Ольга сидела у окна и смотрела, как снуют по перрону люди. Маленький вокзальный тупик освещали высокие фонари, и бледный свет струился по уставшим лицам. Вот окатил он холодной волной очередного прохожего, пробежался быстрыми всполохами по глубоким морщинам да утонул в складках одежды. На мгновение будто мелькнула в толпе знакомая фигура в слепяще-белой куртке... Да нет, показалось.
Поднялся ветер, и забили прямо в стекло острые капли дождя, и люди быстрее забегали по платформе. Электричка дёрнулась и поехала, и Ольга от неожиданности выронила стаканчик с кофе. Она и забыла про него, хотя до этого долго крутила в руках: так долго, что кофе уже остыл, и пенка его, подобно белой изморози, осела на стенках стаканчика.
Перрон потянулся назад и вскоре превратился в маленький сгусток яркого света. Ещё миг — электричка повернула, и вокзал целиком потонул в ноябрьской мгле. Ольга достала салфетку и принялась вытирать кофейные пятна, усеявшие сапоги и брюки. Стаканчик затолкала под сидение. Кофе в нём оставалось немного, но хватило, чтобы обрызгать всё вокруг, и девушка протёрла заодно и свободное сидение рядом, неловко оглядываясь: не заметил ли кто? Но никто на неё не смотрел.
Кончался понедельник, и угрюмые пассажиры сидели, уткнувшись в экраны смартфонов или попросту прикрыв глаза и отдавшись сну. Ольга тоже достала смартфон, но смотреть в него не хотелось. И так весь день пялишься в монитор. Будешь пялиться в него и завтра, и послезавтра, и до скончания века... В сумке валялась и книжка, но Ольга даже не глянула на неё. Как же всё надоело. Как надоело! Ася бы спросила:
«Лёлик, давно ли ты ходила в лес?», — а выслушав ответ, рассмеялась бы звонко и велела собираться не медля. «Никаких «но»! — отчитывала бы Ася. — Эти современные города — зло, противное здоровому человеку. Тут кто угодно умереть захочет. В лес! Срочно в лес! Идём».
И в самом деле потащила бы подругу под тень старых сосен с пушистыми верхушками да в объятия дремучих елей, сонно шевелящих крючковатыми ветвями. Ася обожала лес: она поселилась далеко от города, на краю зелёной полосы, и каждое утро, несмотря на погоду, бегала среди высоченных деревьев и густой поросли кустов. Ольга иногда приезжала в гости и оставалась с ночевой, и тогда Ася на утро силой вытаскивала её на пробежку:
«Здоровее будешь! — кричала она отставшей подруге. — Ну же, Лёлик, поднажми! Осталось совсем немного. Там впереди такой дуб чудесный, я хочу показать тебе его».
Дуб чудесный... Ольга задыхалась. Спорт она ненавидела с детства, с тех самых пор, как физкультурник вывел ей кол за отсутствие лыж на уроке. Ему не было дела до того, что у Олиной мамы не нашлось на них денег.
«Значит, пешком пойдёшь» — подытожил учитель, и девочка возненавидела и его, и лыжи, и всю эту физкультуру. Только Ася тогда подошла к ней и предложила:
«Хочешь, поделюсь с тобой одной лыжей?»
«На одной далеко не уедешь», — хмуро заметила Оля.
«Мы можем представить, что это сноуборд, только очень узкий, — не сдавалась Ася. — Ведь это так круто и модно — кататься на сноуборде! А эти все — пусть как деды старые на своих лыжах шастают. Ну?» — и она решительно протянула лыжу Оле. Так и началась их дружба, продлившаяся почти семнадцать лет.
Быстро бежала электричка, и мельтешили снаружи дома с яркими пятнами окон, и ползли, извиваясь, дороги, заполненные мокрыми машинами. С неба сыпала уже не дождливая морось, а колкий маленький снег, тут же таявший под ногами прохожих и под колёсами автомобилей. Снежинки летели в запотевшее окно поезда, но прилипнуть не успевали: ветер сдувал их прочь. Сморщенный кофейный стаканчик трясся под сидением, а Ольга крутила теперь в беспокойных руках смартфон. Его экран то и дело вспыхивал от приходивших сообщений, а затем снова гас, будто тоже тонул в ноябрьской мгле, как и все эти фонари, дома и пролетавшие мимо платформы, мокро блестевшие в холодном свете. Как сгинула в этой мгле и Ася — всего год назад...
«Что делаешь завтра?» — вновь загорелся экран, и Ольга ответила:
«Работаю».
Тут же пришло ещё одно сообщение, но она раздражённо смахнула его, не читая. Подумала про себя: «Я все дни работаю, нечего мне написывать». Все дни... Ася бы спросила:
«Лёлик, давно ли ты превратилась в такую трудоголичку?» — и в качестве лечения снова прописала бы лес. «Внутривенно!» — добавила бы, смеясь.
Нет, не до леса сейчас. Ольга прикрыла глаза и припомнила последний разговор с начальником. Повышение уже в кармане: ради него она почти не спала, не ела и брала работу даже на дом. От покупной готовой еды болел живот, но сильнее всего сказался недосып: по утрам не хотелось жить, не то, что вообще вставать. Да и приходилось замазывать тональником иссиня-фиолетовые мешки под глазами. «Ничего, — думала Ольга. — Ещё немного». Ещё немного... И вот приказ о переводе на новую должность одобрен, подписан и со следующей недели вступит в силу. Но никакой радости не было. Радости вообще не было.
«Давно ли ты превратилась в такую трудоголичку?».
«Да с тех пор, как тебя не стало, Ася».
Был такой же, как и теперь, ноябрь, и два молчаливых мужика синхронно вонзали лопаты в горку глинистой земли. Они бросали мокрые, тяжёлые комья вниз, и те гулко бухали по крышке гроба, будто в нём никто не лежал. Асина мама сдавленно рыдала, а её младшая дочь Наташа — Татка, как всегда звала её сестра, — угрюмо глядела себе под ноги, на заляпанные кладбищенской грязью ботинки. Бух, — вновь шлёпнулся ком земли. Бух. Как же так, Ася? Бух. Как же так?
«Внезапная коронарная смерть» — скажут врачи. А мать добавит сквозь слёзы: «Она утром звонила, жаловалась, что дурно себя чувствует. Но всё равно собиралась погулять в лесу». В лесу её и нашли — под тем самым «чудным дубом», который она когда-то хотела показать подруге на пробежке. Ольга отправилась к нему после похорон, и вначале долго не могла отыскать нужное место, пока дуб словно сам не раздвинул окружавшие его деревья и не встал перед ней — огромный, непостижимый и наполовину высохший.
«Он словно вход в царство мёртвых», — прошептала Ася, впервые представив его подруге. Она тогда нежно провела рукой по шершавой коре, густо поросшей мхом и лишайником и улыбнулась: «Здесь я чувствую себя так спокойно». И маленькие птички шумным облаком вспорхнули ввысь.
Они сновали в кроне дуба и теперь, перепрыгивали с ветки на ветку, иногда подлетая совсем близко. Синички, воробьи, малиновки — беспрестанно вертели головами и вглядывались в одиноко стоявшую у корней Ольгу. А она смотрела на них. «Ася!» — отчаянно хотелось позвать ей. И даже представилось на миг, как глупо она будет выглядеть, если начнёт стучать по необъятному стволу — мол, откройте, откройте, отдайте мою Асю! Но ведь никто не откроет.
«Лёля, ну что ты в самом деле? — посетовала бы Ася. — Ты будто жить расхотела. Ну разве других людей нету?»
Другие люди не делились с ней одной лыжей. Не прикрывали перед мамой, когда Оля впервые ночевала у мальчика. Не помогали вправить вывих после падения с велосипеда — а всё равно потом в больницу пришлось ехать... Не отдавали свою одежду, подбирая самое красивое платье на праздник и самую тёплую толстовку холодным вечером. Не тащили в лес от всех недугов — будь то насморк, кашель, двойка, неуд и даже бросивший парень.
«К чёрту этого барана, Лёля, — уверенно заявляла Ася. — Баранов на свете вообще много, под ноги вечно лезут. А нормального человека искать приходится. Но жизнь длинная — и ты обязательно найдёшь!».
Жизнь длинная... Да как бы не так! Ольга сжала смартфон, и пальцы её побелели. Ася была такой здоровой, такой сияющей — кто вообще мог подумать, что она в миг исчезнет? А сколько планов она понастроила! Копила потихоньку на маленький фургончик: говорила, что купит его и поедет колесить по миру.
«Ты же водить не умеешь», — напоминала Ольга.
«Ой, да научусь. Делов-то?»
«Может, сейчас начать?»
«Ерунда какая. Надо начинать, когда купишь машину, — серьёзно говорила Ася, и мечтательная улыбка вдруг озаряла её лицо: — А представь только, Лёля! Приеду я в какую-нибудь глушь... Никого! Только птички чирикают да где-то в чаще: у-угу, у-угу!»
«Сова что ли?»
«Ну или филин, я в них не разбираюсь, — махнула рукой Ася. — Выйду я из своего фургончика, потянусь... А потом соберу дров, разведу костёр и буду чаёк попивать, слушать, как трещат деревяхи, сгорая... Ах! — она с силой втянула воздух, будто «деревяхи» уже сгорали прямо у неё под носом. — И там будет пахнуть соснами и дубами, влажной от росы землёй и обязательно какой-нибудь речкой неподалёку. А ночью из-за деревьев на меня будут пялиться всякие дикие звери — кто там обычно в глухих лесах бывает?»
«Медведи?»
«Не, медведей мне не надо. А то мало ли, перевернут ещё мой фургончик. Волки там, лисы — от этих, если что, спрятаться и уехать можно. Зайчики, белочки».
«Зайчики, белочки спят обычно ночью», — поддразнила Ольга, но Ася не растерялась:
«Ну, ёжики, значит! Станут шуршать по кустам вокруг, а я буду сидеть, бояться и думать: кто это там шарится? Подтяну к себе поближе топор, всмотрюсь в сумерки... А сумерки всмотрятся в меня... — Ася резко повернулась и всмотрелась в подругу: — Со мной поедешь?»
«Чтобы ёжиков вместе бояться?»
«Чтобы в сумерки вместе всматриваться! — горячо воскликнула Ася. — Лёля, ну что с тобой город делает? Ты забыла, как это было круто, когда мы в поход ходили? Забыла? Все уже уснули в лагере, а мы с тобой отошли подальше, встали в самой темени леса и прислушались. Помнишь, как нам показалось, будто лес тоже прислушался к нам? Будто он сразу зашуршал, окружая нас, мол, кто такие, что надо?»
«А ты ему тогда сказала: «Свои, дедушка», и всё стихло».
«Помнишь, значит! Ну разве не круто было? Разве не хочешь ещё раз так же?»
«Не знаю... — Ольга с сомнением поджала губы. — Работы много».
«На что тебе столько работы?»
На что тебе столько работы... А ведь теперь работы стало ещё больше. Снег всё безудержнее летел в окно электрички, и за его слепяще-яркой завесой проглядывали тёмные пятна полей и мрачные массивы лесов. «Что ещё за ерунда?» — подумала Ольга, нахмурившись. Она протёрла влажное стекло, и беспокойство овладело ею. Проехала свою станцию? Да не должна была... Ольга посмотрела время на смартфоне: нет, точно не должна. Ещё минут десять ехать. Тут из тьмы вынырнули громадины многоэтажек — такие знакомые, скучные, ненавистные, и тревога схлынула прочь.
Ольга откинулась на сидении и устало прикрыла глаза. Попыталась подумать о работе, но почувствовала лишь нараставшее раздражение. А завтра опять туда ехать... А, может, взять отгул? Или вообще бросить работу? Ольге показалось, будто раздался за плечом знакомый звонкий смех, и она распахнула глаза и резко обернулась. Позади сидела девушка в белой куртке — совсем как носила Ася. «Зимняя одежда должна быть белой, — говорила всегда она. — Чтобы быть с миром одной крови». И смеялась, смеялась... Ольга привстала, пытаясь рассмотреть сидевшую позади девушку. Та нахмурилась, поймав чужой взгляд. Нет, конечно, нет... Асю ведь закопали. Бух. В мокрой ноябрьской земле. Бух. В прошлом году... И слёзы защипали Ольге глаза.
Бросить работу, получив долгожданное повышение... Ася бы одобрила. И смеялась бы, смеялась. Но Ольга чувствовала, что уже не может сойти с этих рельсов. Как электричка, ездила она изо дня в день на работу и с работы, на работу и с работы... Лишь бы не думать, лишь бы не вспоминать, как ложился первый снег на горку ещё не осевшей над Асей земли. Не вспоминать...
А ведь он падал такими большими хлопьями и покрывал всё слепяще-белым полотном — таким слепящим, что больно было смотреть, таким белым, как Асина куртка, в которой она всегда ходила зимой, и таким холодным, как эти тонкие руки, скрещенные в гробу. Снег повалил гуще, и курган стал казаться сугробом. Ольга всё стояла перед ним, свыкаясь с мыслью, что здесь, под толщей земли у самых ног, закопана её подруга — её любимая подруга, которая всего год не дожила до тридцати. Каждый день бегала в лесу, хорошо питалась, много смеялась и мечтала путешествовать. И теперь лежит тут. Куда отсюда путешествовать?
Белым-бела была земля, укрывшая спящую Асю. Ольга посмотрела в небо — да оно такое же белое, и сыплет с него белый-белый снег и липнет к единственному цветному пятну на всём кладбище — к зелёному пальто на плечах Ольги. У неё беззвучно звонит телефон, а потом разрывается сообщениями. «С днём рождения!» — пишут ей какие-то люди. С днём рождения... Свои двадцать девять она отмечала с Асей, как и каждый год до этого — с тех самых пор, как Ася стащила одну лыжу со своей ноги и протянула ей. Ольга стояла над могилой подруги и нетрезво спрашивала: «Ну и чего ты добилась, Аська? Лежишь тут как дура. Кто теперь купит твой дурацкий фургончик? Кто поедет в нём путешествовать? Кто меня возьмёт с собой — в сумерки всматриваться? Дура ты! Дура!». И слёзы текли по её раскрасневшимся щекам.
В этом году ей вот-вот исполнится тридцать. Всего-то через несколько минут. Бежала по рельсам электричка, летел в неё колкий ноябрьский снег, и мгла обнимала вагоны со всех сторон. Ольга чувствовала, что слёзы вновь струятся у неё из закрытых глаз. Обещала ведь себе пореже вспоминать Асю — да как исполнишь это обещание? Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, — стучали колёса поезда, тук-тук, тук-тук, — стучало сердце. Сколько ещё будет стучать оно? А вдруг, как у Аси, — возьмёт да встанет? И положат Ольгу в такую же глубокую мокрую яму, и засыплют глинистой землёй, и полетит на неё холодный-холодный снег, который она никогда больше не увидит...
Ольга открыла глаза. За окном электрички валил снег. Земля уже совсем скрылась под ним, и ярко сияло его покрывало, наброшенное на поля и леса... Опять поля и леса. Ольга нахмурилась и посмотрела на время: с минуты на минуту должны приехать, но за окном проносилась явно незнакомая местность. Что за дела? Она повернулась и обомлела: никого не осталось в вагоне. Людей и так набралось немного, но когда они все успели выйти? Может, объявили что-то, а Ольга прослушала? Она с беспокойством поднялась, желая убедиться, что в других вагонах есть пассажиры. Но тут электричку подбросило, и девушка неловко ухватилась за спинку сидения, едва не упав. А затем погас свет.
Ольга испуганно осела и разблокировала смартфон. Сеть ловила еле-еле: она скакала от крестика до единички и обратно, но приложение «карты» никак не грузилось. Раньше это всегда спасало: бывало, Ольга засыпала в электричке, а когда просыпалась, не могла узнать, что за место за окном — нужно ли срочно бежать на выход или ещё нет? И тогда она открывала карту, чтобы узнать, где едет поезд. В крайнем случае можно спросить у других пассажиров. Но сейчас вагон странно опустел, а приложение сообщило: «Сеть недоступна». И Ольга схватила сумку и поднялась.
Она обернулась, решая, к какому тамбуру направиться. Оба казались одинаково тёмными, и тьма эта была многорука и многонога: она шевелилась и блестела, будто ветер проник вовнутрь и сновал теперь от дверей до дверей, нося с собой не то снег, не то ещё что-то. Ольга пошла к тамбуру, который был ближе, выставив перед собой смартфон со включённым фонариком, будто световой щит. Сердце быстро билось в груди, и электричка словно тоже ускорила бег. Вагон трясло и шатало, и свободной рукой девушка держалась за спинки сидений, чтобы не упасть.
Вот, наконец, дверь — она нехотя отъехала в сторону, поддаваясь напору, и студёная мгла засочилась навстречу. Ольга шагнула в тамбур и ухватилась за ручку следующей двери: ей хотелось убедиться, что она не одна в этом поезде, спросить у кого-нибудь, в чём дело и куда они едут... Но ручку заклинило: она не двигалась. Сквозь окошко двери ничего не было видно, и Ольга от злости пнула её ногой. Но дверь всё равно не открылась. Подёргала ручку ещё раз: бесполезно.
Поезд мчал и мчал: он уже ворвался в присыпанный снегом лес, и тёмные ели нависали теперь со всех сторон. Порой их ветви оказывались так близко, что звонко хлестали по бокам электрички. Ольга нервно переступила с ноги на ногу, и пар вырвался у неё изо рта: в тамбуре было холодно. Идти в другой тамбур отчего-то совсем не хотелось.
Точно, вдруг вспомнила она, в вагоне должна быть кнопка связи с машинистом! Ольга решительно шагнула обратно, и свет фонарика дёргано бросился на стены вокруг. Где же она, эта чёртова кнопка? Вот же... Девушка с силой надавила на неё и, затаив дыхание, стала ждать. Но машинист молчал. Кнопка не работает что ли? Нажала ещё раз и на этот раз долго удерживала. Вновь ничего. Волна ужаса пробежала по телу, и Ольга обернулась, словно ожидала увидеть кого-то позади себя. Но она одна стояла посреди пустого чёрного вагона, сжимая в руке смартфон, и свет его нервно вздрагивал, подпрыгивая вместе с несущимся поездом.
Оставался второй тамбур, но ноги отказывались туда идти. Ольга присела на сидение, пытаясь собраться с мыслями. Может, позвонить кому-нибудь? Экстренные вызовы же должны работать... И она принялась тыкать в номера непослушным пальцем, но тут экран погас вовсе, и смартфон потерял все признаки жизни.
— Отлично, — вслух сказала Ольга, надеясь, что звук собственного голоса придаст ей уверенности. Но он лишь напугал её ещё больше. Будто чужой — севший, дрожащий — он сорвался на последнем слоге.
Вдруг девушке пришло в голову, что это сон, и она облегчённо рассмеялась. Но тут же вновь напряглась: ерунда какая, ведь она даже не задремала ни разу. Просто сидела с закрытыми глазами, думала то про Асю, то про работу, то снова про Асю... Но на всякий случай Ольга принялась щипать себя за руку. Стало больно, а электричка по-прежнему мчалась сквозь густой мрак, которому, казалось, не наступит конца, и свет в ней всё так же не горел. Но вскоре лес за окнами стал понемногу отступать, а с ним медленно и неохотно отступал и страх, и Ольга подумала: что бы сказала Ася, если бы была с ней? Наверное, что-то вроде: «Ну ничего себе, в какое приключение мы попали!».
— Ну ничего себе, в какое приключение я попала, — вслух произнесла Ольга, пытаясь убедить саму себя в том, что это — именно приключение.
И среди громкого стука колёс тотчас раздался такой знакомый, такой звонкий и лёгкий смех... Электричка замедлила ход, и мохнатые ели за окном, приодетые в белоснежные платья, приветливо затрясли ветвями. Лес становился всё реже и просторнее и, наконец, разошёлся вовсе, и поезд, кряхтя и постанывая, подполз к крохотной станции и встал. Стих двигатель, с грохотом распахнулись двери, и блестящий крупный снег стало заносить вовнутрь.
Ольга поднялась. Надо хотя бы выяснить, что это за станция: наверняка, тут есть люди, касса — хоть кто-нибудь! Может, даже удастся подзарядить телефон и вызвать такси до дома? И девушка шагнула на тёмную платформу, где горел лишь один фонарь — над присыпанной снегом табличкой «Выход в город». Хрусть, хрусть, хрусть, хрусть, — шла Ольга по пустынному перрону, с недоумением заглядывая в вагоны и не находя там никого. Бежала за ней единственная на всей платформе вереница следов — никто не вышел больше на улицу, никто не направился к старой, проржавевшей табличке, чуть качавшейся на ветру. В головном вагоне не обнаружилось даже машиниста: пусто и черно было на его месте. И Ольга, зябко поёжившись, пошла дальше.
Впереди темнел незнакомый город. Ни контролёров, ни кассы, ни дверей — ничего. Просто провал выхода, за которым — зима. Ветер укладывал на дороги и тротуары лёгкие снежные вуали: тут и там, тут и там — плотно-плотно уже лежали наметённые им сугробы. Маленькие, двух и трёхэтажные дома незрячими окнами глядели на пустые улицы, и скрипели двери на несмазанных петлях, болтаясь туда-сюда. Фонари не горели, но сияние снега чуть разгоняло мглу, и Ольга шла и шла, надеясь увидеть хоть кого-то: прохожего, шофёра, да хоть замерзающего пьяницу — сейчас она обрадовалась бы и ему.
Но город молча вёл её по своим дорогам, всё дальше от уснувшей возле платформы электрички. Ольга остановилась: нет, ну это не дело. Лучше вернуться и сидеть в вагоне, чем шататься ночью по незнакомому городу. Поезд рано или поздно поедет. А тут... Что будет тут? Она уже хотела пойти назад, как вдруг заметила яркий свет позади домов. Хоть бы магазин какой-нибудь! И Ольга поспешила вперёд.
Резко распахнулась дверь подъезда слева, и девушка вздрогнула от неожиданности и отскочила. Но ветер тут же с грохотом захлопнул дверь и принялся молотить по окнам застывшего дома, бросая в них блестящие щепотки снега. Ольга помедлила немного, всматриваясь: каким странно знакомым показалось это место... И тут же больно воткнулась ногой в карусель. Стульчики для детей рассохлись и потрескались от времени, а вместо держателей для рук стояли деревянные зайчики и белочки, с которых сползла краска. Ольга осторожно прикоснулась пальцами к ближайшему зверю, и карусель вздрогнула и заскрипела, унося девушку в воспоминания.
Да ведь она жила здесь в детстве! В этом маленьком городке с низкими домиками. Выбегала кружиться на этой самой карусели, а мать следила за ней из окна, намывая посуду после обеда. А потом они продали квартиру и переехали, и в новой школе в другом городе, где всё казалось таким чужим и враждебным, Оля повстречала Асю.
Карусель встала, не желая больше крутиться, и ветер поднял в воздух снег и обильно набросил его и на пустую детскую площадку, и на застывшую возле неё девушку. И Ольга в недоумении огляделась. Как вышло, что электричка привезла её сюда? Ведь поезд, на который она села, ходит по совсем другому направлению. Но, может, это вовсе не город её детства? Карусели много где есть... И карусель с белочками и зайчиками наверняка не единственная на свете. Улицы не казались больше знакомыми: то ли девушка их позабыла, то ли это и вправду был другой город, лишь смутно напоминавший тот, где она выросла. Потянулась дальше цепочка следов, становившихся всё глубже и глубже. «Вот, Ася, — подумала Ольга, — пригодились бы сейчас лыжи, хоть я их и терпеть не могу. Да на одной всё равно далеко не уедешь».
Как же они тогда смеялись! Ася отдала Оле свои лыжные палки, а сама отыскала две толстые ветки почти равные по длине и изо всех сил втыкала их в землю, продвигая себя вперёд на одной лыже. Оля позади делала то же самое, и обе они раскраснелись от натуги. Сноуборд — хорошо, когда катишься с горки. А перед девочками петляла лыжня, проложенная их одноклассниками, уже уехавшими далеко вперёд. Незакреплённая нога то и дело соскакивала и уходила в глубокие сугробы по бокам тропы. Наконец, туда провалилась и Ася.
«Всё, — объявила она. — Перемена!» — и для убедительности издала звук, напоминающий школьный звонок.
«Тебе тоже кол влепят», — предупредила Оля, но Ася лишь отмахнулась:
«Ой, да какая разница!»
«Тебя мама ругать не будет?»
«За кол по физкультуре? Я тебя умоляю! Знаешь, что она мне всегда говорит?»
«Что?»
«Оценки — это фигня!»
«Прям так и говорит?»
«Ну, почти. Она говорит: «Оценки — это неважно». Но неважно — это же фигня, правда? Так что я сразу перевела на понятный язык».
Другой, взрослой Ольге, тоже захотелось плюхнуться в снег и объявить фигнёй всё, что так больно ранило: кол по физкультуре, провалы на работе, неудачи в жизни, смерть Аси... Но никак не получалось. Смерть уж точно не была фигнёй.
Спящий город затягивал, уводя всё глубже по своим седым дорогам. Летел в лицо снег, мешая смотреть вперёд, и холод уже начинал пробираться под пальто. Сапоги, утопавшие в сугробах, намокли, и Ольга чувствовала, как стынут озябшие ноги и как страх сковывает грудь: казалось свет, увиденный за домами, отодвигается, заводя одинокого путника в самое сердце города. «Замёрзну я тут насмерть», — невесело подумала Ольга, изо всех сил шагая быстрее, чтобы хоть немного согреть одеревеневшие пальцы ног. Она на миг оглянулась, пытаясь рассмотреть обратную дорогу к электричке, но плотная снежная завеса уже скрыла весь мир. «Точно замёрзну».
Наконец, последняя трёхэтажка отошла прочь, и невыносимо яркое сияние опалило девушке глаза. Она зажмурилась и выставила перед собой руку, пытаясь защититься от слепящего света, но он сам отступил, будто кто-то покрутил колёсико диммера. Ольга опустила руку и всмотрелась. Не было перед ней ни магазина, ни ночного клуба, ни хотя бы тощего одинокого фонаря. А высился над заброшенным городом громадный дуб, и нестерпимое сияние сочилось сквозь трещины в его коре. Кое-где на ветках ещё трепетали высохшие бурые листья, и ветер рвал их, рвал, но они не сдавались. И тогда он бросал на дуб пригоршни снега, но снег, сверкая, проходил сквозь необъятный ствол и исчезал навеки.
Ольга приблизилась к дереву, не веря своим глазам. Тот самый. Без сомнения, тот самый «чудесный дуб», который так нравился Асе. И под которым она умерла. «Да как же это...» — спросила саму себя Ольга. Ноги её подкосились, и она упала на колени прямо в снег у корней могучего дерева. «Я всё-таки, наверное, сплю...». Но глаза были распахнуты, и в них отражался непостижимый, бесконечный дуб — от края до края связующий всё, что есть в мире. Крона его терялась в белой метели, сыпавшей с неба, ветви раскинулись во все стороны и крепко обнимали пустую городскую площадь, которая будто исчезла, не выдержав исходившего от дерева сияния. И тут вновь отчаянно захотелось кричать, и на этот раз Ольга закричала:
— Ася! — хрипло позвала она. — А-а-ася-а-а!
Снег налип на её лицо и таял, стекая холодными струями по щекам, но девушка не замечала его.
— Ася! — уже тише проговорила она, словно потеряв надежду.
«Эх, Лёля, Лёля...»
Ольга подняла взгляд к небу и вдруг увидела, как вместе со снегом обрушивается на неё что-то огромное, будто очень большая белая птица стремительно летит вниз. Вот уже видно блестящие влажные глаза, заострённый клюв и непостижимый размах крыльев, где каждое перо размером с человека. Ольга испуганно зажмурилась и заслонила голову руками, но птица, не достигнув земли, распалась на миллионы крохотных снежинок, холодно окруживших могучий дуб.
— Эх, Лёля, Лёля... — звенело теперь отовсюду. — Ну что же ты?
Ольга открыла глаза.
— Что ты, хорошая моя? Отчего не поедешь сама всматриваться в сумерки да деревяхи в лесу жечь?
Снег! Снег говорил с ней голосом Аси. Снег обнимал её холодными руками и целовал в лоб. Ольга вскочила на ноги:
— Ася! Где ты?
— Везде, Лёля. Везде.
— Почему?.. — начала было Ольга, но осеклась: она не знала, что точно хочет спросить. Почему Ася умерла? Да можно ли ответить на такой вопрос? И всё же упрямо продолжила: — Почему ты...
— Какая разница, Лёля?
— Но как... Что мне без тебя делать?
— Жить? — грустно рассмеялся снег.
— Аська, да где мне найти ещё такую подругу? А вдруг я тоже умру? — страхи полились из Ольги безудержным потоком. — Почему у тебя встало сердце? Ты ведь была такой здоровой, такой сильной! Почему?! Тебе даже не исполнилось тридцати!
Но снег молчал. Он будто баюкал Ольгу, легонько покачивая её из стороны в сторону. Баюкал и молчал.
— Почему...
— Лёля, милая... Теперь обе лыжи твои. Поезжай!
— Сдались мне твои лыжи!
— Поезжай, Лёля. Тебе здесь нечего делать.
Ольга плакала, а снег всё качал и качал её.
— Поезжай, — шептал он голосом Аси. — Поезжай... Закрой глаза. Слышишь? Закрой!
— Не оставляй меня! — завопила Ольга в отчаянии.
— Я не оставлю, Лёля. Поезжай ёжиков в темноте бояться — и я там рядом с тобой тихо присяду и ветром тебя обниму.
— Нет! Аська... дура ты...
Снег негромко рассмеялся:
— Закрой глаза, — вновь велел он, и Ольга, наконец, послушалась. — И не открывай, пока не услышишь стук колёс.
Поднялся ветер и зашумело вокруг снежное крошево, молотя по лицу и открытым рукам. Ольга ощутила, как ледяная волна мягко подхватывает её и поднимает ввысь, и тут очень захотелось подглядеть, что происходит.
— Не открывай, — серьёзно напомнил Асин голос, и Ольга вздрогнула и сильнее зажмурилась.
Она будто летела сквозь мир, и ветер бешено ревел у неё в ушах, и от его морозных порывов холодило всё тело и трепыхались полы пальто.
— Не открывай, — уже едва слышно донеслось до неё.
Ветер стал стихать. Проступил сквозь него новый шум — пока непонятный, далёкий, — он словно пытался проникнуть за невидимую пелену, которая отделяла от него Ольгу. Вдруг пелена поддалась и лопнула, и стук колёс на полном ходу ворвался в уши. От неожиданности Ольга тотчас распахнула глаза. Она сидела у окна электрички, и снег, налипший на её одежду, таял и стекал вниз с промокших коленей, посеребрённого пальто и блестящих волос. Внизу, под сапогами, уже скопилась лужа, и смятый кофейный стаканчик недовольно подрагивал в ней. В вагоне ехало человек десять, но никто не смотрел на Ольгу. Она разблокировала смартфон, и он заработал. Уже за полночь... Тут же пришло сообщение: «С днём рождения! Так какие планы? Не весь же день ты работаешь».
И правда — не весь... «Может, и вообще не работаю», — подумала Ольга и вдруг рассмеялась. Пальцы приятно покалывало от тепла, и тело отогревалось, наконец. А с ним будто отогревалось и сердце. Тук-тук, тук-тук, — бежала электричка по рельсам. Тук-тук, тук-тук, — стучало у Ольги в груди. Слёзы текли у неё из глаз, и тряслись от смеха плечи. «Отчего сама не поедешь всматриваться в сумерки да деревяхи в лесу жечь?» Отчего? Отчего? «И правда, — спросила себя Ольга. — Отчего?» Она даже вновь взялась за смартфон и тотчас вбила в поисковик: «Фургоны для путешествий». И поморщилась: «Дорого-то как, ну их...». Да и на права надо сдавать. И она недовольно смахнула слёзы с покрасневших щёк.
«Как ты относишься к лыжам?» — всплыло сообщение на экране.
Палец Ольги уже привычно дёрнулся ответить: «Ненавижу», как вдруг замер. Ведь она никогда — никогда с того самого кола по физкультуре — не давала им шанса. И, помедлив, она набрала:
«Каталась как-то на одной лыже. На двух не пробовала».
«Интересно! Это надо исправить», — тут же последовал ответ.
Оля улыбнулась — ей будто снова двенадцать, — и глянула в несущуюся за окном ночь. Местность была теперь сплошь знакомая, и электричка уже вот-вот подъедет к нужной станции. Ещё немного — и идти на выход. Никаких лесов и полей... Даже жаль. Девушка вновь открыла вкладку с фургончиками и зацепилась взглядом за пару ссылок. «Ну, вообще-то, не так уж и дорого... Что я, зря столько работаю?». И тут же: «Может, и правда — ну её, эту работу? Найти другую?». И Оля засмеялась вслух. «Да. И на лыжи встать».
И белым-бела была земля за окном, и летел снег белой птицей вслед за поездом, и негромко шептал он Асиным голосом:
— Поезжай, Лёля... Поезжай...
Алёна Климанова, 2023 г.