Начало: http://proza.ru/2023/10/11/139
КОЛЬЦО. 45-46-47
45. «ДОЛЯРЫ»
В обеденный перерыв Анна Адамовна пошла к телефону на лестнице возле фабкома. Занято: висит на трубке какая-то девица и бурно стрекочет, растаращив в пространство ничего не видящие вокруг глаза, заканчивать не собирается. Не повезло... Глянув на часы, Анна Адамовна вышла за ворота, но пойти искать свободную будку не вышло: увидела на Кронверкской инвалида без обеих кистей рук, который стоял на углу, держа свой товар — машинные иголки россыпью — в расщеплённой надвое культе, похожей на беспомощное поросячье копытце. Сердце защемило… надо поддержать. У Анны Адамовны всегда был в наличии полный швейный профессиональный набор, но у этого безрукого она непременно прикупала пару иголок.
- Спасибо, сестрица, — тихо-шепеляво сказал круглоголовый, под ноль стриженый инвалид.
- Вам спасибо, уважаемый, — убедительно отвечала Анна Адамовна. — Хорошие иголочки. Здоровья вам…
Снова бросив взгляд на часы, она вернулась за проходную к фабкому. Девица исчезла. Анна Адамовна метнулась к трубке, торопливо набрала букву и пять цифр, которые знала наизусть, как песню, хоть среди ночи разбуди, сказала добавочный номер, попросила «позовите, пожалуйста, Уманскую, Юлию Адамовну» и стала ждать.
Юлька ответила каким-то напряжённым, тревожным писком и, только узнав сестру, словно выдохнула, голос прорезался.
- Я не вовремя?
- Нет-нет, Аничка, — уже вполне уверенно отвечала Юлька, — что у тебя? Случилось что-нибудь? — Она снова словно задохнулась.
- Нет, не волнуйся, мне только поговорить надо…
Договорились встретиться после работы в Матвеевском садике. Юлька вошла с угла на Большой Пушкарской, и Анна Адамовна, уже издалека глядя, как она идёт, снова подумала, что у Юльки совсем не всё хорошо: где величавость «жены Уманского», где небрежный взмах зонтичной трости? Юлька спешила, опустив голову и утратив всю свою обычную уверенную победительность. Что это с ней? Но первой, запыхавшись, задала вопрос Юлия, усаживаясь на белые холодные брусья скамейки:
- Аничка... Скажи мне, ты уже начала..? Подавала бумаги?
- Нет ещё. У меня в выходные срочная работа была, большая, пальто просили закончить. Я только начала с документами… подумала, как и что собирать...
- Аничка! — Юлия схватила сестру за руку. — Слава богу… Я тебя прошу… Пока… пока! Не подавать… Погодить.
- Погодить? — изумилась Анна. — Юлька, у тебя-то что? На тебе лица нет. Что такое?
- Ах… боже мой, боже мой... — Юлия приложила пальцы ко лбу и покачала головой, потом опасливо оглянулась по сторонам. — Анночка, у нас там… ты не представляешь...
- Да говори же!
- У Яши заведующий лабораторией, Борис Семёнович… Его ночью взяли! Взяли… ночью! — шептала Юлия. — Это какой-то ужас… кошмар…
Округляя в ужасе глаза и захлёбываясь, Юлька рвано и нервно вполголоса рассказывала, перескакивая с одной подробности на другую, по-женски сплетая в невнятный ком важное и неважное, свои и чужие эмоции, впечатления и мелочи.
Анна Адамовна про себя думала: ну вот и до Юльки добралось… В тридцать седьмом мы с Лидией её, такую чувствительную, держали подальше, да иначе и невозможно было: хоть она и не отрекалась, как Феликсова Ванда, не желавшая даже дверь открывать «врагам народа», но и речи быть не могло, чтобы Юлька куда-то ходила, что-то узнавала, стояла с передачами — куда там. Ушла тогда, как улитка в раковину, забилась в самый тёмный угол, слышать ничего не хотела, руками махала: молчи, молчи, мне рожать, у меня Яша! Усиленно делала вид, что Яша знать не знал ни Петю, ни Феликса. А теперь Юлька знать не желает саму Лиду — брезгует путями, которыми Лиде пришлось тогда добиваться подробностей про арест… Никогда не спрашивает про неё, не переписывается. Разные мерки у Юльки к разным людям и к себе.
Наслушавшись Юлькиных всхлипов, спросила:
- Обвинения какие могут быть?
- Ну кто же знает? — вскрикнула Юлия и всплеснула руками. — Разве они объясняют?
- А всё же… Что он за человек, этот ваш Борис Семёнович?
Переждав шквал невнятных Юлькиных славословий-восхвалений Борису Семёнычу и выловив крупицы важного, Анна Адамовна заключила:
- Из того, что ты говоришь… скорее всего, космополитизм… в сионизме обвинят. Буржуазном. Если не шпионаж, раз ездил в Англию. Ну, а Яша может быть причём?
- Яша! Яша всегда такой осторожный! — в отчаянии помотала головой Юлия. — Ни слова лишнего! Он в эти игры не играет!. Зачем ему этот сионизм, этот Израиль придумали ещё? Там война какая-то... Он, как и был всегда, молчун... молчун! Он своё дело знает и делает...
- Тогда что же ты так..?
- Анночка! Как ты не понимаешь! Всегда есть завистники, интриги в науке, амбиции, подсиживания… У Бориса Семёныча увезли всю семью. Жену, сына, дочь-студентку… тётка его ещё какая-то с ними жила, старая дева… её тоже! Понимаешь? А тут, если ты документы подаёшь! Туда! Это мгновенно бросит тень на Яшу! Родная сестра жены! Он попадёт под подозрение, сразу! Это конец...
Юлия тихо, осторожно разрыдалась.
Анна Адамовна молчала озадаченно. Всё опять меняется? Столько усилий и волнений было уговорить девочек… всё было зря? С Юлькиных же понуканий и ободрений.
Но в то же время Анна Адамовна вдруг поняла, что невольно ощущает невероятное, огромное облегчение, словно её выпустили из какого-то скорбного узилища и простили любые прегрешения, дав вольную волю следовать своему сердцу, своей подспудной уверенности. Не нужно ломать себя и всю свою жизнь, подлаживаться, начинать с нуля на неведомой чужбине… Пусть лучше он возвращается. Наверное, ему это всё же будет легче? Я буду ждать… теперь буду его ждать, сколько понадобится. Ждать. Терпеть. Это привычно…
И она сказала сестре почти весело:
- Не подам, Юлька. Хорошо. Я поняла. Не впадай в истерику. Но только… что же мне сказать девочкам?
- Да ничего, — досадливо махнула рукой Юлия. — Скажи, всё решается долго… и пусть не болтают, помалкивают. Да, вот ещё, — она ухватила пальцы Анны, — кольцо! На левую надень…
- На левую? — растерялась Анна Адамовна. — Как на левую?
- Да! По-вдовьи. Пусть это как будто кольцо Павла. На работе что думают?
- Да никто не спрашивал, кажется… Похоже, и так решили, что Пашино... раз похоронки не было, имею право...
- Ну и хорошо, и отлично! Запутать всех. А девочкам скажи, что католики носят на левой.
- Я сама уже запуталась... — медлила Анна Адамовна. — Делать вид, что это вдовье кольцо, от Павла? А девочкам представить, как на самом деле, от Антуся?
- Да, да, — раздражённо подтвердила Юлия. — Что непонятного?
- Вообще-то у нас в Белоруссии католики носят на правой, все, и поляки тоже…
- Да кто знает эти подробности? — отмахнулась Юлия. — А может, совсем не надо носить? Сними ты это злосчастное кольцо! — В голосе Юлии прорезались истерические нотки.
- Нет, — решительно отрезала Анна. — Яня хранила его двадцать лет. Антон знает, что оно у меня. Верит, что я его ношу. Считает меня своей женой. Уж позволь мне самой решить, как «надо».
Сёстры непримиримо скрестили взгляды. Юлия первой сдалась, издав досадливое «а!» — мол, делай, как знаешь.
- Надеюсь, что ты просто, как всегда, торопишься воображать ужасы. Не думаю, что Яша мог поставить себя под удар, — проговорила Анна Адамовна.
Так и не переменив палец для кольца, она, стала, собираясь, натягивать перчатки, и только тут Юлия вспомнила:
- Анночка, а ты-то? О чём хотела..?
Анна Адамовна с сомнением посмотрела на сестру.
- Спросить хотела… но, наверное, не ко времени это…
- Нет уж, говори! — всполошилась Юлия Адамовна. — Что ещё такое?
Поколебавшись, Анна Адамовна раскрыла сумочку, доставая листок в линейку.
- Вот, посмотри. Антон писал, что послал мне доллары. Просил часть переслать Яне, для надгробия Альбины… Уж не знаю, почему не прямо Яне? Остальное мне, «Ниночке, Дорочке» и «на марки для писем», мол… Хотя там, наверное, на всю жизнь хватило бы марки покупать…
- «Сегодня пошлю письмо в Польский Банк... — разбирала Юлия, — в Буэйнос-Айрес… чтобы выслали… на твоё имя в Ленинград… конечно, ты это получишь в рублях… я не знаю, что можно купить за это у вас...» — глаза Юлии Адамовны панически расширились. — Аничка! Ты получила... доллары?
- Нет, не получила… ничего я не получила! Ни долларов этих, ни рублей… так ему и написала...
- А как? Как ты думала их получить?
- Как… ну как… я не знаю. Извещение какое-нибудь с почты. Или откуда? Я и хотела спросить — может, ты или Яша знаете, как это делается? И как, где узнать?
- Узнать? Яша?! — Юлия закаменела в ужасе. — Когда он послал... эти доллары?
- Да вот, получается, уже месяца три назад. Вот, видишь, — она развернула ещё одно письмо, — он удивляется: «Я не знаю, почему ты так долго не получаешь денег… доляры высланы мною летучей почтой…»
- «…и до сего времени ты не получила… — читала дальше Юлия, взяв письмо в руки — ... думаю, у тебя не ахти как с деньгами...» — Она опустила бумагу и тревожно поглядела на сестру. — А почему он пишет, что у тебя плохо с деньгами? Что ты ему наболтала?
- Я не жаловалась... — растерянно отвергла Анна Адамовна. — Наоборот… Фотографии в лучшем виде... что всё у нас хорошо… Не знаю, почему он так решил… Ну, может, чтобы похвастаться, показать, что он не шантрапа какая...
Юлия продолжала возмущаться, негодовать, сетовать, ужасаться… Анна Адамовна перестала слышать… Постепенно Юлия умолкла.
С вязов сквера умиротворяюще и печально летели поодиночке последние осенние листья, осыпая скамейку и утоптанный гравий дорожек. Вдалеке возилась и бегала стайка детей, смело карабкаясь на холм, оставшийся от старой церкви. Воздух был прозрачен и чист. И только в сумочке Анны Адамовны затаилось что-то страшное, как неразорвавшаяся бомба, — листок бумаги со словом «доляры».
- Анночка, — наконец настойчиво проговорила Юлия, с усилием разлепив свои густо накрашенные губы. — Никуда не ходи, ничего не спрашивай. Умоляю… Напиши ему, что у тебя всё, всё превосходно, замечательно! Слышишь? Что никаких долларов тебе не надо. Что они пропали где-то. Твёрдо так напиши — не нуждаемся ни в чём. Понимаешь? Доллары, оттуда, близкой родственнице — это сейчас приговор для Яши… Ты не должна навредить Яше!
46. СОН АНТОНА (1951 год, май)
Голос комментатора ещё тараторил, но поток речей, рвущихся из бежевого шерстяного динамика, уже сменил тональность от восторженного захлёбывания к заунывной досаде.
- Д-а-а... — разочарованно протянул Стась. — Что ж сплоховал вратарь наш, Ругило… Меньше надо на штанге висеть Тарзаном. Жук усатый. Ответный гол не смогли... Зря замену сделали в последнем тайме. Этот новенький что-то не тянет.
- Я был уверен, что хоть к ничьей сведут, — крякнув, Антон отставил калебас. — Поищи там чего повеселее. А то будут теперь сто лет волосы на себе рвать. Это они любят…
Он встал, закурил и подошёл к открытому окну. Стась переходил с волны на волну, минуя напористое чтение новостных дикторов, навязчиво-поучительные словеса политических рассуждений, слезливые дамские радиоспектакли и ловя музыку полегче.
- Антусь, а чего ты отказался от заказа доньи Марселы? Заказ-то интересный. Ты всегда любил такие… когда клиент сам не знает, чего хочет.
- Да и не скажу даже... — Антон повёл плечом. — Как-то мне, понимаешь, неинтересно стало. Запал пропал. Я уж лучше буду муниципалам стандарт гнать, шкафы-столы. Плевать мне на деньги. К тому же… вдруг наконец... разрешение?
Стась, не отрываясь от настройки, бросил на него быстрый взгляд.
- Ты веришь, что они приедут?
- Не знаю... — помолчав, выпустил Антон струйку дыма. — Она стала писать реже... и словно чего-то недоговаривает.
- Не завёлся ли там опять соперник? — чуть заметно усмехнулся Стась. — Не думаешь, что тебя водят за нос?
- Нет! — Антон сердито шмякнул на стол коробок спичек. — Не суди о том, чего не знаешь! Прикуси язык. Нет. Я бы почувствовал… да просто знал бы. Она бы в открытую сказала. Анночка не тот человек, чтобы вилять. Но вот то, что она ехать не спешит, а надеется на моё возвращение, я уж понял.
- Значит, зря дом купил… — с невинным видом заметил Стась, найдя американскую музыку и оставляя в покое радиолу.
- Тоже не знаю. Может, всё ещё получится… Что-то им мешает. Но что? Не ведаю. Вон тот старичок, который с кебрачо работает, слышал? Ну, этот, гений мятый-потрёпаный, чудаковатый…
- А, да. Слышал. Скульптор Эрьзя, что ли. То писали, что уехал к Советам, то пишут, остался, не разрешили. Или сам передумал? Там сам чёрт не поймёт.
- Вот… Если уж его тормозят... А я против него кто такой, кому там нужен? Просто мебельщик.
- Да ну, Антусь, ты мастер настоящий, сам знаешь. Как раз ему, может, сложнее, раз он такой известный. Политика впутывается. А тут что-то другое. Время-то бежит. Четыре года всё только письма пишешь…
- Не трави душу. Да, четыре… Мы даже уж и привыкли оба… смирились. Девочки выросли… без меня. Старшей восемнадцать. Анночка пишет, в кино снимается, представляешь? — Антон счастливо и гордо улыбнулся. — Ну, в толпе, конечно, статисткой… Между прочим, учит испанский, приписочки в письмах делает: буэнос диас, аста ла виста, грасиас, тио Антонио и прочее... Это о чём-то говорит, верно?
- Н-ну... — помычал невнятно Стась. — Допустим… А младшей сейчас сколько?
- Четырнадцать скоро.
- Может, она ждёт, чтобы дочки выучились там? Это разумно.
- Наверное, — вяло согласился Антон. — Но мне-то нужно, чтобы вместе… Это для нас с тобой, хрычей старых-лысых, — Антон мазнул увернувшегося Стася по голой полированной макушке, — что пять лет, что десять — как бы ничего и не меняется. А девочки растут не по дням, по часам. У меня ощущение, будто сижу в слоике каком, стеклянном, — снаружи жизнь идёт вовсю, бушует, ветвится, растёт… А я только наблюдаю, из-за стекла. Ни помочь, ни поучаствовать. Такая досада берёт, такое бессилие… так бы и долбанул это стекло! — Он потряс кулаком. — Эх, знать бы, в какое такое стекло садануть!.. — Через паузу сказал, улыбаясь тихо: — Анночка окуляры завела, пишет, шить без них стало сложно.
- Окуляры? — хмыкнул Стась. — Не представляю… Карточку прислала?
- Нет… стесняется, видно. Тоже хочу посмотреть. Умный вид, наверное, у моей Анночки в окулярах… Вон ты, как окуляры нацепил, сразу на профессора тянешь.
Стась хмыкнул и посмотрелся в зеркало:
- Профессор? Да ну тебя... Не, Гленн Миллер!
Он замурлыкал джаз и изобразил руками саксофон. Антон печально усмехнулся. Мужчины не удержались совершить несколько азартных танцевальных па.
- Так жизнь и проходит, — заключил Антон, возвращаясь в кресло, снова помрачнев и угрюмо закуривая, — в ожидании. Которому конца не видно. Ждал накопить денег. Потом ждал — война кончится. Теперь жду… сколько? Уже пять лет! Жду бумаг этих... — Антон выругался. — Сколько можно быть врозь с ней? Уже двадцать два года, в общей сложности… Вечный зал ожидания, на вокзале.
- Да, странную ты себе семейную жизнь устроил, — Стась показал на кольцо у Антона на пальце. — Может, оставишь это всё? И начнёшь наконец просто жить?
- Просто жить? Ничего ты, Гленн Миллер, так и не понял. Какая мне жизнь без неё? Теперь хоть письмами говорим. Хоть так! А без неё… без неё мне полная крышка, и ничего не нужно. Вот у тебя есть твой аккордеон. У Рени… у Рени не знаю, что есть...
- У Рени есть ты... — вставил было Стась, но осёкся, услышав отворяющуюся дверь. — А вот и Реня! Что так долго?
Реня вошла, устало сняла шляпку и, приткнув сумку под зеркало, бросилась в кресло.
- Эта сеньора Анхела меня доконала своей говорильней. Про Эвиту. В вице-президенты её желают… Они собираются ходить на коленях вокруг статуи девы Марии на площади. Об её выздоровлении молиться.
- Фанатички... — фыркнул Стась. — Деньги-то заплатила эта старая идиотка? Довольна?
- Заплатила, — махнула успокоительно рукой Реня. — Довольна. Шторы панские получились. Королевские даже… Чайник ставили? Хоть кавы мне надо испить. Стасю, похлопочи, братик.
Она положила ноги на скамеечку, устроилась в кресле поудобнее и зевнула. Антон повертел ручку радио, треск и писк эфира что-то напомнили… А, давешний сон… да-да-да… с птичьими звуками и пустой клеткой.
- Реня, а помнишь, мы со Стасем, давно-давно, принесли тебе чайку с побережья, подбитую? Что с ней потом?
- Чайку помню… в тридцать третьем году, — улыбнулась Реня. — Я у Зоси клетку брала, в ней птицу и держала, на заднем дворе. Пока крыло срасталось. Зажило — выпустила. А что?
- Да нет, ничего… Сон вчера приснился, и вот эта, верно, клетка, что ли.
- Сон? Расскажи, — Реня, придавая большое значение всякой мистике, снам, приметам и разным знакам, с интересом выпрямилась, приготовившись слушать и толковать.
Сновидение, казавшееся таким реальным и логичным, пока спишь, наяву трудно поддавалось пересказу, да и бОльшей частью улетучилось из памяти. Оставалось только тяжёлое и тревожное чувство. Антон во сне оказался в своём здешнем доме, откуда-то сверху чудился невнятный шорох крыльев и неявное присутствие птиц. Стал подниматься по лестнице, и на втором этаже обнаружил, что почему-то один башмак с ноги куда-то исчез, лестница обрывается в никуда, крыши нет… Дом недостроен, понял он, не удивившись. Шорох крыльев шёл из тёмного угла, там и стояла птичья клетка на письменном столе, но — пустая. Он решил, что зачем-то нужно отпереть ящик стола; стал выдвигать его, ящик не поддавался. Рядом стояла мать, он спросил её: а где ключ? Мать молчала…
- Что-то ещё было, а вспомнить не могу, — потёр лоб Антон. — К чему эта вся чепуха, Реня?
Реня подозревала печальный смысл Антонова сна, но сказала, что тревожиться не стоит: покойные предвещают всего лишь перемену погоды...
47. СПИМ ОДЕТЫЕ (НОВЫЙ, 1953-й, ГОД)
Дора с усилием протащила иголку через толстый многослойный угол ткани, срезала тяжёлыми портновскими ножницами кончик нитки заподлицо и, отдуваясь, объявила:
- Всё! Готово. Фу, намучилась. Нет, Нинка, рукоделие и всякое-такое мелкое не для меня. Сидишь, кратаешься, копошишься… хочется вскочить и завопить! Не понимаю, почему считается, что вышивание успокаивает? Пф! Уж лучше дрова рубить-колоть. Или у тёти Яни воз сена на карах верёвкой перетягивать. Строить чего-нибудь… большое! Результат сразу виден.
- Иди в строители, — пробубнила сонная Нина, пристроившись бочком на диване, — в архитекторы. Большо-о-ое делать… дома… мосты какие-нибудь… Если поступишь.
- Почему нет? И поступлю! — воинственно возразила Дора. — Тебе всегда надо какую-нибудь колкость ляпнуть.
- А мне вот нравится у нас в аптеке с флакончиками возиться… и с весами, — зевнула Нина, поудобнее устраиваясь. — Отмерять, взвешивать, наливать-насыпать… и чтобы всё аккуратненько, всё подписано, этикеточки приклеены, ровными рядочками… как положено, по инструкции...
- Да уж знаю! Тебе крупно повезло с Райкой: ты ей с пузырьками порядочки наводишь, она тебе, курице, лабораторные пишет... Лучше скажи про подушку, как получилось, ничего? Не стыдно маме подарить?
Она предъявила Нине готовую пухлую подушку-думочку. Ворсистая бежевая нижняя сторона, в самом уголке имеющая вышитую мелкими стежками подпись «Дора», с лицевой стороны переходила через шов в плотный чёрный фон лицевой части, на котором были крестиком изображены еловая ветка с выпуклыми шишками и там-сям снежинки синим и белым мулине.
Нина выпрямилась, придирчиво осмотрела думочку, одобрительно покивала головой и похвалила:
- Хорошо, Дорка! Не зря корпела. Симпатично вышло. Аккуратненько. Молодец. Но главное, пухлая, мягенькая какая… Ну-ка, дай попробую, — Нина залегла обратно на диван, подложив под голову думочку. — Мама вот так придёт с работы… под щёчку положит... — Нина уютно устроилась, закрыла глаза и голос её плавно перешёл в невнятное бормотание.
- Нинка, ты когда-нибудь впадешь в этот… летаргический сон, — возмутилась Дора. — Когда-нибудь бывает, что ты не хочешь спать?
- Вот когда будешь, как я, и работать, и учиться вечером, — сердито проворчала Нина, не открывая глаз, — тогда и говори… У тебя-то каникулы, а у меня сессия... Не поспишь на занятиях.
- Давай сюда думку, студентка, — потребовала Дора. — Надо спрятать где-то. Чтоб до Нового года мама не нашла. Ведь как будем генеральную уборку делать, так точно найдёт.
Она огляделась, соображая, где устроить тайник. Тощие крендельки косичек просвистели вправо, влево.
- К тёте Си-и-име, — опять зевнула Нина, с сожалением возвращая думочку.
- Нет, — отрезала Дора. — Тётя Сима маме проболтается. Как пить дать. Она и так догадалась, наверное, когда я у неё вату для набивки просила. Это только тёте Вере доверить можно. Тётя Вера — крепость! Надёжно. Не выдаст.
- Ты не понимаешь, — наставительно сказала Нина. — Тётя Сима маме всё докладывает, потому что за нас ответственность чувствует. Вроде как мамин заместитель. А тётя Вера снисходительная… добрая. Всегда всем всё отдаст… денежку одолжит. Я у неё вчера взяла на подарок маме, не хватало немного. Тётя Вера мягкая, даже слишком. Дяди Сашиного приятеля этого, Казана, всегда привечает — и бражку ему, и хамсы тарелку. Прямо повадился…
- И не говори, — проворчала Дора. — А главное — ещё и к нам каждый раз стучится! «Адамовна, к тебе можно?» Придёт, сядет и разговоры «за жизнь» ему подавай… у Гусевых не наговорился! Чего ему надо?
- Не понимаешь? — тонко усмехнулась Нина. — Глазки строит, думает очаровать вдову… Он же не знает, что мы в Аргентину поедем… или он сюда… ну, что у мамы есть дядя Антон...
Дора удивлённо осеклась и плюхнулась рядом с Ниной на диван, обняв свою подарочную думочку. Она-то всё крепче надеялась, что вопрос с Аргентиной увядает сам собой: три года ни тпру, ни ну. Хмуро помолчав, заключила:
- Не знаю, как там будет… больно долго это всё. Но уж Казан нам точно без надобности! Тоже мне жених. Ему лет сорок пять, седой весь… Мама ему в открытую ноль внимания… Он сидит, болтает всё подряд, как воевали с дядей Сашей, про то-сё... а она шьёт себе на машинке, не отрываясь, и только «да», «нет», «угу». Разве что прямо не выпроваживает. Он же гусевский друг, и нам всегда в квартире пробки чинит… священнодействует. Как будто ждёт такого случая, раз дядя Саша хромой, и ему на стремянку залезать трудно... Это каким надо быть нечувствительным, чтобы не понимать? Чурбан. Ладно, пойду у тёти Веры спрячу, — приняла решение Дора, видя, что Нина уже не слышит её рассуждений и начала тихо посапывать. — Давай и твой подарок тоже!
Нина встрепенулась, слезла с дивана, вытащила из своей сумки прямоугольный свёрток, перехваченный по тонкой шершавой бумаге двумя красными диагональными ленточками, и вручила сестре.
- Ишь как красивенько завязано, — заметила Дора. — А я хотела посмотреть, какой ты наборчик взяла-таки... какие нитки, напёрсток какой. Да уж ладно. А то потом не заверну так. Погляжу в Новый год, вместе с мамой!
Анна Адамовна, как и дочери, тоже обдумывала предстоящий праздник, идя с рынка, где прикупила свиные ножки на студень.
Так, соображала она, поплотнее укутывая подбородок в пуховый платок, надетый поверх колпачка шляпки, и уворачиваясь от обильных снежинок, невесомо порхающих в воздухе, — студень обеспечен, с Вериным говяжьим подбедёрком будет в самый раз... Но говядина попозже, а ножки пока в сетке за форточкой повисят, ничего с ними на морозе не сделается, только в толстую бумагу поплотнее завернуть, чтобы птицы не повадились клевать. Пироги… капуста, яблоки есть. Надо посмотреть, как Серафима свои тоненькие с морковкой делает, научиться, — Дора от них в восторге. На горячее что? Янины колбасы — целый ящик, умалишённая, прислала, из свежей свинины, из заколотого к рождеству боровка — сварить, и с рисом на гарнир… Надо срочно ответную посылку Яне... завтра, что ли, на почту сходить? И для генеральной уборки день назначить. Паркет Гусев со своим Казаном натрут — специалисты, с морской практикой, привычны у себя на кораблях палубу драить. Опять бы только не расшибся кто... на ноябрьские младший Серафимин племянник Жека ухнул, поскользнулся, как на льду, ногу подвернул мальчишка. Словно во дворце натирают… Анна Адамовна хмыкнула. Будет где танцевать! Только кто станет танцевать? С кавалерами-то туго... Мы, старички, уж за лото с удовольствием засядем, или карты — Серафима любит, азартная. Хромой Гусев при музыке, с аккордеоном. Вот если бы Антусь был уже здесь… танцевал бы со всеми… А так разве что Казан с Верой пусть танцуют, когда петь устанут — Вера примой, Казан вторым голосом… ах, хорошо у них выходит! Душевно. Заслушаешься. Вот молодёжь пусть потанцует — Сева, Валечка Гусева, Нина... Раечка просилась какого-то своего серьёзного кавалера из курсантов привести, предъявить, на экспертизу…
К тротуару причалил толстый увалень-троллейбус; дверная гармошка с усилием сложилась, из освещённого нутра вывалилась, тут же увязая в шеренге сугробов у поребрика, звонкоголосая стайка девчонок. Анна Адамовна обошла их смешливую кучку и тронулась дальше, продолжая неспешные приятные предпраздничные размышления: может, Уманские в конце концов придут? Яша был бы кавалером, он умеет каждой даме уделить внимание... Хотя вряд ли, давно не приходят, у них свой круг…
Троллейбус, выпустив желающих и покачиваясь с боку на бок, прошелестел мимо, трудолюбиво устремясь дальше по своему маршруту, а Анну Адамовну кто-то крепко схватил сзади за локоть. Анна Адамовна удивлённо обернулась.
- Юлька! Ты? А я как раз про вас с Яшей думала…
Юлия Адамовна в каракулевой шубке, вышедшая из троллейбуса следом за шумными девчонками, поправила ажурный пуховый платок поверх меховой шляпки, быстро оглянулась по сторонам и сорванным, неверным голосом заговорила торопливо:
- Аничка, как удачно, что я тебя здесь подхватила… чтобы не подниматься к вам… нечего лишний раз… Аничка, срочно... Срочно надо поговорить. Пойдём… Господи, везде люди… куда? — в её голосе прорезалась истерическая нотка, предвещающая рыдания.
- Яша..? — отводя сестру за остановку, тихо спросила Анна Адамовна,. — Яша... дома?
- Да… — Юлька поднесла к лицу муфту и заплакала.
- Идём во Введенский садик, — велела Анна Адамовна и решительно повела сестру на квартал назад.
Введенский садик, как и Матвеевский ещё через два перекрёстка, был тоже разбит на месте снесённой церкви. Теперь тут стояла детская горка, на которой возились, съезжая, дети, и спали зимним сном, раскинув корявые ветви, яблони. Анна Адамовна окинула взглядом весь садик, выбрала скамейку в уголке за кирпичной будкой, подтащила к ней совсем ослабевшую сестру. Та попыталась было повалиться прямо на пухлое снежное покрывало, но Анна молча удержала её, варежкой смахнула снег, усадила и села рядом на краешек.
- Ну, говори. Можешь?
Выпутывая из Юлькиного скомканного, вперемешку со слезами, бормотания суть, она думала: ну вот и подкатило, прямо под Новый год… Уманским не до праздников и танцев... Снова какие-то неведомые ей Инны Борисовны и Аркадии Савельичи призваны к ответу, увезены, дают показания… что за напасть… что там за люди такие? Причём тут может быть Яша, фронтовик, профессор... Опять «не та» национальность… как в тридцать седьмом?
- Аничка, — размазывая мокрое под носом, трагически прорыдала Юлька, — мы ждём каждый день, с минуты на минуту… Приготовились… я всё собрала… Мы спим одетые! Одетые, Аничка… это просто невыносимо… я больше не могу…
Анна Адамовна обхватила сестру, прижала к себе, чувствуя даже сквозь шубу, что Юлька вся вибрирует и трепещет, как под напряжением.
- Тихо, Юлька, тихо… Это не дело. Так не пойдёт. Ничему не поможет. Надо успокоиться. Слышишь? Соберись.
Она переждала очередные Юлькины спазмы и, как могла спокойно, проговорила:
- Чему быть, того не миновать, Юлька. Дай боже уцелеть, а нет — надо готовиться. Не дёргаясь. С мужеством. Может, вам пока переехать к нам?..
- Куда? — вскинулась Юлька. — В твою комнату? Как в блокаду, табором? Кому? Всем, что ли? Яша, я, Алик… а наша Клава, домработница? Так и тебя заберут, и девочек, и соседей! Всех, всех! Всех! Что ты болтаешь!
Она впала в новую истерику и спазмы.
- Всех не заберут, Юлька, — сердито сказала Анна Адамовна. — Это ты болтаешь, сама уже не понимаешь что. Что я ещё могу сделать, если ты в таком состоянии?
- Можешь! — Юлькины мысли прояснились. Она схватила сестру за руки и впилась безумным гипнотизирующим взглядом в её лицо. — Я для чего к тебе приехала… Ты должна немедленно… слышишь, немедленно! Прекратить всякую переписку с этим… Поняла? Ты просто обязана! Всё уничтожь, письма сожги! Все, до единого! Его нет, и никогда не было! Ты его не знаешь! Знать не знаешь! Ты поняла?
Анна Адамовна молчала в оторопи.
- Кольцо это, — Юлия почувствовала на руке сестры колечко Антуся и даже рванула его прочь, но кольцо не поддалось, — сними к чертям собачьим! Чёрт… вросло, что ли? Тогда уж носи как Пашино... вдовье! Так и говори всем, поняла?
Анна отняла у сестры руку и надела варежку.
- Хорошо, Юлька. Я поняла. Не рвись так, — роняла отрывистые слова Анна Адамовна. — Я обещаю. Сожгу. Успокойся.
Юлька ещё что-то лепетала про «улики», про свои сложные соображения и сборы, но Анна Адамовна не слышала и ничего не чувствовала. Потом, немного подумав, тускло спросила:
- Юлька, я напишу ему… последнее письмо. Мол, забудь меня, я выхожу за другого, например… как-то надо объясниться. Нельзя же так просто прекратить писать. Он же будет ждать?
- Нет! — мгновенно снова вскинулась Юлька. — Никаких больше писем! Никаких объяснений! Да ещё эти доллары дурацкие тогда… Ты дура? Ты хочешь погубить Яшу?!
- Хорошо. Я не буду писать, ничего, — сразу отступила Анна. — Ничего. Ничего. Молчу. Тишина.
Больше она уже ничего и впрямь не говорила, молча показала Юльке рукой на подъезжающий троллейбус, а удостоверившись, что та пробралась внутрь и уехала, села обратно на скамейку.
Ну вот и всё. Совсем всё. Финита ля комедия. Весь этот «роман в письмах» стал и впрямь превращаться в какую-то нелепую комедию. Жизнь идёт, праздники отмечаются, девочки вырастают, скоро повыходят замуж, а я так и буду писать «любовные письма», в своём немолодом возрасте? В седине и очках… Стыдно, глупости… пора было сворачивать эту фантасмагорию. Пусть так, как требует Юлька… пусть Яша не пострадает...
Из сеточной ячейки торчало трогательно и беспомощно растопыренное поросячье копытце. Копытце обрубленной ножки. На него нежно ложились, поблёскивая в свете фонаря безупречными игольчатыми формами и не тая, всё новые ледяные снежинки.
(Продолжение http://proza.ru/2023/10/12/1247)