Адам держит мои руки в своих. Со стороны выглядит очень романтично. Бесцветная особа с синевой под глазами и синеокий румяный тореро. И оба мы знаем, что на арене кое-кого не хватает. Быка с глазами, налитыми кровью. Но кажется, Адам охотится не за быком, он пришёл по мою душу. А ведь он далеко не вегетарианец.
Я трясу головой, отгоняя мрачные мысли.
Наш тет-а-тет нарушает аккуратное покашливание.
— Это к тебе. Я, пожалуй, пойду, — Адам тактично откланивается, целуя меня в лоб на прощание.
— Можно присесть?
Пара. Приятный мужчина восточной наружности, дорогой костюм. Высокая женщина-блондинка, её я точно где-то видела. На телевидении? Нет, в журналах! Эва Хеденстэд, шведка, топ-модель. А её спутник, стало быть, Мурад Хамитов, российский нефтяной магнат. Родители Алины.
— Алина о вас спрашивала. Говорит, вы с ней на санках по траве катались.
— Верно, — говорю, — звучит странно, но так и было. В сущности.
— Мы перевозим её в частную клинику. Вы где-то здесь будете, в Москве?
Трудно сказать. Не знаю, что ответить. Потому что не знаю, пока не знаю, где мне быть.
Хамитов видит сомнения на моем лице и понимает по-своему. Дотрагивается до плеча:
— Я найду вас, ведь я вам должен.
— Нет-нет! — говорю я. — Ни в коем случае. Обнимайте Алину и привет ей. Она у вас девочка сильная.
Что ж, мне тоже пора. Я ухожу, переодевшись в зелёный хирургический костюм. Таксистам всё равно. Они таких усталых медиков возят из больницы пачками каждый день.
Формальности в посольстве. Приятного мало, вечный балаган в любой географической точке. На столе у служащей сводка происшествий. Сопру на зло вам, учитесь не оставлять бумаги без присмотра.
В сводках:
— дебош датишных* (ультрарелигиозных евреев) в самолете,
— задержано четверо без регистрации,
— трое в больницах в состоянии тяжелого алкогольного опьянения,
— один турист сломал ногу,
— один задержан в городе Загорске, на охраняемой территории Завода им.Иванова.
А почему в сводке по Москве? Потому что уже больше месяца, при отягчающих. Ждёт освидетельствование психиатра. А что он там натворил, этот Дани Вайсман, хаяль бодед* (солдат-одиночка)?
Выясняю, да, Корнеев в стране, да, в городе. Я могла бы связаться с Томером. Но зачем? Какое нам дело до парнишки, у которого крышу снесло? Кто мне даст разрешение говорить напрямую с Корнеевым, патроне РосТактик, оборонного концерна, подобного “Микеланджело”? Он же главный интересант в деле о “кроте”.
Сижу в сквере у Андреевского моста на Фрунзенской набережной. Мне везёт, не придется пробиваться в Минобороны через охрану в его конторе. Он в городе, на консультациях по финансовым вопросам, это проще. Банковскую структуру я хорошо знаю, плюс связи.
Шанс на миллион. Лучше сделать и жалеть. А хуже уже не будет.
Никто не ожидает, что неприятель войдёт через парадное. Однако все мраморные лобби укомплектованы по последним требованиям современной науки о безопасности.
Проверьте черный ход и будьте бдительны. Я прохожу внутрь, минуя арки металлодетекторов и сканирование пропусков. Сегодня заменяю заболевшую маляршу. В подвале ремонт.
В туалете снимаю комбинезон, приглаживаю руками юбку, расправляю бант на блузе. И без особого труда поднимаюсь в нужный мне кабинет. Люди в сером развлекают себя телефонным творчеством и едва успевают заорать “женщина, вы куда”. Я распахиваю дверь и через все пространство иду к Корнееву.
— Здесь совещание, — кричат мне.
— А вот и нет. Уже не совещание, — говорю. — Я по поводу сына.
Я веду себя нагло, как никогда. Как Фёдоров, мой Андрюша Сладкоголосый, далёкий от меня как все планеты, вместе взятые. Эта несвойственная мне напористость щекочет нервы и заставляет голос звенеть.
Корнеев прикрывает глаза ладонью:
— Да уберите её отсюда.
— Вовсе нет, — говорю я. — Советую вам их убрать. Я — Маудиша из Лондона. По поводу Васи.
Корнеев всех отправляет, закрывает обеими руками широкие двери и оборачивается ко мне. Я расстёгиваю блузку.
— Это шантаж “застали с бл*дью”?
— Нет, иллюстрация “на мне нет микрофонов”. Юбку снимать? Давайте всё же выйдем на лужайку, пройдёмся.
Мы выходим из зала совещаний в просторный внутренний двор, обрамлённый деревьями. Поют птицы. Я вкратце излагаю ему суть визита, пересказываю обстоятельства, при которых познакомилась с его сыном, и оглашаю своё предложение.
— Вы кто, — спрашивает он, — авантюристка? Так дела не ведут. Ворвались, устроили шум… Мне теперь объясняться.
— Скажете, я — ваша дочь, они и отстанут. ... Вадим Борисович, мне, правда, жаль, что так случилось. Когда всё плохо, а со мной часто так бывает, одно взвешенное решение может отодвинуть хаос. ...Помогите мне. Отдайте “крота”. А я помогу вам похоронить… вашу историю.
Он выглядит уставшим и даже симпатичным.
— Дорогая моя, не получится. Я, кстати, не представляю, о чём вы. А если б представлял, то не пытался бы прощупать, кто работает на той, вашей стороне. Ни при каких обстоятельствах. Опасно и бесполезно.
Да ладно! А до этого он сахарные вишни по тортам раскладывал?
— Тогда купите его. Купите проект “Лебедь”!
— Ого! Не равноценная сделка.
— Равноценная, уж поверьте. Да, я беру ещё и мальчика, что задержали у территории завода.
— Мальчик-то зачем? Он ваш родственник? Он преступник.
— С его точки зрения, вы — тоже.
— Милочка, ракеты вам не кардиостимулятор, установили и всё. Их перепродают, к вашему сведению. Ну, вы лучше меня разбираетесь в вашей реальности.
— Я с этим не спорю. Нарушение границ частной собственности — правонарушение. Но то, что мальчик квадрокоптер игрушечный бессмысленно запускал, без всякой начинки, без камер — так у него посттравма. Мы лечить его будем. Дома. Вы подумайте. ...И мои соболезнования. Ваш сын был очень умным.
Я спускаюсь на два этажа, перехожу в грузовой лифт. Потом таскаю грязную посуду минут пятнадцать на минус первом этаже. Под подозрительными взглядами двух узбечек-посудомоек. Я прихватываю платье одной из них позже, из шкафчика в рабочей раздевалке.
Два года назад “Корнетами” с территории Ливана расстреляли наш армейский джип у посёлка на границе. Дани Вайсман пострадал, но выжил. Среди погибших был его лучший друг, тоже “русский” парень.
Я хочу домой, к моим детям.
А до отъезда нужно сделать кое-что ещё. Быть в Москве и не попасть на Красную Площадь? ГУМ открыт с десяти до десяти, удивлюсь, если нет. Как же без мороженого?
Адам ждёт меня в Охотном ряду.
— Нельзя было место найти приличное? Время обеденное, не протолкнуться.
— Это приличное. Только Штирлиц выбирал маленькие кафе для личных встреч, я тебя прошу. Мы же не в кино.
— Штирлиц, кто это? Русский шпион?... А ты красивая, — говорит он и целует меня в лоб.
Мы берём блинчики и чай, оглядываемся в поисках свободного места.
Адам усаживается напротив, руки на столе, пальцы сцеплены в замок. Ты хочешь казаться спокойным, Адам, а на самом деле разочарован, даже зол. У меня пропадает аппетит.
— Ты забыла спросить, Ана.
— В самом деле? О чём? — говорю я.
Мой взгляд расслаблено скользит по лицам и витринам.
— Как я узнал, что ты в особняке.
Жаль, что блинчик такой безвкусный. Я ждала большего.
— На будущее учту, что не доверяешь. Мне, твоему связному Омега.
Я даже не удивился, что ты в этой каше. Понял, ты его искала. Надо же выяснить, вдруг промахнулась, не на того мужика поставила… Ну, что, стало легче?
— Как ты узнал?
— Вот. Твой телефон. — Адам достает из внутреннего кармана куртки небольшой пакет с застёжкой, похожий на те, что выдают в аэропортах, в зоне досмотра пассажиров. Внутри мусор — электронный лом и пластик.
— Надо было сразу раздавить и выбросить. Но какой-то идиот включил и неумно поковырялся. Вуаля! Сигнал отследили…
Мне волноваться не о чем. Я сюси-пуси онлайн не разводила. Ничего “такого” на память не снимала. Ничего личного, что надо контролировать.
Зато есть снимок книги в кожаном переплете, в ящике стола вишнёвого дерева. И фото страницы с записью о том, Бэзил Салах благословен Аллахом называться Гарибом Джасимом Абу-Салех.
Я поднимаю глаза на Адама. Он читает мысли, не иначе:
— Скажи спасибо, я уничтожил.
— Спасибо. ...Почему Фёдоров не знал?
— Не успели доложить. Не обязаны были. И не хотели. Он бы себя выдал, должна понимать — не профессионал.
А когда ему сказали, что Алины нет в особняке, увела из под носа какая-то женщина…
И, кстати, но я тут совсем не причём…
Фёдорова спросили, кто ты и почему могла бы за ним следить. Показывали тебя на снимках с игиловцами. Он бесился, говорил: хорош врать, это моя женщина, израильтянка, в самолёт её посадил, улетела она, хернёй не майтесь…
Я думаю и никак не могу придумать, при каких мирных обстоятельствах меня могли заснять с длиннобородыми. Когда расстреливали в гостинице или когда волокли по кровавым следам в доме Петера?
— … Потом дали посмотреть видеоматериалы с указанием даты и времени. И для сравнения информацию о рейсе Ираклион - Тель-Авив из аэропорта на Крите тем же числом. Что доказывает, в этот отрезок времени ты находилась на Крите, а не сидела с дочерью в самолёте.
— Когда это было, до захвата или после?
— А какая разница. Девочка вернулась к родителям живая, о ней позаботятся. Фёдоров… м-м-м… слегка пострадало самолюбие. Не смертельно. А что же ты, Ана?
— Я? Ничего. Ничего личного. У меня нет ничего личного… Знаешь, я благодарна тебе за всё. Спасибо, что заботишься!
— Не надо, — говорит Адам. — Ты все равно выберешь не меня.
Ты прав, не надо. К чему упреки до скончания дней. Во мне тоски больше, чем жизни.
Молчим…
— Ты сейчас куда, есть планы?
— Мне нужно на Красную Площадь. Потом в ГУМ, съесть мороженое на удачу. А ты?
— А это у нас второй раз? Тогда я наверное пропущу. Прощай, Ана, до третьего раза! ПАам шлишИт - глИда! (ивр. На третий раз с тебя мороженое!)
Выхожу из Гума. Внутри все замерзло и кажется, навсегда. Иду по Васильевскому спуску. За мной — две чёрные бэхи. Ну едут и едут. Любой дурак ехать может. Бэх много, я одна.
Мы летим домой, я и Дани Вайсман. Летим рейсом Эль Аль в бизнес-классе, на самых первых местах. Чтобы было удобно нас выводить. Дани поедет в лечебницу, а я — известно, куда.
Ужасно болит горло. Я засыпаю, а проснувшись, понимаю, что плакала во сне.
http://proza.ru/2023/12/02/1506