МАРТА, 2-ГО ДНЯ 1917 ГОДА
(Продолжение)
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПОСЛЕДНЕГО ДВОРЦОВОГО КОМЕНДАНТА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II В.Н. ВОЕЙКОВА:
«Сведения из Петрограда. Князь Ю. И. Трубецкой. Ожидание приезда Гучкова и Шульгина.
2 марта, выйдя рано утром из вагона, я был поражен массою беспокойно гулявших по платформе офицеров разных частей. Из разговоров с некоторыми из них я узнал печальную весть о разграблении и сожжении дома моего тестя графа Фредерикса; затем шли рассказы о деятельности исполнительного комитета Государственной думы, о преследованиях чинов корпуса жандармов и полиции, сожжении окружного суда, выпуске из тюрем арестованных, разгроме участковых полицейских управлений и аресте многих членов старого правительства в здании Государственной думы, где министерский павильон обращен в арестный дом. Рассказывали, что работники революции по ночам забираются в казармы и митингуют среди запасных, которых в то время в Петрограде было сосредоточено около 200 тысяч человек, причем главный контингент составляли рабочие местных заводов, и что работа пропагандистов превратила дисциплинированные воинские части в вооруженные революционные массы. Тут же на вокзале я увидел адъютанта штаба 2-й кавалерийской дивизии, посланного начальником дивизии во Псков узнать, что там творится. Вся кавалерийская дивизия находилась в эшелонах на железнодорожном пути в двухчасовом переходе от Пскова и распоряжением генерала Рузского была остановлена в своем движении на Петроград.
Странно было, что ее начальник князь Ю. И. Трубецкой, принадлежавший к семье близких ко двору лиц, сам долгое время занимавший пост командира собственного Его Величества конвоя, не счел долгом, находясь в таком близком расстоянии, приехать к государю.
Обстоятельства сложились так, что с момента прибытия императорского поезда во Псков единственным связующим элементом государя с армией были генерал Рузский и его ближайшие подчиненные.
В 10 часов утра генерал Рузский был с докладом у государя. На этот раз доклад длился около часа. Когда генерал Рузский выходил от государя, Его Величество сказал ему, чтобы он подождал меня на платформе, а мне повелел с ним переговорить. Беседовали мы с Рузским, гуляя вдоль его поезда, в котором он и жил. Генерал Рузский сказал мне, что, по словам Родзянки, министры не принимали никаких мер к успокоению волнений, а потому во избежание кровопролития Родзянко был вынужден всех их заключить в Петропавловскую крепость и назначить Временное правительство.
Впоследствии я узнал, что Родзянко и в этом вопросе удалился от истины, так как угодные Государственной думе министры ни одного часа арестованы не были, а если нечаянно, по самовольному распоряжению народившихся «товарищей» и попадали в Думу, то Родзянко самолично выходил к ним, принося извинения от лица русского народа, как это было с начальником Главного управления уделов генерал-адъютантом князем B. C. Кочубеем и многими другими. Что касается войск петроградского гарнизона, то Родзянко сказал, что они вполне деморализованы, на усмирение народа не пойдут, а офицеров своих перебьют. В случае же добровольного согласия на переворот Родзянко ручался, что никаких ненужных жертв не будет. От себя генерал Рузский добавил, что та телеграмма, которую государь ему накануне передал относительно ответственного министерства, настолько, по его мнению, запоздала, что он ее после переговоров с Родзянко даже не отправил и что сейчас единственный выход — отречение государя, с каковым мнением согласны и все главнокомандующие войсками и командующие флотами.
Меня крайне поразила, как осведомленность Рузского, так и спокойствие, с которым он говорил о неисполнении служебного долга теми, в чьи руки государь отдал такую большую долю своей власти и которые продались руководителям нашего революционного движения.
Когда я вернулся к Его Величеству, меня поразило изменение, происшедшее за такой короткий период времени в выражении его лица. Казалось, что он после громадных переживаний отдался течению и покорился своей тяжелой судьбе. Мой разговор с Рузским не дал мне основания сказать что-либо в утешение Его Величеству, несмотря на самое горячее и искреннее желание это сделать.
Вскоре наступило время завтрака, после которого к государю вновь явился с докладом генерал-адъютант Рузский; на этот раз он привел с собою генералов Данилова и Савича и сообщил о выезде из Петрограда Гучкова и Шульгина, так как Родзянко выехать не мог. Государь вышел к ним в салон-вагон и после очень короткого приема прошел с Рузским в свой вагон.
По окончании доклада Рузского к Его Величеству зашел министр двора граф Фредерикс.
Перед отречением. Телеграммы главнокомандующих.
Во время приема государем графа Фредерикса лица государственной свиты собрались в моем купе свитского вагона и высказывали крайнее опасение за то влияние, которое может Рузский оказать на государя своими докладами с глазу на глаз. Общее о нем мнение было самое отрицательное, и большинство присутствовавших высказывалось в том смысле, что совершенно недопустимо принятие Его Величеством какого бы то ни было решения на основании докладов «лисы» (как звали Рузского).
Когда министр двора вернулся от государя к себе в купе, мы пошли к нему поделиться волновавшей нас мыслью о возможности предложения Его Величеству отречения от престола, на что граф сказал: «Да, это уже сделано». Меня как громом поразило это известие, так как из разговора с государем я совершенно не мог вывести заключения, что подобное решение уже созрело в помыслах Его Величества. Я побежал в вагон государя, без доклада вошел в его отделение и спросил: «Неужели верно то, что говорит граф — что Ваше Величество подписали отречение? И где оно?» На это государь ответил мне, передавая лежавшую у него на столе пачку телеграмм: «Что мне оставалось делать, когда все мне изменили? Первый Николаша... Читайте». (Я понял, что государь был очень взволнован, раз он в разговоре со мною так назвал великого князя Николая Николаевича). На мой вторичный вопрос: «Где же отречение?» — государь сказал, что отдал его Рузскому для отправки Алексееву, на что я доложил государю, что, на мой взгляд, никакое окончательное решение принято быть не может, пока он не выслушает находившихся в пути Гучкова и Шульгина. Государь согласился потребовать свое отречение обратно от Рузского. Он мне сказал: «Идите к Рузскому и возьмите у него обратно отречение». Я ответил, что лучше было бы это поручение возложить на генерала Нарышкина, так как мои переговоры с Рузским приведут к новому совершенно ненужному столкновению. Тогда государь сказал: «Я вам потом дам прочесть телеграммы, а сейчас вы мне позовите Нарышкина». Я пошел на Нарышкиным, которому государь отдал приказание сходить к Рузскому за подписанным отречением.
В ожидании результатов командировки Нарышкина я оставался в отделении государя, где Его Величество дал мне телеграммы, которые я и прочел. Первая была от генерал-адъютанта Алексеева и заключала в себе телеграммы великого князя Николая Николаевича, генерал-адъютантов Брусилова и Эверта; вторая телеграмма была от генерала Сахарова на имя генерал-адъютанта Рузского.
I. «Телеграмма государю императору.
Всеподданнейше представляю Вашему Императорскому Величеству полученные на имя Вашего Императорского Величества телеграммы:
1) от великого князя Николая Николаевича:
"Генерал-адъютант Алексеев сообщает мне создавшуюся небывало роковую обстановку и просит меня поддержать его мнение, что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России и спасения династии, вызывает принятие сверх меры.
Я, как верноподданный, считаю по долгу присяги и по духу присяги необходимым коленопреклоненно молить Ваше Императорское Величество спасти Россию и Вашего наследника, зная чувство святой любви Вашей к России и к нему.
Осенив себя крестным знамением — передайте ему Ваше наследие. Другого выхода нет.
Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой молю Бога подкрепить и направить Вас.
Генерал-адъютант Николай".
2) от генерал-адъютанта Брусилова:
"Прошу вас доложить государю императору мою всеподданнейшую просьбу, основанную на моей преданности и любви к Родине и царскому престолу, что в данную минуту единственный исход, могущий спасти положение и дать возможность дальше бороться с внешним врагом, без чего Россия пропадет, — отказаться от престола в пользу государя наследника цесаревича при регентстве великого князя Михаила Александровича. Другого исхода нет; необходимо спешить, дабы разгоревшийся и принявший большие размеры народный пожар был скорее потушен, иначе повлечет за собой неисчислимые катастрофические последствия. Этим актом будет спасена и сама династия в лице законного наследника.
Председатель Государственной думы Михаил Родзянко.
1 марта 1917 г.».
Вышеприведенные телеграммы подтверждают объединение генералом Алексеевым людей, поставленных государем во главе армий и флотов, и указывают на то, что главнокомандующие были между собою в предварительном согласии; помещаемая же ниже телеграмма Алексеева проливает яркий свет на его роль в эти тревожные дни.
Копия телеграммы, посланной генералом Алексеевым главнокомандующим:
«Его Величество находится во Пскове, где изъявил свое согласие объявить манифест, идя навстречу народному желанию учредить ответственное перед палатами министерство, поручив председателю Государственной думы образовать кабинет.
По сообщении этого решения главнокомандующим Северным фронтом председателю Государственной думы последний, в разговоре по аппарату, в три с половиной часа 2 сего марта ответил, что появление такого манифеста было бы своевременно 27 февраля. В настоящее же время этот акт является запоздалым, потому что наступила одна из страшнейших революций, сдерживать народные массы трудно, войска деморализованы; председателю Государственной думы хотя пока и верят, но он опасается, что сдерживать народные страсти будет невозможно, что теперь династический вопрос поставлен ребром и войну можно продолжать лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича.
Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находится фактически в руках петроградского Временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжить до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя бы и ценою дорогих уступок. Если вы разделяете этот взгляд, то не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его Величеству через главкосева, известив меня.
Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России и что между высшими начальниками действующей армии нужно установить единство мыслей и целей и спасти армии от колебаний и возможных случаев измены долгу. Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решение относительно внутренних дел должно избавить ее от искушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху.
Алексеев.
2 марта 1917 г.»
Таким образом, дядя государя великий князь Николай Николаевич, генерал-адъютанты Алексеев, Рузский, Эверт, Брусилов, генерал Сахаров, адмиралы Непенин и Колчак — оказались теми людьми, которые, изменив военной чести и долгу присяги, поставили царя в необходимость отречься от престола: решив примкнуть к активным работникам Государственной думы, трудившимся над ниспровержением существовавшего в нашем Отечестве строя, они своим предательством лишили царя одного из главных устоев всероссийского трона.
... Иуда предал Христа и покаялся — вернул тридцать сребреников; а наши генералы и адмиралы предали царя, и не покаялись...
Отречение. Телеграммы и последние указы государя. Телеграмма Родзянко.
Рузский жил на вокзале в своем поезде. Генерал Нарышкин через несколько минут вернулся и доложил государю, что генерал-адъютант Рузский отказался вернуть ему отречение, сказав, что сам сейчас его принесет Его Величеству. Прошло мучительных минут десять, пока Рузский, не торопясь, подошел к императорскому поезду. Он был принят государем в очень короткой аудиенции и вернул Его Величеству подписанное отречение вместе с двумя телеграммами, касавшимися этого акта; одной — на имя председателя Государственной думы, а другой — на имя генерал-адъютанта Алексеева:
1) «Председателю Государственной думы.
Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича.
Николай».
2) «Наштаверх. Ставка.
Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно.
Николай».
Во время этой аудиенции Рузский доложил государю запись с ленты прямого провода.
Сообщение помощника начальника штаба Верховного главнокомандующего Клембовского генерал-квартирмейстеру штаба Северного фронта генералу Болдыреву:
«Известно ли вам о прибытии сегодня конвоя Его Величества в полном составе в Государственную думу с разрешения своих офицеров и о просьбе депутатов конвоя арестовать тех офицеров, которые отказались принять участие в восстании?
Известно ли также о желании государыни императрицы переговорить с председателем исполнительного комитета Государственной думы и, наконец, о желании великого князя Кирилла Владимировича прибыть лично в Государственную думу, чтобы вступить в переговоры с исполнительным комитетом?
В Москве по всему городу происходят митинги, но стрельбы нет. Генералу Мрозовскому предложено подчиниться Временному правительству. Арестованы: Штюрмер, Добровольский, Беляев, Войновский-Кригер, Горемыкин, Дубровин, два помощника градоначальника и Климович.
Исполнительный комитет Государственной думы обратился к населению с воззванием возить хлеб, все продукты на станции железных дорог для продовольствия армии и крупных городов. Петроград разделен на районы, в которые назначены районные комиссары. Представители армии и флота постановили признать власть исполнительного комитета Государственной думы впредь до образования постоянного правительства.
(Все изложенное нужно доложить главнокомандующему для всеподданнейшего доклада)».
Уходя из императорского поезда, Рузский сказал скороходу, что, когда приедут депутаты от Думы, их нужно предварительно направить к нему в поезд, не допуская к государю.
Между тремя и девятью вечера в императорском поезде переживались часы надежд на то, что каким-нибудь способом парализуются очевидные для всех измена и предательство, неизбежно за собою влекущие крушение России. Часть упований возлагалась на ожидавшийся приезд делегатов Думы.
В это время государь написал два указа Сенату, скрепленные министром двора — графом Фредериксом:
«Князю Георгию Евгеньевичу Львову. Повелеваем быть председателем Совета министров.
Николай».
«Наместнику нашему на Кавказе великому князю Николаю Николаевичу. Повелеваем быть Верховным главнокомандующим.
Николай».
Затем Его Величество, ознакомившись с телеграммой генерал-адъютанта Алексеева, возвратил ее со своею резолюцией: «Исполнить. — Н.»
«Телеграмма. Псков. Государю императору.
Получена следующая телеграмма:
"Ставка, генерал-адъютанту Алексееву, копия главкоюз генерал-адъютанту Брусилову, командарму Гурко.
Временный комитет Государственной думы, образовавшийся для восстановления порядка в столице, принужден был взять в свои руки власть ввиду того, что под давлением войска и народа старая власть никаких мер для успокоения населения не предприняла и совершенно устранена. В настоящее время власть будет передана временным комитетом Государственной думы Временному правительству, образованному под председательством князя Г. Е. Львова.
Войска подчинились Временному правительству, не исключая состоящих в войске, а также находящихся в Петрограде лиц императорской фамилии, и все слои населения признают только новую власть.
Необходимо для восстановления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Корнилова. Во имя спасения Родины, во имя победы над врагом, во имя того, чтобы неисчислимые жертвы этой долгой войны не пропали даром накануне победы, необходимо срочно командировать генерала Корнилова в Петроград. Благоволите срочно снестись с ним и телеграфировать срок приезда генерала Корнилова в Петроград.
Председатель временного комитета Государственной думы М. Родзянко".
Всеподданнейше докладываю эту телеграмму и испрашиваю разрешения Вашего Императорского Величества исполнить ее во имя того, что в исполнении этого пожелания может заключаться начало успокоения столиц и водворения порядка в частях войск, составляющих гарнизон Петрограда и окрестных пунктов. Вместе с тем прошу отозвать генерал-адъютанта Иванова в Могилев.
Генерал-адъютант Алексеев.
2 марта 1917 г.»
Перед обедом Его Величество пригласил к себе лейб-хирурга Федорова, с которым долго совещался о здоровье наследника цесаревича Алексея Николаевича.
Приезд Гучкова и Шульгина. Манифест царя об отречении.
Делегаты Государственной думы — Гучков и Шульгин — опоздали и вместо 4 —5 часов дня прибыли лишь в 9.30 вечера.
Когда поезд с Гучковым и Шульгиным подошел к станции Псков, государем был прислан дежурный флигель-адъютант Мордвинов передать им, что Его Величество их ждет. Мордвинов провел их прямо с поезда в салон-вагон государя, где они были встречены министром двора. На пути к императорскому поезду находившаяся на станции публика окружила делегатов Государственной думы и приветствовала их криками «ура».
Когда находившийся на платформе чиновник моей канцелярии высказал свое возмущение этой дикой и неуместной выходкой у самого императорского поезда, стоявший около него комендант города Пскова генерал-лейтенант Ушаков произнес с самодовольной улыбкой: «Нужно привыкать... Теперь другие времена настали...»
Гучков, здороваясь с министром двора, сказал ему: «В Петрограде стало спокойнее, граф. Но ваш дом на Почтамтской совершенно разграблен, а что сталось с вашей семьей — неизвестно».
Оба прибывшие к Его Величеству представителя народа производили впечатление людей немытых, небритых, были они в грязном крахмальном белье. Можно было предполагать, что они своей неопрятностью старались понравиться делегатам петроградского Совета солдатских и рабочих депутатов, командированным для их сопровождения и за все время поездки их ни на шаг не покидавшим до самого момента входа в императорский поезд.
Во время приема государем депутатов Гучкова и Шульгина сопровождавшие их делегаты петроградского Совета солдатских и рабочих (как их называли «собачьих») депутатов занимались раздачей на вокзале всевозможных революционных листовок и вели с публикой возбуждающие беседы. Его Величество, выйдя в салон, поздоровался с депутатами, предложил им сесть и спросил, что они имеют ему передать. В начале этой беседы находились в салон-вагоне кроме государя императора, Гучкова и Шульгина только граф Фредерикс и генерал Нарышкин; последний записывал все происходившее. Через некоторое время пришел еще Рузский. Входя, он обратился к скороходу со словами: «Всегда происходит путаница, когда не исполняют приказаний... ведь я ясно приказал направить депутатов прямо ко мне. Отчего это не сделано? Вечно не слушаются». Я попросил коменданта поезда Гомзина быть во время приема депутатов безотлучно в столовой вагона, чтобы никому не дать возможности подслушать содержание беседы; сам же остался у входа с площадки вагона, так что имел возможность все видеть и всех слышать. Почти все время говорил Гучков, говорил ровно и очень спокойно: подробно описывал последние события в Петрограде.
Внимательно его выслушав, государь на свой вопрос, что он считал бы желательным, получил ответ Гучкова:
«Отречение Вашего Императорского Величества от престола в пользу наследника цесаревича Алексея Николаевича».
При этих словах Рузский, привстав, сказал:
«Александр Иванович, это уже сделано».
Государь, делая вид, что не слышал слов Рузского, спросил, обращаясь к Гучкову и Шульгину:
«Считаете ли вы, что своим отречением я внесу успокоение?»
На это Гучков и Шульгин ответили государю утвердительно.
Тогда государь им сказал:
«В три часа дня я принял решение отречься от престола в пользу своего сына Алексея Николаевича; но теперь, подумав, пришел к заключению, что я с ним расстаться не могу; и передаю престол брату моему — Михаилу Александровичу».
На это Гучков и Шульгин сказали:
«Но мы к этому вопросу не подготовлены. Разрешите нам подумать».
Государь ответил:
«Думайте» — и вышел из салон-вагона.
В дверях он обратился ко мне со словами:
«А Гучков был совершенно приличен в манере себя держать; я готовился видеть с его стороны совсем другое... А вы заметили поведение Рузского?» Выражение лица государя лучше слов показало мне, какое на него впечатление произвел его генерал-адъютант. Государь позвал генерала Нарышкина и повелел ему переписать уже написанное им отречение с поправкой о передаче престола брату Его Величества — великому князю Михаилу Александровичу.
Государь пошел к себе, а я зашел в салон-вагон поздороваться с Гучковым и Шульгиным и от них узнать подробности разгрома и сожжения дома графа Фредерикса; я знал, что графиня Фредерикс, мать моей жены, была при смерти и что моя жена ее не покидала.
Гучков ответил мне чрезвычайно спокойно, что народный гнев вылился в форму разгрома дома, но что, по его сведениям, насилий над личностями учинено не было, а потому мне беспокоиться нечего: вопрос касается только имущества. Я его просил по возвращении в Петроград уведомить меня телеграммою о семье, так как я не мог войти с ними в связь, что он обещал, но не исполнил.
Через некоторое время манифест был напечатан на машинке.
Государь его подписал у себя в отделении и сказал мне:
«Отчего вы не вошли?».
Я ответил: «Мне там нечего делать».
«Нет, войдите», — сказал государь.
Таким образом, войдя за государем в салон-вагон, я присутствовал при том тяжелом моменте, когда император Николай II вручил свой манифест об отречении от трона комиссарам Государственной думы, которые, в его ошибочном мнении, были представителями русского народа. Тут же государь предложил министру двора его скрепить.
Манифест гласил следующее:
«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать новое тяжелое испытание России.
Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.
Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца.
Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок миг, когда доблестная армия наша, совместно со славными союзниками нашими, сможет окончательно сломить врага.
В эти решительные дни в жизни России сочли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думой признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть.
Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу, благословляя его на вступление на престол государства Российского.
Заповедаем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу горячо любимой Родине.
Призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России.
Николай.
2 марта, 15 час. 1917 г. Псков. Скрепил: министр императорского двора генерал-адъютант граф Фредерикс».
Гучков и Шульгин. Приказ N° 1. После отречения.
Прощаясь с Гучковым и Шульгиным, государь выразил им свое желание — вернуться в Царское Село за семьей и по выздоровлении детей всем вместе поехать на жительство в Ливадию. Гучков и Шульгин ответили, что сделают все возможное для исполнения этого желания и думают, что оно препятствий вообще не встретит.
О том, что такое представляли из себя в данный момент Гучков и Шульгин, я получил понятие благодаря одному хотя и мелкому, но много говорящему факту: сопровождал их в салон-вагоне северо-западных железных дорог тот самый проводник, с которым я постоянно ездил вне путешествий в императорском поезде. Этот проводник пришел ко мне в купе и принес от жены письмо, за которым в Петрограде сходил по собственной инициативе. Не без волнения он мне рассказал, что во время путешествия все решительно распоряжения и приказания исходили от делегатов Совета рабочих и солдатских депутатов, которые совершенно не считались с Шульгиным и Гучковым. На остановках эти представители Совета расхаживали по вокзалам и платформам, раздавая встречным прокламации, а также приказ № 1, гласивший следующее:
«ПРИКАЗ № 1 петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов
1 марта 1917 г.
По гарнизону Петроградского округа всем солдатам революционной армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения.
Совет рабочих и солдатских депутатов постановил:
1. Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отделениях служб разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.
2. Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет рабочих депутатов, избрать по одному представителю от роты, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта.
3. Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам.
4. Приказы военной комиссии Государственной думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.
5. Всякого рода оружие, как то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и пр. должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованиям.
6. В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание «во фронт» и обязательное отдание чести вне службы отменяется.
7. Равным образом отменяется титулование офицеров «ваше превосходительство», «благородие» и т.п. и заменяется обращением «господин генерал», «господин полковник» и т.д. Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов и в частности обращение к ним на «ты» воспрещается. И о всяком нарушении сего, как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов.
Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и пр. строевых и нестроевых командах)».
Впоследствии мне совершенно случайно удалось узнать от лица, проезжавшего в 1905 году через Красноярск, что он там видел и даже захватил с собою такой же приказ Совета солдатских депутатов 3-го запасного железнодорожного батальона. Найдя его в своих бумагах и сличив с приказом № 1, он обнаружил, что приказ Совета солдатских и рабочих депутатов является не чем иным, как дословной копией с приказа 1905 года.
Когда Гучков и Шульгин покинули императорский поезд, они были приглашены зайти в поезд Рузского. Пробыв там некоторое время, они уехали обратно в Петроград. И только после их отъезда императорский поезд отошел на Могилев, куда прибыл к вечеру следующего дня, 3 марта.
Когда все было готово к отправлению, я зашел в купе Его Величества спросить разрешения двинуться в путь. Государь выразил свое согласие и сказал:
«Как только мы тронемся, придите ко мне».
В это время Его Величество написал своему брату великому князю Михаилу Александровичу телеграмму, посланную в пути со станции Сиротино:
«Его Императорскому Величеству Михаилу II. Петроград.
События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Останусь навсегда верным и преданным братом. Возвращаюсь на Ставку и оттуда через несколько дней надеюсь приехать в Царское Село. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине. —
Ники».
Как только поезд двинулся со станции, я пришел в купе государя, которое было освещено одной горевшей перед иконою лампадой. После всех переживаний этого тяжелого дня государь, всегда отличавшийся громадным самообладанием, не был в силах сдержаться: он обнял меня и зарыдал... Сердце мое разрывалось на части при виде столь незаслуженных страданий, выпавших на долю благороднейшего и добрейшего из царей. Только что, пережив трагедию отречения от престола за себя и сына из-за измены и подлости отрекшихся от него облагодетельствованных им людей, он, оторванный от любимой семьи, все ниспосылаемые ему несчастья переносил со смирением подвижника... Образ государя с заплаканными глазами в полуосвещенном купе до конца жизни не изгладится из моей памяти.
Я просил государя разрешить мне оставаться безотлучно при нем, в каких бы условиях он или его семья ни находились, что государь мне обещал.
Затем я счел долгом коснуться вопроса о необходимости царю с семьей покинуть пределы России. Отрицательный его ответ на это предложение показал, как горячо он верил в русский народ и как беспредельно любил свою Родину.
В этот день государь занес в свой дневник: «В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого... Кругом измена, и трусость, и обман...».