ЕВГЕНИЙ ЛЕОНИДОВИЧ ЛЮБАРСКИЙ: ПО СТРАНИЦАМ БИОГРАФИИ. ЧАСТЬ 7
К БИОГРАФИИ ПРОФЕССОРА БОТАНИКИ КАЗАНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ЕВГЕНИЯ ЛЕОНИДОВИЧА ЛЮБАРСКОГО
Сегодня последний рабочий день 2023 года. Заканчиваю его рассказом о Казанском университете. Вот уже час в обширном коридоре кафедры ботаники и физиологии растений, как это сейчас называется, на 3-м этаже главного корпуса Казанского (Приволжского) федерального университета ни души. Люди поздравили друг друга с наступающем Новым Годом и разошлись. 9 января начнётся первая неделя 2024 года. Что приготовит мне новый год? Не знаю. Наверняка я начну его со связи между давно ушедшими в мир иной и ныне здравствующими ботаниками.
Хотелось бы достучаться до сердец моих коллег, моих непосредственных начальников и людей, принимающих более значимые решения. Они заняты чем-то важным и им недосуг тратить драгоценное время на познание мира через призму моего восприятия, путь даже оно имеет документальное подтверждение, открывает новые нюансы жизни и деятельности людей в прошлые времена и в современной России.
Я точно знаю, что год не будет для меня лёгким. Просто у меня в жизни и десяти лёгких дней за какой-нибудь год не наберётся. Ежедневные заботы, хлопоты, труд, труд, труд… Не соскучишься от безделья! Нужно будет следить за здоровьем, чтобы энергии хватило на завершение начатого, ведь помощников у меня нет.
Я помню несколько лет назад, когда уходила из здания последняя, около 20 часов, охранник решил распахнуть передо мной тяжеленную входную деревянную дверь. Я вышла на крыльцо под освещённой колоннадой. На улице никого не было. Деревья на площади "Сковородке" сияли разноцветными огнями. Я была по-праздничному одета и почувствовала себя как Золушка, попавшая в Королевский парк. Сегодня, наверное мне самой придётся распахивать дверь, но ощущение восторга я всё равно испытаю, потому что также сказочно светятся заснеженные липы, ели, кустики на том же месте.
НА СТРАНИЦАХ КНИГИ. Любарский Е. Л. Начало пути // Наследие ботаников в Казанском университете. Т. 3. Евгений Леонидович Любарский: по страницам биографии / редактор С. В. Федорова. Казань: Казанский университет, 2021. 11-162 с.
5. ЮНОСТЬ
В конце августа 1948 года за два дня до 1 сентября, до начала занятий в университете, я вернулся из Ленинграда в Казань. Приём студентов в университете был закончен, но моя золотая медаль, явление достаточно редкое в те времена, и дружеские отношения моего дяди Жени с профессором Каштановым, бывшим в то время проректором Казанского университета по учебной работе, быстро и положительно решили вопрос. Я был зачислен на биолого-почвенный факультет. Именно в 1948 году факультет из биологического был переименован в биолого-почвенный в связи с передачей кафедры почвоведения с геологического факультета на биологический. Этому предшествовали пресловутая сессия ВАСХНИЛ с героизацией лысенковщины и созревание в среде учёных представления о том, что почвоведение, находясь на стыке геологии и биологии, по сути своей всё-таки ближе к биологии, тем более что экологический подход к биологическим объектам становился всё более необходимым. В результате на факультете появились два отделения: биологическое и почвоведение.
В составе факультета в то время были кафедры геоботаники, систематики растений, зоологии беспозвоночных, зоологии позвоночных, физиологии растений (с микробиологией), физиологии человека и животных, почвоведения.
Началась интересная студенческая жизнь. В то время на первых двух курсах студенты биологического отделения факультета обучались по общему учебному плану и лишь с третьего курса распределялись на обучение по более узким специальностям при соответствующих кафедрах. При каждой кафедре существовали студенческие научные кружки, занимаясь в которых, студенты могли ещё на младших курсах сориентироваться в выборе специальности и проявить себя в студенческой научной работе. А к началу занятий на третьем курсе уже формировались студенческие группы в соответствии со специальностями. Группа почвоведов, представлявшая собой почвенное отделение факультета, с I курса занималась по отдельному учебному плану.
Учёба мне давалась легко. Все без исключения экзамены я сдавал в сессию только на пятёрки. Слушателем на лекциях я был невнимательным. Поскольку зрительная память у меня была развита значительно лучше, чем слуховая, я по возможности пропускал все занятия, какие только удавалось. Зато во время сессии мне достаточно было нескольких дней, чтобы внимательно прочитать нужный учебник и отобразить в шпаргалках по системе всё самое главное. Позже такой подход был назван методом Шаталова. Действительно, заготовив шпаргалки, я так же системно всё прекрасно запоминал, так что сами шпаргалки мне были уже не нужны, и я ими никогда не пользовался, зато во время экзаменов я разными хитрыми способами передавал эти шпаргалки своим однокурсникам, когда это было возможно и необходимо. При подготовке к экзаменам во время сессий я никогда не участвовал в каких-либо совместных или коллективных зазубриваниях. Мне ежедневно хватало первой половины дня внимательной работы с учебником, а во вторую половину дня я обычно отправлялся на улицу «валять дурака», играть во дворе университета в волейбол или ещё как-нибудь активно «отдыхать». Почти каждый год в сентябре студентов вывозили в колхозы на уборку картофеля.
5.1. НА I КУРСЕ
Жил я сначала на улице Большой Красной у бабашки Зинаиды Александровны в комнате с дядей Павлом, но вскоре переехал на улицу Карла Маркса, дом 46, к тёте Нине, которая занимала там комнату в коммунальной квартире на втором этаже (вход во дворе) со своей дочерью моей двоюродной сестрой Ирой. В тёплое время года мне нравилось ночевать в небольшом принадлежавшем тёте Нине чуланчике внизу под лестницей. Туда можно было приходить после наших студенческих гуляний и поздно ночью, не беспокоя моих родственников. Это было очень удобно.
На I курсе лекции по анатомии и морфологии растений нам читал профессор Михаил Васильевич Марков, заведовавший кафедрой геоботаники. В то время он был и деканом биолого-почвенного факультета. Он не выговаривал букву «к», если она стояла в начале слова. Поэтому «как так» он произносил «ак так». Нас это сначала удивляло, но потом мы привыкли. Лекции он читал очень интересно и помимо демонстрационных таблиц любил рисовать иллюстрации к лекции на доске цветными мелками. Такое его рисование особенно хорошо позволяло усваивать материал лекции. Потом, когда я сам стал преподавателем, я также во время занятий часто рисовал мелом на доске схематические иллюстрации к лекции.
Практические занятия по анатомии и морфологии растений с нами вела Анна Лаврентьевна Паршакова. Мы работали с микроскопами, зарисовывали в альбом строение клеток и тканей, зарисовывали соцветия, плоды и пр. С Анной Лаврентьевной у меня был интересный случай. Как-то я пошёл к ЛОР-врачу и пожаловался на обильные выделения из носа. Я был не чужд юмора и сказал ему, что у меня такое впечатление, что мои мозги через нос вытекают. А врач оказался мужем Анны Лаврентьевны. У нас с ней вышел потом забавный разговор на эту тему. Только не помню, был ли я в то время студентом или уже преподавателем.
В то время у нас на кафедре геоботаники работала в качестве технички татарка тётя Галя, замечательный человек, её все любили. Помню, её всегда беспокоило моё странное отношение к некоторым комнатным растениям в аудиториях, которые находились под её опекой. Я почему-то у некоторых растений с большими луковицами в основании постоянно обдирал наружные засыхающие чешуи этих луковиц.
По зоологии беспозвоночных лекции читал знаменитый профессор Николай Александрович Ливанов, заведовавший кафедрой зоологии беспозвоночных, а практические занятия вела ассистент (позже она стала доцентом) Нина Александровна Порфирьева.
Запомнилась и ассистент Мария Асгадовна Габбасова, жена профессора Ибрагима Гильмановича Валидова, удивительная женщина. На I курсе она нам преподавала анатомию человека. Когда она рассказывала про половые органы, мы как-то по-детски смущались. Ведь в то время ещё не было сексуальной революции, а в группе были и юноши, и девушки. Но Мария Асгадовна относилась к этому нашему смущению с юмором и пониманием.
Ещё на I курсе у нас были: введение в биологию, основы марксизма-ленинизма, иностранный язык (у меня английский), физика, неорганическая химия, качественный анализ, геология с палеонтологией, почвоведение с основами земледелия, климатология, физподготовка и у студентов-мужчин военная подготовка.
Земледелие нам преподавал доцент Капитонов Ананий Афанасьевич. Однажды он принёс на лекцию семена клещевины. Пока он читал лекцию, мы, студенты, стали пробовать эти семена. А в них содержится ядовитый токсальбумин рицин. Возможно, они были ещё и протравлены. После этого занятия у многих болела голова, многих тошнило, а одной студентке вызвали скорую помощь.
Запомнились и некоторые оригинальные преподаватели. Основы марксизма-ленинизма нам преподавал грузин доцент Аздуни. Ему очень нравились голубые платья на студентках. Они об этом знали. И всем было ясно, что если перед дверью в аудиторию толпится стайка студенток в голубых платьях, значит Аздуни принимает экзамен.
Одно время в университете проректором по учебной работе был высокий статный мужчина с густой шевелюрой. Он читал лекции по химии нашим студентам-почвоведам. Студенты рассказывали, как они однажды во время перерыва поменяли местами страницы его лекции. После перерыва он, не отрывая головы от текста, продолжал читать написанное подряд, даже не замечая, что страницы перепутаны. Так он разбирался в химии. Правда, довольно скоро он покинул университет, то ли его уволили, то ли куда-то перевели с повышением, как тогда было принято в Советском Союзе.
Я участвовал в работе студенческого научного кружка по микробиологии. Одно из заданий заключалось в том, что каждому студенту давалась закрытая чашка Петри с питательной средой, которую мы приносили домой и дома открывали её. Потом приносили чашку Петри в университет и исследовали колонии выросших на питательном растворе микроорганизмов. Но вскоре я отошёл от микробиологии. Больше тянуло на природу.
Вскоре у меня появились приятели: Юра Ефимов, Боря Соловьёв, Боря Аутко. Все они ориентировались на зоологию позвоночных и хотели стать ихтиологами, а я, сначала поучаствовав некоторое время в работе микробиологического студенческого кружка, всё-таки стал ориентироваться на геоботанику. Сказалась моя жизнь в уссурийской тайге и поездки в леса с отцом, детские впечатления от богатой и такой романтичной природы Дальнего Востока. С этими приятелями мы вместе часто везде ходили вчетвером. Про нас говорили: «четыре мушкетёра». «Мушкетёрские» роли в основном очень естественно распределились между нами в соответствии с характером, обликом и ростом каждого из нас: Юра Ефимов – Арамис, Боря Соловьёв – Атос, Боря Аутко – Портос. Я «по остаточному принципу» в этой компании был Д’Артаньяном, хотя ни по облику, ни по темпераменту сходства с соответствующим героем Дюма у меня не было, однако что-то такое близкое духу Д’Артаньяна во мне видимо было, потому что это шуточное распределение ролей, тем не менее, было всеми нами принято единогласно. Мы вместе ходили на танцы в летний Сад Рыбака в Адмиралтейской слободе, в которой трое моих приятелей жили, или (особенно зимой) в разные клубы, например, в клуб меховщиков. Основными танцами в то время были вальс, танго и фокстрот. Иногда торжественные вечера с концертами и танцами, по случаю каких либо праздников, проводились и в университете. Если такой вечер проводился на другом факультете и нас туда не пускали, а нам очень хотелось туда попасть, то мы находили разные способы всё-таки проникнуть на такой вечер. Например, по пожарной лестнице со двора университета поднимались на крышу здания. А далее с крыши проникали на чердак, с которого спускались внутрь здания по заранее разведанным нами выходам. Вместе отмечали дни рожденья и разные праздники. При этом, конечно, выпивали (водка и пиво). Иногда вместе выезжали за город, в Займище или в Обсерваторию на пригородном поезде, «запряжённом» паровозом, или, на Лебяжье озеро на автобусе. Иногда при этом пели всякие весёлые песенки, кое-какие осколки их у меня сохранились в памяти.
«На ней берет, мышиный цвет,
Чулки зелёные и туфли голубые,
А платье в тон, со всех сторон
Цвета подобраны полосками любыми…»
«Это лучше, чем холера и ангина,
Это лучше, чем подагра и склероз.
Это лучше, чем компот из нафталина,
Это лучше, чем попасть под паровоз…»
Здесь был и второй вариант первой строчки: «Это лучше, чем чума и скарлатина».
Запомнился один выезд за город на Лебяжье озеро (сейчас это лесопарк в черте города, городская особо-охраняемая природная территория (ООПТ) и место отдыха горожан). Была ранняя осень. Стояла чудесная погода. Мы купались, загорали. Бродили по лесу. У нас с собой был арбуз и бутылка водки. Срезав у арбуза «горбушку, мы залили в арбуз водку, размешивая ложкой. А затем съели эту арбузно-водочную кашу. Естественно, нам стало весело. У меня был фотоаппарат-зеркалка «Практифлекс» (в то время модная Цейссовская «голубая» оптика). Мы много фотографировались. У меня долго хранилась оригинальная моя фотография. К сожалению, недавно она исчезла. На этой фотографии я в томной позе стою голый у дерева, подняв вверх руку, на голове у меня венок из «лавровых» веток (кажется, осиновых), а самое важное место прикрывает большой «фиговый» (тополёвый) лист, который я другой рукой придерживаю у пупа за черешок. Зимой мы с друзьями часто ходили на каток, для чего я купил себе коньки. Любили мы и лыжные прогулки. Была у нас и ещё одна любимая песня:
Молод и горяч жил один скрипач,
Быстрый и порывистый, как ветер.
Горячо любя, он отдал себя
Той, которой нет милей на свете.
Пой скрипка моя пой,
Расскажи, как солнышко смеётся,
Расскажи ты ей о любви моей
И о том, как сердце пылко бьётся…
Когда бывало грустно, вспоминалась другая песня:
Дождь проливным потоком
Стучит с утра в окно.
Ты от меня так далеко,
Писем уж нет давно.
Ночью я буду, я знаю,
Плакать, когда все уснут.
Ну, разве у вас не бывает
В жизни подобных минут?..
И ещё одна песня брала за живое, хотя ничего личного, красивые девочки мне в то время нравились лишь как куклы:
Две слезинки, конец нашей сказке,
Завтра новое солнце взойдёт,
И забудутся грёзы и ласки
Средь суровых житейских забот.
Затуманились нежные взгляды,
Не вернуться минувшему вновь,
В этой жизни нам было наградой
Царство то, что мы звали любовь.
Пели и песни из репертуара Петра Лещенко, например:
Пускай проходят века,
Но власть любви велика.
Она сердца нам пьянит,
Она как море бурлит.
Любви волшебной вино
На радость людям дано.
Огнём пылает в крови
Вино любви…
Предо мною чужие поля
В голубом, как у нас, тумане,
Серебрятся вдали тополя
Этим утром холодным, ранним.
Я тоскую по Родине,
По родной стороне моей…
Во время учёбы на I курсе я «памятник себе воздвиг нерукотворный». Рядом с домом на Большой Красной, где жила бабушка Зинаида Александровна, и Институтом усовершенствования учителей на улице Толстого находится сквер Толстого. В этом сквере собирались поставить памятник – бюст Льва Николаевича Толстого. Сначала поставили постамент. Однажды я встал на этот постамент и многозначительно поднял руку, а мои приятели сфотографировали эту картину моим фотоаппаратом. У меня сохранилась эта фотография. Вскоре на постамент водрузили бюст Л. Н. Толстого на колонне, который и сейчас находится в центре сквера.
Проявлением фотоплёнок и печатанием фотографий я занимался на кафедре у дяди Жени в КАИ.
Вспоминаются некоторые наши «проделки» во время занятий в 43-й (ныне 211-й) аудитории на втором этаже на биофаке.
В этой аудитории от стены до стены стоят дубовые скамьи и столы-парты, привинченные к полу, поднимающиеся ряд за рядом всё выше. Несколько передних скамей с партами не сплошные. Между ними есть проём, в конце которого тогда стоял какой-то уже не действовавший громоздкий старинный проектор, а над ним сохранились какие-то переключатели и проводки. Однажды на лекции я сидел на первой сплошной скамье за этим аппаратом и вертел эти переключатели. Вдруг там произошло какое-то замыкание и получилось что-то вроде вольтовой дуги с искрами и треском. Это, конечно, произвело эффект, но я сказал, что я случайно что-то задел, и меня, по-моему, не наказали.
В этой же аудитории мы однажды, когда лектор поворачивался к доске, перекидывались через ряды кошкой, неведомо как оказавшейся в аудитории.
В этой же аудитории я однажды оригинально передавал шпаргалку своим приятелям. Шло занятие по английскому языку, кажется, какая-то контрольная работа. Преподаватель Александра Михайловна Петражицкая была очень интересной женщиной с юмором, она очень симпатизировала нам, парням, и мы платили ей тем же. Но она уже знала, что я лучше других ориентируюсь в английском языке и что я всегда готов помочь своим друзьям. Поэтому, она внимательно за мной поглядывала. Я сидел с краю в левом ряду столов-парт со скамьями несколько выше, а Юра Ефимов сидел также с краю через несколько рядов ниже. Всё было спланировано заранее. Борис Соловьёв с противоположного края аудитории отвлёк внимание Александры Михайловны каким-то вопросом. И шпаргалка, лежавшая на носке моего ботинка, движением моей ноги полетела вперёд вдоль ряда и попала точно в подготовленную к её поимке руку Юры Ефимова. Был и ещё один интересный случай в этой же аудитории и с той же преподавательницей. Студенты писали контрольную работу по английскому языку. Чтобы более основательно обезопасить моих приятелей от моей помощи, Александра Михайловна очень доброжелательно предложила мне выйти из аудитории, объяснив это тем, что она уверена, что я хорошо знаю ответы на вопросы контрольной, но хотела бы исключить возможность моей помощи другим студентам с использованием разных наших хитростей. Всё это было сказано с присущим ей юмором. Я ушёл. Через какое-то время Борис Соловьёв вдруг застонал и попросил Александру Михайловну разрешить ему выйти в связи с сильной болью в животе. Она разрешила. В коридоре я очень быстро набросал ему нужные ответы, и он, ещё кряхтя, вернулся в аудиторию.
Помню, на первом курсе на практических занятиях по качественному анализу мы как-то специально рассыпали какое-то вещество, которое, когда на его крупинки наступали, взрывалось микровзрывчиками с сильным треском. А однажды мы в какую-то колбу стали по очереди наливать понемногу все вещества, которые находились в лаборатории. Кончилась эта шалость тем, что «адская смесь» взорвалась и с грохотом втреснулась в потолок. Слава богу, что колба осталась целой и что никто не пострадал. Хотя мы, конечно, перепугались. И ещё хорошо, что преподавателя в это время не было в лаборатории.
В соответствии с учебным планом на I курсе в июне-июле 1949 года у нас проходила летняя учебная практика по ботанике (4 недели) и зоологии беспозвоночных (4 недели). Практика проходила на биостанции университета на краю посёлка Обсерватория под Казанью (ж-д. станция Обсерватория Горьковской ж. д.).
В июне я прошёл летнюю учебную практику по зоологии беспозвоночных вместе со своей группой на биостанции. Практику с нами проводила Нина Александровна Порфирьева, в то время ассистент кафедры зоологии беспозвоночных. В свободное время днём мы купались в Волге, которая в то время была ещё настоящей Волгой, не испорченной последующим превращением её в Куйбышевское водохранилище. Вечерами мы, студенты, уходили в лес, развлекались у костра. Интересна была экскурсия в расположенную недалеко от нашей биостанции университетскую Астрономическую обсерваторию имени Энгельгардта, на которой работали муж и жена Нефедовы. Нефедова была старшей сестрой нашей одногруппницы Зины Макаровой. Нам разрешили посмотреть в телескопы. Атмосфера на практике была для нас романтической, учившийся с нами венгр Берки Эндре влюбился в нашу Зину Макарову, но безответно. На этой практике произошла и трагедия. С нами учились две кореянки Сон-Ден-Сун из Северной Кореи и Ли-Син-Ен из Южной Кореи (ей сначала пришлось нелегально перейти через границу из Южной в Северную Корею). К сожалению, Ли-Син-Ен утонула в Волге во время купанья.
С деканом факультета и одновременно заведующим кафедрой геоботаники (эта кафедра отвечала за летнюю практику по ботанике на I курсе) профессором Михаилом Васильевичем Марковым мне удалось договориться о прохождении летней практики по ботанике самостоятельно на Дальнем Востоке под руководством Дальневосточных специалистов и привезти в университет гербарий и отчёт о практике. Поэтому практику по ботанике группа проходила без меня.
В начале июля поездом с пересадкой в Свердловске я выехал в Хабаровск. Ехал в плацкартных вагонах. Тогда было ещё трудное послевоенное время. Я с детства люблю дальние поездки по железной дороге. А железная дорога на Дальний Восток особенно интересна, за окном вагона прекрасная меняющаяся с запада на восток природа, реки, города и станции. Особенно поражает воображение Байкал. Вокруг Байкала в то время поезда ещё ходили по старому участку дороги. От Иркутска до станции Байкал поезд шёл вдоль левого берега Ангары до её истока, затем от ст. Байкал до ст. Слюдянка – вдоль берега Байкала по самому интересному и опасному участку дороги с отвесными скалами и многочисленными туннелями и другими инженерными сооружениями. На этом участке дороги нередко бывали обвалы скальных пород и селевые потоки, что на какое-то время перекрывало пути, а в ряде случаев приводило и к крушению поездов. На станции Байкал поезд обычно стоял достаточно долго, поэтому можно было успеть искупаться в Байкале, воды которого плескались у самой железной дороги.
Перед отъездом из Казани помимо других продуктов моя заботливая бабушка Зинаида Александровна дала мне в дорогу на всякий случай ещё и полкило сахарного песка в мешочке. Он пригодился. Последние двое суток пути я и какой-то парень, мой случайный попутчик, питались только этим песком, лежали на верхних полках и время от времени посасывали этот сахарный песок, так как другой еды у нас уже не было.
Так я и прибыл в Хабаровск. Наша семья продолжала жить там же, в половине большого деревянного дома в питомнике ДальНИИЛХ, в том самом доме, из которого я улетел год тому назад в Казань. Встречи с родными, с друзьями. Вскоре мы с моим папой выехали во Владивосток и далее в мою любимую Майху. Ненадолго заехали в Соловейцев Ключ, затем так же на телеге, запряжённой Рекордом или Инкубатором, отправились в Пейшулу. Меня снова окружила всё та же чудесная романтика детства в Уссурийской тайге. Те же звёздные ночи с далёкими криками «Вань-Гань-Гоу», та же изумительная природа. Обязательное восхождение на Змеинку, ловля форели в таёжных речках, особенно в Ламазином ключе, где она в тот год особенно хорошо ловилась, походы по лесным дебрям. Однажды с папиным сотрудником Г. П. Журавлёвым мы ходили вдвоём на охоту вверх по долине Пейшулы. Одну ночь переночевали в тайге у костра. С нами была и одна из Пейшулинских собак. Романтика, ночные крики зверей, скрип деревьев. Взяли мы тогда одного зайца, жарили его над костром на деревянном вертеле. В Пейшуле мы снова жили в гостеприимном доме Семена Дмитриевича Емашева. В этом же доме жили две студентки лесотехнического института (не помню какого) Валя Лапшина и Гутя, которые этим летом проходили в Майхинском опытном лесхозе производственную практику. Вместе с ними мы купались в холодной воде в реке Пейшуле в глубокой ямке под скалой, лазили по деревьям, ходили за ягодами, много фотографировались с помощью моего практифлекса. Конечно, я собрал большой гербарий дальневосточных растений и выкопал несколько растений для посадки в Ботаническом саду своего университета. В середине августа мы с папой приехали обратно в Хабаровск. Кое-какие растения я загербаризировал или выкопал для пересадки и в Питомнике ДальНИИЛХ.
И снова поезд. В Казань я вёз большой деревянный чемодан с гербарием, упакованными растениями для пересадки и моей знаменитой коллекцией разных сортов фасоли. В университете я передал на кафедру геоботаники мой дальневосточный гербарий и получил зачёт по летней практике по ботанике. А затем передал все привезённые саженцы и фасольную коллекцию садовнику находившегося во дворе университета Фуксовского ботанического сада. До сих пор не понимаю, зачем я отдал ему фасоль? Садовник был любитель выпить, называл меня «друг Любарский» и вскоре он уже в Ботаническом саду не работал. Так и пропала моя удивительная фасольная коллекция.
И ещё я привёз для нашего университетского Зоологического музея в подарок от моего отца коллекционную рамку с жуком Kalipogon relictus Sem. (жуки: самец и самка, личинка, стволовой ход). Это самый крупный жук усач в СССР. Отец сам его изучал, собирал, делал коллекционные подборки и написал о нём большую статью в журнале «Энтомологическое обозрение» (1953, том XXXIII).
Евгений Любарский, Казань, 14 сентября 2021 г.
Светлана Федорова, Казань, 29 декабря 2023 г.