Пролог
Легкие шаги гулко отдавались в просторной квартире. Престижный район нарочитого богатства шумел за открытым окном, занавешенным тончайшим французским тюлем. Женщина средних лет медленно подходила к огромному старинному зеркалу, разглядывая себя с головы до пят. Роскошная белая ткань домашнего платья облегала стройное тело и ласкала кожу. Волосы свободно струились по спине, густой копной укрывая спину и плечи. Ни один светлый волосок не выбивался из прически, дополняя образ идеальной красотки. Единственное, что выдавало в ней умудреную опытом особу, – глаза. Большие глубокие озера, смотрящие прямо в душу и легко читающие чужие самые темные тайны.
– Нина Александровна, мы закончили, – учтиво произнесла приходящая горничная, не первый год отвечающая за порядок в доме.
– Всё как обычно? – не глядя на собеседницу, отрешенно уточнила хозяйка.
– Конечно, – уверенно отозвалась сотрудница клининговой фирмы.
– Хорошо, – кивнула Нина Александровна. – Чаевые, как всегда, в прихожей.
– Спасибо, – спокойно ответила горничная по найму, заглядывая в свой планшет. – У вас не стоит бронь на следующий месяц. Вас записать?
– Нет, пожалуй, – со вздохом произнесла хозяйка. – У меня поменялись планы. Когда будет необходимо, я сообщу вам.
– Конечно, – тут же согласилась женщина. – Я отмечу, что нужна будет генеральная уборка.
– Большое спасибо, – чуть улыбнувшись, ответила Нина Александровна.
Пока девушки из клининга покидали квартиру, хозяйка отстраненно глядела на шумную улицу за окном. Яркие зонты и маркизы модных кафе тут и там зазывали гостей, прельщая ароматным кофе и выпечкой. Молодые и энергичные люди улыбались друг другу, болтая обо всем на свете, делясь новостями и впечатлениями о необычных местах, которые успели посетить. Этот мир, такой живой и открытый для всего нового, всё еще поражал женщину. Она прожила здесь достаточно лет, чтобы привыкнуть и пресытиться, но до сих пор этого не произошло. Глядя на электросамокаты, Нина не удержалась от усмешки – до чего забавный транспорт. Спешащие на них разноцветные курьеры могли в самые краткие сроки доставить что угодно. Не то что в её родном доме...
Солнечный день современной Москвы подернулся воспоминаниями женщины. Сколько она себя помнила, там вечно был промозглый холод, голод и лишения; они с малых лет сопровождали их с младшей сестрой. Мама умерла, оставив дочерей на злобного отчима, содержащего придорожную таверну.
– Вы должны мне за каждый кусок хлеба, что держите в руках, малявки! – орал Томас, схватив её за руку. – Только благодаря мне вы не ночуете под мостом! Вам ясно?!
– Да, папенька, – дрожа от страха, пищали девочки, во все глаза таращась на большого мужчину.
– Быстро за работу, лентяйки! – подгонял он падчериц, замахнувшись ладонью.
И они работали. От зари до зари, стирая руки в кровь, без устали драя, убирая и подавая еду на стол путникам. Их таверна не славилась вкусной едой или теплыми постелями. С маминой смертью здесь испортилось все, что можно. Томас искренне считал виновными в этом девочек, не успевших перенять женские секреты в стряпне или изготовлении свеч. Их спасало лишь то, что на ближайшие километры тут негде было прилично заночевать или перекусить. Лишь лес да опушка близ дороги. Так они и жили, бегая от кухни до кадок с водой, курятника, огорода и навеса с дровами. Летом одни заботы, осенью – другие, зимой – третьи, а уж весной – четвертые. У каждого сезона свои дела и хлопоты.
Взгляд "отца" с годами становился всё тяжелее и пристальнее, что не раз заставляло старшую сестру взволнованно озираться.
– Как думаешь, прогонит нас? – тихонько спрашивала младшая, когда они усталые улеглись спать.
– Не прогонит, – мрачно ответила старшая. – Один он с таверной не справится.
– А чего злой тогда? – обидчиво вопрошала сестренка.
– От того, что хочется, чего не можется, – еще тише произнесла девочка, почти девушка.
– Аниин? – тихо позвала младшая.
– Спи, Лорюшка, – с тяжким вздохом попросила старшая.
Этого "почти" оказалось слишком мало в один недобрый день. Однажды Аниин потеряла бдительность и попалась в руки отчима. Лориоль кашеварила, пока старшая занялась стиркой. Томас должен был уйти в лес рубить дрова, но неожиданно вернулся. Против сильного мужчины она не сдюжила, не смогла. Боль обожгла нутро, да так и осела в ней. Сколько бы она ни плакала позже, ни пыталась отмыться, грязь так и осталась на коже. Она липкой жижей растекалась по телу и сжигала от стыда. А Томас ходил довольный, усмехаясь себе под нос, отчего эта грязь сгущалась и поглощала пуще прежнего.
Младшая всё поняла по первому взгляду. Сколько ни отмалчивалась Аниин, а загнанного выражения лица скрыть не смогла. Только терла себя в ручье до красноты, но разве от чужой вони отмоешься, когда та проникла в самую душу. Вместе со стыдом и болью пришла злость. Лютая, животная и такая сильная, что совладать с ней было ой как не просто. Девушка стискивала зубы каждый раз, как отчим являлся на пути. Ногти впивались в ладони, сжатые в кулак, когда Томас ухмылялся ей, и дыхание замирало в груди, лишая воли от паники, когда он стал задерживать взгляд на Лорюшке.
Когда она услышала вскрик с заднего двора, то тут же побросала тарелки и помчалась на выручку. Проклятый боров уже повалил сестренку и почти хрюкал от победы. Аниин не глядя схватила какую-то корягу и обрушила её на спину мужчине, который должен был быть их защитой, а оказался самым большим ужасом. Томаса это не убило и даже не разозлило. Насильник лишь зыркнул на неё и расхохотался.
– Что? Взревновала? Постой в сторонке, и до тебя очередь дойдет.
Лориоль затравленно успела всхлипнуть и зажмурила глазки от ужаса, что задумал "папенька". В этот момент вся злость взбунтовалась в Аниин, обида на несправедливость закипела в груди и боль волной прошлась по телу, вырвавшись из ладоней. Ярость девушки воплотилась в потоке сильного ветра, что буквально сдул мерзавца с сестренки. Лихорадочными движениями Лорюшка поправила подол и, сглатывая слезы, вскочила на ноги, подбегая к старшей и прячась по-детски за её спину. Обе ошарашенные девицы застыли в ожидании рева, но отчим молчал.
– Как думаешь... он..., – едва слышно пролепетала младшая.
– Не знаю, – на выдохе просипела Аниин, чувствуя, как страх сковывает её, словно мороз лесное озерцо.
– А что теперь делать? – распахнув глаза, вновь спросила сестренка.
– Не знаю, – почти не дыша прошептала старшая, боясь отвести взгляд от грузного тела, только что пролетевшего половину двора и неестественно застывшего на земле. Ладони всё ещё кололо, как от ожога, но сил пошевелиться не было.
– Нини, – заскулила младшая, цепляясь за её руку. – Что же теперь будет?
– Я не знаю! – крикнула изо всех сил Аниин, наконец-то глотнув воздуха.
Девушка рухнула на колени, боясь оторвать взгляд от Томаса и не понимая, чего же хочет: чтобы отчим пришел в себя или замер навеки. Лорюшка вновь заплакала, оседая рядом и сжимаясь от страха. Спустя время, они нашли в себе смелость подойти к телу и поглядеть, что же случилось с ним. Мужчина был мертв, да не просто, а с помощью магии. Нутро Томаса провалилось внутрь и догорало, смердя на всю округу.
– Нини, – ошеломленно произнесла Лориоль, прижав ладошки к своим щекам. – Как же ты его так?
– Не знаю, – как заведенная отрешенно повторяла Аниин, глядя на обугленные останки.
– А что же мы скажем? – вдруг охнула младшая, взглянув на старшую. – Скоро ведь сборщик налогов пожалует!
Эта мысль отрезвила девушку и заставила начать соображать. За убийство ей грозила каторга, а за убийство магией – виселица. Простолюдины редко обладали силой, а если и случалось подобное, то их быстро ссылали на Запад для борьбы с Проклятыми Песками. Сотни лет назад Великий наказал нерадивых людей за войны, и теперь плодородные земли материка захватывала пустыня. Магия же хранилась в реликвиях, изготавливаемых Орденом за баснословные деньги, и использовалась лишь в крайнем случае. Всюду ведьмы были беглянками от законников и их опасались, сторонясь и прогоняя от деревень и городов. Остаться они не могли – все слишком хорошо знали Томаса и сразу же заметят его отсутствие. Какой-никакой, а он был грозным защитником от шальных путников, желавших не только поесть и отдохнуть, но и потискать девиц. Аниин с Лориоль до сих пор считались еще девочками. Видать, отчим решил, что все равно они пойдут ублажать гостей за звонкую монету, так хоть ему достанется невинность обеих.
Сглотнув ком в горле, Аниин глубоко вздохнула.
– Надо бежать, – прохрипела она сестренке. – Сборщик не уедет, не увидев отчима. Помнишь, как он два дня тут пробыл в прошлый раз, когда Томас в городе задержался? И в этот раз будет ждать, а мы себя выдадим. Меня повесят за убийство колдовством, а ты останешься одна. Каждый путник, поняв, что ты без защиты, захочет поживиться, да юбку задрать ... как этот.
Собрав нехитрые пожитки, к утру сестры подпалили таверну и ушли, держа путь куда глаза глядят. Лес ночью был таким страшным и жутким.
– Может, огонь разожжем? – скованно спросила Лориоль.
– Разбойников привлечем, – отстраненно ответила Аниин.
– Зверей хоть распугаем, – настояла младшая и печально вздохнула. – Даже не знаю, что хуже.
– Давай разведем костер, – устало согласилась старшая. – Если уж суждено умереть, то хоть не от холода.
Так и заночевали сестры в лесу. Лорюшка наполнила свою сумку лепешками, которые успела испечь Нини. Тем и питались.
– Ты не думала, отчего так все случилось? – смущенно спросила младшенькая.
– Оттого, что мы выросли обе, да перестали выглядеть детьми, – печально ответила старшая.
– Я не про то, – нетерпеливо отмахнулась сестренка. – Я про ... тебя.
– Если бы у меня были ответы, – горько произнесла Аниин. – Неужто не защитила бы нас как-нибудь иначе? Припугнула бы его, и жили бы дальше в тепле да с полными животами, а не скитались по лесу, будто заблудшие овечки.
– Но все же? – не унималась Лориоль. – Откуда сила эта?
– Ответ один – я ведьма, – безрадостно усмехнулась девушка, погладив младшенькую по красным косам. – Еще бы знать, что теперь делать.
– Колдовать, – решительно произнесла сестренка.
– А как? – печально спросила Аниин, понимая, что ответа ни у кого из них нет.
Так и скитались они, не зная, к какому двору прибиться. Голодовали, ночевали под мостами в дурную погоду, прижимаясь друг к дружке, да в чистом поле, когда сухо и тепло было. Едва настала осень, Лорюшка захворала. Жар сжигал сестренку, а помощи не от кого ждать. Да и где эта помощь в глухом лесу? Аниин нутром чувствовала, что младшая совсем плоха. Настолько, что выйти из чащобы получится только у одной. Уложив Лориоль у костра, девушка отошла в сторонку, зажав рукой рот. Слезы и отчаяние охватили её, заколотив крупной дрожью. Зачем всё это? За какие грехи Тьма ожила в её крови? Чтобы померли они среди леса на съедение волкам? Или все же у судьбы есть какой-то план для их заблудших душ?
В момент отчаяния Аниин почувствовала тепло в груди. Оно стремительно поднималось вверх и распространялось по плечам в ладони, но только теперь другое. Словно нежное и любящее, оно согревало и утешало. Не осознавая, что да как, она помчалась к сестренке и обхватила ту за щеки.
– Лорюшка, родная.
Вместо слов, младшенькая будто вздохнула с облегчением и даже улыбнулась. Свет, наполнявший руки, перешел на больную сестру, обволакивая и унося заразу прочь. Уставшая и обессиленная Нини упала рядом, потеряв сознание. Утром Лориоль уже щебетала как птичка, будто и не хворала вовсе. Долго думала тогда Аниин о случившемся, глядя на бодрую сестренку и свои руки.
– Мы идем в город, – уверенно произнесла девушка. – Зима скоро – в лесу не прожить. Тут и так охотники повсюду, не ровен час – нагонит нас стрела.
К обеду сестры вышли к дороге и побрели на восток. Вскоре их догнала повозка с сеном, а в ней мужичок.
– Подбросьте до ближайшего городка, только заплатить нам нечем, – затаив дыхание, произнесла Аниин.
– Так уж и нечем? – глумливо усмехнулся извозчик.
– Мы таким не платим, – возмутилась Лориоль, нахмурив еще детские бровки.
– Дело ваше, – пожал плечами мужик, хлестнув поводьями. – Только путь неблизкий.
Когда он уже почти скрылся за поворотом, Аниин, закрыв глаза, смирилась с неизбежным.
– Стой!
Полчаса спустя она вернулась из леса, утерев слезу. Ободряюще улыбнувшись скуксившейся сестренке, Нини пообещала:
– Ничего, Лорюшка, это ничего. У нас все будет хорошо. Вот увидишь.
Шедший за её спиной возница, ухмылялся, но кивком головы велел им забираться в повозку. Обнявшись, сестры устроились на сене, не обсуждая случившееся. Младшая печально согнулась, понимая, чем расплатилась старшая, а та поклялась, что выдержит все бури и грозы, но больше отдаваться на дороге за провоз не будет.
Многие годы они скитались по материку, ища свой угол. Сотню дорог прошли, сменяя страны, пока Аниин училась магии по тем крохам знаний, что удавалось найти, но не всегда это спасало их. В Лориоль тоже пробудилось колдовство, когда они вновь попали в переплет. Селились на окраинах, чтобы перезимовать, назывались травницами, да только люд был недоверчивый и одиноких женщин прогоняли. Иногда предупреждали и давали время сорваться с места, а порой и с вилами наперевес. Случалось им и в городах оседать, прибившись к кому-нибудь. Аниин охмурила трактирщика, давая им возможность спокойно зажить.
Лишь магию было не унять, ведь она давала силу, уверенность. А смолчать обиду ведьма не могла.
Однажды Лориоль полюбила юношу. Крепко полюбила. Сияла вся, лучилась от счастья. Дело даже шло к свадьбе: трактирщик, с которым они жили, изъявил желание дать за Лорюшкой двадцать монет приданного. Сестренка пела, кружа от радости. Вот только не удержалась и показала любимому свои умения. Как цветы могут быстро расти, да рыбка прямо в руки прыгать из пруда. Как костер легко занимается, да ветер стихает по её желанию. А вечером за ними пришли...
– Быстрее, – прошипела Аниин, пригибаясь к земле, и, обернувшись, потянула за собой ошарашенную сестренку. – Сюда.
– Как же это..., – вопрошала та, одеревенело шагая рядом, даже не утирая слез. – Я же люблю его...
– А вот так, – резко высказалась старшая. – Говорила тебе, нельзя никому доверять. Даже яблоку на ветке секретов не раскрывай: чтобы его не съели, оно напоет все, что слышало, в первое же ушко.
– Как он мог? – горше заплакала младшая, останавливаясь.
Вокруг была темень, да лес виднелся впереди. Горожане шумели где-то там, ища их по переулкам.
– Мог, – твердо заявила Аниин, схватив сестренку за плечи и заглядывая в глаза. – Все они могут, если боятся.
– Я больше не полюблю, – хрипло пообещала Лориоль. – Не пожертвую собой ради другого.
– Я пожертвую, – уверенно произнесла старшая сестра. – Ради тебя всем пожертвую.
Когда они углубились в лес и остановились на ночлег, младшая ведьма вдруг устало рухнула на мшистый пригорок. Аниин с усилием уняла стук сердца и сконцентрировавшись развела руки, заставляя ветви деревьев сплести им лиственный кров. Тонкий сухостой сложился в круг и быстро загорелся, а мох, на котором сидела девушка с разбитым сердцем, разбух, становясь мягче и пушистее.
– Ну вот, – поджав губы, вздохнула Нини. – Будет тебе это уроком.
– Не это, – безжизненно отозвалась Лориоль, кладя светящиеся ладони на свой живот.
За мгновение старшая сестра поняла, что делает младшая. Когда ладони прекратили светиться, ведьма потеряла сознание. Аниин едва заметно взмахнула пальцем, и подол платья Лори приподнялся, явив густую кровь, текшую по бедрам.
– Что же ты наделала?
Утром они осторожно вернулись в город и, пока все еще спали после ночной вакханалии, обнаружили сожженный трактир и тело мужчины, приютившего их. Гилиан был добр к ним, по-настоящему добр, и ведьмы не простили его смерть. Встав рядом, они подняли руки и зашептали проклятье. Позже они похоронили Гилиана у кромки леса, увив его последний приют цветами.
Прошел десяток лет, и городка у цветущей могилки больше не было. Кто уехал, кто в лесу сгинул, а кто утонул в вине.
Сестры, медленно бредя по дороге, обсуждали, где же им найти спокойный уголок.
– Говорят, есть мир, где магии нет, – вздохнув, печально произнесла Лориоль. Богато украшенный плащ надежно укрывал ведьму от ветра.
– И что же нам делать в том мире? – хмыкнула Аниин, с нежной улыбкой наблюдая за ней.
– Жить, – пожала плечами младшая сестра.
– Идея стоящая, вот только нам магия нужна, иначе мы вновь будем там, где сила решает, кто прав, – философски ответила старшая, поправив капюшон на своей меховой накидке.
– А вот если очутиться там вместе со своим колдовством? – вдруг предложила Лорюшка. – Тогда мы окажемся самыми сильными.
– Магия не бесконечна, – вздохнула Нини. – А захватить её можно, только вот очень-очень сложно.
– Кристалл? – замерев, предположила младшая.
– Немыслимо, – тут же отмела старшая.
– А если хорошенько подумать?
– Попробуй, но если тебя привяжут к столбу на костре, я не приду на казнь, – категорично высказалась Аниин.
– Надо еще подумать, где этот мир без магии и как туда попасть, – вздохнула Лориоль. – Вдруг все это выдумки?
– Определенно, – хмыкнула старшая ведьма. – Такого мира просто нет.
Но он существовал и ведьмы смогли пройти через портал. Много лет прошло с того дня; и вот Аниин почувствовала, что магия начала иссякать, а значит, пора подумать о том, как раздобыть ещё.
Глава 1
Устало шагаю, спеша к остановке. Погода стояла отвратительная: сугробы и размякшая каша под ногами не располагали к прогулке, да и снег, валивший хлопьями, не вызывал желания задерживаться на улице. Едва успев заскочить в автобус, со вздохом расслабляюсь на неудобном сиденье. Работа в оркестре давала свободу творчеству и ненормированный график, из-за которого так поздно возвращаюсь домой. Время сейчас не самое легкое, так что любой заработок ценен. Я никогда не представляла себя дамочкой в офисе. Мне по душе звуки музыки, выступления с концертами. Мама никогда не возражала, поощряя увлечения единственного ребенка.
– Чем бы дитя ни тешилось, – отмахивалась она на вечные жалобы от учителей и прочих, желавших объяснить ей, как надо меня воспитывать. Точные науки мне решительно не давались, да и пропусков было прилично. Я предпочитала витать в нотах, стирая пальцы о струны скрипки.
Единственный раз, когда она завела со мной серьезный разговор – в десятом классе по поводу выбора будущей профессии.
– Мариша, музыка – это на всю жизнь? – терпеливо вопрошала родительница, впихивая в меня ужин.
– Ма, – недовольно вздыхаю, понятия не имея, что ответить. Не скажу же, что мои мечты в данный момент ограничиваются концертом любимой группы, где собираюсь прыгать и орать до хрипоты под любимые треки. – Пока не знаю.
– Подумай, – настояла мама, уставившись на меня пристальным взглядом. – Это важно. Не хочу, чтобы ты жила впроголодь, кладя судьбу на алтарь временного увлечения, но и мучиться на нелюбимой работе тоже не дело. Я, так понимаю, экономический и прочие точные науки мы исключаем?
– Да, – закивав, с сожалением признаю правоту мамули. – Математика – не моё.
– Журналистика? – поинтересовалась она, вздохнув. – Скандалы, интриги, расследования? Может, в пиар? Маркетинг?
– Там надо хорошо знать русский язык, – хмуро признаюсь. – А Валентина Захаровна мне выше тройки ничего не ставит.
– Разве она виновата в твоих ошибках? – хмыкнула мама. – Как насчет языков?
– С трудом, – проворчала я на очередную попытку найти мои таланты.
– Ты же знаешь наизусть свои иностранные песни, – возмутилась родительница, когда я начала выбираться из-за стола.
– Это другое, – морщусь от надежды в её глазах. – Подумаю.
– Медицинский? – кричит мама вдогонку.
– Подумаю, – ору в ответ, закрывая дверь в свою комнату.
В итоге выбор пал на местную Консерваторию, чтобы полностью погрузиться в любимые ноты и не покидать отчий дом.
– В конце концов я могу преподавать музыку в школе, – ляпаю за ужином для того, чтобы убедить родительницу, что у меня есть план на жизнь.
Мама на это внезапно не закатила глаза, а задумчиво стала меня рассматривать.
– Школа – это чужие дети, а для работы с ними нужно недюжинное терпение, – спокойно выдала она.
– Думаешь, я не смогу? – озадаченно переспрашиваю.
– Ты упорная – это «плюс», – хмыкает мамуля. – Но также вспыльчивая – это «минус».
– Не считаешь это бредовой идеей? – осторожно интересуюсь, ибо обычно именно это говорили родители своим детям.
– Нет, – покачала головой мама. – Если быть честной, то ты талантливая девочка и музыка действительно приносит удовольствие. По мимо балаганистого оркестра, в котором ты так хочешь играть, музыка есть везде. Дорог для тебя открыто много, только выбери, а уж я помогу на тернистом пути. Но стоит учесть, что с заработком все будет нестабильно. Ты готова к такому?
Подобные разговоры на нашей кухне периодически случались, хотя мама и старалась не нагружать дочь тяжелыми темами. Она растила меня одна, про папу говорили мало. Знаю, что его не стало, когда я была совсем маленькой, и на этом всё. Мамуля не пыталась наладить личную жизнь, хотя я и намекала на это.
Так на моем пути появилась Консерватория, а параллельно – преподавание частных уроков музыке. Окончила я учебное заведение с перспективой попадания в областной оркестр. Едва меня утвердили в труппу, начались трудовые будни с не трудовыми вечерами. Мы сопровождали праздники, митинги и прочие культурные мероприятия, а вечерами играли на юбилеях, концертах и порой ресторанах. Трижды меня звали на похороны, восемь раз на открытия магазинов и местные розыгрыши лотерей. В основном платили мало, редко случались крупные заказы, но в основном – шабашки. Каждый коллега крутился, как мог.
Устало бреду к дому, прекрасно понимая, что со мной ничего не случится. Я выросла в этих дворах и знаю каждую собаку, не говоря уж о бабульках и местной шпане, а все благодаря маме, не первый год работавшей в аптеке. Вот уж кого боялись больше участкового и уважали, кстати, тоже. Пенсионерки обращались за помощью, уверенные, что мама не откажет и посоветует действенное лекарство; пьяницы шли за всем, что спасет от похмелья, а наркоманы пытались приобрести свое зелье, но последним трюки удавались крайне редко. В детстве частенько учила уроки в маленькой каморке среди запахов таблеток, растворов и микстур. Но, несмотря на большой круг общения и помощь окружающим, подруг у мамы не было.
– Сама виновата, – ворчала она, признаваясь после ссоры с очередной приятельницей. – Мне бы промолчать, но нет. Язык змеиный за зубами держать не научилась.
– Да ладно, ма, – отмахивалась я, желая утешить родительницу. – Кто у нас святой?
– С людьми надо ладить, – назидательно произнесла она.
– Ага, – согласно киваю в ответ. – Еще бы они вели себя прилично.
– Ох, Мариш, – вздыхала мама, присаживаясь на диван, где я валялась с книжкой. – Ты у меня единственная родная душа.
– А разве нам кто-то еще нужен? – спрашиваю с некоторой ревностью, не представляя кого-то еще рядом, прижавшись теснее.
– Тебе пора подумать о семье, – ласково произносит родительница. – О детках.
– В Европе люди считаются детьми до тридцати лет, – хмыкаю в ответ. – Рано еще.
– Может тебе нравится какой-нибудь хороший мальчик, а я не знаю? – с надеждой спрашивает мама.
– А если НЕ хороший? – иронично уточняю, чтобы подразнить её.
– Исправим, – философски вздыхает родительница, не ведясь на мои подколки.
– Вылечим? – улыбаюсь, подыгрывая этой мысли.
– Угу, – кивает мама, уже намного спокойнее, чем в начале разговора.
Обнявшись, мы недолго сидим в тишине.
– Чего посуду не помыла? – с легкой укоризной спросила мама, чмокнув в лоб.
– Помою, – флегматично вздыхаю, совсем забыв о кухне.
– В назидание тебе назначаю приготовить ужин, – хмыкнула родительница, похлопав меня по руке, которой обнимаю её. – Позовешь меня, как будет все готово.
Откладываю книгу в сторону и медленно поднимаюсь на ноги, направляясь к месту наказания. На автомате выполняю домашнюю рутину, пока мама отдыхает после работы. Когда всё готово, захожу к ней, замечая, как она понуро разглядывает потолок, и зову на кухню.
– Хватит хандрить, – советую я, когда мы уже уселись на лоджии с чаем.
Это был наш особый ритуал – болтать вечерами, разглядывая звездное небо. Мама делилась заботами за день, я – своими. Но сегодня все было наперекосяк. Загремев ключами в дверях, готовлюсь услышать бубнеж про позднее время и хулиганов по темным углам, но внезапно меня встретила тишина.
– Я дома, – достаточно громко сообщаю из прихожей, аккуратно кладя скрипку на тумбу и уже небрежно куртку и ботинки. – Жива, здорова и даже не покусана шпаной!
В ответ ни слова, что тут же настораживает и заставляет пройтись по нашей небольшой квартирке. Заметив из коридора мамины ноги на кухне – замираю от ужаса и шока. Секунда ушла на то, чтобы включить свет и нащупать лихорадочный пульс на сонной артерии. Через полчаса "скорая помощь" увозит нас в больницу, судорожно собираю мамин паспорт, полис и прочее. Медкарта у неё скудная: она вообще не болела, да и лечилась в основном сама, прекрасно зная о свойствах лекарств и симптомах разных болячек.
Руки трясутся от неизвестности, а голова уже пухнет от дурных мыслей. Что могло произойти?
– Так, кто приехал с Яблочкиной? – вдруг произнесла уставшая женщина в медицинской робе. – Есть тут такие?
– Я! – подрываюсь с неудобной лавки приемного покоя и взволнованно сглатываю ком в горле.
– Вы кто? – уточняет врач.
– Дочь, – тут же проясняю степень родства.
– У вашей мамы есть какие-нибудь аллергии или что-то из особенного? – деловито уточняет эскулап.
– Нет, – недоуменно отвечаю, нахмуриваясь от поиска ответов. – Как она?
– В себя не пришла, – уже отмахивается врач, видимо решив, что разговор окончен. – Взяли кровь на анализы, ждем результатов.
– А к ней можно? Может, что-то нужно? – с возрастающей тревогой вопрошая, ибо чувствую, что от неизвестности вполне могу поехать кукухой.
– Оставьте свой номер, – сжалившись, согласилась женщина, вынимая из кармана телефон. – Пока ничего не известно. Езжайте домой, если будут новости – я вам позвоню.
На автомате диктую свои цифры и ошалело выхожу из "приемного покоя". Что делать, понятия не имею. Растерянно оглядываю окна больницы и бреду к остановке, понимая, что скорее всего надо вызвать такси – автобусы уже не ходят. Дома свет горит почти во всех комнатах, а вещи разбросаны тут и там. Я металась по дому как сумасшедшая, судорожно вспоминая, что нужно, и пытаясь привести в чувство маму. Впервые ночую одна и чувствую адский дискомфорт. Как там она? Что вообще произошло? Усевшись на кухне, рассматриваю до боли родные стены, будто они могли подсказать, что произошло тут без меня. Потом осознаю, что надо позаботиться о завтрашнем дне, и сообщаю руководству, что завтра беру выходной, описав форс-мажор. Обшарив квартиру, нахожу мамин телефон и пишу уже на её работу о произошедшем.
Остаток ночи провожу в тревоге, не сомкнув глаз, хотя перед рассветом все же задремала на минут десять. Едва часы показали восемь, уже выхожу из дома, чтобы отправиться в Областную больницу. Она у нас одна, но крупная, специалисты все есть, да и по новостям постоянно передают о новом крутом оборудовании.
– Маринка, это к вам ночью скорая приезжала? – вдруг раздается голос одной из старушек на лавочке.
– Ё-маё, баб Нюр! – испугавшись, восклицаю в ответ. – Что вы тут так рано делаете? Или умаялись от любопытства?
– Не ёрничай, – проворчала местная сплетница. – Лариске поплохело, чоль?
– Да, – замявшись, признаюсь.
– Да ты не боись, – по-доброму отозвалась бабулька. – Всё нормально будет. Ежели к врачам попала вовремя, то на ноги быстро поднимут.
– Спасибо, – отвечаю и чувствую, как на душе легчает. – Пойду я, а то вчера ничего так и не сказали.
Баба Нюра закивала мне в спину, пока я бодро семенила к остановке, не замечая сугробов, ветра и слякоти под ногами. В приемном покое народа не убавилось, хотя лица все новые. Кто-то охал, кто-то страдал молча, а кто-то взволнованно поглядывал на длинный коридор в ожидании медиков. Я, заняв место, присоединилась к последним, попытавшись узнать в регистратуре хоть что-то о маме. Поговорить с врачом удалось лишь к обеду. К этому часу уже прилично измаялась ожиданием, но прекрасно понимала, что для новостей должно пройти время и, как минимум, результаты анализов.
– К сожалению, мне нечем вас обрадовать, – устало произнесла вчерашняя женщина, взявшая номер телефона. – Мы смогли стабилизировать её состояние, но в себя пациентка еще не пришла. Ждем анализов и будем корректировать лечение, пока она плохо реагирует на препараты. Может, у неё что-то, чего мы не знаем? Непереносимость или аллергии?
– Нет, – уверенно отвечаю, пытаясь вспомнить хоть какие-то детали. – Мама провизор в аптеке, так что такие нюансы мы бы знали.
– Ясно, – вздохнула врач, разведя руки в стороны. – Значит, ждем результатов и завтра будем приводить в чувство медикаментозно.
Но мама не очнулась на следующий день, как я надеялась. Не случилось этого и через неделю, и через две. Прогнозы врачей становились туманны, а в медкарте появились фразы типа "кома" и "вегетативное состояние при невыясненных обстоятельствах". Я ходила в больничную палату, словно на вторую работу. Читала обо всем, что можно найти. Разговаривала с мамой, будто она могла мне ответить, включала музыку и фильмы, считая, что она всё слышит, но в глубине души надежда таяла с каждым днем.
Однажды, подходя к лечебнице, я уселась на заснеженную лавочку, чтобы на мгновение перевести дух. Видеть родного человека таким беспомощным ужасно. Моя мама всегда в движении, деятельная, дерзкая на язык и, чего уж привирать, – с вредным характером, и вот лежит без движения с дыхательной трубкой на лице.
– Чувствую, тебе нужна помощь, – вдруг раздалось совсем рядом.
Поворачиваю голову, чтобы увидеть красивую женщину средних лет в дорогом кашемировом пальто. Белокурая челка аккуратно уложена и заправлена под красивый платок. Весь вид случайной собеседницы кричал о достатке. Такие занимались исключительно своей жизнью и заботами.
– Простите? – недоуменно произношу, давая понять, что не понимаю цели разговора и вообще не настроена на общение.
– Говорю, что по тебе видно, что нуждаешься в помощи, – с усмешкой произнесла она, доставая из сумочки пачку сигарет и быстро закуривая.
– С чего вы взяли? – буркаю в ответ и тут же хмурюсь под пристальным взглядом.
– С таким лицом здесь бывают только те, кто уже теряет надежду, – ровно и как-то странно произнесла блондинка, продолжая курить.
– Вам-то какое дело? – устало огрызаюсь, не желая, чтобы кто-то посторонний совал свой нос в мою жизнь.
– Помочь могу, – снисходительно усмехнулась женщина и тут же добавила. – Не бесплатно, конечно же.
– У меня нет денег, – настороженно отвечаю, вновь рассматривая дорогой наряд собеседницы.
Для наших мест она выглядит до нелепости столично. У нас пальто зимой – это дурость. Пуховик или добротная шуба, иначе простынешь в два счета. Да и платок на голове – скорее подойдет для весны или осени, но не для декабря в нашем климате.
– Заметно, – в этот момент хмыкает блондинка, занятая ответным разглядыванием меня. – Копейки можешь оставить себе.
– Не думаю, что мне можно помочь, – качаю головой от бредовости разговора.
– Кто-то там угасает, да? – с понимающим прищуром спросила женщина. – Кто-то нуждается в помощи, которой нет в медицинских книжках?
– Какое вам до этого дело? – хмурюсь будто в защитном инстинкте.
– Никакого, – тут же отозвалась блондинка. – Когда созреешь, позвони.
Наверное, я ждала, что она даст какую-нибудь визитку или еще что-то, но странная женщина лишь усмехнулась и кивнула на мой карман.
– Мой номер уже в твоем телефоне, – пояснила незнакомка, выбрасывая окурок в урну и отходя в сторону. – Надумаешь – звони, но учти – долго ждать не буду.
Последние слова она произнесла, вынимая из кармана брелок ключей, и рядом тут же ожил автомобиль. Блондинка проворно уселась за руль и завела мотор. Пока я ошарашенно размышляла, что всё это значит, женщина уже отъехала, чтобы скрыться за поворотом.
Вечер прошел, как обычно в последнее время, у маминой кровати. Почитала её любимые медицинские журналы; пожаловалась на погоду; изучала ноты нового концерта, где у скрипок, как всегда, будет прилично партий; послушали с мамой классическую музыку и не классическую тоже; позже зашла к врачу.
– Есть хоть какая-то надежда? – осторожно уточняю, пожалуй, в десятый раз.
– Надежда есть всегда, – пространно отвечает мне эскулап. – Порой мы не все можем предугадать.
– Может есть какое-нибудь экспериментальное лекарство? – допытываюсь я, чувствуя, как та самая "надежда" тает с каждым днем.
– Если бы такое имелось, я бы сразу вам сообщил, – с усталым вздохом произносит мужчина. – Одно могу сказать – сейчас состояние пациентки стабильное.
– Вы предлагаете мне радоваться, что нет ухудшений? – недоуменно уточняю, удивленная его равнодушием.
– Я предлагаю вам подумать о том, что ваша мама не мучается в агонии, а мирно спит, – ровно отозвался врач без единой эмоции.
От этого тона и убийственного спокойствия так веет холодом и безнадегой, что неосознанно покрываюсь мурашками. О плохом думать не хочется, да и как о таком вообще можно спокойно размышлять? Перед уходом вновь заглядываю к маме, чтобы поцеловать её и захватить вещи.
– Я пообщалась с врачом, – с деланной бодростью произношу напоследок. – Он говорит, что у тебя всё стабильно. Это вроде как неплохо, но ты тут не расслабляйся и борись. Завтра у меня дела, но послезавтра буду с утра. К моему приходу очнись, пожалуйста. Представь, как они тут забегают – ты станешь знаменитостью.
Глядя на безмолвную маму, сглатываю ком в горле. Упасть в хандру – непозволительная роскошь для нас обеих, так что вновь целую её и тихо произношу на ухо:
– Ты мне нужна, мамуль.
Чувства рвут душу, но стараюсь запихнуть их подальше. По дороге домой забредаю в магазин за йогуртом и булкой – мои стабильные ужины в последнее время. Силы и желание готовить на нуле, да и денег особых нет для деликатесов. Вот мама очнется – обязательно наготовлю разносолов: рыбу запеку, салатов настругаю, пирог с яблоками забабахаю – всё что угодно, лишь бы повод был радостный, а до тех пор на кухню стараюсь не заходить лишний раз. Слишком свежи еще воспоминания о панике и ужасе, что там случились со мной.
Перед сном проверяю сообщения от коллег. Кто-то заболел, кто-то забухал, от этого в оркестре временно трети скрипок не хватает, да и еще несколько инструментов отсутствует. Это печально, но не критично. От халтур в последнее время я не отказываюсь – деньги нужны, что и говорить. Хоть лечение было бесплатным, но постоянные поездки в больницу стали новой статьей расходов в моем бюджете. Соглашаюсь на пару вечеров в ресторане и один юбилей. Внезапно, отчего-то решаю просмотреть список своих контактов и замираю. Я точно не вносила "Помощь. Не бесплатно."
Единственный, кто мне предлагал такое – сегодняшняя шизанутая блондинка. Но как её номер оказался у меня? Она же даже цифр не диктовала. В мгновение ока сон слетел с меня.