Родные дети

               
                Щели в саду вырыты,
                Не горят огни.
                Питерские сироты,
                Детоньки мои!
                Под землёй не дышится,
                Боль сверлит висок,
                Сквозь бомбёжку слышится
                Детский голосок.
               
                Анна Ахматова

— ШШсшш-сшш-ссссшш.., — шипит радиоприёмник. — Фашистские войска осуществляют наступательные движения на Советский Союз... сссшш-шшшш.., — голос диктора прерывается.
— Как же замучили эти проклятые фашисты! Когда же от нас отстанут?!
Смотрю в окно. Вечерние сумерки, будто на цыпочках, крадутся в оцепеневший от ужаса город. Ком вновь подкатывает к горлу. Три недели разлуки кажутся вечностью.
— Как вы там, мои дорогие? Все ли доехали?
— Шсшш, — вновь доносится звук. — Внимание, воздушная тревога! Всем укрыться!
Слабость до головокружения.
— Нет, я смогу, так надо! — стучит в висках. — Ради вас, мои любимые, ради шанса вновь прижать вас к себе.
 Опираясь руками о ветхую этажерку, с трудом выдвигаю скрипучие ящики шкафа, наспех вынимаю из них свои шерстяные носки, брюки мужа, рубахи сына. Теперь им не пригодится.
— Простите, милые, надо думать о живых.
 Беру с обшарпанной табуретки авоську, когда-то предназначенную для продуктов. Теперь и она не нужна. Триста граммов хлеба можно донести в руках. Второпях засовываю в неё вещи.
— Это сынкам, сынкам. На фронт. Может, по пути встречу кого из наших сынков.

— Ночной Ленинград. Как же я люблю тебя, мой родной, мой любимый город! Как же больно видеть тебя сейчас таким. Прошу, потерпи. Вот увидишь, мы справимся, мы выстоим ради нас всех, ради тебя!
 
 Еле волочу ноги по заледенелой тропке, ведущей в бомбоубежище. В подвале сыро. От запаха плесени начинает подташнивать. Унылый полумрак безысходностью ложится на сутулые плечи ленинградцев. Закрываю глаза. В памяти вновь мелькают недавние события.

 Поезд на Ярославль.
— Дети, становимся ближе, ближе друг к другу. Не растягиваемся. Сейчас зайдёте в вагоны. Поедете одни, без нас. Не бойтесь, с вами поедет Клавдия Ивановна с другого детского дома. Она тоже мама. Она — медсестра.
— Мама Лида, а вы когда?
— Потом, милая, потом, — на глаза завуча Дет. дома наворачиваются слёзы.
— А куда нас повезут, мама Зина?
— Туда, где нет обстрела и есть еда, — взволнованно говорит Зинаида Фёдоровна, одна из учителей.
— Детский дом номер восемь, кто директор? — слышится мужской голос. — Так, шестьдесят четыре. Принято. Распишитесь в ведомости.
Ставлю подпись. Замёрзшие руки с трудом меня слушаются.
— Милые мои дети, родные кровинушки, так бы и отдала вам всю свою жизнь, всю себя. Закрыла бы вас от фашистских бомб и снарядов, спасла от кровавых ранений, — думаю я. — Но единственное, что могу сейчас сделать для вас, своих шестидесяти четырёх воспитанников — это поправить шапочку, завязать потуже шарфик. Невозможно смотреть в ваши наивно-доверчивые детские глаза, полагающиеся на нас, ваших мам-педагогов. Как же боязно отправлять вас в это неспокойное время! Ведь путь в Ярославль может оказаться дорогой в никуда. Быть может, уже через несколько минут поезд попадёт под обстрел врага. И вы не будете знать, что делать и куда бежать. И некому будет закрыть в последний раз глаза тех, в чьём хрупком тельце перестанет стучать испуганное сердечко. А ведь некоторым из вас нет и семи.

— Ребята, вы уезжаете не навсегда — на время, — пытаясь унять в голосе дрожь, говорю я. — Фёдор, ты за старшего. Первый отряд берёт шефство над малышами. Я люблю вас, мои дорогие! Мы обязательно увидимся!

  Назад возвращаюсь одна, впереди всех. Иду быстро, не оглядываясь. Тяжело. Никого не хочу ни видеть, ни слышать. Коллеги догадываются, что у меня внутри. Догонять не решаются. Негромко говорят о происходящем:
— Хоть бы только довезли родненьких наших, только бы довезли!
— А то ведь как давеча на станции Лычково.
— И не говорите. При бомбардировке погибло двадцать восемь детей.
— Ироды! И как только Земля-Матушка таких носит!

 Просидев пару часов в бомбоубежище, понуро возвращаюсь домой. Полумрак мрачными тенями крадётся вслед за мной. Пусто и на сердце, и дома. И сынков не встретила. Ещё один день прожит зря.

— Шсшшс-шшсш-сссш.., — вновь шипит радио. — Эшелон из блокадного Ленинграда... номер... шшшс...
Сердце с трепетом замирает.
— С детьми... шшш...
— Что-о?! — от услышанного слёзы ручьём текут по морщинистым щекам. — Деточки мои родные!
— Повторяем: эшелон номер двадцать пять прибыл в пункт назначения. Все эвакуированные находятся в безопасности!