон и засмеялся, видя, как Стась морщится. — Хорошее дело. Он, конечно, был... — Антон уважительно воздел вверх ладонь, — величина. И такая дурацкая гибель… жаль.
- Да нет, я же говорю — пеликула нуэва. Только сняли. В мае премьера была в Байресе.
- Это ПРО него, про Гарделя, — пояснила Реня. — Его играет какой-то Уго дель Карриль. Вот, смотри, реклама.
Она достала из сумочки глянцевитый журнал, полистала, раскрыла и показала. Мужчины склонились над журналом, по очереди разглядывая.
- Вот этот изображает Гарделя? — ткнул пальцем Антон. — Что-то он… кхм… даже краше самого Гарделя будет. Больно смазливый. Гардель был… как-то помясистее, что ли…
- Молодой, — сказала осведомлённая Реня, любительница журналов. — С виду лет на пятнадцать моложе. Всё-таки Гарделю было сорок четыре, хотя смотрелся как-то вовсе без возраста. Можно было дать и сорок, и тридцать, и двадцать пять, правда? А сыграть, пишут, надо было всю жизнь, даже с детства. Ну, посмотрим…
- А петь будет кто? — озаботился Стас.
- Не знаю… Пишут, что этот Карриль тоже поёт танго. Я его не знаю. Может, для съёмки под записи Гарделя спел. Но уж наверняка станцует.
- Не люблю я это ваше танго, — вдруг сказал Антон.
- Чего-о-о? — изумился Стась и даже огляделся, словно ища, с кем разделить негодование таким кощунством. — Вот ещё новость!
- Уж извини, Стась. Но я ж не про музыку. Петь-играть — пожалуйста. Но как его тут танцуют… Не обычная публика, а танцоры, с выступлениями.
- Ага! Ты так не можешь, поэтому? — уличил Стась.
- Я так не стану никогда даже и пытаться. Сам посмотри, что они выделывают. Словно мухи на варенье сели и сучат лапками, трутся друг о друга… тьфу. Изображают насекомых каких-то. И что-то в этом... нездоровое, злобное, напоказ… Всё с какими-то подвывертами и выкрутасами.
- А вот это точно, — неожиданно поддержала Реня. — Правильно ты сказал — мухи. Мне тоже так всегда казалось. Развязно, неприлично… что тут красивого? Простого веселья нет. Прямодушного… искреннего. Изломанно всё.
- Ну, знаете... — растерялся Стас, оставшись в меньшинстве. — Удивили. Ханжи вы оба какие-то… замшелые. Хотя... — призадумался он, — насчёт напоказ, можно согласиться... Но местным не вздумайте такие речи говорить — это святое. Национальная гордость и достояние. Считают, душу и судьбу народа выражает. Ну что ж, получается, нет в этой судьбе веселья — пожалуй, так… почему бы и нет? Какая судьба — такие и танцы.
Фильм, разрекламированную пеликулу, смотрели невнимательно, все трое придавленные сознанием, что это прощальное развлечение. Красавчик псевдо-Гардель разбирался с невестой и с шикарной возлюбленной, пел, триумфально концертировал по странам, его комический низкорослый импрессарио шустрил, а печальный финал — невеста скончалась, Гардель разбился в самолетё, и два их полупрозрачных призрака, наконец-то соединясь, вместе удалились в небеса — и вовсе оказался некстати: померещилось зловещее предсказание.
Из кинематографа вышли молча, пряча лица и думая каждый о своём. На улице, под фонарями, стало заметно, что глаза у Рени подозрительно блестят влагой.
- Ну что, Стась, — попытался перебить общее настроение Антон, — как тебе показалось — это Гардель пел или сам актёр?
- Н-не знаю, — засомневался Стась, — наверное, актёр, но выходит и у него тоже неплохо...
- А я вот что заметила, — сделав над собой усилие, поддержала Реня обсуждение, спеша перевести его в обыденность, — по своей части... Неправильно они женщин одели. В глаза прямо бросилось, когда невеста опоздала к отходу корабля, и он уже отчалил. Когда Гардель уехал, знаете? Нет? В тридцать третьем году, а она одета по последней нынешней моде: подплечики, шляпка, волосы на висках подобраны… Так разве в тридцать третьем носили? Я такую антеру, как на ней там, сейчас шью для сеньоры Родригес. Ну ровно такую же, на спинке воротник двумя концами…
- Я не уловил… тебе лучше знать, это ваше женское, — снисходительно пожал плечами Стась, улыбаясь.
Расходясь по домам, обнялись — до завтра: Синицы обещали прийти к пароходу.
- Только не опоздайте, как Гарделева невеста, — усмехнулся Антон.
Однако на следующий день к газетным киоскам стояли очереди, а на площади, как воробьи, резво шныряли мальчишки-газетчики, стремительно раздавая свой товар. Непроданный радиоприёмник Антона захлёбывался речами дикторов, оповещая — Германия напала на Польшу. Война...
- Не успел... — заскрипел зубами Антон и пристукнул кулаком по приёмнику.
Богдан оказался-таки прав — нарыв лопнул.
Антон каждый день начинал с тщательного просмотра газет, радио не выключалось. Уехать не вышло, порушенные здесь «мосты» подлежали восстановлению, а надежды, что всё в Европе скоро уладится, не сбывались: удивительно быстро, просто стремительно, рухнула Речь Посполита, и государство, паспорт которого лежал в кармане Антона, больше не существовало.
Одно радовало здешних белорусов с Браславщины: польские «всходни кресы», подпавшие под Польшу в двадцатом, их родина, опять вернулись в Россию: Советы не отдали их Гитлеру. «Вместе с Анелей, — ночами шептал Антон воодушевлённо, — в одной стране снова!» Которая, правда, теперь Советский Союз… Это всё запутывало: туда даже писем не напишешь и оттуда не получишь — здесь, хотя власти якобы держат объявленный нейтралитет, нет с Советами никаких контактов.
Оставалось ждать, мучаясь неизвестностью и тревогой… Опять ждать!
________ _________________________
мальбек — красное вино
чориссо — мясные колбаски
кава — кофе (польск.)
доляр — доллар (польск.)
пеликула — фильм (исп.)
«Ла вида де Карлос Гардель» — «Жизнь Карлоса Гарделя» (исп.)
Карлос Гардель — «отец» песенного танго, аргентинский певец, композитор, актёр (1890-1935); погиб в авиакатастрофе в Колумбии
«Пор уно кабеса» — «На половину лошадиной головы» (1935), одно из самых известных танго К.Гарделя; использовано в фильмах «Запах женщины» (1992) и «Правдивая ложь» (1994)
антера — пыльник, плащ (исп.)
21. ПРОВОДЫ
В квартире стояла тишина.
- Серафима Андревна! — позвала Аня. Молчание. Она постучала и в дверь напротив, к Марии Ефимовне, окликнула погромче. Нет ответа. Заглянула в дальнюю расщелину длинной общей кухни с просветом большого окна в торце — пусто.
Стало быть, никого. Некому сказать хоть слово, обыкновенное и обыденное, чтобы подтвердить, что ничего страшного не случилось и не случится. А ей хотелось любого живого голоса, именно сейчас, когда грузовик увез Павла от военкомата на Большой Монетной. Он так не хотел отпускать её руку, и сидя в кузове, плечом к плечу с другими, не отрывал от неё глаз до самого последнего мига, пока тарахтящая машина не завернула за поворот, словно… что? Что ему почуялось? Ну месяц, ну два, три — должно же будет это закончиться, ведь готовились. Финнов же разбили в три зимних месяца, а сейчас тем более — лето.
Эта опустевшая квартира показалась ей зловещим предвестьем — всё кончилось, теперь уж совсем, и ничего хорошего никогда больше не будет. Все отнимают, последовательно и неумолимо. Рушат одно за другим все приметы, все составляющие её спокойного и равновесного пусть не счастья, но благополучия: её счастье сначала увёз Антусь, потом ушёл из этой жизни папа, следом Пётр и Феликс, теперь Павел. Если бы не исключили тогда из партии, пошёл бы сейчас… кем? Но кто знает, как было бы лучше и надёжнее, кто скажет, как там всё будет? Война всё-таки, вернулся бы только. Опять остались одни женщины, без мужского плеча, как в детстве и юности, с девятнадцатого...
Аня медленно вошла в свою комнату, замерла на пороге. Нехорошее предчувствие разрасталось, перед глазами стоял последний взгляд Павла над щелястым бортом машины, через чужие плечи, полный тяжкой тоски… да вернётся ли он?! И в этот момент она ясно поняла и ощутила — нет, он не вернётся. И мужа своего она тоже больше не увидит, никогда. Никогда.
Ноги подкосились, она подломанной веткой упала на пол и зарыдала. Отчаяние клокотало и билось, затопляя до краев.
Вся комната, единственный свидетель катастрофы, наполнилась предгрозовым напряжением. Веерные ладошки пальмы под окном колыхались от струи из приоткрытой форточки; белые крахмальные занавески волновались, сочувствуя и порываясь добраться до павшей хозяйки. Настенные часы в резном футляре утешительно твердили «не-так, не-так». Портрет Адама Величко был заперт под толстым стеклом в проволочном держателе и взирал с буфета сострадательно, но смиренно и беспомощно, спрятав губы в обильной гряде седых усов. Лысый основательный Ильич выжидательно прищурился со стены на курчавые бакенбарды Пушкина напротив, а тот печально косил глаз на идиллический сад с прудом и скамеечкой — этюд декорации к «Онегину», подаренный Ане театральным художником. Юная Таня Ларина рядом, в отдельной простой рамочке, обречённо обернулась к этому саду, не имея ни малейших шансов вернуться в него...
Пластинка Утёсова в гладком конверте, давно норовившая соскользнуть со стопки книг на этажерке, решилась наконец вмешаться и негромко спикировала на пол. Этот тихий шлепок и нежданное движение заставили Аню вздрогнуть, очнуться и поднять голову.
- Ну, хватит... — пробормотала она, оглядываясь. — Что толку… сам себе не поможешь, никто не поможет... Девчонки на мне. Надо устраиваться на работу. Хватит, попановала за мужем...
(Продолжение http://proza.ru/2023/10/11/1690)