Курсом на Сургут

Посвящаю светлой памяти Владимира и Виктора Змановских, Алексея Удалова,
Михаила Хаблова


                Пролог

    Предлагаемое повествование было написано и опубликовано в бумажном варианте малым тиражом в 2004 году.  Перечитав его вновь, я решил поделиться с большим количеством читателей через портал  Проза. ру . Мой редактор из первоначального текста убрал ошибки и описки. Всё, что было сказано тогда,  не нужно изменять или ретушировать.  Отмеченные бесхозяйственность  и глупость, как в нашем поведении так и в  положении дел в стране,  никуда не исчезли. С высоты прожитых лет  могу сказать только одно, что мои друзья и коллеги были достойны лучшей участи.  Наши  капитан (80 лет) и комиссар (85 лет) живы, вполне   бодры. О тех, кто ушёл из жизни, особенно о Володе Змановском, я  с теплом  вспоминаю постоянно и благодарю Бога, что встретил их на своём пути.   Теперь к моему посвящению  приходится добавить Владимира Лифшица, Аркадия Чурсина и Юрия Чудагашева.  О  троих я, к сожалению,  ничего не знаю. Столько лет прошло, а яркие картинки возникают перед глазами. Как сейчас помню импровизированный концерт на носу судна, в котором не участвовал только рулевой и вечно занятый приготовлением пищи кок. А дирижёром хорового пения  и основным исполнителем  под гитару выступал наш командир Володя Змановский.


Шел 1970 год. Мы отпраздновали десятилетие нашего родного института СибВИМа, а для большинства из тех, о ком пойдет речь  ниже, он действительно оказался родным на всю жизнь. С ним они разделили и взлеты, и падения,  и радость, и горе. СибВИМ – это Сибирский филиал Всесоюзного института механизации, который существует и поныне под названием СибИМЭ.
Наш любимый директор (редкое явление) и нелюбимый главный бухгалтер (обычное явление) пошли навстречу ведущей группе молодых ученых и купили подержанный «Ярославец» – катер прибрежной охраны границ необъятного государства. Как он оказался в Новосибирске, кто на нем ходил и где, мы не знали. Нам достался бывший боевой корабль в плачевном виде, но на ходу. В тот год коллектив успел на нем прогуляться пару раз по Обскому морю – детищу неразумной политики строительства гидростанций на равнинах. Сейчас от этого «моря» одни несчастья в округе, но это другая тема. Потом кораблик наш  сломался, и пришлось искать место  ему на одном из пирсов города Бердска, где находился флот Академгородка.  Наш любимый СибИМЭ вошёл в состав СоВАСХНИЛ (Сибирское отделение Всесоюзной Академии Сельскохозяйственных наук имени Ленина).
Мне доподлинно известно, что Ленин для селян ничего хорошего не сделал, разве что, как утверждает Сергей Довлатов, разработал и осуществил беспрецедентное шарлатанство под названием Великая  (с точки зрения моря крови и горя) Октябрьская (несчастный месяц, в котором мне суждено было родиться) Революция (праздник проходимцев и всей нечисти на земле российской и в окрестностях).
Прошло больше десяти лет,  как исчез  ВАСХНИЛ  вместе с СССР, а ее приемник Российская Академия сельскохозяйственных наук (РАСХН) так и не решилась назваться именем Н.И. Вавилова – мирового гения, которого угробили сподвижники Ленина.
Покупке катера, как и положено в науке,  предшествовало серьезное обоснование. В ту пору я возглавлял направление по разработке и реализации оперативного управления в хозяйствах страны. Наши дела шли очень успешно. Мы не только на бумаге обосновали весь механизм управления хозяйственной деятельностью, но разработали и стали выпускать пульт управления диспетчера. Умные руководители колхозов и совхозов вскоре поняли прелесть такой службы и стремились ее заполучить как можно скорей. Тогда основу связи разработанной системы составляли  болгарские радиостанции, сработанные по тем временам добротно и умно. Еще один парадокс нашей политики – в Новосибирске в ту пору было, по крайней мере, два предприятия, которые делали аналоги, но они не снисходили до села, снабжая армию и железную дорогу своей продукцией, а страна, как и сейчас,  болгарам отдавала за рации газ и нефть.
Монтируя оборудование в хозяйствах, расположенных вдоль Обского моря,  мы обратили внимание на аномальное распространение радиоволн, что, несомненно,  должно было стать предметом научного исследования. Благодаря приведенному обоснованию мы, например, целый сезон всей лабораторией провели на берегу моря. У нас оказалась машина, оборудованная телескопической 8-и метровой поворотной антенной, моторная лодка, вагончик на восемь спальных мест,  напичканный  радиоаппаратурой. Ни разу в жизни потом не пришлось сочетать работу с таким великолепным отдыхом. Моя любимая сестренка, посмотрев на брата-ученого в обстановке изысканий сказала:
– Дурака  валять - много ума не надо!
Но закономерностей мы так и не нащупали, хотя некоторые практические решения нашли.
Помню глубокой осенью заходит ко мне в каморку (в ту пору моя  и его лаборатории располагались в двухэтажном коттедже) Володька Змановский и начинает интересоваться нашими успехами вокруг морской проблемы. Я не придал значения этому визиту.  Он, обычно,  отсидев за механическим коррелятором пару часов, выматывался и искал отдыха своим глазам. Послушав меня, он заявил:
– Так ты ничего не выяснишь, надо с поворотной антенной по морю ходить и измерять по берегам напряженность поля.
– Ты что не видел нашу антенну, – говорю я, – если ее смонтировать на нашей лодке, то мы тут же перевернемся.
– Надо другую посудину иметь, – заявил он и пошел восвояси.
Так он во мне зародил мысль, хотя я точно знаю, что уже во время того разговора, он имел на уме совсем другую идею.
Следует сказать об этом парне подробнее. Он родом из Сургута, хотя, изрядно выпив,  всегда утверждал, что родился в чуме  где-то у Ледовитого океана. Он старший брат и имел еще младшего и сестру. Судя по тому, что он никогда не говорил о своем отце, воспитывала его и остальных только мать. Володька был всесторонне талантливым человеком. Надо начать с того, что поступал он вначале ни в какой сельхоз (по тем временам самый не престижный),  а в консерваторию на вокал. Но на первом или втором курсе потерял  из-за какой-то болезни голос и вынужден был расстаться с артистической карьерой. Но музыкальность, природное чувство юмора всегда в нем жили и не могли не проявляться. В институте он создал сначала небольшой оркестр, где играл на гитаре, затем с чисто инженерным подходом организовал, как теперь говорят музыкальное  шоу. Все конкурсы, все фестивали кончались его победами.
Он был непревзойденным охотником, прекрасно знал повадки зверья, ориентировался в лесу как у себя дома, знал множество примет и всегда был удачливым. Природе было угодно создать этого человека очень сильным, коренастым, почти круглолицым с умными проницательными глазами. Но он был и настоящим ученым, все делал добротно, с пафосом, со смекалкой и изобретательностью. Однако, на мой взгляд, было у него одно отвратное качество. Он не выносил какого-либо  превосходства над собой среди коллег, таких людей относил к своим недругам и всячески пытался им мелко навредить. Так сложились и мои отношения с ним. Первый раз он затаил злобу на меня за то, что меня на несколько месяцев раньше назначили завлабом. Несомненно, Вовка был на голову выше меня и по знаниям,  и по талантам, но не я же виноват был тогда в стремлении начальства развивать эксплуатационную тематику, а его команду интересовала только диагностика и ничего больше. Наконец, мое назначение заместителем директора стало причиной окончательного разрыва наших отношений, и он уехал из Сибири во Владимир.
Таким решением он на годы отодвинул свою защиту докторской, занимался неинтересной для себя тематикой. Правда пятнадцать лет назад судьба нас вновь свела,  и он стал заведовать филиалом московского института, где я был директором. К тому времени жизнь слегка обкатала его, но не настолько, чтобы не чувствовать ущербность и от этой ситуации. Но жизнь прожита,  и никто не сможет упрекнуть меня, ни его жена Люба, ни его дети, что я не пытался помочь ему и не ради меркантильности, а просто потому, видимо, что любил его как талантливого ученого и  как яркого человека.
Вернемся в семидесятый год. Я постепенно пришел к решению просить директора пойти на большие траты и купить нам более солидное судно. На одном из зимних совещаний такой вопрос был поставлен и горячо поддержан всеми молодыми учеными во главе со Змановским. Оставалось уломать только главного бухгалтера. Эту непростую задачу взяли на себя тот же Змановский и его сподвижник по тематике Володька Лившиц. Мне же казалось, что сломить Николая Алексеевича Михеева  дело дохлое.  Он за каждую копейку дрожал. Но к моему удивлению тот после недели уламывания согласился. Много позже стали известны причины. Если я уповал на важность научного разрешения пустякового вопроса, то мои друзья рисовали ему иные картины – возможность подкормиться за счет рыбки обской. Жили- то мы тогда в своей деревне Барышево очень скромно.
Вскоре с помощью всяких знакомых мы и нарвались на ту самую посудину, с которой и начался рассказ. Этот катер имел 150- сильный дизель, два бака для солярки на полторы тонны, одиннадцать спальных мест  в  двух каютах, камбуз и кормовой отсек. Но эксплуатировали его до нас какие-то идиоты и довели корабль до плачевного состояния. Двигатель и особенно корпус требовали ремонта, он весь был покрыт ржавчиной, система управления ходом нарушена, и многое другое требовало решения. Но, главное, ни у кого из нас не было права его эксплуатировать. Поэтому сразу же пришлось брать в штат капитана под видом техника в  лабораторию  Змановского.
Силами своей лаборатории со свалившейся работой мы справиться не могли,  и вот тогда состоялось совещание – пьянка у одного  из нас, где было принято историческое решение. Я только тогда догадался, что Змановский все продумал до мелочей еще тогда осенью. Здесь мне было заявлено, что если я соглашусь дать катер для поездки по Оби за запасами рыбы, то весь коллектив возьмется мне помогать в восстановлении посудины. Что мне оставалось делать? Рыба нужна была и моей маленькой дочке, тем более,  что обещалась не какая-то там плотва и окунь, а стерлядь и осетр с черной икрой. Змановский так талантливо описывал все прелести такой поездки, его младший брат Витька поддакивал,  что все были загипнотизированы их болтовней. Вскоре стала формироваться и команда, причем ее формировал Владимир по принципу кто  что может внести в копилку экспедиции. Моей ошибкой было то, что я поленился  влезать в тонкости процесса. Спохватился я только тогда, когда на очередной пьянке- совещании был оглашен список команды, и единогласно Змановский был  назначен начальником экспедиции. Мне досталось роль судового механика, поскольку я где-то болтнул, что еще в школе мечтал стать таковым. После этого все наша жизнь  подчинялась главному – предстоящей экспедиции.
Список команды выглядел следующим образом,
1. Змановский Владимир – начальник экспедиции.
2. Докин Борис – комиссар.
3. Змановский Виктор – ответственный за электронику на корабле.
4. Лазовский Виталий – ответственный за эксплуатацию двигателя.
5. Лившиц Владимир – ответственный за холодильную установку.
6. Удалов Алексей – боцман, ответственный за снасти.
7. Хомяков Василий – изготовление холодильника на 1,5 тонны.
8. Чурсин Аркадий – организатор ремонта судна.
9. Хаблов Михаил – ответственный за связь.
       10.Шипунов Николай – капитан.
             11.Чудагашев Юрий – снабженец.
                12. Васильев Виктор – кок.
             13.Леонид – врач.
Если вы обратили внимание, то поймете, что при 11-и спальных местах в команде было тринадцать человек. Правда, кок себе оборудовал место на камбузе, а вот один член экипажа постоянно по графику должен был меняться и одну ночь проводить,  где устроится, либо в рубке, либо на палубе. Но до отъезда нужно было прожить долгую сибирскую зиму и короткую весну. Забегая вперед отмечу, что по разным объективным причинам судно удалось подготовить только к концу августа и выполнить «научные исследования» с его помощью не представилось возможным, как и в последующие годы, но уже по другим причинам. Насколько мне известно, эта проблема так и не решена до сих пор, поскольку диспетчеризация канула в лету вместе с колхозами и совхозами. Но мы тут не виноваты.
Пройдусь по каждому члену экипажа вкратце. О Володе З.  уже было сказано. Пойдем по порядку.
Докин Борис. Ныне доктор наук, профессор, всю жизнь проработал в нашем родном институте и занимался оптимизационными процессами. Волевой, компанейский, не без амбиций. Он один из первых среди нас защитил кандидатскую, поскольку имел умного наставника в лице тестя. Он, несомненно,  талантлив и имел способности выше среднего намного. Он все делает с размахом. Особенно ему удаются загулы в компании друзей. В этом случае тормозов для него не существует. Он смел и силен. Правда не охотник и не рыбак, зато его два сына превзошли его в этом плане. Не был превзойден на шишкобое. Лазил в те годы по кедрам как обезьяна. Когда какой-то идиот  придумал проводить выборы директоров, то он мне составил конкуренцию, но выборы проиграл. Он остался смелым и решительным, никогда не действовал из-за угла. Правда, как показали дальнейшие события, со своими обязанностями комиссара на судне он  справился не столь успешно.
Змановский Виктор. Такой же талантливый, как и его брат. Быстро защитил кандидатскую, великолепно знал электронику. В свое время по моей рекомендации возглавлял на нашей территории филиал знаменитого  НАТИ   и несколько лет назад погиб после неудачной операции на сердце. В нашей экспедиции ему было поручено создать систему энергоснабжения громадного холодильника, и он с ней с успехом справился. Но поскольку элементная база полупроводников в нашей стране была никудышной, то автоматика вскоре вышла из строя,  и мы вынуждены были вручную управлять холодильником, что  иногда забывали  делать, так что наши продукты часто меняли свои свойства.  Он был настоящим блондином, немного уступая и ростом, и силой своему старшему брату. Не помню ни одного случая, чтобы с его именем была связана какая-нибудь неблаговидная история. Он умел прощать другим и жалко, что в рассвете сил оборвалась жизнь этого парня.
Лившиц Володя. Он, как и Докин,  всю жизнь проработал в нашем институте, профессор, доктор наук, имеет не одну сотню авторских свидетельств. После отъезда Змановского возглавил направление и вывел его на мировое признание. Будучи почти пацаном, руководил экспериментальным заводом и умел со всеми найти общий язык, управлял  так, что все признали в нем талант организатора. Но однажды произнеся такую фразу «Я, что,  дурнее Лазовского»,  ушел с головой в науку и на несколько лет раньше меня защитил докторскую. Он меня замещал во время моей командировки на Кубу. На него можно было положиться во всем. Это глубоко порядочный человек. Вот уже многие годы к нему привязалась болезнь, но он, превозмогая  все,  продолжает работать.
В команду он попал из–за каких - то связей с человеком, который налаживал промышленные холодильные установки. Свою задачу в этом плане он выполнил блестяще. Вместе с Васей Хомяковым – мастером на нашем опытном заводе, они создали шедевр из магазинной холодильной установки, листов фанеры и утеплителя. Этот ящик помог нам привезти осетра весом более центнера и много других припасов.
Алексей Удалов в ту пору работал со мной в одной лаборатории. Мы с ним дружили с первого курса института, и так вышло, что он оказался моим самым близким и единственно верным другом. Почти все рыбалки и охоты мы проводили вместе. Его кристальная честность, стремление помочь всякому,  кто к нему обращался, выделяли его среди всех. Но он был бескомпромиссен почти во всем. Он никогда не отступал от принятого решения. Терпеть не мог разгильдяйства и безответственности. Сам страдал, поскольку зачастую оказывался в меньшинстве. Три года назад он умер от тяжелой болезни. Я могу бесконечно долго о нем говорить и на примерах показать насколько благородным был этот парень, но тема не та.
Хомяков Вася отличался на заводе своими золотыми руками и прекрасным бесконфликтным характером. Он родом из тех мест, где не заниматься охотой просто нельзя. Его родители жили на берегу знаменитого Убинского озера,  и мы там часто бывали, добывая уток и ондатру.
Чурсин Аркадий был также мастером на заводе. Он старше нас и мудрее. Его преследовал «зеленый змий», но не настолько, чтобы уж совсем, но все же. Отличался Аркадий хорошими организаторскими способностями. Его заслуга, что наша экспедиция не завершилась полным провалом.
Михаил Хаблов был моим помощником на заводе по производству диспетчерских пультов. Ему первому пришла в голову мысль организовать шабашную бригаду по их внедрению,  и на этом поприще он преуспел, но шальные деньги не принесли ему пользы – слишком много стал выпивать. В те же времена он был лучшим спецом по радиосвязи, но это  нам не пригодилось, поскольку официально мы не были зарегистрированы,  и выходить в эфир не имели права. Его открытая и милая улыбка до сих пор стоит перед моими глазами. Год назад погиб  в результате  несчастного случая.
Шипунова Николая я знал мало. Это был тихий застенчивый человек, ни на кого не повышал голос, со всеми дружил,  и из–за его некапитанского характера мы пару раз нарывались  на неприятные истории. Но и благодаря его профессионализму смогли преодолеть почти две тысячи верст по великой Оби.
Чудагашев Юрий был самой колоритной фигурой в нашей компании. Неудержимый, порывистый, не признающий ничьих авторитетов, вечно возбужденный, вечно чем-то одержимый. В охоте  не уступал даже Змановскому. Работал он вместе с Хабловым на монтаже пультов, с ним и развил   нелегальную  деятельность до настоящей халтуры. Тогда из хозяйств посыпались жалобы, и мы с ним расстались, но это было позже. А пока он активно включился в подготовку экспедиции. Он потерян из виду. Даже ходили слухи, что он умер.
Васильева Виктора мы взяли в команду как друга Чурсина  и потому, что согласился быть коком. Он был веселым парнем и запомнился мне тем, что однажды при поездке в Кемеровскую область за кедровой шишкой прибыл на машине с монтажной люлькой и преуспел в сборе шишки.
Леонид … Фамилия вылетела из моей памяти напрочь. Я с ним случайно познакомился в Ленинграде и не мог ему отказать в проталкивании его в команду, тем более, что он был врачом и привез с собой из своей Военно- медицинской Академии кучу дефицитных лекарств. Он всю жизнь мечтал пройтись по какой-нибудь  сибирской реке. Мне он нравился своим веселым, незлобивым характером, знатоком кучи анекдотов. Многие годы он проплавал на подводных лодках и познал мир тот, о котором мы ничего не знали.
Такова  была команда, которая отправилась в путешествие по Оби. Но этому предшествовали многие дела и делишки, связанные с подготовкой. Прежде всего,  необходимо было осуществить ремонт двигателя и корпуса корабля. И хотя все мы были инженерами-механиками и смыслили в двигателях, но «3-Д- 6» двигатель нашей посудины нам был незнаком. Тем не менее в течение  зимы капитальный и вполне хороший ремонт сделали. Наложили и приварили массу заплат, исправили рулевое управление, смонтировали дополнительное оборудование. Массу хлопот создалось с монтажом силовой установки, проще – трехфазного генератора для питания холодильника и мощного авиационного прожектора, который в итоге не пригодился. Наконец был установлен и опробован холодильник. Оставалось ждать только вскрытия реки и очистки ото льда моря. Необходимо было в заключение всех работ покрасить судно краской.
Но наиболее сложной оказалась акция по изъятию спирта из тех количеств, которые предназначались гордости института – вычислительной машине «Минск–32». Не все столичные НИИ имели это чудо техники по тем временам, а мы во всю ею пользовались, поскольку наш директор всячески поощрял эту деятельность.
На одном из очередных совещаний Змановский сообщил, что осетров мы сможем добыть только с помощью водки или спирта. Причем по тем временам такса была такой: бутылка водки = одному кг благородной рыбы.
– Какого черта я заказал пятидесятиметровый бредень? Ты же сам меня уверял, что им мы и будем ловить осетров, – возмутился Алексей Удалов. На что Змановский без эмоций заявил, что он тогда пошутил. И что, мол, бредень нам тоже пригодится.
– Кроме того, каждый должен иметь хотя бы по одной удочке для маскировки, – добавил его брат. Короче,  стал вырисовываться авантюрный характер нашего предприятия.
Вычислительной машине по норме полагалось в месяц около двадцати литров чистейшего спирта. Поскольку мы нацелились на целый центнер осетрины да несколько кг черной икры, то никак не меньше 100 кг спирта требовалось иметь. В запасе до августа оставалось восемь месяцев. Если начать обворовывать машину наполовину ее потребности, то мы худо - бедно приближались к заветной цифре.
Я не буду описывать,  как мы все устроили и в строгом секрете позволили машине надежно работать и не пожаловаться на нас, и к моменту отплытия иметь десять десятилитровых канистр спирта. Некоторые решения в ту пору тянули на открытие, но теперь они утратили актуальность. Вот стучу по клавишам машинки, которая в сотню  раз мощнее той и не требует вообще никакого спирта,  и весит всего два кг.
 На одном из организационных совещаний было постановлено, что вся команда должна иметь униформу, которую нам изготовило ателье, где директрисой была подруга Чудагашева. Был разработан научный рацион питания, подсчитано, сколько с собой брать мяса, картошки, овощей, спиртного. Как ни странно, но наворованный спирт был начальником экспедиции провозглашен неприкосновенным запасом, и каждая канистра  была опломбирована в присутствии трех ответственных (Змановский-старший, Докин, Удалов). Поэтому в смету затрат были включены расходы на спиртное. Не помню,  кто предложил отовариться перцовкой, ссылаясь на то, что она является и лечебным препаратом. Из расчета 100 грамм на нос х 20 дней х 12 человек + 4 дня рождения (две полулитровки на именинника) = 56 бутылок. Именно это количество и было закуплено и досрочно выпито, при том, что два человека (я из-за больной печени и Алексей Удалов из–за принципа) не пили, но деньги с нас содрали  наравне со всеми. Оглядываясь назад, в тот самый 71 год,  следует признать, что такое решение было справедливым. Учитывался статус каждого. Я,  Змановский-старший и Докин уже были кандидатами и получали по 300руб/месяц, а Удалов хотя и получал 130 (ведущий инженер), но был тогда холост. Тяжелее всего пришлось остальным, ведь приходилось оставлять семьи почти на месяц без зарплаты. Но впереди маячила крупная добыча,  и жены наши все согласились на разлуку.
Тут надо сделать одно отступление. Начальник ВЦ – Михаил Колмаков не был сельхозником   и выглядел гораздо солидней нас, поскольку лет на пять старше. Но примерно за полгода до начала сбора спирта попал в нехорошую ситуацию – его судили за нанесение тяжких телесных повреждений своему соседу по коммуналке. Миша,  конечно,  был прав, когда на кухне застукал соседа, пристающего к его жене. Но зачем было швыряться шнеком от мясорубки, да так ловко, что чуть череп не раскололся у соблазнителя. Правда,  и Мише досталось. Сосед теряя сознание, успел швырнуть всю мясорубку (без шнека) в Мишу, но не так ловко, повредив бровь и разбив очки.
Я и ряд товарищей выступали на суде в защиту Михаила и добились таки поворота дела, когда судья в лице Михаила увидел жертву, а не преступника и обоим пострадавшим закатал по году условно. Правда, после этого приговора нашему сотруднику пришлось срочно менять комнату из-за постоянных угроз со стороны бывшего собутыльника. Миша был совестливым и в знак благодарности закрыл глаза на наши проделки, но мы ему пообещали, что с  вычислительной машиной ничего не случится. Так и получилось.
Не могу точно сказать насколько снизился наш научный энтузиазм, но то что мы почти полгода только и знали, что решали вопросы экспедиции – это факт. Были и положительные моменты. Меньше стали выпивать наши члены, особенно Аркадий, Михаил и Юрка. На последнего легло много обязанностей чисто житейского плана,  и он их все в срок решал.
Змановский не был бы Змановским, если бы не разработал и строго не соблюдал сетевой график подготовки экспедиции. Великое дело заранее все предусмотреть, построить варианты по срокам и исполнителям, определиться с поощрениями и наказаниями. Штрафные баллы каждому он начислял самостоятельно.  И был порог, когда количество перерастало в качество – выметание из списка экспедиции. И что удивительно, под вылет он подвел первым своего собственного брата, который к сроку не собрал автомат включения холодильника, тем самым затянул пуско-наладочные работы. Но право исключать принадлежало всему коллективу, и в итоге все остались в списке. Однако принципиальность Володьки подвигла меня на одну мыслишку, которую и протолкнул на очередном собрании. Поскольку мне помимо машинного отделения предстояло осуществлять режиссерско-операторские работы (кинокамера с пружинным заводом у нас имелась и пленки было море), то я попросил, чтобы меня освободили от обязанностей по дежурству на корабле во время плавания. Все сочли такую просьбу уместной, хотя руководитель был против каких-либо привилегий, даже себя он включал в дежурство, чем все больше завоевывал авторитет. Мой маневр он не оставил без последствий.
Наконец вскрылась  Обь, очистилось зеркало моря Обского, и можно было опробовать наше любимое детище на ходу и потом покрасить и выходить на финиш подготовки к отплытию. Ходовые испытания прошли успешно. Двигатель работал отлично, не дымил и после небольшой обкатки разгонял наш корабль до 8 узлов, точно как по паспорту. Сейчас авианосцы ходят по 30 узлов, но это сейчас.  А  мы и тогда не собирались воевать. Немного повозившись, отладили и нашу гордость – холодильник. Дальше я повествую со слов Алексея Удалова, поскольку заключительную стадию – покраску пропустил из-за срочной командировки.
В очередную субботу начальник экспедиции приказал капитану Коле перегнать катер из Бердска в тихую заводь возле пристани «Красный Яр», именно там располагалась наша «научная» база по ловле радиоволн (напрямую по морю около 40 км). А все будущие  члены экспедиции на двух УАЗиках с флягами краски отправились по суше (80км).
Начали покраску около 10 утра и быстро продвигались к финишу. Все единодушно решили, что обед у костра устроят только после работы, и к 16  часам вся задуманная работа была сделана. Катер сверкал масляной белой краской и выглядел просто красавцем.
Начали готовить еду на костре, который дружно занялся, поскольку плавник сдобрили соляркой, ведро которой взяли с катера. Все расположились вокруг, покуривая и пошучивая друг над другом. Не выяснено, кому пришла в башку мысль выжечь солярку из ведра огнем. Но все заметили как поперли клубы дыма из ведра и порывом ветра обволокли начальника. В следующий поворот ветра все дружно хохотали показывая пальцами друг на дружку. Сажа превратила всех в негров. Но круглое лицо Володьки нахватало больше всего, и над ним больше  всех  смеялись. Он в порыве гнева пнул ведро, которое покатилось под откос, стукнулось о нос нашего катера, и в одно мгновение он весь был объят пламенем. Горела свежая масляная краска. От беды спасло только то, что вход в машинное промасленное отделение был задраен. Через пару минут вместо красавца оказалось нечто страшное, убогое и жалкое. Когда народ сообразил, что беда миновала и что взрыва не будет (в танках тогда было до полутоны солярки), начался истерический хохот, длившийся очень долго. Но от этого катер не стал красивей. Вся работа пошла насмарку,  и надо было все начинать сначала. Повторный субботник провели через неделю, но уже без эксцессов и плохой краской, которую смогли найти.
Но приключения продолжались. Кому-то потребовалось видеть катер у причала в центре города. И вот два сотрудника из лаборатории Змановского  во главе с капитаном взялись  его опять перегнать через море и шлюзы и исчезли вместе с катером на целую неделю. Следует сказать, что Обское море очень коварно. При шторме оно рождает большущие волны, которые унесли и уносят жизни десятков людей. Как потом выяснилось, эти бедолаги вышли в море, не проверив ни запас горючего, ни запас провизии. Выйдя на большую воду,  они потеряли ход и дрейфовали, пока их не прибило к небольшому островку, где они провели несколько дней как Робинзоны. За время их отсутствия у многих поиспортилось настроение. Ведь если бы случилось несчастье, а к этому вели все события, то кому-то пришлось бы отвечать по полной программе и скорей всего нашему директору. Но он не робкого десятка, однако что толку, если наша долбанная Фемида наберет обороты и начнет гвоздить, лишь бы доказать свою полезность. Но, слава Богу, все обошлось без жертв, правда,  катер опять пришлось ремонтировать. Стресс ребят, просидевших на острове в голоде и холоде – не в счет.
Постепенно приближался день отплытия в дальний поход. Спирта оказалось ровно десять фляг, несколько ящиков перцовки и т.д. и т.п. Холодильник все вместил. Но все время возникали какие-то проблемы, и все поняли, что нет смысла дожидаться пока они все будут решены. Но самое неприятное – слухи о нашем любимом директоре. Ему прочили место в каком-то  московском институте, хотя он сам ничего не говорил. Мы резонно решили – пора сматываться. Ведь не известно, кто придет на место  Бориса Васильевича,  и как отнесется  этот «тот» к нашей экспедиции.
Погожим августовским вечером наш катер под названием «Обь», провожаемый толпой жен, детей и друзей отвалил от причальной стенки Заельцовской пристани и взял курс на Сургут. По внутреннему распорядку мы предполагали идти круглые сутки с двумя вахтовыми. Как известно, ночная вахта за капитаном, у которого в помощниках любой член экипажа, предназначенный для руления. В свое время мы добыли подробную лоцию реки и, будучи грамотными и умеющими водить маломерные суда, могли вести нашу «Обь» от створа к створу. Правда, ночью все осложнялось кратно. Ведь в нашей стране как? То батарею на бакене сперли, то лампочка перегорела, то огней от всяких костров на берегу столько, что черт разберет, где огонь створа. Но главная опасность – громадные самоходки шныряющие по реке. Ведь шло ускоренное освоение нефтяных богатств Севера. А поскольку нефтепроводы не успевали за нефтедобычей, то пришлось в срочном порядке нашим плановым органам организовывать вывозку нефти на речных танкерах и наклепали их сотни.
В первую же ночь мы чуть не налетели на земснаряд, неизвестно как очутившийся на нашем пути. Воткнись мы в него, и не миновать бы нам трагичного исхода. Поэтому в ту же ночь было принято решение – идти только в светлое время суток, или, если появится такая возможность следовать в кильватере какой–либо другой посудины. Но этот вариант оказался невыполнимым из–за многих нюансов. Однажды мы пристроились за белоснежной трехпалубной красавицей «Марией Ульяновой», которая сверкала как новогодняя елка, но ее ход оказался выше нашего, и через полчаса она оставила нас среди ночи одних. Короче, с наступлением темноты мы тыкались носом в берег, привязывались к дереву или колу, который забивали в грунт и до утра не трогались с места. Но эта технология сразу же нас лишила комфорта. В первую же ночь в каюты набилось столько комаров, что жизни от них не стало совсем. Эти твари даже в машинном отделении обосновались и чувствовали себя отлично.
Мы отправились в поход с полупустыми танками под солярку. В те времена она стоила копейки, но за деньги не продавалась– только за талоны. Но Коля – капитан уверял, что на любой заправке, а они почти на каждой пристани были, мы легко решим проблему. На наше несчастье накануне прошло какое-то мероприятие при попытке навести порядок в глобальном воровстве горючего,  и нам в двух или трех заправках показали фигу. Но один капитан самоходки подсказал, что надо ловить передвижной заправочный пункт – танкер и с ним решать проблему вдали от посторонних глаз. Так мы и сделали – за бутылку спирта получили 1,5 тонны солярки,  и были обеспечены ею до самого конечного пункта следования. Заправка проходила прямо на ходу, правда,  технология требовала движения против течения, но что не сделаешь ради бутылки спирта.
Для меня поход начался с неприятности. Все одновременно поняли, что на ходу обойтись без гальюна нельзя, а он был запущен до безобразия. Мало того, что была испорчена система смыва, так и сам унитаз представлял убожество. Наш начальник резонно рассудил: силой приказа привести нужный объект в порядок невозможно. Кто согласится с таким приказом?  Единственное решение – жребий – и справедливо, и не пожалуешься – судьба. Конечно, эта работа досталась мне. Забегая вперед, скажу, что жребий на эту тему тянули еще трижды, и всякий раз мне выпадала честь чистить гальюн. Немного зная теорию вероятности,  я такую историю мог отнести только к мистике или жульничеству. До сих пор помню, как воссияла физиономия у Владимира-начальника, когда я вытянул короткую спичку и покорно пошел наводить порядок в носовой отсек. По сути дела я единственный и ведал этим объектом и получил кличку ассенизатор, правда,  в глаза мне об этом не говорили. Только один человек из команды мне сочувствовал – это Алексей Удалов. Но и он ни разу не предложил замены.
Первый вечер и часть ночи я провел в компании с капитаном, добровольно вызвавшись на первое дежурство. Но когда вынуждены были остановиться,  и капитан ушел на свое законное место спать (за ним его закрепили постоянно), а мне не полагалось, как дежурному,  спать, то впервые почувствовал некоторый дискомфорт. При всем желании в ходовой рубке прилечь было негде, да и комары одолевали нещадно. Вышел на палубу и залез под брезент, накрывавший моторную лодку, которую мы везли с собой для различных дел, в том числе и рыбацких. Там в лодке и прикорнул часа на два. Вылез когда уже было светло,  и Николай готовил судно к отплытию. Я полез в машинное отделение, проверил масло и запустив двигатель, пошел искать место в каютах. Но никто не думал так рано вставать, тем более, что с вечера по случаю начала похода выпили все крепко,  да и легли поздно. Опять мне пришлось проводить время в рубке с капитаном, а потом пошел на камбуз в поисках пищи, где за обеденным столом и прикорнул опять. Меня растолкал наш кок и со словами «тебя наверху ждут» удалился.
На носу собралась почти вся команда во главе со Змановским и о чем то судачила. Когда я подошел,  Володька и говорит:
– Нам нужно разобрать поведение Виталия Васильевича, – уже одно обращение по имени и отчеству меня насторожило, – он совершил два поступка, которые тянут на суровое наказание вплоть до снятия с похода, – говорит между тем наш начальник.
– А в чем собственно дело, – спрашивает Леонид.
– Вы в нашем коллективе случайный человек и в собрании, тем более в решении не имеете права участвовать – заявляет Змановский.
Меня поразила эта наглость и покорное молчание всех остальных.
– Чего ты выкаблучиваешься, какого хрена тебе надо? И что все это значит?
– А значит это, что ты нам должен объяснить две вещи. Первая, как так получилось, что мы чуть все не отправились на тот свет из-за ваших действий,  и почему вы позволили себе спать во время вахты?
–   А пошел ты в ж…. Кто принял решение идти ночью? Кто организовал с вечера коллективную пьянку,  и сам  нажрался  водки до свинячьего визга? Я или ты? И почему ты решил, что Леонид не имеет права высказать свое мнение? – выпалил я и вдруг заметил, что большинство поддерживает нашего начальники, что меня откровенно озадачило.
– Я на первый случай предлагаю следующее. Наказать В.В. внеочередной вахтой за спанье во время дежурства, а в том, что мы чуть не врезались в земснаряд, так тут больше вины капитана, а не Виталия, – вступил в разговор Докин, – тем более, что я сам видел, как он спал в лодке под утро.
– Можно с комиссаром и согласиться, но я бы еще добавил ему предупреждение об  отчислении из команды, если что-либо повторится подобное. Кто за это решение прошу голосовать. Кто против?  Кто воздержался? Голос Леонида не в счет, а то, что Алексей Удалов  против, так тут все ясно, он ему всегда в рот смотрит. Ну, а то,  что Докин воздержался,  это его дело. Подавляющим большинством проходит мое предложение. Всё, сегодня нам предстоит пройти около сотни  км, а завтра мы после обеда придем в Колпашево и там решим, когда и где попробуем наловить рыбки на уху и на котлеты, чтобы растянуть запас продовольствия. Вы, товарищ Виталий,  согласно решению будущей ночью заступаете опять на дежурство. И прошу вести себя серьезно. Вы думаете, я забыл куда вы меня сейчас послали?
– В жо… я вас послал и пошлю еще раз, если будет подходящий повод. А пока убери свою постель, мне надо выспаться перед дежурством.
– Почему вдруг мою?  Начните со второй каюты ротацию.
– Почему вдруг со второй, а не с первой. Это что было где-то оговорено?
–Это я так решил. 
Он, явно одержав победу надо мной и получив согласие всех,  торжествовал и издевался. Во мне все кипело, но больше всего обиды было на Борьку, его считал очень справедливым человеком, а что на поверку?
– Ну так скажи с кого начинать твою долбанную ротацию (тогда это слово редко применялось)? – спрашиваю его.
– Не знаю, и знать не хочу. Я никому не буду приказывать освободить тебе место!
Тут я совершил непростительную ошибку, поскольку на тот момент решил на первой же пристани сойти и вернуться в Новосибирск, поэтому заявил: – Хорошо, я никого не буду просить уступить мне место и буду спать на палубе!
– Очень правильное решение, – с ехидной усмешкой сказал Володька и удалился на камбуз. Так он мне отомстил за все обиды, которые имел на меня по другим поводам. Я до сих пор считаю эту акцию спланированной.
Лешка и некоторые другие ребята уговорили меня не делать дальнейших глупостей и остаться, тем более, что такое мое решение полностью соответствовало устремлениям моего оппонента. Злость моя постепенно ушла, но выводов на дальнейшее я не сделал и очень долго в жизни считал  справедливым то, что  таковым  мне казалось. И когда другие не были с этим согласны, я сильно удивлялся и возмущался, оставаясь зачастую в дураках. Как бы там ни было, но в той истории меня унизили и унизили несправедливо.
Наша могучая река не отличается разнообразием окружающего ландшафта. Типичная равнинная река, это не Енисей, где что ни поворот, то рот открываешь от удивления разворачивающейся картиной. Но нашей реке не повезло во многом. Ее безжалостно эксплуатировали во все времена, но в описываемые творились невероятные безобразия. На всех берегах можно было постоянно видеть штабеля из  мешков  окаменелого цемента и ржавых труб,  не довезенных до мест назначения. Постоянные масляные пятна на воде, мусор и бревна – все было в изобилии.
Однажды до похода я купил у мужика, работавшего с подъемником рядом с нашим катером, только что выловленного килограммового судака. Когда жена его отварила, а дочь отказалась его есть, я разломил хребет рыбы и пошел аромат по комнате, как будто разлили керосин. Слава Богу, река немного ожила, когда стали работать нефтепроводы и прекратилось движение наливных барж по реке. Но  варварское, потребительское отношение к нашей природе – национальная черта россиян,  и не видно пока конца этой пагубной привычке.
Мне вспоминается, как с разрывом в пятнадцать лет я наблюдал за Одером в Германии. Первый раз меня удивила эта река мертвыми берегами и сплошными мазутными разводами на воде. Было видно, что индустрия убила ее. Но в следующий раз было приятно видеть, что вдоль берега ходят люди с удочками, и один на моих глазах выудил угря – рыбу совершенно не терпящую грязной воды. Значит,  можно при желании восстановить чистоту не только рек, но и всей природы. У нас этого желания нет, и оно ничем не поощряется кроме истерики и воплей  нищих природоохранных структур. Мы до сих пор думаем, что необъятные просторы страны не требуют бережного отношения к природе её. У нас могут реликтовые кедры до сих пор рубить для карандашей, изводить леса для идиотской и никем не читаемой рекламы, валить мусор куда попало и т.д. Нашим бы правителям–демократам взять пример с белоруссов. Они превратили свою территорию в чистую и ухоженную. У них вдоль дорог, как у нас, нет свалок, нет безобразных стоянок, нет взяток на дорогах. А прошло-то всего каких-то 12 лет.
Но вернемся на катер. Второй день прошел в различных хлопотах. Мне пришлось изрядно повозиться с насосом, нагнетающим давление масла до заводки  двигателя, следить за рулевым, поскольку капитан пошел отсыпаться перед ночной вахтой, следить за чистотой на палубе и в  гальюне. Обедал я один после всех, поскольку не хотел видеть эти морды, обидевшие меня, как мне казалось. Змановский собрал на носу народ и под гитару организовал песнопение, перешедшее в травлю анекдотов. Тут отличился и Леонид питерский. Он поведал об одной истории, над которой все дружно хохотали несколько минут.
Оказалось, что из очередного похода он привез домой попугая – какаду. Тот быстро научился говорить и болтал всякую ерунду. Жил Леонид в ведомственном доме, принадлежавшем медицинской Академии,  и по утрам сослуживцы собирались во дворе в ожидании служебного автобуса. Как утверждал Леонид, его жена никогда плохих слов не произносила, поскольку попугай чаще всего запоминал именно их. И вот однажды, когда Леонид вышел во двор, попугай заскочил на открытую форточку и голосом жены Леонида выкрикнул следующую фразу: «Ленька, засранец, вернись сейчас же домой!» Сослуживцы покатились со смеху, а попугай вернулся в комнату. С того утра так и повелось – никто не опаздывал, поскольку не хотел пропустить этот бесплатный спектакль. Продолжалось все это несколько лет, пока зимой артист не простудился на форточке и не издох ко всеобщему огорчению. Рассказанная история позволила Леониду занять серьезное положение в иерархии трепачей,  к коим в первую очередь относился наш командир, и я не был в этом деле последним. Заснуть днем мне удалось не надолго и все в  той же лодке. Дни стояли прекрасные, теплые, солнечные, без ветра. На реке воцарился некоторый порядок, когда уже не шныряли моторные лодки, не попадались пьяные компании на берегу. Влияние крупного города уже не ощущалось. Больше сотни км нас отделяло от него. Но движение на реке было интенсивным,  и все время приходилось делать отмашки флажками то по левому борту, то по правому. Сначала нас тешило то, что громадные суда не игнорировали нас – мелкоту и так же салютовали чаще мощными вспышками. Если мы приветствовали их сиреной, то и они отвечали. Но постепенно этот речной порядок стал привычным и не вызывал эмоций.
Приближалось время ужина. Кок варил и жарил. Благо у него там стояла газовая плита, но запахи дразнили нас. Никакого меню не было – все было отдано на откуп вкусу и умению Виктора, который первые дни кормил нас и вкусно, и обильно. Начальник принял решение ужинать после швартовки на ночь, поэтому от обеда нас отделяло целых шесть часов. На корабле назревал голодный бунт, но начальник во время заметил портящееся настроение и велел коку раздать по кружке чая с несколькими галетами, чтобы заморить червячка.
Во время ужина, который состоял из жаркого и салата из свежих овощей, а на третье холодного компота, каждый принял причитающуюся дозу спиртного. Все повеселели и стали обсуждать предстоящую рыбалку. Змановский объявил следующий план:
– Завтра находим подходящую по ширине заводь или озерцо вдоль реки, высаживаемся с бреднем на моторку и подплываем к месту, откуда ближе добраться до водоема. Рыбачат все кроме дежурных, кока и капитана. Поскольку снасть, то бишь,  бредень вещь браконьерская, то надо следить за обстановкой. Рыбнадзор есть в каждом районе. Дежурный на катере с биноклем в руках должен непрерывно следить за рекой и в случае опасности подать сигнал.  После этой тирады завтрашний дежурный задает вопрос:
– А какие сигналы подавать,  и как я узнаю, что это рыбнадзор плывет?
– Ты не паникуй, может,  и не надо будет вообще суетиться. Можно  сирену включить, но это вызовет подозрение, чего это вдруг стоящая посудина «сиренит». Ты лучше свисти, мы же рядом будем. И если Аркашка подаст сигнал, то мы все сразу бросаем бредень и делаем вид, что купаемся. Если же они обнаружат бредень, то никто не должен признаваться, что он наш. Просто, мол,  он здесь валялся.  Всем понятно? – спрашивает Владимир Александрович.
– А что с рыбой делать? – спрашивает его брат.
– Ты сначала ее поймай, а потом думай что делать. Если попадется, то в корзины сложим и на катер,– подытожил  В.А. и все поняли, что он лично не очень на успех рассчитывает. Но бредень надо было опробовать, к тому же, судя по всему, кончались теплые денечки, а вода в реке и так уже была не очень приятной для купания.
Ужин прошел в теплой примирительной обстановке. Получалось такая раскладка. После ночного дежурства я мог попасть на рыбалку уже без сна почти двое суток, а для человека, не имеющего никаких жировых запасов, при весе чуть больше 55 кг такая нагрузка была чрезмерной. Приходилось искать решение.  Из кают было два выхода – через люки на носу и в рубке. Я решил их забаррикадировать так, чтобы при попытке их откинуть, я смог услышать.  Не спать, когда катер стоит у берега, было глупо, правда,  условий хороших не было. Но сидя на капитанском кресле, и положив голову на приборный щиток, при сильном желании несколько часов можно было покемарить. Но мне осуществить этот план мешала троица, обосновавшаяся в камбузе. Аркашка, Михаил и Виктор – кок уселись играть в карты, и баррикадировать люки до их ухода по местам я не мог. Уже за полночь один из них вышел до ветра и говорит мне.
– Чего ты дурака валяешь – иди поспи на любой из наших лежанок, а мы еще долго играть будем и присмотрим за обстановкой.
Я все же решил остаться наверху, поставив кресло на люк, а на наружный положил пустой ящик из под перцовки и стал дремать. Часа в три подо мной стали раздаваться толчки, и голос Виктора Змановского возмущенно потребовал освободить люк. Я ему сверху сказал, чтобы он подался к другому люку и быстро убрал ящик. Витя вылез, огляделся и вскоре вернулся в кубрик, бормоча какие-то слова.
– Так, – думаю себе, – они уже действуют коллективом, проверяя меня. Ладно, пусть проверяют. Мы теперь тоже не лыком шиты. Я немного подождал, и опять соорудив препятствия, стал кемарить. Перед самым рассветом по той же дорожке прогулялся сам командир и, увидев меня бодрствующим,  спросил:
– А что это Аркашка с Михаилом разлеглись на палубе?
– Видать,  не хотели вас там будить, долго в карты играли в камбузе, – ответил я, не понимая пока в чем дело.
Как только Володька спустился вниз я пошел посмотреть на спящих. Под утро на металле катера выступила изморозь, температура опустилась почти до нуля. А эти два придурка действительно спали в обнимку над машинным отделением, накрывшись куском брезента. Только голые ноги торчали. Когда они здесь пристроились, я не видел, поскольку большую часть ночи успешно проспал. Мелькнула мысль, на этой необычной картине можно отснять и первый сюжет на пленку, что и сделал, как только рассвело. Постепенно стал пробуждаться люд в предвкушении предстоящей рыбалки. Но завтраком не пахло. Спустившись в камбуз, обнаружил крепко спящего кока – Витьку прямо на обеденном столе. В замкнутом пространстве стоял запах перегара, кругом валялись всякие объедки – сразу было видно, что недавно состоялась хорошая попойка. Кое– как растолкав Виктора и заставив приступить к работе, решил проверить и тех двоих на предмет запаха. Опасения подтвердились – от них так разило спиртным, как будто они только что выпили, хотя уже  спали несколько часов. Змановский Владимир не придал особого значения этому факту, когда убедился, что перерасхода перцовки нет,  и все пломбы на канистрах целы. Виктор же объяснил их состояние принятием бутылки водки, припасенной сверх нормы для празднования дня рождения. Если бы мы тогда задумались получше, то нашли бы причину их состояния. А так до обеда посмеивались над этой троицей, которой надо было опохмелиться немедленно, и им было разрешено принять из вечерней порции.
Внимательно рассмотрев лоцию, мы обнаружили в пяти-шести км ниже по течению обозначенное на карте озерцо, отделенное от русла реки небольшой песчаной косой. Фарватер шел у другого берега,  и посредине был большой остров. Лучшего места не придумаешь. Мы стали продвигаться  туда и налетели на мель. Но поскольку шли медленно, то врезались в нее неглубоко. Выпрыгнувший за борт Алексей Удалов исследовал глубины вокруг катера и заявил, что дальше не пройти.  Надо отрабатывать назад и, обойдя остров, пытаться против течения приблизиться к озерку.
Но тут наш командир распорядился рыбачить прями на этих песках, мол,  здесь должна попадаться стерлядь. Мы даже не стали спускать лодку, а прямо с катера размотали бредень и по четыре человека потащили его вдоль берега. Нас воодушевил тот факт, что здоровая щука вдруг перепрыгнула через верхнюю веревку и была такова. А что-то там в мотне? Осталось протащить бредень два десятка метров к Змановскому, который выйдя на берег, обозначил место финиша, как вдруг все остановилось. Восемь дураков поднатужились, но сорвать бредень не смогли, хотя что- то там под водой и трещало. Боря Докин, набрав побольше воздуха в легкие, нырнул для исследования ситуации и вскоре сообщил, что сидим мы крепко на корневище топляка. Следующие полчаса он и Удалов, ныряя, пытались отцепить бредень. Им это удалось через несколько попыток. Когда он оказался на берегу, то кроме здоровых дыр ничего не было обнаружено, ни одной рыбешки. Итак, первый блин комом. Вернулись вброд на катер, снялись довольно легко с мели и совершили маневр, который и планировался. Снизу мы подошли к старице, узкой и длинной. Стали чинить бредень. Тут непревзойденными мастерами выглядели двое, старший  Змановских и Чудагашев. Сразу было видно, что эти парни часто пользовались бреднем. Чтобы не опростоволоситься и в этот раз, решили протралить сначала старицу веревкой с грузом, резонно полагая, что если и есть рыба, то никуда она не денется.
Теперь по двое с каждого конца пошли ребята тралить и вскоре зацепили несколько корчей. Но самое интересное заключалось в другом. Эта старица имела полметра до твердого дна чернющую грязь,  и наши тральщики в одночасье превратились в негров. Стали раздаваться голоса: «Какая тут к черту рыба может быть, ей же дышать нечем, какой толк от такой рыбалки, только бредень вывозим». Но азарт добычи возобладал, и вскоре вся команда превратилась в черномазых болванов.
Первый же заход бреднем всех удивил. В мотне трепыхалось не меньше пуда щурят. Другой рыбы не было. Чем они там питались – непонятно. После трех заходов стало ясно, что двухсот- граммовых щук наловили предостаточно,  и их девать уже некуда. Кое- как в реке отмылись от грязи. Промыли и щук, и бредень и вернулись на катер. Тут же часть ребят занялась варкой ухи, которая оказывается зависит не от набора рыбы, а от ее количества. Такой наваристой ухи я раньше не ел. А, может,  все потому, что обед  выпал уже на ужин, да  и поработали мы изрядно. Однако оставшийся улов в холодильник не входил,  и наш начальник распорядился приступить к вялению. На другой день наш корабль превратился в сооружение, где шпагатом было перетянуто все свободное пространство и на нем болтались щурята. Вскоре, благодаря такой маскировке,  к нам пожаловали гости – рыбнадзор. Наш бредень хранился предусмотрительно в самом дальнем углу хозяйственного отсека, а во времена отсутствия демократии и свобод обыскивать было не принято. Внешний осмотр ничего не дал, и пришлось инспекторам поверить Владимиру Александровичу, что рыбу мы купили в Колпашево у рыбаков. Как вскоре выяснилось, там действительно была рыболовецкая артель и даже рыбокомбинат, который делал консервы из … замороженной морской рыбы. Врал наш начальник вдохновенно и когда предложил инспекторам ушицы вчерашней, а она превратилась в желе, да сопроводил трапезу  нашей перцовкой, то концовка вышла замечательной. Эти ребята угостили нас десятком стерлядок и научили готовить «чушь». Сырую рыбу,   сдобренную крупной солью,  поглощать можно было  через пять минут после потрошения. Конечно, братья – северяне утверждали, что таким продуктом они постоянно пользовались, живя на Севере,  и мы им верили и завидовали. Уж больно замечательной была эта пища, жаль что с последнего ее приема у меня лично прошло более 20 лет.
Наконец к вечеру мы добрались до пристани Колпашево, где уже «побывали», как утверждал наш предводитель. Приткнувшись к берегу,  стали готовиться к ужину. Была поставлена еще одна важная задача – ночью разведать и наворовать соли крупного помола про запас и по возможности добыть продукт местного комбината. Днем предстояло пополнить запасы хлеба и двигаться дальше. После ужина Чудагашев с разрешения начальника вышел на разведку и вскоре вернулся, сообщив, что в клубе танцы под духовой оркестр и полно девок. Мы все упросили начальника устроить увольнительную и разрешить немного развлечься. Он разрешил. На катере остался дежурный и капитан, который должен был оформить документы для какой-то судоходной инспекции.
Мы всей гурьбой поднялись по крутому яру и по деревянным мосткам гуськом во главе с Юркой подались на танцы в своей еще прилично выглядящей униформе. Нас приняли за команду  научного судна,  и вскоре все нашли свое «дело». Несколько человек пару раз сбегали в магазин – дежурный сарайчик, где толстая неопрятная баба продавала водку и селедку с наценкой за неурочное время. Это сейчас на каждом шагу круглосуточные магазины, а тогда такой сервис был непривычен. Я был женат и имел дочь, поэтому не так меня тянуло на подвиги как некоторых. Короче говоря, наша публика всю ночь болталась по славному провинциальному городку, а под утро несколько самых нетерпеливых таки нарвались на мордобой и получили свое. Я же памятуя о необходимости добыть соль, возглавил отряд из Лешки, Юрки и Вовки Лившица,  и мы пошли по разведанному адресу на окраину. Опыт воровства соли я имел еще с войны, когда пацанами мы ее воровали на станции Борисов, что в далекой Белоруссии. Вскоре нашли эту кучу рядом с забором рыбокомбината и стали отковыривать кое-как и складывать в мешок. Вдруг объявился мужик с ружьем – сторож комбината. Но что он предложил – никак не укладывалось в логику его должности.
– Какого хрена вы тут ковыряете это говно. Пойдемте под навес и берите уже затареную соль, – вдруг заявил он. Мы закурили и разговорились. Мужичек оказался порядочным человеком. Он надоумил идти прямо в цех и там попросить девок дать нам рыбных консервов.
– Они за бутылку дадут столько, што не упрете! – заявил хранитель ценностей. Пришлось нам сбегать за двумя бутылками – одну хорошему человеку, вторую девчатам на конвейере. В первом рейсе утащили здоровый мешок соли. Вторым –  два десятка еще теплых банок вроде как шпротов.
Проснулись мы окончательно все уже к обеду. Стали выяснять,  кто что сделал. Несколько человек принялись отстирывать свои костюмы, поскольку побывали в местной непролазной грязи – на узких мостках их вестибулярный аппарат удержать не мог, одурманенный водкой и красным портвейном. Несколькими занялся Леня-врач, смазывая и вправляя части тела, но в целом все обошлось более – менее благополучно. Нам четверым за поздним обедом была объявлена благодарность. Обед плавно перешел в ужин и как-то незаметно превратился в пьянку. Вовка Лившиц, поощренный руководителем за воровство соли и добытые консервы, слегка перебрал и решил, что пора двигаться дальше на Север. Он напялил на себя коричневую дерматиновую куртку и с возгласом: «Я поплыл в Сургут» прыгнул за борт. Все произошло так неожиданно, что никто ничего сообразить не успел. А в этой протоке Обь течет очень быстро. Пока мы очухались,  и те, кто был меньше пьян, сняли лодку, завели мотор, он уже из виду пропал. К тому же  надвигались сумерки.
В этот раз мотор «Москва» не подвел и завелся сразу, а так очень привередливая штука была. Догнали мы Володьку уже на фарватере. Его спасла эта самая куртка, которая надулась и держала его на воде как спасательный круг. Он еще немного покуражился, доказывая возможность самостоятельного плаванья до Сургута за 800 верст.
За необдуманный поступок и нервотрепку коллектива он был наказан внеочередным нарядом. Мое предложение заставить его вычистить гальюн не прошло. Посчитали его слишком суровым. Так мы проплыли Колпашево, а это была уже Томская область,  и пошли дальше на Север.               
 На лоции было обозначено место с тремя  рядом стоящими  бакенами. Капитан не мог толком объяснить, для чего тут  стоят эти бакены. Но, вспомнил, что проходя мимо них, надо подавать сигнал сиреной.  И, точно, подходя к этому месту, встречная самоходка  включила сирену. Мы сделали то же самое.  (Много позже  уже у рыбаков узнали, что там, где стоят бакены, то ли в 37, то ли в 38 году  была затоплена баржа с заключёнными в трюмах. Насколько это правда, мы не знали. И кто конкретно совершил это гнусное преступление, выяснить не удалось.  На обратном пути у самого Колпашево  мы увидели массу человеческих костей. По утверждению местных жителей они обнаружились после того, как обвалилась часть берега, подмытого водой. И вспомнили опять про Сталина. И кто-то сказал: Пусть бы он подох в этом Нарыме.  И не было бы этих трагедий. Много позже, в 1979 году,   очередной обвал берега, подмытого рекой   выявил масштаб злодеяния, которое властям  уже не удалось  скрыть.)

 Еще один раз пытались порыбачить, но вода была уже такой холодной, что публика требовала вознаграждения из неприкосновенного запаса, но начальство было непреклонным.
При очередной жеребьевке мне опять достался гальюн, чем чрезвычайно порадовался мой оппонент. Завершалась первая неделя путешествия,  и мы выбились из намеченного графика почти на сутки. Руководитель на очередном разборе наших «полетов» сделал печальный вывод – все из-за спиртного и разгильдяйства. Правда,  не стал уточнять, что сам и являлся организатором всего этого.
Я еще пару раз запечатлел на пленке в стельку пьяную тройку, а они регулярно собирались после ужина и под утро валялись полупьяные. Если бы знать последствия этого наперед, то уж точно дальше Колпашева или следующей пристани Александрова они бы с нами не уплыли. Но наш начальник заботился о главном – сохранности запасов. Тут следует сказать, что все мы вырвавшись из привычной обстановки и оторвавшись от своих жен,  почувствовали свободу  и одурманились ею.
Тогда я впервые подумал как справедливо, что Люба Змановская деспотична иногда бывала к своему мужу. Эта неделя показала, какой он безответственный разгильдяй. Ведь он отвечает за коллектив на воде,  и в то же время все «экстримы» протекают либо под его началом, либо при его молчаливом согласии. Но так думал я, которому казалось и до сих пор кажется, что наш руководитель специально подстраивал мне неприятности. А Люба держала Вовку в строгости. По крайней мере,  не оставляла без разбора ни одной его проделки. В ту пору она уже училась в мединституте, имея на руках беспривязного мужа и малолетнего сына. А до этого за несколько лет мы все работали в одной лаборатории, и однажды я неловко при сверлении очередной платы для очередного коррелятора просверлил ей палец. Она даже не вскрикнула и не запаниковала, а просто облила палец спиртом и продолжила работу. Из нее и врач получился великолепный. Вывод напрашивался простой. Если в семье тебя держат на коротком поводке, то вне семьи ты становишься по поведению похожим на бродячую собаку и зачастую опасным для окружающих.
Совершенно неожиданно завершилась акция по борьбе с комарами. Аркадий где-то в Колпашево раздобыл желтоватый порошок, который необходимо было подогреть и оставить в помещении, и комары, почуяв выделяющийся запах,  сами удалятся. Этот придурок ничего другого не придумал, как насыпал порошок на кусок жести, соорудил факел и полез в каюту
травить комаров. Через какое-то время его самого приводил в чувство наш доктор. Но пока его всего не вывернуло наизнанку, и пока он не выпил целую банку разбавленного сгущенного молока, самостоятельно встать на ноги не смог. Правда и комарам досталось. Они не успели улететь – все погибли мгновенно. Пару дней  в каюту не наведывались, но все ребята просыпались   с головной  болью. Я же себе соорудил спальное место над машинным отделением, и очень неплохо там было спать, когда работал двигатель – обшивка нагревалась и отдавала мне тепло. Но ночью при неработающем двигателе комфорта поубавлялось. Из-за холодильника иногда до глубокой ночи не останавливали движок, который покорно шлепал своими горшками– поршнями на малых оборотах, но тепла излучал достаточно.
Мы приближались к главным объектам нашей экспедиции – знаменитым пескам под Александровским. Там испокон веков  работали рыболовецкие бригады, ведя промысловый лов неводами. Нам предстояло договориться с ними на предмет отоваривания  благородной рыбой и икрой. Для знакомства и авансирования было решено израсходовать одну канистру спирта. Кроме того, два брата не могли же приехать на родину с пустыми руками, ведь там их ожидали мать и сестра.
В Александровском мы даже не стали останавливаться, а поспешили на пески, что в нескольких десятках км  ниже по течению. Там мы и решили ночевать. До этого я никогда не видел как ловят рыбу на реке неводами. Предстояло все увидеть своими глазами и многому поразиться.
Подойдя к длинному песчаному острову без единого кустика с травяными проплешинами, мы издали увидели несколько вагончиков, сарай с дизель-электростанцией и пару лошадей. Поодаль стояла небольшая баржа. Людей не было видно. Мы причалили рядом с баржей. Не успели спустить сходни, как на барже появился человек и закричал:
– Мужики, выпить есть чего?
– Имеем мал-мал! – ответил наш предводитель, – а закусон найдется?
– Давай сюда, сговоримся, – ответствовал мужичок лет сорока.
На переговоры отправили самых болтливых во главе с В.А. На брандвахте (так почему-то называлась баржа) оказались еще Лившиц, Чудагашев и я. Мы заблаговременно перелили спирт из одной фляги в двадцать бутылок из-под перцовки и захватили с собой две штуки. В.А. как только оказался в кубрике широким жестом водрузил одну бутылку на стол и со словами «за знакомство» стал  откупоривать газетную пробку. Мужик подозрительно посмотрел и с некоторой долей разочарования произнес:
– Самтрест, чё ли?
– Ага, в 98 градусов, – ответил  наш шеф. У незнакомца заблестели глаза,  он,  протянув каждому руку,  представился «Валентин» и открыл шкафчик, достав плохо вымытые граненые стаканы. Володька стал наливать спирт по четверти стакана и спросил:
– У тебя закуска-то какая? Надо бы водицы еще для запивания и сальца с хлебушком – занюхать!
– Найдем, аб чем речь! – с этими словами Валентин вышел и через минуту вернулся со здоровой алюминиевой миской до краев наполненной черной икрой. Такого оборота никто не ожидал,  такая закуска не каждый день попадается. Мы дружно сели за стол и приняли за знакомство. Спирт пить умели мы все, на рыбалках и охотах он нас часто сопровождал. Даже я  выпил граммов пятьдесят. Алюминиевыми ложками зачерпнули  икру  и потекла беседа, из которой выяснилось после допития второй бутылки, что Володька и Валентин теперь друзья по гроб жизни. Что последний все устроит и снабдит нас любым продуктом для Сургута и по возвращении нашем обеспечит необходимым. Потом они свалились под стол и мы, доев икру и подхватив своего начальника, который самостоятельно уже идти не мог, поплелись на свое судно, поспевая к ужину. Краткий отчет команде и вид шефа всех удовлетворил.
Как только стало смеркаться, началось шевеление на острове. Бригада состояла из 7-8 человек. Все были колоритны в том смысле, что носили бороды и прически,  которых не касался парикмахер многие месяцы. У всех был вид заядлых алкашей, что потом полностью подтвердилось. Но поскольку нас Валентин предупредил, чтобы мы не болтались по острову и никаких переговоров с рыбаками не вели, поскольку это категорически запрещено  (кем и почему – не было сказано), то немного понаблюдав и поужинав, все улеглись спать. Ночью я слыша,  как заработал дизель, как подходили какие-то катера, как гудела лебедка.
Только забрезжил рассвет, как пожаловал Валентин и потребовал Володьку, но того не смогли растолкать, и на переговоры вышел его брат Виктор. Валентин увел его, как потом выяснилось, к бригадиру и вскоре он вернулся с мокрым мешком, наполовину чем то заполненным.  В другой руке у Виктора оказался целлофановый мешок с икрой. В мешке же находилось килограмм десять стерлядок. Всё немедленно положили в холодильник и расстались с остальными бутылками спирта.
Виктор сообщил, что нужно немедленно отчаливать, поскольку, мол,  скоро нагрянет милиция и рыбнадзор, что и было сделано. Командир, протрезвев и проверив приобретенный товар,  оценил сделку как положительную,  не преминув отметить свою заслугу в этой истории. Визит на родину был обеспечен,  и Владимир предложил, не дожидаясь ужина, принять на душу перцовочки.  Никто особо не возражал.
Через пару суток, в течение которых ничего примечательного не произошло, мы приблизились к Нарыму. Кто-то из самых начитанных и коммунистически подготовленных  (кроме Удалова, Чудагашева и Шипунова) членов экипажа с партбилетами под стопкой трусов в шкафу (у меня, по крайней мере, было так устроено) вспомнил историчность данного места. Хотя слава вождя всех народов слегка померкла, но даже в нас еще оставался страх перед личностью Сталина. Лично мне казалось, что если я увижу природу, людей, дома там, где этот революционер провел часть своей жизни в т.н. ссылке, то  пойму  что-то   новое в оценке этой зловещей личности.
Нарым предстал перед нами захудалой деревенькой, где не было ни одной дороги, где кроме покосившегося магазинчика не было других культурных очагов. Никто не знал ни дома, ни места хотя бы, где провел в муках наш будущий вождь. Зато нас за бутылку перцовки познакомили с шестидесятилетним местным недоумком и алкашом, которого выдавали за сына Сталина. Сходство какое-то было, несомненно, но все попытки выяснить что-то более подробно ни к чему не привели. Местный пастух, подрядившийся гидом, порол всякую несуразицу типа того, что при жизни отца этот мужик получал постоянную помощь. Ему привозили и вещи, и еду, даже брали в Томск на лечение. Но где музей, где хотя бы какой-нибудь знак – ничего. Может быть, сейчас там что-то появилось. Да, история еще расставит на свои места эти фигуры, но ведь Сталин правил страной почти 30 лет, он загубил миллионы душ безвинных, но при нем страна превратилась в сверхдержаву, при нем не было того, что сейчас творится. Он умер, имея один костюмчик. Не помнить, значит повторять беды, которые не уходят от нас уже второй век подряд.
Пребывание в Нарыме кончилось сделкой с тем самым пастухом. Он за бутылку отдал  Чудагашеву совершенно черного  пса с голубыми глазами. Внешне эта псина смахивала и на овчарку, и на лайку. Была пропорционально сложена и сурова характером. Даже через несколько дней она, когда вышла из сооруженной на носу катера будки, попить, не соизволила никому вильнуть хвостом, приласкаться. Поняв, что родной деревни ей уже не видать,  что хозяин ее предал, она стала налаживать свою жизнь в качестве сторожа. Несколько дней отказывалась принимать пищу, но постепенно привыкла и стала обследовать наш корабль, была очень аккуратна, ходила в одно только место на корме, если мы не останавливались. Первый раз нам показалось, что не дождавшись сходней и прыгнув прямо в воду, она больше не появится. Однако, сделав свои дела, прибежала к катеру, но ни за какие коврижки не хотела сама подниматься по сходням. Юрка, взявший на себя обязанности ее хозяина, попытался схватить ее, но пес могучей грудью опрокинул его и умчался в кусты. Мы вынуждены были отплыть, не гоняться же за ней полдня. Как только катер стал удаляться,  «Черныш» (так мы его окрестили, поскольку настоящее имя его означало матерное слово) побежал вдоль берега  следом. Через километр мы причалили, но он опять отказался подниматься. Тогда все решили кончать эти игры и следовать по маршруту. Он опять бежал, не отставая, за катером по берегу.  Но когда на его пути оказалась  большая заводь, он стал ее огибать,  отстал безбожно,  и  на полчаса мы его потеряли из виду. Юрка и Аркадий упросили сбавить скорость, и  мы опять увидели пса, который из последних сил пытался нас догнать. На сей раз он самостоятельно залез на судно и целые сутки отлеживался в будке, только иногда выходя попить. Зато потом не было с ним никаких проблем.
Такого умного пса ни до,  ни после мне не приходилось встречать. С наступлением темноты он выходил из будки и всю ночь туда не возвращался, постоянно фланируя по судну, будто обходил вверенную ему территорию. Никогда не лаял, а только рычал. Через несколько дней он только Юрке позволил себя поласкать. Юрка тогда и обнаружил, что у пса конец языка выстрижен – так в некоторых сибирских местах делают, чтобы собака была чрезмерно злобной. Я об этом где- то читал, но не верю в такое свойство, хотя вскоре мы все убедились в бойцовских качествах нашего сторожа.
До Сургута оставалось два суточных перехода, и братья стали готовиться к встрече с родиной и близкими. Никто ни разу не позарился на деликатесы, которые хранились в холодильнике и предназначались для встречи. Обь стала  настолько широкой, что иногда с одного берега едва проглядывался другой. Чувствовалось приближение Севера и осени. Постепенно комаров заменил гнус, на которого хотя и действовал наш порошок, сваливший с ног Аркадия Чурсина, но не столь   эффективно. После первых заморозков его  количество заметно поубавилось. Зато и холодильник наш лишался припасов.  Все продукты почему-то шли с перерасходом, особенно перцовка. На общем собрании начальник заявил о невозможности на Северах пополнить запасы спиртного по разумным ценам и предложил ежедневную норму сократить вдвое. Народ вынужден был согласиться. Но пьяная троица с перерывом в сутки-двое продолжала свои акции, и все уже привыкли к этому, а зря.
Нам еще раз за полсотни км от Сургута пришлось заночевать. Прибыли мы туда  около десяти утра. Змановский-старший взял на себя роль лоцмана, и мы стали пробираться к берегу мимо множества судов, барж и прочего плавающего инвентаря. Вдруг раздался скрежет, и наш катер тряхнуло. Застопорив машину, стали разбираться,  в чем дело и к удивлению обнаружили в воде бульдозер, по-видимому, новый, поскольку ржавчины не было видно. Он своим ножом сотворил вмятину вдоль носа чуть ниже ватерлинии. Слава Богу, что не пропорол насквозь. На самом малом ходу стали продвигаться дальше и чем больше всматривались в воду, тем больше удивлялись. Чаще всего в воде покоились трубы разных диаметров и длины, было множество бетонных плит, кучи кирпича, даже вилы. Были иногда сварочные аппараты и прочее оборудование. На дне залива покоилось целое богатство, и оно никого не интересовало. В большинстве совхозов или колхозов Т-100 являл собой несбыточную мечту. А тут его утопили и забыли. Может быть,  сейчас изменилось что-то, но судя по тому же бардаку, что творится на стройках,  не помог нам ни рынок, ни конкуренция, ни частная собственность.
Наконец мы причалили к берегу, и нарядные Змановские с корзиной и банкой отправились в родной дом. А мы все разбрелись по незнакомому городу, название  которого тогда часто мелькало  на страницах печати и звучало по радио. Но он больше походил на большую деревню, которой досталась слава столицы нефтяных богатств. Эта нефть нас всех развратила до основания, и сегодня наша страна превратилась нефтяного наркомана. Государственным мужам и народу вроде бы наплевать на плачевное состояние экономики, они заняты гаданием на кофейной гуще: будет – не будет расти цена на нефть. Если будет, то еще как-то сведем концы с концами, не будет – породим еще одного Горбачева и за какие-нибудь территории начнем нахватывать долги, чтобы тут же прикупить мяса, молока и пр. Своего-то уже давно не хватает. Умные люди давным-давно, имея запасы нефти и газа, хранят их как зеницу ока, развивая высокие технологии. Мы все делаем наоборот. Если наши внуки выживут, то проклянут нас за все подобные дела и будут правы.
Наша компания из пяти человек забрела на одну улицу, где вкривь и вкось стояли прекрасные двухэтажные брусчатые дома. Часть из них уже ушла первым этажом в землю,  а в части домов и на первом этаже жили люди. В одном из них расположилась забегаловка, где мы сытно и вкусно пообедали и даже пива выпили – большой редкости напиток в те времена. Но цены кусались, с нашей зарплатой тут не проживешь. Официантка поведала нам историю этой новой улицы. Еще год назад два десятка домов привезли зимой и поставили ровненькими рядами прямо на грунт. Ведь люди жили в палатках, а тут прекрасные домики с печами и даже с туалетами, которые конечно не могли работать без канализации и водопровода, но все равно это не палатки.
Говорят, что сейчас Сургут современный город, дай Бог ему процветания. Но сколько богатств пропало даром, разворовано и уничтожено? Нет ответа.
Мы вернулись на берег как раз во время. Вокруг нашего судна творилось что-то непонятное. Крики, гвалт, смех, ругань – всего в избытке. Около рубки стояли незнакомые люди, а изрядно подпивший Володька стоял на коленях перед нашим псом и что-то ласково ему говорил, пытаясь оттереть его от трапа. Когда ему удавался этот маневр, один из чужаков пытался проскользнуть на берег, но пес тут же выворачивался и кидался со страшным оскалом на незнакомца.
Как мы потом выяснили, братья, посидев за праздничным столом у матери, куда пришла дальняя и ближняя родня, решили похвастать нашей посудиной, и всей гурьбой приперлись на катер. Еще немного выпили и решили возвращаться домой. Вот тут-то и показал свою прыть Черныш. Он всех пропустил на катер, но оттуда никого из  чужих не выпустил. Только с приходом Юрки Чудагашева, которого он считал своим хозяином, удалось эвакуировать публику с катера. Правда, собаку увели подальше. Чтобы удостовериться в данном факте мы попросили одного мужика на берегу пройти на катер, а потом вернуться. Черныш как будто и не видел его. Но как только мужичок поднялся по трапу и прошел к рубке, пес тут же занял позицию у трапа на носу и спокойно лежал, не проявляя никакой активности. Но стоило тому дяде сделать  несколько шагав в его сторону, он вскакивал и,  подняв шерсть на загривке, страшно рычал, изготовившись к прыжку. Так повторилось несколько раз. Ни у кого не осталось сомнений, что пес, не задумываясь, бросится на любого чужака, который захочет покинуть катер. Теперь у нас был верный и проверенный сторож, которого не купишь за бутылку.
К вечеру вернулся дуэт Змановских, изрядно подвыпивших и захотевших пополнить запасы спиртного. Так уплыла еще одна фляга, но к чести братьев за два последующих дня смогли они оприходовать только половину. Остальным членам команды оставалось ждать и осваивать окрестные территории на моторке. Попробовали однажды на плесе половить блеснами судаков, но ничего не поймали. В кедраче тоже не нашли ничего, местная публика чуть раньше поработала. Зато на болоте в 10-12 км от Сургута можно было набирать клюквы сколько хочешь. Такое обилие ее я видел еще только  раз на таежных болотах. Но сбор клюквы дело трудоемкое и хлопотное, а главное,  муторное. У нас на всех в течение полудня набралось чуть больше ведра. Публика посчитала, что такого количества хватит на «закусон» в обратном рейсе,  и больше мы на это болото не плавали. К тому же мотор поглощал много бензина, который был в дефиците.
Перед отплытием опять пришли все родственники наших ребят на корабль,  и опять Черныш показал свой класс, но на этот раз при Юркиной команде «свои» стал с неохотой выпускать народ, слегка оскаливая свои белоснежные зубы. Мне эти люди не запомнились, поскольку вели себя очень скромно и ничем не проявились, разве что желанием и охотой выпить. Они были простыми, откровенными людьми с натруженными руками и простуженными голосами. Чувствовалось, как они гордятся братьями, на их взгляд, выбившимися в люди и имеющими влияние на такую колоритную компанию.
В Сургуте впервые в том году мы увидели снег, который, правда,  тут же растаял, но уже нечего было думать о купании и загорании на солнцепеке, осень на Северах особая с ветрами и частыми дождями, переходящими в снегопады. На Оби в эти дни разгуливался настоящий шторм, когда волны накатывали,  и наш корабль содрогался от их ударов. Надо было спешить. Ведь теперь предстояло плыть против течения. И если до Сургута мы шли чуть больше недели, то на путь  назад надо было класть не меньше десяти дней, и то при условии, что  не задержимся нигде. А нам предстояло в обязательном порядке отовариться на песках , что и являлось главной целью путешествия.
Остаток второй фляги был распределен так: два литра на солярку, остальные взамен исчезнувшей преждевременно перцовки с нормой пятьдесят грамм и то через день. Правда, на одного члена наша  команда стала меньше. Питерский Леонид посчитал нецелесообразным возвращаться с нами по тому же маршруту и улетел самолетом до Москвы. Ребята его оценили по достоинству и при расставании, по поводу которого устроили небольшую пьянку за его счет, говорили всякие хорошие и искренние слова в его адрес. Я ему подарил списанную куртку танкиста и шлемофон, с которыми  он не расставался на катере. Еще какое-то время мы с ним переписывались, потом связь прервалась, но мне жаль, что так получилось. Он сочетал в себе еврейскую вежливость, глубокую порядочность, скромность, юмор и, несомненно, был врачом-профессионалом. Когда он спустился с трапа и стал подниматься в гору, Юрка Чудагашев скрипучим голосом прокричал: «Ленька, засранец, вернись сейчас же домой!» И Леонид на берегу,  и все мы долго хохотали, всем понравилась такая шутка, которую могла понять только наша команда. Махнув на прощанье еще раз рукой, он исчез из нашей жизни навсегда.
А мы, отсалютовав сиреной родственникам Змановских, Сургуту и всем северянам – труженикам, взяли курс на Новосибирск. Кроме запасов солярки и восьми фляг спирта на судне почти ничего не осталось. Наш командир был прав. Купить продукты в Сургуте можно было только за дикие деньги, которых мы не имели. Рацион питания становился все жиже и жиже. Съели почти всю вяленую рыбу. Кончился хлеб. На другой или третий день скучного продвижения сквозь дождь и снег мы заметили, что корма сильно осела. Стали разбираться и обнаружили, что кормовой кубрик заполнен водой, и она через худую переборку стала поступать на камбуз. Пришлось останавливаться кормой к берегу, включать помпу для откачки воды и по мере возможности вытаскивать все, что лежало в том отсеке. Провозились почти весь день, нашли пробоину, собственно не пробоину, а проржавевшее днище, заделали ее цементом и двинулись дальше.
В связи с бедственным положением с провизией было решено заняться охотой на уток. В команде только двое не были охотниками, но выбрали самых лучших – Хаблова и Чудагашева. Последнему Борис Докин вручил прекрасное ружье тестя «Зауэр», и команда двинулась к нескольким озеркам, которые мы вычислили по лоции. Долго спорили, брать ли им собаку, и кто- то решил проверить ее способности, бросив палку в реку. Черныш с презрением проводил ее взглядом и не полез в воду. Все поняли бесперспективность его участия в охоте. Пришлось мужикам тащить с собой складную лодку, принадлежащую Юрке. Хотя меня и не включили в команду добытчиков, я, взяв свою «тулку», решил пройтись по окрестностям, а они оказались болотом, которое с лодкой за спиной Михаил преодолел первым, а Юрка залез в такую трясину, что застрял там надолго. Он стал ползти к озерку, где заметил стайку кряковых, когда стая уток из–под Михаила пошла прямо на него, он вскинул ружье и отдуплетился, да так, что чуть не свернул себе голову. А стволы знаменитого ружья после выстрела представляли из себя распустившийся цветок. Этот охотник не заметил когда полз, что в стволы набилась земля. Так было загублено великолепное ружье. Борису потом пришлось очень непросто объясняться с тестем,  и я не помню,  чем закончилась история с тем ружьем. Но Юрка заставил Михаила вылезти из лодки, стал ножом кромсать ее до полной непригодности. И лежит это изделие из алюминия и прорезиненных кусков видимо до сих пор у безымянного озерка как наглядный пример человеческих низменных и необузданных страстей  Чудагашева.
В результате экспедиции по добыче пропитания на судне оказался чирок, которого подбил я и то случайно. Но на одиннадцать здоровых ртов только запах в похлебке с макаронами достался. Голод к нам подбирался устойчиво и неотвратно. Наконец, Владимир Александрович, оправился от непрерывных семейных застолий и взялся за дело. В ассистенты взял Лешку Удалова и рано утром отправился на старицы, идущие узкими лентами вдоль Оби. Была избрана простая но эффективная метода. Уток было много, они уже сбились в стаи и готовились к отлету. Они взлетали неохотно и тяжело. Ребята пытались их бить над водой и подбирали, когда ветер подгонял тушки к берегу. В течение часа было добыто полтора десятка, в основном кряковых, и на несколько суток вопрос пропитания был снят с повестки дня. Но все страдали от отсутствия хлеба. Пробовали печь из каких-то отрубей лепешки, но ничего путного не получалось.
Потеряв два незапланированных дня, мы постепенно приблизились к месту встречи с бригадой рыбаков. Туда мы приплыли опять в сумерках, но  наш тамошний  друг Валентин предписал отойти от острова подальше, чтобы не вызывать любопытства посторонних глаз. Непонятно какие глаза в темноте могут нас обнаружить, но пришлось подчиниться и заякориться у другого берега, а самим на моторке приплыть на остров. Вот тут в течение ночи я подробно изучил технологию промышленного лова. Вдоль воды на расстоянии примерно 300-400 метров был протянут стальной трос, по которому с помощью блока перемещался один конец невода, другой укладывался на платформе небольшого катера, и тот против течения заводил невод, а потом уходил к противоположному берегу протоки, стравливая постепенно невод в воду. Затем катер разворачивался и по течению начинал перемещать невод, а второй конец по тросу тащила лошадь. Так на двойной тяге невод протаскивался те самые 300 метров. Потом катер устремлялся к острову, сводились оба конца невода и заправлялись в лебедку, которая запускалась электромотором,  и начиналась самая ответственная и напряженная часть работы – подъем невода. Рыбаки стояли вдоль его движущихся крыльев и выхватывали рыбин, забрасывая их в две лодки с высокими бортами. Валентин при этом определял каких осетров брать, а каких отпускать из–за малолетства. Но в основном попадались крупные лещи, судаки и прочая рыба. В самом конце невода оказывалась стерлядь. При втором замёте попалось то, что нам и нужно было – осетр громадных размеров. Его тут же оглушили и утащили в сторону, накрыв рогожиной. А посторонний глаз все же присутствовал. Периодически берег вдруг высвечивался мощным прожектором тихо идущего судна, и пойди- разбери, кто нас рассматривает. За ночь рыбаки успевали не больше трех раз выметать невод и к утру валились с ног от усталости и принятого прямо в процессе работы спиртного. Далее бригадир и Валентин отбирали осетров, вспарывали им животы и обнаруженную икру вываливали в целлофановые мешки, которые уносились тут же на брандвахту в холодильник. То же делалось с тушами осетров и стерляди. Вся остальная рыба присаливалась и ждала катера для транспортировки утром. А с благородной рыбой они поступали так. Икру чуть охлажденную промывали в проточной воде, слегка присаливали и складывали в какие-то контейнеры, которые затем грузили в прибывающий затемно рефрижератор, туда же грузили осетров, и катер немедленно отчаливал в сторону Александровского. Там его ждала машина, часть икры и рыбин отвозилась на аэродром, где уже ждал самолет АН-24, который через три часа доставлял икру в Москву. Чего тогда удивляться долгожительству там всяких генсеков и их прихвостней. Оставшаяся часть улова развозилась разными способами по ближайшим обкомам, исполкомам и прочим важнейшим объектам управления государством. И только из-за  жгучего стремления кормильцев вождей принять на душу спиртного, иногда часть улова попадала к таким как мы.
После ухода рефрижератора у Валентина началось заседание круглого стола, где решался вопрос,  за сколько и как мы станем обладателями более ста кг осетрины и некоторого количества икры, которую предстояло извлечь из выловленной туши. В совещании участвовал бригадир, Валентин и Владимир Александрович. Несколько человек с их и с нашей стороны выступали экспертами проблемы. Прежде всего заседание началось с приема некоторой дозы спиртного, которое принес наш руководитель, за знакомство и взаимопонимание. Знатоки отметили качество нашего продукта и приступили к обсуждению. Следовало определить какого веса выловленный осетр. Бригадир утверждал, что в эту путину ничего подобного не попадалось,  и что на его наметанный глаз тянет он не менее 120 кг. Такса не оспаривалась: за один кг рыбы – одна бутылка водки. Мы обладали к данному моменту восемью флягами по 10 л, т.е. в эквиваленте водки 160 бутылками. Следовательно, на икру при озвученных цифрах у нас оставалось 40 бутылок. Бригадир утверждал, что икры будет не менее 10 кг, а каждый весил не менее пяти бутылок, т.е. на весь товар нам не хватало десяти бутылок. Судя по поведению наших оппонентов, у них не было тревоги насчет сбыта, не одни мы хотели иметь заветный продукт, правда, и не у всех спирт являлся эквивалентом денег. Надо сказать, что на северах спирт ценится больше водки, поскольку обладает некоторыми целебными свойствами.
Был некоторый риск брать товар оптом,  не взвешивая и не проверяя сколько, икры таится в недрах осетра. Но если окажется, что и вес,  и количество будут такими, какие заявлены, то где брать полканистры спирта. Начался торг под тосты типа «я тебя уважаю», «ты настоящий друг», «за хороших парней», и Володьке удалось весь товар заполучить за семь с половиной канистр. При таком раскладе и нам доставался жидкий хлеб до самого Новосибирска. Ударили по рукам. Раздалась команда вскрыть рыбину, выбрать икру, порубить затем осетра на части, подогнать наш  катер со спиртом и обменяться продуктом, т.е. совершить бартерный обмен, правда, тогда мы такого слова не ведали. За столом бригадир произнес замечательную фразу:
– На всю нашу бригаду в кооперативе уже лежат путевки в профилакторий для алкашей. Так что скоро отдохнем, а на будущий год опять за дело, приезжайте, не обидим.
Со всеми делами разобрались к рассвету, и Валентин сказал, что теперь бояться нечего, можно до отхода простоять на острове. Так мы и сделали. Наши угомонились быстро, а в соседнем стане гулянка продолжалась пока я не закемарил в своем логове. Какая-то тревога заставила меня подняться и весьма кстати. По берегу в нашу сторону двигалась пьяная толпа, вооруженная палками, кусками арматуры и даже ломами. Подчиняясь инстинкту самосохранения и понимая, что Черныш  не остановит их, я недолго думая,  заскочил в рубку и дал задний ход  (движок-то всю ночь работал на холодильник). Трап грохнулся в воду перед самым носом кричащих и размахивающих своими орудиями разъяренных людей. Отойдя метров на двадцать от берега, я попытался у орущих выяснить, что случилось, почему они на нас ополчились. Понял только одно, чтобы немедленно вышел Вовка. Он и сам уже почуял что-то неладное и выбрался на палубу. Увидев его, толпа взъярилась еще больше, требуя спуститься на берег. Оценив обстановку, он потребовал делегата для переговоров, а всем остальным  отойти от берега. Те поматерились, и, оставив бригадира на берегу, сами отошли метров на двадцать и стали ждать. На палубе уже были все и ничего не понимали, хоти и хвалили меня, что я сообразил отвалить от берега, но жалко было бросать трап. Как только нос судна уткнулся в берег, бригадир крикнул:
– Ты чё, падла, кинуть нас решил? Думал, что мы дураки, не разберемся? Ну, мы вас меринов все равно уделаем. Если вы сейчас смоетесь, так наши кореша вас перехватят у Александровского.
– Чё ты молотишь, кто кого кинул? Все же по честному было, как договорились. Это мы можем заявлять, что ты нас кинул на один килограмм икры, ее оказалось только три банки.
– А кто вместо спирта подсунул воду? А? Сукачи, долбанные! И ты еще прешь на меня?
– Чё ты мелешь, канистры-то опломбированы были. Я сам лично их пломбировал, – парировал Володька.
– Санька, – обернулся бригадир к толпе, – тащи эту ёб… канистру сюда. Сейчас увидим,  кто кого нае… хотел. Парень побежал к вагончикам и вскоре вернулся с канистрой, которую отдал своему начальнику. Тот предложил Змановскому попробовать содержимое. Надо отдать должное мужеству Володьки. Попросив бригадира подать трап, он спустился на берег, мы ему кинули кружки, и он на глазах у всех попробовал содержимое и воскликнул: «Да, это не спирт, и даже не водка, а ху… какая- то. Сейчас будем разбираться».
Если бы Володька стал в мошенничестве обвинять рыбаков, качать права, не избежать бы нам неприятностей. Он стоял в задумчивости. Наш Аркашка подошел к трапу, спустился и стал что- то объяснять бригадиру и своему шефу вполголоса. Вдруг Володька закричал во все горло:
– Мудачье вы долбанное, как я сразу не догадался тогда, когда вы под утро валялись как свиньи на палубе. Вы нас перед честными мужиками кем выставили? Суки, алкаши ненасытные!
Рыбаки окружили наших,  выслушав объяснения бригадира, стали дружно хохотать и похлопывать Аркашку в знак сочувствия и уважения к коллеге по питейному цеху. 
Между тем Володька потребовал принести оставшуюся канистру и передал ее бригадиру, оставив нас без единой капли спирта. Расстались мы все же друзьями.
После обеда произошел разбор полетов. Троица во главе с Аркадием Чурсиным вскоре  после отплытия из Новосибирска с подачи Виктора-кока обнаружила одну канистру с плохо прижатой пломбой  и, снимая периодически ее, отливала спирт, восполняя его водой, и опять пришлёпывали  пломбу. Таким способом они устраивали себе праздник души и чуть не устроили нам праздник мордобоя в лучшем случае, а увечья – в худшем. На наше счастье у Аркадия в критический момент хватило мужества признаться и разрядить скандал. Пару дней мы с ними не говорили, но потом все забылось.
Опять по теории вероятности на канистру с водой рыбаки не должны были нарваться, но выпив первые 10 литров, они взялись за фальшивую, а могли и не взяться. Вот превратности судьбы. Если бы подтасовка обнаружилась после нашего ухода, то, вполне вероятно, их кореша перехватили бы нас у Александровского,  а у них кодекс чести почитается весьма ретиво. Но в любом исходе мнение об обманщиках было бы однозначным. Видимо, наши усилия ускорили их отправку на лечение, но все же не одни мы их сделали алкашами. Задолго до перестройки сильные, красивые мужики были поставлены в условия, когда не пить просто невозможно. А о теперешних временах и говорить страшно. 
В холодильнике за пять дней до предполагаемого прибытия домой, остался только осетр и икра, но они были неприкосновенны. Начался самый напряженный период путешествия – в голодухе и при отвратной погоде. Причалив к большой деревне и, имея всего три рубля, отправили Володьку Лифшица купить хоть немного хлеба. Он отсутствовал целый час и появился на берегу, неся на плече огромную голову быка. Его дермантиновая куртка была испачкана кровью, но эта голова, сваренная в огромной кастрюле,  на оставшиеся дни стала единственной нашей пищей.
За сутки до прихода в Новосибирск мне опять выпало ночное дежурство. В ту ночь приземлялись, вернее,  приводнялись американские астронавты, и «Голос Америки», который вдали от глушителей принимался ВЭФом прекрасно, обещал передать репортаж с места событий. Я устроился в рубке и стал слушать. Меня сильно развлек спор между командиром авианосца, участвовавшего в операции поиска капсулы, с командиром вертолета, когда каждый утверждал, что первый найдет астронавтов. Великолепный спектакль тогда разыграли американцы, и пари таки выиграл командир авианосца. Выуживание капсулы уже не вызывало особого интереса.  И где- то около четырех утра, под шум репортажа я заснул и проснулся от крика капитана «Тонем!»
Продрав глаза, увидел, что наша посудина дрейфует по волнам в сторону каких то огней. В это время выскочил испуганный Коля и стал озираться и спрашивать, где помпа, но заметив приближающиеся огни, дал ход и отвернул от них, пытаясь понять,  в каком месте мы очутились. А внизу творилось нечто невероятное. У Чудагашева начался припадок, типа эпилептического. Его трясло, глаза блуждали, но Коля,  вырулив к берегу, заглушив двигатель, спустился в кубрик и объявил, что Юрка его описал сверху и требовал его наказания. Тот не долго думая, прекратил свой приступ и кинулся с кулаками на капитана. Их растащили по разным углам. А я про себя подумал, что если бы не Юркино недержание, то по моей вине опять бы чего-нибудь произошло. Утром спросил у Коли,  что это за огни были,  и он сказал:
– А тот самый земснаряд, на который мы тогда чуть не наскочили.
В обед на горизонте появились трубы Новосибирска, и через час закончилось наше путешествие, которое не назовешь прекрасным, но и скучным оно не было. При всей безалаберности нашего командира, все же его главная заслуга, что все мы вернулись живыми и невредимыми  и остались друзьями.
На берегу нас ждала неприятная новость – уехал наш любимый директор, и вроде бы кончилась наша юность.
Черныша  взял к себе Аркадий,  и в ту же ночь этот пес порешил всех кур во дворах их улицы, видать,  и в родной деревне имел специализацию по этому делу. Мне было очень жаль, когда этого умницу отвезли на заимку к знакомому егерю. Я бы его взял, но у меня в ту пору был великолепный спаниель Дон, который бы не потерпел чужака. Больше того пса я не видел, и чем закончилась его жизнь вне привычной среды, не знаю.
Привезенная добыча была поделена справедливо, и мне достался кусок осетра около 6 кг и полулитровая банка черной великолепной икры. Что за уха получалась из этой рыбины, какими вкусными   были бутерброды, до сих пор с вожделением вспоминается.
Фильм же о нашем путешествии получился не очень хороший, режиссура не та, да и техника барахольная. Эпизод, где из-под покрытого куржаком  брезента торчат две пары голых ног, на мой взгляд, получился талантливым. Но он-то как раз и не понравился той троице. И у меня большое подозрение, что она способствовала исчезновению фильма. Впрочем, возможно, пленка просто затерялась при многочисленных переездах института.
Наш славный корабль «Обь» еще несколько лет служил при коллективных вылазках на просторы Обского моря, но время брало свое. Корпус совсем стал негодным, и его пришлось списать на металлолом. Но в памяти он остался как греющий душу воспоминаниями настоящий дом, приютивший почти на целый месяц команду полуавантюристов,  полуученых,  полуречников, полу…  Все мои стенания по поводу мытья гальюна, лишения каких-то привилегий, обид оказались настолько мелочными и не идут ни в какое сравнение с истинными ценностями приобретенными  нами (не имею ввиду осетра).
Вот по прошествии  более чем тридцати лет, вспоминая те времена, не могу не назвать их счастливыми  не только потому, что мы были молоды, но и потому, что, будучи очень разными, имели и общие интересы – служить науке и крестьянству. Кто-то впоследствии уехал в Европу, кто-то отошел от интересов села, но начальная закваска при Павлове Борисе Васильевиче, нашем первом директоре, осталась. И  скоро исполнится 45 лет нашему  славному СибИМЭ. Не все смогут принять участия в торжествах – одни из-за нищеты, в которую ввергли нас проклятые правители ельцинской эпохи, другие из-за здоровья, третьи…, третьим, их светлой памяти и посвящен этот незатейливый рассказ.
21.10.04г.

P.S. Эта приписка сделана 3 февраля 2007 года. Половина команды во главе с ее командиром ушли навсегда, оставшимся выпала судьба созерцать экономическое «чудо» под названием удвоение ВВП.  Сургутская  нефть да газ Ямала – вот причина нашего стратегического слабоумия. 

  02.11. 2023 г. Минск