В зале звучала орган, музыка плыла. Заполоняя собой все пространство она разделялась на слои как дымка в горах: нижние регистры, естественно приглушенные мягко- обреченно сползали на пол, под ноги сидящих на стульях людей, средние въедались в центр их тел, а высокие, тревожные и визгливые, будоражили, тормошили голову, вытряхивая из нее все суетное, бытовое, но ничего не давая взамен и не принося умиротворения слушателям. Мелодия заплеталась в бесконечные вариации, вопрошала, требовала, но никак не приближалась к коде, приводящей весь ее путь к совершенной истине.
– Сначала показалось, что это Бах, но нет! Это особо дьявольское что-то, хоть и искусно написано. – прошептала Нина Зуевсу, сидевшему на соседнем стуле. Она практически не видела его, из всего освещения в зале была лишь лампа на кафедре. Сама кафедра находилась на возвышении в некотором отдалении от сидящих на стульях людей. Их Зуевс насчитал около тридцати, но это было неточно. На верхней части кафедры лежала раскрытая толстая книга, страницы которой, освещенные прямонаправленным светом прикрепленной над ней лампы, казались неестественно белыми, и это был единственный источник света. Зал был темен, особенно его углы, они так были просто черны, из-за чего невозможно было понять его истинные размеры, он казался огромным, бесконечным.
– Сальери тогда? – Зуевс предложил вариант.
– Ого! Стереотипы живы, несмотря ни на что?! – Сказала чуть громче Нина и хмыкнула. На нее тут же шикнули люди сзади и слева.
Зуевс был так глупо рад просто сидеть с ней рядом, что ее намек на его явные пробелы в знании музыки, доставил ему больше удовольствия, чем предполагается в данном случае.
– Это ты! – будто сразу отовсюду раздался низкий мужской голос, его густой тембр «перекрыл» на несколько мгновений звучание органа. У большинства сидящих на стульях вздрогнули плечи, будто их хлестнули плетью. Они сгорбилась и даже зажмурились от этого возгласа. Повторения не было. Через некоторое время (интуитивно люди посчитали его приличным?), волна скрипа одновременно прошла по залу: многие расправляли спины и ерзали на сиденьях, пытаясь избавиться от чувства неловкости за свою реакцию. Однако, некоторые так и остались сидеть, обмякнув, покорно ожидая следующего «удара».
– Вглядись в себя! – требовал голос. По эмоциональному посылу, вложенному искусным оратором в это повеление, выходило, что сколько не вглядывайся в себя, явно ничего хорошего не увидишь. Это было довольно оскорбительно, однако никто не протестовал. Впрочем, таковы были условия игры: тянешь на лидера, сначала выковыряй из себя тихоню или даже раба. Зуевс скосил глаза на Нину, ожидая увидеть ее скептическую улыбку или что-то вроде того. Нина как-то вся сжалась, подобралась. Казалось, она вот-вот заплачет.
– Кино и немцы! – сказал он первую плоскую шутку, пришедшую в голову. Неожиданно, это сработало. Нина очнулась и словно в оправдание произнесла: –Черт! Я попалась, да?! Начала уже себя жалеть, но…
К ним подошла- прокралась по залу на цыпочках, пригибаясь как опоздавшие зрители в кино, девушка- куратор и строго, хоть и шепотом произнесла:
– Так, ребят! Я все понимаю. Другим мешаете, пересядьте! Она выразительно посмотрела на Зуевса и махнула рукой куда-то в темень зала, –Ты, давай вон туда, ок?
– Нет. – Зуевс жестко оскалился. Это сделало его лицо неприятным: то что было внешне похоже на улыбку, было только мимической фальшивкой, а за ней хорошо считывалась агрессия, вот-вот готовая вырваться наружу.
Девушка-куратор явно была ассом: ее лицо тут же сделалось ужасно милым и даже беззащитность во взгляде была неподдельной:
– Пожалуйста, поддержи меня, меня вышвырнут за непрофессионализм. Пожалуйста.
Она улыбалась еще, когда ее глаза наполнились слезами. Невероятно правдоподобно. Зуевс почти повелся. Разрушил все ее секундный взгляд куда-то за его спину. В туже минуту, он, инстинктивно сжавшись в пружину, развернулся в направлении ее взгляда, одновременно мастерски увернувшись от удара (он рассчитывал на правшу, и расчет оказался верным, или то, что охранник не был левшой было явной удачей, так как последний сильно превосходил Зуевса по массе тела). Секунды растянулись, словно меха аккордеона. Пока рука охранника медленно и нелепо скользила мимо головы Зуевса, он протягивал свою руку Нине, словно приглашая ее на танец, а она вкладывала свою ладонь в его. Музыка взревела во всю мощь, одновременно с тем, как он сдернул Нину со стула, и они побежали в направлении кафедры, прямо на слепящий белый свет. В двух метрах, прямо за кафедрой оказалась обычная дверь со стеклопакетом, она вела в коридор, в конце которого была еще одна, над ней горела табличка, с зеленым шрифтом «Служебный вход». Дверь была приоткрыта, они выскочили прямо на улицу.
«Свобода!» - первое, что пришло на ум обоим. Лениво подползающие к светофору машины, влажная после дождя мостовая, неоновые вывески напротив, через дорогу и рядом, спешащие по своим делам пешеходы, все это показалось сейчас таким теплым, важным и родным. Они молча шли рядом, сначала довольно быстрым шагом, как бы желая скорее отдалиться от места и от всего произошедшего, затем замедлились. Они все еще чувствовали желание побыть рядом, общество друг друга добавляло им спокойствия. И если у Нины на язычке и вертелся вопрос, она благоразумно, или из каких-то своих побуждений, помалкивала.
После знакомства в «Стекляшке» прошло не так много времени. В самых смелых фантазиях Зуевс не мог представить, что Нина будет помогать собирать материал для его частного расследования, и что это напрямую будет касаться ее. На улице было зябко. Он почему-то сейчас вспомнил как вначале он смущался смотреть на нее. Всякий раз, чтобы взглянуть на нее, ему нужен был предлог: то резкий гудок машины, привлекший его внимание, яркая или необычная наружная реклама, или он что-то/кто-то, кого он увидел невдалеке. Его ухищрения были более чем очевидны, но она ничего такого не замечала.
–Я вот думаю, в этот раз по-моему мы пришли куда надо,- наконец сказала Нина.
–Так часто начинает казаться, когда долго шел по ложному следу. Но, по опыту, лучше не обольщаться. И этот может оказаться ложным
– Ну, во всяком случае, ты должен согласиться, что по силе воздействия он самый сильный. Признаться, я держалась из последних сил. Меня пробрало, Петер! В какие -то моменты, пришлось использовать наработанные техники концентрации, чтобы не впустить в себя... ну вот это все не впустить. А ты как? Тебя это вроде вообще не берет?
–А... Ну...
Он не готов сейчас сказать ей, что она занимала его мысли больше, чем происходящее на тренинге, да настолько больше, что в его голове вряд ли осталось место для проникновения чего-то еще. Она с тревогой взглянула на Зуевса, и пока тот уже собирался отправиться в Нирвану от внезапно охватившей его нежности (ого, она искренне переживала за него — сильного мужика и довольно циничного!), добавила: «Это профессиональное. Да?»
– Кофе?
– Да. Нет.
Он не стал переспрашивать, взял ее за руку и так е и держал, пока покупал напиток у уличного торговца.
Нина была поглощена своими мыслями. Лицо ее было сосредоточенно, брови сдвинуты. Она автоматически покусывала нижнюю губу- что говорило о крайней степени озабоченности. Ее серьезность выглядела очень трогательно, как по нему, Зуевс бы смотрел на нее не отрываясь, но... он только что понял, что они идут не туда (а до этого момента где были его глаза?) и с нескрываемым сожалением, произнес : «Нам в другую сторону!» Сожалел он о том, что сейчас они расстанутся, и даже если в следующий раз они увидятся довольно скоро... Нина автоматически развернулась и двинулась в обратную сторону, не поменяв ни выражение лица, ни темпа движения.
– Слова- коды! Или слова – ключи, вот я что почувствовала.
– Ты серьезно? Смыслы зашифрованные в языке? О нет! И ты туда же! Многие значимые или медийные люди ударились в это и были … не то, чтобы осмеяны, но получили в качестве реакции некоторое недоумение, скрывающее улыбки понимания - сожаления о переходе в возраст… умиления, ну ты понимаешь.
– Нет.
– Ну послушай...Кто всерьез будет обращать внимание на зашифрованные в языке другие смыслы слов? Ведь иногда это доходит до смешного, а иногда до фанатизма. Господи...мне же не надо продолжать? Черт!
Зуевс облился кофе и стал похож на маленького мальчика. Нина улыбнулась. Она не впервые заметила у него выражение лица: “Мамочка, что мне делать?»
– Вот видишь, не стоит даже ставить рядом слова « бог» и «черт» – это опасно...может быть тем что в них какие-то не совсем ясные нам смыслы.
Нина вынула маленькую пачку влажных салфеток из сумки и протянула Зуевсу.
– Я – та, кто спасает тебя, Петер! Что там у нас по смыслам в слове «ангел»?
Она уже несколько вечеров таскалась с ним на установочные встречи для участия в тренингах и лидерских программах. До сегодняшнего посещения, все было не очень похоже на то, что они искали; к слову, Зуевс вообще не очень себе представлял это «что-то», приходилось полагаться на чутье. Они встречались который вечер подряд. И хотя меньше всего это было похоже на свидания, это было даже чем-то лучшим: менее острым, но более волнующим. Ему было хорошо и … свободно. Возможно такое чувство удобного положения тел рядом в пространстве, подтрунивания друг над другом, какой-то легкости в общении бывает у закадычных друзей или у счастливых супругов.... откуда ему знать. У него нет позитивного опыта по всем перечисленным пунктам. У него вообще ничего нет, что могло бы радовать обычного человека, никаких приятных своей тяжестью якорей обывателя. Но он, Петер Зуевс ( вполне может и незаслуженно) пребывает сейчас в обалденном счастье шагая рядом с девушкой Ниной, и стирая остатки кофе со своего плаща влажной салфеткой. Его даже не смущает, что это его счастье продлится еще метров двести- столько им идти до перекрестка, где Нина, как она делает это всегда, заторопится, махнет ему рукой, посмотрит рассеянным взглядом по сторонам и направится в противоположную от него сторону.
– А представь, вдруг среди нас появляется человек, ну или условный человек, существо, которое понимает наш язык правильно, с настоящими смыслами. И вот он слышит нас, получает информацию, которую мы ему говорим, сами этого не понимая и вдруг делает совсем не то, что мы от него ожидаем?!
– Зачем ты ищешь Клие?
– Она... ищет меня. Не знаю как это объяснить. Зовет. Я чувствую это. Да я бы даже не знала кто меня зовет, если бы мне не открыли ее имя... Ты конечно же...
Нина развернулась к нему, лицо ее стало скептическим и решительным- ясно дело, она приготовилась защищаться и убедить его в том, что с головой у нее все в порядке.
– Нет. Можно вопрос?
Вопреки ее опасениям, поза Зуевса была абсолютно расслабленной, он смотрел в сторону от нее, думая о чем-то своем, вероятно, будто не слышал всего, что она ему сказала. Это несколько разочаровало ее, но и успокоило.
– Да! –ответила Нина.
– Ты всегда следуешь за своими желаниями?
Она подумала несколько секунд: вроде никакого подвоха в его словах нет.
– Да! - ответила она и посмотрела прямо на него: пусть видит, что она говорит это искренне.
– Я тоже!
Зуевс обнял ее, да не обнял – сгреб ее в охапку, импульсивно, скользнул губами по ее губам, едва коснувшись, и тут же отпустил. «До завтра» он пробормотал уже на ходу. Он в два счета перемахнул 15 метров перекрестка, остановился и обернулся, хоть клятвенно обещал себе этого не делать.
Нина стояла там, где он ее оставил. Она смотрела на него. Она улыбалась.
Зуевс знал, что Нина слукавила. (В конце концов, ищейка из них кто?)
Нина не сказала ему (может еще не время), что Клие ее мать.
Фактически, если следовать здравому смыслу, это говорит о том, что она не
честна с ним и доверять ей не стоит, но, чутье ли его, пристрастное к ней
отношение, желание близости, или что-то другое, как это не назови, вселяло
в него абсолютную убежденность в ее непогрешимости. Да и женщина по
имени Клие, по сути, никак не могла быть ее матерью, у них разница в
возрасте лет десять. Бредово , как-то.
– Ладно, работаем! – сказал Зуевс сам себе вслух.