Осень шаркала по дороге. Она тревожила опавшие листья лёгким касанием своих богатых одежд, но тёмная влажная земля едва ли проминалась от её шагов. Маша ходила следом, перескакивая лужи, и видела, что лишь она сама, с вечно нечёсаными волосами, отражается в мутной воде. Волосы всегда становились причиной ссор.
— Как можно?! У тебя же сплошные колтуны, — сетовала мама, больно дёргая расчёской очередную свалявшуюся прядь. — Мы с тобой о чём договаривались?
— Что ты разрешишь мне отращивать волосы, если я буду их причёсывать.
— Ну и? — мама опять больно дёрнула, и Маша почувствовала слёзы на глазах. — Я тебе разрешила. А ты что делаешь? Почему ты не причёсываешься?
— Это больно.
— Если бы ты причёсывалась каждый день, это не было бы больно! — отрезала мама. — Дождёшься: налысо тебя побрею!
Маше стало страшно, но тут у мамы зазвонил телефон.
— Ало? Что, какие ещё правки? — мама со злостью потрясла Машиной расчёской. — Да они издеваются что ли? Сейчас проверю почту, подожди, — и она направилась к компьютеру, напрочь позабыв о дочери и всё ещё сжимая в руке расчёску.
Мама говорила, что она теперь работает за троих: за себя и ещё за двоих, которые уехали. И от этого она мало спала и много злилась. Маша сидела одна и прислушивалась. В навалившейся тишине казалось, что сердце бьётся не в груди, а во всей комнате. Тикали старые бабушкины часы на стене, отмеряя жизнь, а сама бабушка выкатывала во двор свою совсем старую мать в инвалидном кресле. Маша видела их обеих в пыльное окно и ещё видела, как тащился за ними следом верный рыжий кот Толик. Он всюду ходил за бабушками, в основном — за старшей из них, которую звали бабуля Марьгеннадьевна. Маша всегда удивлялась такому длинному имени, и ещё больше — когда ей говорили, будто её саму назвали в честь прабабушки. В честь — это значит тем же именем. Вот странные, думала она, я же просто Маша. Но, может, когда я стану старой, я буду Марьгеннадьевной?
Младшую бабулю звали бабуля Таня. Но папа звал её Татьяна Васильевна, а она звала папу «твой уехавший айтишник» — ну, когда они с мамой разговаривали. Вообще-то папа не всегда был «уехавшим», раньше он был просто «твой айтишник», и только Марьгеннадьевна не обращалась к нему никак. Казалось, она вообще никого не замечает, но Маша знала, что это не так.
Бабуля Таня остановила инвалидное кресло возле садового стола, покрытого скатертью из мокрых, уже чернеющих листьев, и пошла обратно. Над столом росла груша — тёмная, низкая, старая, так похожая на прабабушку. Отсюда, из дома, закутанная в тёмный плед Марьгеннадьевна казалась ещё одним стволом груши, только с человеческим лицом и без листьев. Её большие глаза смотрели прямо на Машу. Вдруг прабабушка слегка улыбнулась и почти незаметным кивком позвала девочку к себе. Маша прислушалась: мама в соседней комнате яростно стучала по клавиатуре, видимо, отвечая тем, которые издеваются. Хлопнула входная дверь, и тяжёлые шаги бабули Тани раздались в прихожей, затем всё дальше — на кухне. Тогда Маша встала и тихо выскользнула из комнаты.
На улице колыхалась сырость после недавнего дождя, но было тепло. Марьгеннадьевна всё ещё смотрела на окно гостиной, где ещё минуту назад сидела Маша, и, казалось, не замечает подошедшую к ней девочку. Маша потопталась на месте, поковыряла немного грушевую кору, оторвав от дерева маленький, поросший мхом кусочек. Прабабушка вздохнула.
— Я тоже не причёсываюсь, — произнесла она.
Маша с интересом взглянула на её голову, но под шапкой не увидела никаких колтунов.
— Мне тоже не нравится. Но бабуля Таня ругается, что я совсем одичала, — шепнула Марьгеннадьевна, наклонившись к девочке, и Маша негромко засмеялась: теперь это их маленькая общая тайна. — Что там папа? Звонил?
— Звонил, — кивнула Маша. — Сказал, что два дня простоял в пробке, но прошёл пограничный контроль. Мама говорит, это значит, что он уже в другой стране.
— Ну слава богу.
— Мама говорит, что не знает, когда он вернётся, она говорит, что вообще больше ничего не знает, — продолжила Маша, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Она... она...
Марьгеннадьевна высвободила из складок пледа руку и притянула к себе девочку, чтобы обнять. Маша, всхлипывая, прижалась к ней. Прабабушка была такой тёплой, такой спокойной, хотелось всегда быть в её объятиях. И ещё очень хотелось, чтобы папа вернулся. Мама сказала, у них нет денег, чтобы уехать вместе с папой, но Маша не хотела никуда уезжать, она хотела, чтобы папа был здесь. Здесь — у бабушек, или в квартире в городе. На прошлой неделе вся папина работа переехала в другую страну и сказала папе, что либо он переезжает с ними, либо они его увольняют. Папа вернулся домой в тот день очень поздно, и лицо его казалось таким серым, будто он макнулся в осеннюю грязь. Мама плакала, сквозь слёзы поминая ипотеку, а потом помогала папе собирать вещи. Маша слонялась из комнаты в кухню и обратно, путаясь под ногами родителей, пока мама не накричала на неё:
— Почему ты ещё не спишь?!
— На моей кровати вещи валяются.
— О боже, прости, — мама крепко прижала Машу к себе.
Она освободила кровать и уложила дочь. Тёплое, тяжёлое одеяло с россыпью звёзд навалилось на девочку сверху, и мама какое-то время сидела рядом и молча гладила её по спине. Маше показалось, она только закрыла глаза, как её уже будил папа. Густая темень укрывала комнату, лишь видно было, как за окном, на севере, небо из тёмно-синего становится холодно-стальным и одиноким. Папа обнял Машу и прошептал:
— Я тебя очень люблю. Мне сейчас надо уехать, но мы обязательно скоро увидимся.
— Когда?
— Я пока не знаю, — вздохнул папа.
— Но ты же обещал посмотреть со мной мультики в выходные!
— Да. Мне придётся нарушить это обещание, и я тоже расстроен из-за этого, — лицо папы и впрямь было печальным и осунувшимся. — Ты простишь меня?
Маша немного помедлила, но всё же согласно кивнула. Папа поднял её на руки и приблизился к окну. Тени потихоньку расступались перед грядущим днём, и громко кричали вороны, приветствуя его.
— В далёком-далёком королевстве жила маленькая принцесса, — произнёс негромко папа, поглаживая дочь по голове. — Она обладала волшебным даром понимать животных, растения и даже звёзды. Однажды она получила послание от одной очень далёкой и маленькой звезды. «Дорогая принцесса, — писала та в своём послании. — Я наслышана о вашей красоте, уме и справедливом нраве, и хочу обратиться к вам по важному делу. Я очень опечалена тем, что предыдущие правители вашего королевства не дали мне никакого названия, ведь я каждую ночь сияю над вашими землями и стараюсь изо всех сил. Пожалуйста, дайте мне имя! Мне хотелось бы занять почётное место на небосводе рядом с другими звёздами. Я вон там, над горизонтом, мой свет озаряет северные башни вашего дворца...»
Когда рассвело, папы уже не было. Мама хотела отвести Машу в школу, но тут позвонили из школы и сообщили, что весь класс на карантине, потому что сразу трое заболели ковидом. А потом звонили из банка и требовали какие-то долги, и Маша услышала от мамы такие слова, про которые бабуля Таня сказала «приличные люди так не ругаются».
— Значит, мама неприличная?
Бабуля задумчиво поглядела на внучку и вздохнула:
— Мама устала. Ипотеку надо платить, а в мире, видишь, какой кавардак. Даже твоему папе пришлось уехать, иначе бы его уволили. Маме-то одной ипотеку не потянуть.
Маше нравится у бабушек больше, чем в городе. Мама сильно расстроилась, что в школе бушует ковид, потому что одна она с дочерью справляться не успевает. Тут хоть за ней присмотрят. Главное, чтобы интернет работал в этой дыре, говорит мама, чёрт бы побрал эти правки, ковид и всё остальное... Почему ты опять не причёсана, Маша? Скажи бабушке Тане, что мама умоляет покормить тебя обедом и расчесать: у меня работы ещё на неделю без сна.
Осень шаркает по дороге. Шар, шар. Шар, шар. У неё лисье лицо и глаза, как у прабабушки — большие и яркие. Золото солнца шьёт ей одежды сквозь ветви деревьев: тут стежок, там стежок, вот уже и тёплый дорогой плащ готов для долгой дороги. Осень смотрит на Машу через бабушкин забор, улыбается хитро, и всё зовёт, зовёт куда-то.
— Я тоже её вижу, — кивает на забор Марьгеннадьевна. — Я с ней скоро уйду.
— Куда?
— Не знаю пока. Куда она поведёт, туда и пойду.
— Но я не хочу, чтобы ты уходила, — нахмурилась Маша. — Ты мне очень нравишься.
— Ты мне тоже, — прабабушка грустно улыбнулась ей.
— А ты вернёшься потом?
Марьгеннадьевна бросила взгляд за забор, откуда доносилось лёгкое шуршание, словно там всё ещё кто-то ходил. Но никого уже не было видно. Октябрьский ветер нежно касался её морщинистых рыхлых щёк и играл, словно кот, с выбившимися из-под шапки белыми-белыми прядями. Прабабушка долго молчала. Казалось, она слушает этот ветер: что он там ей нашепчет?
— Вернусь, — наконец, ответила она. — Я буду во всём, что ты видишь. Ты даже сможешь поговорить со мной, и я отвечу, но уже не человеческим языком. Не страшно, если ты не поймёшь, — хитро прищурилась Марьгеннадьевна. — Меня и сейчас-то редко понимают. Ну, ты знаешь, бабуля Таня считает, что я... как там она это говорит?
— Ополоумела? — подсказала Маша.
— Точно. Ополоумела...
— И одичала.
— И одичала, — согласилась прабабушка.
Вечером звонил папа. Маша сидела рядом и ждала, когда мама передаст ей трубку, чтобы опять спросить, когда же папа вернётся. А мама всё рассказывала, как она устала, какой бардак творится у неё на работе и во всём мире, просто кошмар, мне так тебя не хватает, так не хватает, сдавленно говорила она в трубку, но обнимала почему-то Машу, как будто ей не хватает Маши. А когда мама, наконец, дала трубку дочери, папа спрашивал, придумала ли она название для маленькой и далёкой звезды.
— Ой, — ответила Маша. — Я забыла, — и стала перебирать все возможные названия, которые были бы достойны её сияющей подданной.
— Ты сегодня подумай, — перебил её папа. — Это дело серьёзное, тут нельзя спешить. А я завтра ещё позвоню. Хорошо?
Осень шаркает по дороге, сочится сквозь щели в заборе и ходит кругами по саду. У неё всё то же лисье лицо и поступь — легче опавших листьев. Лает где-то собака, скрипят половицы в доме, и дождик тихо отстукивает ритм по железной крыше. Храпит бабуля Таня, из гостиной пробивается свет — там мама работает за троих, а бабуля Марьгеннадьевна не храпит и не работает, лежит себе и рыжего Толика гладит, и кот урчит, урчит, аж от двери слышно.
— Бабуля Марьгеннадьевна, можно я с тобой полежу? — спросила Маша, топчась на пороге.
Прабабушка приподняла одеяло и кивком пригласила девочку забраться в кровать. Маша уткнулась в её теплый бок и обняла большой бабулин живот.
— Тебе не страшно одной по ночам?
— У меня есть Толя, — сказала Марьгеннадьевна, почёсывая кота за ухом. — Мы с ним договорились, что когда я уйду, он будет присматривать за тобой.
— Я не хочу, чтобы ты уходила, — упрямо повторила Маша. — Я хочу, чтобы ты осталась со мной.
— Я побуду с тобой немного, — согласилась прабабушка. — Пока ты не уснёшь.
— Тогда я совсем никогда не усну!
— Договорились, — Марьгеннадьевна положила руку Маше на голову и стала её гладить.
— Бабуля, как ты думаешь, мы можем всегда жить тут? И когда папа вернётся — тоже? Мне не нравится в городе. Я хочу спать с тобой в твоей комнате.
— Ну, ты же у нас теперь школьница. По будням, наверное, надо жить в городе.
— Но тут тоже есть школа!
— Что там про неё бабуля Таня сказала, про эту школу?
Маша вздохнула:
— Что она вся прогнила и проворовалась.
— Да, точно.
— И директор — пьяница и бабник.
— И директор, — кивнула Марьгеннадьевна.
— Мама говорит, это значит, что школа плохая, и я в неё ходить не буду.
— Да...
— А бабуля Таня говорит, если начнётся ядерная война, я вообще ни в какую школу ходить не буду.
— Действительно, — усмехнулась прабабушка. — Не будешь...
— Тогда я смогу жить здесь всегда? И по будням тоже?
— Тогда сможешь.
Было так тепло рядом с Марьгеннадьевной, так тепло... Когда же вернётся папа? Когда мама станет работать только за себя? Так хотелось посмотреть с папой мультики, так хотелось жить с бабушками. Точно, вспоминает сквозь сон Маша, я же должна придумать имя звезде... Я назову её Марьгеннадьевна, это серьёзное и хорошее имя. И тёплое. Как прабабушка.
Тикают на стене часы, тикают, отмеряют жизнь: кому сколько осталось, тик-так, кому сколько... Спит мама в гостиной, уронив голову прямо на стол, и неоконченные правки ярко сияют с экрана её ноутбука. Спит бабуля Таня, крепко-крепко: ей не надо делать никаких правок, она все свои правки в жизни уже сделала, — так она сама говорит. Спит Маша и не слышит, как уходит с осенью Марьгеннадьевна. Лишь только Толик, верный рыжий кот, провожает её немигающим внимательным взглядом, но остаётся, как было велено, с девочкой.
Ходит осень по двору, ходит, шелестит листьями. У осени лисье лицо, у осени одежды из богатых нитей солнца, блестящей пряжи дождя и рыхлой земли. У осени — прабабушкины золотые глаза и холодные руки. И следы её никому не видны, и шаги её никому уже не слышны.
Алёна Климанова, 2022 г.