ЕВГЕНИЙ ЛЕОНИДОВИЧ ЛЮБАРСКИЙ: ПО СТРАНИЦАМ БИОГРАФИИ. ЧАСТЬ 6
К БИОГРАФИИ ПРОФЕССОРА БОТАНИКИ КАЗАНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ЕВГЕНИЯ ЛЕОНИДОВИЧА ЛЮБАРСКОГО
НА СТРАНИЦАХ КНИГИ. Любарский Е. Л. Начало пути // Наследие ботаников в Казанском университете. Т. 3. Евгений Леонидович Любарский: по страницам биографии / редактор С. В. Федорова. Казань: Казанский университет, 2021. 11-162 с.
4. ОТРОЧЕСТВО
4.2. ХАБАРОВСК
В конце апреля 1945 года мы все вернулись в Хабаровск и снова поселились в нашей прежней квартире в половине деревянного дома, расположенного на территории Питомника ДальНИИЛХ. Во второй половине дома по-прежнему жил директор института Цымек с женой и сыном Аполлоном, с которым мы подружились ещё до нашего переезда в Майху. С 1 мая отец, продолжал работать в ДальНИИЛХ заведующим сектором защиты леса, одновременно был назначен заместителем директора института по научной работе.
Вскоре наступил День Победы над фашистской Германией. 9 мая 1945 года моя сестра Марина в своих воспоминаниях описывает так: «В День Победы мы поехали на вокзал за вещами, и там по радио услышали сообщение об окончании войны. Небо было бездонное голубое, светило яркое солнце и все радовались. А салют мы смотрели в Дендрарии (по-моему, он в то время ещё назывался Питомником), сидя на лестнице, ведущей на чердак (нашего дома). Светили перекрещивающиеся лучи прожекторов, и сверкала россыпь огней салюта. Это было незабываемое зрелище, чудо». В скобках я привожу мои комментарии. Я тоже хорошо помню этот день. Это был какой-то совершенно удивительный всеобщий праздник. Весь город высыпал на улицы. Люди в едином порыве плакали, смеялись, обнимались, целовались, пели, плясали. Такой всеобщей бурной радости я не помню в Хабаровске ни до, ни после.
В Хабаровске мы снова посадили огороды на территории Питомника, за нашим домом, выращивали, главным образом, картошку и разные овощи, и я снова принимал активное участие в огородных работах. Завели кур и поросят.
В августе 1945 года в Хабаровск в отпуск приехал дядя Юра. Воевал он и в Сталинграде, и в Воронеже, и в Курске, и в Полтаве, был трижды ранен, в последний раз – в плечо и в ногу, и два месяца пролежал в госпитале в селе Широкое в Калининской области. Он был награждён Орденом Красного Знамени и медалью «За отвагу». Затем из своей части он был направлен в Вышний Волочёк на Курсы командного состава, которые окончил 5 сентября 1944 года. После окончания курсов ему присвоили воинское звание «Гвардии старший лейтенант». И снова – на фронт, сначала на Украину, затем в Латвию, получил ещё одно ранение. О конце войны узнал под Кёнигсбергом во время наступления, которое неожиданно остановилось, т.к. немцы подняли белые флаги. Затем дядя Юра служил в Латвии.
Все очень радовались приезду дяди Юры. Радовался и я. Если у нас с тётей Валей всегда были напряжённые отношения, то с дядей Юрой мы сразу подружились. Помню, как он помог мне в работе на огороде, а потом мы с ним вместе пошли гулять. Он мне очень нравился. Он подарил мне несколько латвийских монет. Они назывались «латы». Они и сейчас у меня сохранились.
В сентябре 1946 года военную часть, в которой он служил, перевели в Приморье, сначала в село Раздольное, где военнослужащие ожидали пароход, а затем на Курилы. Последнее письмо от дяди Юры было датировано от 5 ноября 1946 года. Позже в ответ на запросы его мамы Веры Васильевны из военкомата пришло сообщение, что дядя Юра погиб при исполнении служебных обязанностей 9 марта 1947 года и похоронен на острове Кунашир. Мы все очень тяжело переживали неожиданную гибель в мирное время дяди Юры, прошедшего всю войну.
С 1 сентября 1945 года мы трое пошли учиться в Хабаровскую школу № 19: я – в 8-й класс, Римма – в 3-й класс, Миша – в 1-й класс. Школа находилась недалеко от Питомника в большом четырёхэтажном здании в Дальней Украинской Слободке, где все улицы назывались ДУС–1, ДУС–2 и т.д. В центре и в правом крыле школьного здания, если смотреть из школы на улицу, находилась собственно школа, в левом крыле находилось педагогическое училище. После моей Харитоновской школы мой уровень подготовки к учёбе в городской школе оставлял желать лучшего. Приходилось и самостоятельно навёрстывать упущенное, и серьёзно заниматься с педагогом. Чтобы подтянуть меня по русскому языку, со мной некоторое время дополнительно занималась Васса Филипповна, учительница, с которой я был знаком по 35-й Хабаровской школе, где я учился в пятом классе. Фамилию её я не помню. Преподаватель она была замечательный, и я быстро ликвидировал свои пробелы в русском языке. У неё были оригинальные приёмы. Я до сих пор помню её ритмичное перечисление скороговоркой ряда глаголов с отличающимся от остальных написанием при спряжении: «Слышать, дышать, гнать, держать, видеть, обидеть, ненавидеть, зависеть». Я быстро подтянулся и в дальнейшем учился в школе полностью самостоятельно, безо всякой домашней опеки.
В школе у нас были замечательные учителя, с большой теплотой относившиеся к своим ученикам. Я им очень благодарен! Директором школы в то время была Елизавета Владимировна Креймерман, преподававшая нам историю. Недавно в письме ко мне её очень образно описала моя сестра Марина, живущая в Хабаровске: «Это была маленькая полная черноволосая, кудрявая женщина, на высоких каблуках, с громким голосом, от которого дрожали не только ученики, но и стёкла. Её слушались и боялись даже самые отпетые хулиганы. Её все уважали. Школа при ней была в первых рядах». Муж её, такой же комплекции, был директором педучилища, и жили они в квартире в нашем школьном доме со стороны педучилища. Между собой мы их называли: «Карась» и «Карасиха». Завучем школы был Георгий Герасимович Баженов, преподававший географию. Биологию преподавал Семён Михайлович Пайтеров, английский – наша классная руководительница Нина Андреевна Маркова, физику – Алексей Степанович (фамилию не помню). Кстати, однажды, когда я уже учился в Казанском университете, мы случайно встретились с Алексеем Степановичем на перроне одной из станций Забайкальской железной дороги, когда ехали на встречных поездах. До него физику у нас вела молодая красивая женщина. Русский и литературу преподавала Анна Семёновна Брагина, а математику – Александра Георгиевна Борисова. Не помню, как звали преподавателя химии.
Учился я в основном на отлично. Лишь однажды мне поставили двойку за обычное внутригодовое сочинение. Однако здесь оценка оказалась политически мотивированной. Сочинение было на тему «И жизнь хороша, и жить хорошо». Я написал, как хорошо жить везде и всем, людям, животным, растениям. Даже загнул что-то о том, как хорошо было бы жить и на других планетах и на луне, если бы там была жизнь. Моё сочинение обсуждали в учительской. Оказывается, надо было писать о героизме наших людей, которые готовы отдать свою жизнь за счастье других людей или что-то в смысле любви к своей Родине и т.д. Но потом учителя признались, что погорячились.
Когда нам задавали на дом написать сочинение, я любил заниматься этим в городской библиотеке, которая находилась в начале улицы Карла Маркса у Комсомольской площади. Помню, я как-то много работал в этой библиотеке, когда писал сочинение об одном литературном критике, по-моему, о Белинском.
Бывали у меня в школе и разные проделки. От постоянной жажды деятельности. Помню два случая, которые произошли, когда я учился в девятом классе. В то время класс наш постоянно занимался в химкабинете, который находился на четвёртом этаже в выступе в центре здания школы внутрь двора. Осенью или весной, когда на улице было тепло, на переменах прямо под нашими окнами иногда собирались младшеклассники и играли на деньги. Брошенные ребром о стену монетки отскакивали. Какие там были правила, я не знаю. Однажды по моей, конечно, инициативе мы решили их проучить. Все окна нашего химкабинета были открыты. Во время очередной перемены, когда игра в деньги была в самом разгаре, я набрал полное ведро воды и неожиданно вылил воду из окна на играющих. А все мои одноклассники смотрели в другие окна. И надо же было так случиться, что как раз в это время ругать их к ним подошёл директор педучилища, муж нашей директорши, да так удачно, что вся вода вылилась ему на лысину. Меня, конечно, вызвали на разборку в учительскую. Я потом извинился. Но учителя и при мне едва сдерживали смех, а потом вообще хохотали до упада.
Другой случай был в том же девятом классе, в том же химкабинете. Наш учитель химии жил в здании школы. Нередко его кот прохаживался по коридорам школы. Однажды я на перемене поймал кота и посадил в верхний ящик письменного стола, за которым должна была сидеть учительница. Стол был большой и стоял на небольшом возвышении. На первой парте вплотную перед столом сидели я и мой одноклассник Койфман. Вошла учительница английского языка наша классная руководительница Нина Андреевна Маркова и села за стол. Начался урок. Сначала кот молчал, но вскоре начал скрестись и громко мяукать. Все одноклассники едва сдерживали смех. А в это время Койфман низко наклонил голову. Учительница, конечно, и представить себе не могла, что у неё в столе сидит кот. Она подумала, что мяукает Койфман. Она стала ругать его: «Койфман, прекратите!». Он стал отпираться, она продолжала его ругать. В это время кот в ящике стал ещё сильнее царапаться и орать. Учительница поняла, что мяукает не Койфман, открыла ящик стола, и кот с истерическим мяуканьем выскочил из ящика и бросился к двери. От неожиданности учительница рассмеялась вместе со всем классом.
Как пишет из Хабаровска моя сестра Марина, проделками в школе отличался и наш брат Миша: «За его проделки папу часто вызывали в школу. Один раз директор школы спросила: «Скажите, почему у вас все дети русские, а Миша сказал, что он грузин?». Оказалось, что Мише не понравилось, что все в классе русские, вот он и назвался грузином». И ещё: «…Мика то натирал доску воском, то чесноком. То «дитятко» (Миша был высокого роста) вытягивало ножки, и парта с девочками во время урока ехала к доске и т. д.».
Не то в девятом, не то в десятом классе я получил и свой второй шрам на лице. На перемене мы играли в догонялки-пятнашки в коридоре школы. В нашем классе учился Володя Синицын. В девятом или в десятом классе он был переведён в нашу школу, поскольку вместе с родителями переехал в Хабаровск откуда-то с севера. Это был здоровенный парень, настоящий богатырь-сибиряк, и хороший, добрый по натуре. Так вот, догоняя меня, он меня случайно слишком сильно «коснулся», в результате чего я как-то неудачно налетел на угол оконного проёма и рассёк себе правую бровь. Крови было много. Но всё обошлось. Сейчас этот шрам, также как и шрам в центре лба, практически незаметен.
В школе я не очень был расположен к общественной работе. Но однажды меня всё-таки привлекли к пению в школьном хоре. Помню, как мы разучивали две песни, которые потом исполняли на разных мероприятиях.
Первая песня мне нравилась, я и сейчас её помню:
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян,
Знать не можешь
Доли своей:
Может крылья сложишь
Посреди степей.
Вьётся пыль под сапогами –
Степями, полями,
А кругом бушует пламя
Да пули свистят…
Вторая песня мне не очень нравилась, я лишь немногие слова в середине песни помню. Песня о Сталине, о том, как он проснётся в кремле рано утром, посмотрит в окно и…
Трубку крепкую раскурит,
Пепел в сторону смахнёт,-
И колечко голубое
За Москву-реку уйдёт.
За Москву-реку, за речку,
Через берег на другой…
Ты лети, лети колечко
Над родною стороной…
На школьных вечерах мы научились танцевать вальс, танго, фокстрот и другие, модные в то время танцы.
В школе у меня появилось много новых друзей: Рэм Варганов, Лёня Ковнат – боксёр-левша, Петя Корляков, Иван Шматков и другие. После окончания войны с Японией по улице мимо нашей школы и Питомника со стороны Владивостока часто проходили крытые брезентом студебеккеры с военными трофеями. Когда мы учились в 8-м классе, некоторые ребята из нашего класса там, где машина замедляла ход, догоняли её сзади и ухватывали из-под брезента 1–2 коробки с трофеями. В коробках могло быть всё, что угодно: бельё, чулки одежда и т.п. Потом продавали трофеи на базаре. Предлагали и мне в этом участвовать, но я этого делать не стал. Однако я в то время тоже занимался ходовой мелкой спекуляцией. На пересечении улицы Ленина и улицы Волочаевской был маленький неприметный магазинчик военторга, о котором мало кто знал. Там нередко появлялись некоторые мелкие трофейные товары, совершенно новые, которых больше ни в каких других магазинах не было. Я их там покупал, а потом по более дорогой цене продавал прямо на улицах. Особенно хорошо шли зубные щётки. Я, например, спрашивал идущую навстречу женщину: «Тётя, вам не нужны зубные щётки?». Обычно их охотно покупали. Иногда мы проделывали это вместе с моим близким другом Рэмом Варгановым. К сожалению, после 8-го или после 9-го класса их семья вместе с Рэмом уехала из Хабаровска, кажется, в Москву. Некоторое время мы с Рэмом недолго переписывались, но потом переписка закончилась. Он прислал мне несколько маленьких (на документы) своих фотографий. На обороте одной из них было написано: «На память дорогому другу Жене от Рэма. Помни времена «щёток». 9.11.49». Деньги от этой торговли я тратил на какой-нибудь пирожок или ещё что-либо съедобное, но главным образом на покупку коллекционных почтовых марок. Я в то время очень увлекался коллекционированием почтовых марок, у меня их было много. Были специальные альбомы для марок. Особенно красивы были тувинские марки. Мы обменивались дубликатами с другими такими же «марочниками». Когда я позже, после окончания школы, уезжал из Хабаровска, я свою коллекцию марок оставил дома, а приехав через год в Хабаровск на каникулы, подарил её младшему брату Мише.
Кроме школьных друзей у меня были друзья в Питомнике, дети сотрудников ДальНИИЛХ, живших на территории Питомника: Шура Митрофанов, Элла Горохова, Аполлон Цымек. Шура мне дарил открытки (у меня сохранилось 5 открыток) с надписью «Евгению Кар-кар-кар». Это потому, что я ему как-то рассказал, как я в детстве приговаривал, когда в Соловейцевом Ключе рубил тесаком ядовитую змею на крыльце дома. Аполлон (Апка) был очень красивым парнем, по-видимому, этническим поляком. Он был старше меня и оказал на меня большое влияние, я многое от него перенял. Он любил напевать оперные арии, и мне это нравилось, особенно нравились арии из опер «Кармен» и «Наталка-Полтавка». От него я научился «облегчённому» ругательству «бляха медный», ласковому обращению к животным и маленьким детям «Ух ты – ух ты!» и такой вот двусмысленной песенке:
Как из гардероба
Высунулась жо…
Не подумайте плохого,
Жёлтенькая кофта.
Как у тёти Нади
Все подруги бля…
Не подумайте плохого,
Бляхами торгуют.
Как у дяди Зуя
Потекло из ху…
Не подумайте плохого,
Из худой кастрюли.
Когда я ещё учился в школе, Аполлон поступил учиться в Хабаровский мединститут, который впоследствии успешно окончил. В 1964 г. семья Цымеков уехала из Хабаровска в Подмосковье, Адольф Антонович, к тому времени уже доктор сельскохозяйственных наук, был приглашён на работу во Всероссийский научно-исследовательский институт лесоводства и механизации лесного хозяйства (ВНИИЛМ) в г. Пушкино Московской области. Аполлон впоследствии стал известным врачом, неврологом или психиатром в Ленинграде.
Мы встречались и с оставшимися в Хабаровске двумя друзьями моего раннего детства, которые в то время уже жили в центре города. К Вадику Ратнеру я иногда приходил в гости домой. Со Славой Борозенцом мы встречались чаще, мы ходили в гости друг к другу, гуляли по нашему Питомнику, по другим Хабаровским паркам. Однажды мы с ним поехали на рыбалку на другой берег Амура. Там в протоках мы ловили на удочки рыбу. Когда проходили мимо пасущегося на лугах стада коров, нами заинтересовался здоровенный бык, возможно потому, что Слава был в красном свитере. Пришлось довольно интенсивно от быка удирать, пока нам не удалось заскочить за какую-то изгородь.
Иногда мы с друзьями ходили рыбачить в затон, который находился чуть ниже Питомника вдоль по берегу Амура. Там был лесозавод. И в затоне всегда было много больших брёвен, огороженных от реки «тротуаром» из брёвен, скреплённых скобами. Чтобы добраться до этого «тротуара», на котором можно было спокойно стоять с удочкой, нужно было быстро перескакивать по свободно плавающим брёвнам. Это был довольно рискованный спорт.
Что касается отношений с девочками, я нравился многим девочкам, больше почему-то еврейкам, некоторые, как правило, другие, нравились мне. Но всё это было слабо выражено. Как я уже упоминал, я был человеком позднего развития, вообще мало что понимал тогда «про это». Лишь с одной девочкой мы один или два раза (точно не помню) встречались и гуляли вечером у нас в Питомнике. Эта стройная красивая девочка училась в 9-ом классе в нашей школе, когда я учился в 10-м классе. Она первая заинтересовалась мной, но и мне она понравилась. Это была Надя Чабей, по-видимому, молдаванка. Она жила за забором нашего Питомника в приуссурийской части Дальней Украинской Слободки. Я пригласил её на свидание. Поздно вечером она проникла в Питомник через отодвинутую доску в заборе, я её там встречал, и мы гуляли в Питомнике. Мы просто гуляли, я был слишком стеснителен и закомплексован, да и какого-либо чувства, в общем, не было. Кажется, мне больше нравилась её необычная фамилия. Никакого продолжения не было. И, тем не менее, в моей памяти осталось это романтическое приключение.
Помню несколько моих посещений спектаклей Хабаровского краевого театра Музыкальной комедии, открытого в Хабаровске в 1926 году на улице Шевченко, 7 рядом с расположенным на высоком берегу Амура Центральным городским парком. Помню «Сильву», «Баядерку» и особенно созданную в 1947 году И. О. Дунаевским оперетту «Вольный ветер». Я ходил тогда и напевал:
Друг мой, будь как вольный ветер,
Ветру нет преград на свете…
С тех пор во мне проснулась и осталась на всю жизнь любовь к оперетте. Не случайно позже моей любимой артисткой стала Татьяна Шмыга.
Наш дом и контора ДальНИИЛХ находились в Питомнике совсем рядом, на расстоянии метрах в 50. Я любил приходить к папе в кабинет, когда он был на работе. В кабинете было множество с любовью оформленных им многочисленных коллекций собранных им же дереворазрушающих грибов и насекомых – вредителей леса. На почётном месте висела в рамке коллекция самого крупного жука – усача, дровосека – гиганта Callipogon relictus Sem. (самец, самка, личинка, ход в древесине). Иногда я даже, стоя на завалинке, заглядывал в окно папиного кабинета.
В Питомнике в разных местах росли деревья окультуренной груши – лукашовки. Плоды её были очень вкусными. За некоторое время до их созревания я их кое-где тайно стряхивал и припрятывал в тайниках в осыпавшейся хвое под плотными стелющимися ветвями хвойных кустарников. Потом время от времени обходил свои тайники и лакомился грушами по мере их дозревания.
Под некоторыми группами сосен иногда мы собирали в Питомнике довольно много грибов маслят.
Дома всё шло своим чередом. По праздникам у нас всегда собирались гости, пели, танцевали. Обязательно приходили близкие друзья моего отца и тёти Вали Трегубовы Глеб Александрович, очень интересный человек, и его жена Надежда Ильинична. Впоследствии, в 1966 году Глебу Александровичу было присвоено почётное звание «Заслуженный лесовод Российской Федерации». У нас был патефон и много пластинок. Когда я сейчас слышу «Рио-Риту» или арии из «Травиаты», вспоминается то время. Папа обычно ко всеобщему удовольствию читал басню «Ворона и лисица» в своей интерпретации: «Ворьон и лисиц». Если после вечернего застолья все выходили на крыльцо и на небе светила луна, папа иногда напевал:
Луна, эх, луна, сегодня ты пьяна,
И всё ты, дура, врёшь!
За солнцин счёт живёшь.
Помню ещё один случай, когда папа и тётя Валя пришли поздно вечером из гостей, и у них не было с собой ключа от квартиры, они разбудили меня, бросив в меня через форточку кепку. Ещё помню, у папы как-то родилась такая шутка: «Твои дети и мои дети побили наших детей». Новый год мы встречали дома. У нас дома всегда стояла нарядная ёлка.
Раз в неделю мы с моим братом Мишей вдвоём ходили в баню. По вечерам мы иногда в Питомнике ловили синичек, которые забирались на ночлег в мелкие дупла деревьев. Закроешь дупло рукой и птичка у тебя в руках. Потом мы их отпускали.
В ДальНИИЛХ в то время работал, как это полагалось во всех учреждениях, представитель госбезопасности по фамилии, кажется, Любин. Это был хороший, добрый человек. Он по совместительству преподавал общую биологию в Хабаровском мединституте. Однажды он дал мне мелкокалиберную винтовку и патроны к ней и попросил пострелять для него в Питомнике разных птичек. Они нужны были ему для иллюстрации при чтении курса общей биологии. Для меня это было интересным занятием. Помню, я однажды зимой подстрелил, по-моему, ястреба на дереве даже в сильную снежную бурю. Сейчас мне жалко тех птичек.
Иногда к нам приходил дядя Шура, Александр Васильевич Курочкин, любимый младший брат бабушки Веры Васильевны. От моей сестры Марины мне известно кое-что о его биографии. Его рано женили, у них с женой родились трое детей. Он занимался в драмкружке, хорошо играл на гитаре, пел, выступал с мелодекламацией. В годы гражданской войны был в отряде Сергея Лазо. На Великой Отечественной войне воевал связистом. Вернувшись после демобилизации из армии к семье, которая проживала в селе Еловка Анучинского района Приморского Края, работал в тайге, чинил обувь, потом работал ночным сторожем на в/ч Лесозаготовок. Жили очень бедно, жена Тамара тоже работала в тайге, но часто болела. Все дочери тоже работали: Нина работала уборщицей, Нюра собирала в тайге дикоросы на продажу, младшая Майя работала на огороде. Позже дядя Шура развёлся с женой, переехал в Хабаровск, женился на женщине почтальонше с двумя детьми тёте Оле. Жили они недалеко от нашего Питомника в старом деревянном доме, где была Почта. Дядя Шура у нас дома во время какого-либо застолья играл на гитаре и пел песни. Вот начало одной из его песен:
Слышно щёлканье пробок от пива,
И табачного дыма туман,
А уж в этой пивной так красиво,
С бубенцами играет баян.
Всюду деньги, деньги, деньги,
Деньги льются, как вода,
А без денег жизнь плохая,
Не годится она никуда…
Я помню дядю Шуру молодящимся мужчиной в белых туфлях, начищенных зубным порошком, весёлым и непосредственным. Помню, что он занимался мелкой спекуляцией, что-то покупал подешевле, а потом на Хабаровской барахолке продавал подороже. Это навело меня на соответствующие мысли, и я тоже одно время ходил на барахолку, расстилал на земле какую-нибудь дерюгу и продавал разложенные на ней свои детские книги.
Мы с приятелями по-прежнему любили ходить в кино в кинотеатры «Гигант» и «Совкино». Нравились, конечно, наши комедии, такие как «Весёлые ребята». Запомнились мне и два зарубежных фильма: «Мост Ватерлоо» (какой там замечательный вальс-бостон – «Вальс горящих свечей») и «Серенада солнечной долины». С этим последним фильмом у меня намного позже, во взрослой жизни произошёл интересный случай. Я смотрел по телевизору «Поле чудес». При розыгрыше суперприза Леонид Якубович объявил: «Назовите название американского фильма», и на экране появились три группы клеточек, в которых нужно было угадать название фильма из трёх слов. Дальше Якубович не успел и рта раскрыть, и никакие буквы не были названы, как я сразу сказал «Серенада солнечной долины», чем удивил мою жену Ольгу Дмитриевну, вместе со мной смотревшую эту передачу. Видимо, где-то в то время в кино начали показывать первые серии киносериала «Тарзан» с Джонни Вайсмюллером в главной роли. Мне очень нравились приключения Тарзана, Джейн и обезьяны Читы.
И в 1946-м, и в 1947-м годах летом папа ездил в командировки в нашу любимую Майху, где он проводил свои фитопатологические и энтомологические исследования. И я ездил вместе с ним. Обычно такая поездка продолжалась около месяца. Мы заезжали ненадолго в Соловейцев Ключ, а потом всё время проводили в Пейшуле. И снова я окунался в удивительную романтическую природу моей любимой Пейшулы со всеми уже описанными мною ранее её прелестями. В одной из этих поездок с нами ездил и Аполлон Цымек. Запомнилось, как однажды к вечеру мы с ним с ружьями пошли на вечернюю охоту на уток. Прошли километров пять по просёлочной дороге от посёлка Пейшулы вниз по долине реки Пейшулы и далее после её впадения в реку Майхэ к небольшим озёрам в речной долине, куда к вечеру прилетали утки. Уток мы там не нашли. А когда совсем стемнело, пошли обратно. Была чудесная романтическая ночь, на небе сияли звёзды, над нами всё время низко пролетали летучие мыши. Апка шёл и напевал свои любимые арии. Мне особенно запомнилась песнь о русалке:
Русалочка Вилья когда-то жила,
Охотнику раз повстречалась она.
Её увидав вдруг, он весь обомлел,
А сам на русалку так жадно глядел.
Вдруг он весь затрепетал,
Отчего и сам не знал
И её нежно умолять он стал:
Вилья, себе мою душу возьми,
А мне любовь ты свою подари.
Вилья, русалка, что будет со мной?
Вилья, навеки я твой...
Охотника Вилья за руку взяла
И в терем скалистый его отвела,
Его затуманили ласки ея,
А смертных ведь так не целует никто…
И, зацеловав его,
Она исчезла, как мечта,
Раз ещё он успел позвать ея:
Вилья, себе мою душу возьми,
А мне любовь ты свою подари.
Вилья, русалка, что будет со мной?
Вилья, навеки я твой…
Так мы и шли по ночной дороге, пока не показались огоньки посёлка Пейшулы. Я до сих пор чувствую обаяние этой ночи.
Вторая из этих поездок запомнилась мне тем, что в то время там, в Пейшуле собралась небольшая компания из приехавших туда лесоводов. Устроились все в той же конторе у Семёна Дмитриевича Емашева. Вечерами мы все вместе сидели на крыльце, беседовали и подолгу слушали ночь и любовались луной и звёздами в небе и летающими светлячками вокруг нас. И снова издалека доносилось «Вань-Гань-Гоу». А днём во время этого нашего пребывания в Пейшуле мне почему-то удавалось особенно много налавливать ручьевой форели, особенно в Ламазином ключе. Мы жарили её на большой сковороде и заливали яйцами с молоком. Потом вся компания под рюмочку с удовольствием поедала это удивительно вкусное поистине царское блюдо.
Семён Дмитриевич любил меня и был мне как второй отец. Впоследствии он несколько раз уезжал в город Волжск Марийской АССР к своей сестре, но потом снова возвращался в свою любимую Пейшулу. И всё-таки потом он уехал в Волжск и там скончался.
По-моему, уже где-то в эти 1946–1947 годы по левой стороне долины Майхэ вверх по её течению проложили от шоссе Владивосток–Находка не асфальтированную шоссейную дорогу до ДРП Многоудобного. Начало этой дороги получило название «ноль». Вокруг этой новой дороги летом было много цветов: лилия тигровая (Lilium tigrinum Gawl.), горицвет сверкающий (Lychnis fulgens Fisch.) и др. Эта дорога стала нужна в связи с постройкой в долине Майхэ запасного военного аэродрома для самолётов истребителей. В ДРП и в Соловейцев Ключ стали ездить по этому шоссе, переезжая реку Майхэ перед ДРП вброд. А пешеходы там перебирались через реку по мосткам, а когда их сносило половодьем, переезжали реку на лодке, которая, как челнок, могла передвигаться от одного берега реки до другого по натянутому через реку над водой тросу.
Помню, как 1 сентября 1947 года в Хабаровске я шёл в нашу школу и вёл за ручку мою младшую сестру Марину. Я шёл в 10-й класс, Марина – в 1-й класс.
В то время учеников в старших классах нашей 19-й школы было немного. Наш 10-й класс в школе был единственный. Ко времени окончания школы в десятом классе нас осталось пятнадцать человек (хотя во время обучения в 8-м и 9-м классах было значительно больше): это Дина Саяпина, Виктор Захаров, Владимир Синицын, Татьяна Мельникова, Вера Гинтовт, Евгений Любарский, Нина Морозова, Аркадий Стяжкин, Галина Наумова, Василий Зуев, Пётр Корляков, Иван Шматков, Евгений Филиппов, Алла Рязанова, Владимир Важников. Я всех хорошо помню. И у меня сохранилась фотография, где позируют вместе все 15 выпускников, директор школы и преподавательница истории Елизавета Владимировна Креймерман, завуч и преподаватель географии Георгий Герасимович Баженов, наша классная руководитель и преподавательница английского языка Нина Андреевна Маркова и преподавательница русского языка и литературы Анна Семёновна Брагина. В 10-м классе с нами учился ещё Власенко (имя не помню), но ко времени выпускных экзаменов он, видимо, уже не учился в школе. Весной 1948 года прозвенел наш последний звонок, и потом мы сдавали государственные экзамены. Я сдал все экзамены на пять и получил Аттестат зрелости и Золотую медаль. Это был ещё лишь второй год, когда после окончания школы начали давать золотые и серебряные медали. В то время это были единичные случаи, и никакие «блатные» схемы присуждения медалей ещё не работали. В тот год во всём Хабаровском крае по результатам государственных экзаменов, окончившим 10-й класс, были вручены всего лишь четыре золотые медали, две в самом Хабаровске. Одна из них была моя, и первая в 19-й школе.
На какую тему я писал сочинение, я сейчас уже не помню, но моя письменная работа по математике была признана лучшей в Хабаровском крае.
И вот какая статья о нашем экзамене по математике «На школьных экзаменах» за подписью Х. Ран появилась в Хабаровской краевой газете «Тихоокеанская звезда» № 129 (6961) от 2 июня 1948 года:
«Цветы. Нарядные занавески на окнах. Широкая ковровая дорожка от двери к столу экзаменационной комиссии. Всё это придаёт просторной классной комнате праздничный вид. На алом полотнище слова, звучащие как обязательство: «Отлично сдать экзамены на аттестат зрелости – наш лучший подарок школе и Родине».
Сколько работ по математике написали в учебном году выпускники 19-й средней школы вот за этими же партами! Они и тогда, пожалуй, немного волновались: всё же «контрольные». А сегодня экзамен, последний в их школьной жизни письменный экзамен по математике, который покажет, что и как они усвоили по алгебре и арифметике за десять лет учёбы. Право, трудно в эти часы быть совсем спокойным.
На классной доске написано условие задачи на уравнение второй степени с одним неизвестным: «Два туриста выходят одновременно навстречу из городов А и В и встречаются через t часов после выхода. Во сколько времени каждый из туристов может пройти расстояние АВ, если туристу, вышедшему из В, потребуется для этого на «а» часов меньше, чем туристу, вышедшему из А?». Надо не только решить, но и подробно обосновать решение и провести исследование задачи. Потом предстоит решить пример на неравенство первой степени, сложный пример на теорему Безу, арифметический пример на все четыре действия с простыми и десятичными дробями.
Пятнадцать юношей и девушек читают строки, написанные на доске знакомым почерком учителя. И по мере того, как глаза добегают до последней цифры – у одних быстрей, у других медленней – юные лица словно преображаются: с них исчезает оттенок тревоги. У кого-то мелькнула довольная улыбка.
За перо берутся не все сразу: у каждого свой характер, своя манера работать.
Время идёт. Десять часов. Одиннадцать. Двенадцать. В классе тихо. Слышен только скрип перьев да шелест переворачиваемых листков. Работа у многих уже подходит к концу. Кое-кто, отложив перо, внимательно перечитывает черновик. Несколько человек начисто переписывают работу – не торопясь, сосредоточенно сдвинув брови.
Половина первого. К столу экзаменационной комиссии подходит рослая девушка. Волосы её растрепались, щеки горят.
– Все проверила? – спрашивает её преподавательница Александра Георгиевна Борисова, принимая листки, на первой странице которых аккуратно выведено: – «Экзаменационная работа по алгебре ученицы десятого класса 19-й средней школы Дины Саяпиной».
Глазами Александра Георгиевна как бы добавляет:
– Ну, как сейчас, хорошо на душе?
Девушка улыбается:
– Да. – Она выходит из класса.
– Дина хорошо учится. Отец её погиб на фронте, мать работает. Девушка как-то успевала помогать матери по хозяйству, много читать, вести общественную работу – она и пионервожатым была и редактором стенной газеты, – рассказывает о Саяпиной один из членов экзаменационной комиссии.
Работу подаёт Евгений Любарский. Даже в черновике у него нет ни одной помарки, ни одной перечёркнутой цифры. Логично, последовательно ведёт он исследование задачи. Язык – точный / чёткий. Почти одновременно заканчивают экзаменационные работы Владимир Синицын, Виктор Захаров. Вот ещё кто-то поставил последнюю точку, облегчённо вздохнул и осмотрелся вокруг. Растёт стопка листков на столе, за которым сидит комиссия. Экзаменаторы делятся мнением: у выпускников хорошие знания по математике… С какими итогами закончила этот день средняя школа № 19? Все десятиклассники выполнили письменную работу по алгебре. Две работы – безукоризненные – оценены высшим баллом «пять», десять учащихся получили четвёрки, остальные тройки…».
Наш выпускной вечер всем нам запомнился на всю жизнь. Танцевали вальсы и танго, веселились и грустили, что приходится расставаться со школой, с учителями, с одноклассниками.
На выпускной вечер к нам пришёл профессор математик из Хабаровского педагогического института специально, чтобы уговорить меня поступить к ним в институт.
Потом мы продолжили наш выпускной вечер на реке. В большой деревянной лодке на вёслах мы ночью катались по Уссури, пели песни, из которых особенно запомнилась песня о бродяге:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах…
Затем устроили пикник на Большом Уссурийском острове. Такое действительно запоминается на всю жизнь.
Моё окончание школы мы отметили и у нас дома, в нашей семье, пригласив и моих наиболее близких школьных друзей.
Золотая медаль давала мне возможность безо всяких вступительных экзаменов и вне всякого конкурса поступать в любой вуз. В то время никаких дополнительных экзаменов при поступлении в вуз медалисты не сдавали, а конкурсов между медалистами практически нигде не было. Наступал ответственный момент – выбор пути. И, конечно, я чувствовал себя на распутье. С одной стороны, мне хотелось заниматься как-то совместно математикой, физикой и химией, тем более, что все эти предметы я любил и в школе они шли у меня отлично. С другой стороны, яркие детские и отроческие впечатления от природы, которые я имел счастье получить благодаря моему отцу, и его пример лесного научного работника склоняли меня к поступлению в главный лесной вуз нашей страны Ленинградскую лесотехническую академию. В одном я не сомневался – меня всё больше интересовала научно-исследовательская работа, и поэтому я должен стать научным работником.
Вскоре после окончания школы мы стали «разлетаться» в разные стороны. Мы трое, я, Володя Синицын и Витя Захаров вылетели на самолёте в Казань. Володя и Витя намеревались поступать в Казанский авиационный институт (КАИ), и им ещё предстояло сдавать вступительные экзамены. А я, намеревался некоторое время погостить в Казани у родственников, а потом уехать в Ленинград и поступить в Ленинградскую лесотехническую академию, покорённый Уссурийской тайгой и рассказами отца, Леонида Вадимовича Любарского, о Ленинграде, где он в 1925–1928 годы учился в Институте прикладной зоологии и фитопатологии (ИЗИФ) при лесотехнической академии.
До нас никто из наших Хабаровских родственников и знакомых на самолётах никогда не летал. Пассажирские авиаперевозки из Хабаровска в центр России ещё только налаживались. Дядя Вити Захарова достал нам авиабилеты до Казани через Москву, и мы вылетели из Хабаровска на пассажирском самолёте ИЛ–12. Эти самолёты лишь с 1 июня 1947 года были введены в эксплуатацию и были рассчитаны на перевозку до 29 пассажиров со скоростью 400 км в час. Летели мы на высоте около 500 метров, самолёт достаточно активно болтало. Особенно резкими были броски вниз и вверх над Байкалом. Летели двое суток с посадками в Тыгде, Тахтамыгде и на других промежуточных аэродромах, с ночёвкой в одном из них, по-моему, в Иркутске. Когда сели на аэродроме Кольцово в Свердловске, мы узнали, что вскоре из Свердловска полетит в Казань транспортный самолёт ЛИ–2. Нам разрешили пересесть на этот самолёт и таким образом мы, минуя Москву, прямо прилетели в Казань. Аэропорт в Казани находился тогда на окраине города, (теперь это центр разросшегося города, а новый аэропорт находится на некотором расстоянии от Казани). Нас не встречали, потому что мы неожиданно прилетели раньше, не через Москву, а через Свердловск. От аэропорта дошли до конечной остановки трамвая на Арском поле, откуда нужно было доехать до следующей остановки «ул. Толстого», где нам следовало сойти. Мы чуть не проехали эту остановку. Я ведь был в Казани восемь лет тому назад в детском возрасте. Но всё-таки каким-то образом я вспомнил, что нам пора выходить. И мы явились к маме моего отца бабушке Зинаиде Александровне, которая жила на улице Большой Красной, 68, кв. 19. Вместе с моей бабушкой жили мои дядя Павел, и тётя Мура. Несколько дней мы все втроём жили у моей бабушки, спали на импровизированной постели на полу. Потом Витя и Володя подали документы в Казанский авиационный институт и им предоставили места в общежитии института.
На следующий год в КАИ поступил и Толя Сыроежкин из следующего за нашим класса нашей Хабаровской школы № 19.
В дальнейшем, по окончании института Володя Синицын жил в г. Загорске Московской области и работал в области космического ракетостроения. Некоторое время мы переписывались. Потом в КАИ поступил и его младший брат. Потом связь прервалась. Витя Захаров, по слухам, потом работал где-то в Китае. О дальнейшей судьбе остальных моих одноклассников я тоже знаю немного. Алла Рязанова, активная общественница и участница в самодеятельности («драмкружок, кружок по фото, мне ещё и петь охота») позже объявилась в Риге, где была замужем за морским капитаном и соответственно сменила фамилию на Жиркову. Поскольку, у её мужа была родня в Казани, она раза два бывала в Казани и приходила к нам домой в гости. Несколько лет назад её дочь сообщила нам, что Алла скончалась. Дина Саяпина работала в Москве. Вера Гинтовт окончила медицинский институт, вышла замуж за венгра, и её фамилия стала Матяш, они жили в Сочи. Вера работала врачом-неврологом, иногда к ним приезжала и Алла Жиркова. Ваня Шматков (Вантё, как мы его звали) окончил военно-морское училище, по-моему, во Владивостоке, и потом служил на подводной лодке. С ним мы встречались в Хабаровске, когда я после окончания 1-го курса в университете приезжал домой на каникулы. Петя Корляков, с которым мы в 10-м классе сидели за одной партой и с которым, как и с Ваней Шматковым, мы были близкими друзьями, окончил Хабаровский институт инженеров железнодорожного транспорта. Однажды мы с ним случайно встретились на перроне одной из станций Забайкальской железной дороги, где он не то проходил студенческую учебную практику (скорее всего), не то уже работал после окончания института, а я ехал не то в Хабаровск, не то из Хабаровска. Второй раз мы с ним виделись много позже в Казани. Он уже работал в Хабаровске, его командировали в Казань на повышение квалификации. Петя через справочное бюро нашёл мой телефон, позвонил мне, и мы встретились у нас дома. Женя Филиппов после окончания школы собирался поступить в гражданское мореходное училище. Не знаю, как сложилась судьба Тани Мельниковой, которая была влюблена в Володю Синицына. Галя Наумова и Нина Морозова, по-моему, работали в Хабаровске. Про Володю Важникова, Васю Зуева и Аркадия Стяжкина, который был старше нас и был женатым человеком, будучи ещё учеником в школе, я не располагаю никакой информацией.
В середине августа 1948 года я выехал в Ленинград. На следующий день утром прибыл в Москву, где нужно было сделать пересадку на вечерний Ленинградский поезд. Днём я бродил по Москве и вышел к МГИМО, к которому у меня тоже был некоторый, хотя и не очень определённый, интерес в связи с желанием поездить по миру. Когда я прогуливался около МГИМО, мной заинтересовался милиционер, тем более что я был несколько странно экипирован: на мне был одет рюкзак, а сверху него пальто. Я ему объяснил, что интересуюсь возможностью поступления в МГИМО, а он мне объяснил, что для этого нужно в совершенстве знать иностранный язык и, поскольку я из Хабаровского края, мне необходимо иметь направление от Хабаровского крайкома партии или комсомола. Так мы с ним по-доброму и разошлись.
Поезд из Москвы в Ленинград мне запомнился замечательным танго «За чашкой чая», которое несколько раз крутили по поездной радиосвязи.
Приехав в Ленинград, я подал документы в Лесотехническую академию, и меня поселили в общежитие, которое, как и сама Академия, располагалось в красивейшем пригороде Ленинграда – в Лесном. Прошло недели полторы, приближались последние дни августа, и вдруг меня охватило беспокойство. Видимо сработала интуиция. Со мной это бывает. Не помню точно, созванивался ли я или обменивался телеграммами с моим дядей Женей Мишиным, в то время заведовавшим кафедрой металловедения и рентгенографии металлов в Казанском авиационном институте, но ему по моей просьбе удалось договориться, чтобы меня приняли на физико-математический факультет Казанского университета. Я забрал документы из Лесотехнической академии и выехал в Казань. Приехав в Казань, я попросил дядю Женю передоговориться, чтобы меня приняли на биофак. Ему удалось сделать и это, тем более, что проректором Казанского университета по учебной работе был в то время геолог профессор Каштанов – друг моего дяди Жени. Буквально на следующий день или через день после моего приезда в Казань наступило 1 сентября, и я пришёл в университет на первые занятия. Так закончились мои метания, которые стали возможны благодаря моей золотой медали и моему дяде Жене. В общем, всё вернулось на круги своя, и я на всю жизнь остался верен живой природе, Казани и Дальнему Востоку. И я об этом не жалею.
В соответствии с моими представлениями время этого моего вступления в студенческий коллектив Казанского университета и можно считать относительной границей между моим отрочеством и моей юностью.
Евгений Любарский, Казань, 14 сентября 2021 г.
Светлана Федорова, Казань, 29 декабря 2023 г.