8
Через два дня Лукьяна Петровича выписали из больницы, и мы привезли его прямо ко мне домой.
Мы окружили Лукьяна Петровича вниманием и заботой. Он оказался ещё слишком слаб и должен был ещё пару недель соблюдать постельный режим. Я приготовила для него спальню, а мы с Машей устроились в гостиной комнате. Первое время она подолгу сидела возле него, прижимаясь и целуя его счастливое лицо, рассказывая всё, о чём молчала все эти годы. Когда он начинал дремать, она бежала ко мне и так же крепко обнимала меня.
Было единогласно решено, что мы будем жить все вместе. Сначала в моей квартире, а потом дружно переедем в дом Андрея. Я ещё не видела его, но Андрей уверил нас, что места хватит всем и мама будет очень рада такой большой семье: много лет она мечтала об этом.
Андрей расцеловал нас и сказал:
— Девочки, до завтра, милые мои! Я заеду за вами, готовьтесь. Мама будет ждать нас к обеду. И я думаю, что со свадьбой тянуть нам незачем, пора обсудить всё на «высшем уровне». Вы не против?
У Маши засверкали глазки.
— Ура! У нас будет свадьба! Мама будет невестой!
— Тише, Машенька. Не надо так громко… — я залилась краской как школьница.
Но она не унималась. Она прыгала и смеялась.
— Свадьба! Ура! А когда мы купим платья? Я тоже хочу белое платье!
Я призадумалась.
— Ты права, как всегда! Я куплю тебе столько красивых платьев, сколько поместится в нашем шкафу! Нет, ещё больше! Я куплю ещё один шкаф!
Маша радостно визжала:
— Ещё три шкафа! И тогда у нас будет четыре шкафа! Тебе два и мне два!
— Спасибо, что думаешь обо мне тоже! — хохотала я в ответ. — А зачем нам столько платьев?
— Мама, ты такая смешная! В году 365 дней! А мы должны быть красивыми каждый день!
«Она права, как всегда, — повторила я в мыслях. — В году 365 дней. А у меня всего семь платьев и те уже далеко неновые».
Детский азарт взял своё, и Маша начала активно осваивать своё новое жильё, бегая по квартире и заглядывая во все шкафчики. В это время я аккуратно раскладывала по полкам её вещи.
Добравшись до моего письменного стола, она вытряхнула оттуда мои кисти и коробки с красками.
— У-у-у, как много! Можно мне ими рисовать? — воскликнула она.
— Конечно, ласточка моя! Всё, что ты видишь, можешь брать и пользоваться. Теперь это тоже твоё.
Но Маша была увлечена уже другим. Она, как сорока, радостно стрекотала и копалась в моей «шкатулке для сокровищ», примеряя на себя мою бижутерию.
— Мама, что это?
Она протянула мне свою ручку. На ладошке лежали два жёлудя. Я улыбнулась и заговорщически сказала:
— Это самая большая драгоценность, которая была у меня до тебя!
— Это же просто какие-то засохшие жёлуди! — удивлённо воскликнула она.
Я вздохнула и покачала головой.
— Нет, не просто засохшие жёлуди. Это память о моём старинном, преданном друге. Когда-нибудь я расскажу тебе о нём.
Очень прошу тебя, милая, будь с ними, пожалуйста, осторожна. Не потеряй.
Маша осторожно положила жёлуди в шкатулку и, исполненная озорства, полезла в шкаф.
— А я в домике!.. Ой, что это?
Она весело заверещала, когда неожиданно нашла там спрятанные когда-то мягкие игрушки.
— Мама! Чьи это игрушки? — удивлённо спросила она.
Я задумчиво посмотрела на неё.
— Твои, Машенька. Они всегда ждали тебя.
Схватив их в охапку и прижав к себе, она побежала в спальню, где лежал Лукьян Петрович.
— Дедушка! Дедушка! Смотри, сколько у меня игрушек! Они все ждали меня!
Я зашла следом за ней. Лукьян Петрович лежал в постели и широко улыбался, чувствуя ещё сильное смущение и неловкость, оказавшись у меня дома. Он неотрывно смотрел на Машу, которая по-хозяйски раскладывала вокруг него пушистых зверюшек, поглаживая их и приговаривая:
— Знакомьтесь, это мой дедушка! Вы должны его слушаться и любить.
Я присела возле Лукьяна Петровича и погладила его сухую ладонь.
— Вам заварить чаю или принести поесть? — спросила я.
— Нет, спасибо. Наденька, я так благодарен тебе…
— Лукьян Петрович, мы с Вами договорились…
— Хорошо, хорошо, — он кивнул и закрыл глаза.
Я взяла Машу за ручку.
— Машенька, хочешь рисовать?
— Да! Да! Хочу! Я нарисую великую картину и подарю тебе на свадьбу!
Я еле сдержалась от смеха.
— Тогда пойдём. Ты ещё не видела мой мольберт. Пусть дедушка поспит.
Маша увлеклась рисованием, и я была довольна её достигнутыми успехами, видя, с каким вдохновением она творит. Оставшись равнодушной к мольберту, она устроилась за моим письменным столом и уже привычными, твёрдыми движениями руки делала набросок «своей великой картины». А я, закончив наводить порядок в шкафу, пошла на кухню готовить.
Мы ждали гостей — Верочку и Любу. Предварительно я приклеила к дверям записку с просьбой не звонить, а стучать, чтобы не будить Лукьяна Петровича. В предвкушении нашей встречи меня охватило трепетное волнение и накопившиеся вопросы будоражили и не давали сосредоточиться на приготовлении плова, который я на свою голову затеяла. В итоге, зачерпнув ложку получившегося варева, я поняла, что макароны будут ему более удачной альтернативой. Бросая макароны в кипящую воду, я рассмеялась. Мне вспомнился наш чернильный суп.
И в это время в дверь постучали. На пороге стояли Любаша, Верочка и Ваня.
Первой вплыла Любаша, она сжала меня в объятьях и неожиданно тихо произнесла:
— Какое счастье видеть тебя, Надюша! Я так рада за тебя!
Верочка нетерпеливо качалась рядом, но не в силах больше сдерживаться, всплеснула руками и обняла нас обеих.
— Девочки! Дорогие мои, я так по вам соскучилась! — воскликнула я, не сдерживая эмоций. — У меня такое ощущение, будто прошла целая жизнь! Ванечка! Боже мой, как ты подрос за это лето! Какой парень у тебя, Верочка! И ты сама такая цветущая!
Шестилетний Ваня смущённо посмотрел на свою маму, которая зарделась от удовольствия, но тут же спохватилась и начала, как обычно, торопливо и невразумительно объяснять:
—Ты меня извини, но пришлось взять его с собой… Мама там… Это получилось незапланированно… С ней творится что-то невероятное...
Из комнаты выбежала Маша. И все замерли, разглядывая друг друга.
— Привет, — сказала Маша. — Я Мария.
Ваня от неожиданности приосанился, но тут же ещё больше смутился.
Я рассмеялась.
— Ну что ж, давайте знакомиться!
Знакомились долго и эмоционально. Машу зацеловали с двух сторон. Один Ваня жался к стенке и постоянно краснел, но Маша без малейшего стеснения взяла его за руку и повела за собой, приговаривая:
— Ваня, идём, только тихо — дедушка спит. Я покажу тебе свою «великую картину», но она пока ещё не совсем готова. Ты не будешь смеяться?
— Нет, — серьёзно ответил он.
Они скрылись в гостиной комнате, а я повела своих подруг на кухню.
— Люба, ты совершенно здорова! — я не могла нарадоваться, разглядывая Любу. И даже шрам на лбу стал таким бледным, что был почти невидим под чёлкой. — Ты прекрасно выглядишь! Всё зажило! И ты скоро станешь мамой! Я так рада этому, так счастлива за тебя!
Люба блаженно погладила свой слегка округлившийся живот.
— А, что, уже заметно? — удивилась она.
— Да у тебя на лице всё написано! Светишься на всю кухню! Правда, Верочка?
Вера закивала и залепетала:
— Я тоже хочу, девочки! Хочу ещё одного…
Я слушала своих любимых подруг и радовалась за них всем сердцем.
— Да, кстати, что ты там про свою маму говорила? Что же случилось? — профессиональным тоном врача спросила Люба.
У Верочки глаза моментально наполнились слезами, и она захлюпала носом.
— Вера! Объясни толком, что с ней. Она здорова? — забеспокоилась я.
Зная Верочку, как свои пять пальцев, я ожидала безутешную и продолжительную истерику, но внезапно она начала смеяться сквозь слёзы. Мы с Любой напряглись. Видя наши тревожные выражения лиц, она вытерла глаза и жалобно выпалила:
— Мама никуда не хочет ехать!
— Ужас! — вырвалось у меня, ведь это могло означать только одно: Верочка не оставит её одну и не поедет к Николаю. — Как это? Почему?
Верочка закрыла лицо руками, еле сдерживаясь уже не от слёз, а от смеха. Люба внимательно смотрела неё и наверняка подыскивала соответствующий диагноз. Я возмущённо спросила:
— Верка, ты ещё долго будешь над нами издеваться? Прошло семнадцать лет, а ты ведёшь себя по-прежнему как девятилетний ребёнок.
Вера снова потёрла мокрое от слёз лицо.
— Извините, девочки. Это… неспециально, это… я не знаю, как сказать…
Она начала икать.
— Давай я сделаю тебе твой любимый мятный чай, — предложила я, вздыхая. — А лучше, сядем и поедим! У меня есть макароны…
— Погоди, погоди, со своими макаронами. По-моему, дело принимает неожиданный оборот, — воскликнула Люба. — Вера, у тебя поменялись планы?
— Нет, не у меня, а у моей мамы… — она вздохнула и как-то обиженно добавила: — Она хочет остаться с Пал Палычем.
— Вот это номер! — Люба лукаво подмигнула. — У них что? Роман?
— Не знаю, как у него, а у неё едет крыша. Девочки, вы просто не представляете, как изменилась моя мама после знакомства с Пал Палычем! Она забыла про меня, про Ваню, даже про все свои болячки и бегает к нему на свидания!
— Подожди! — я вспомнила о Нике. — А у него же собака. Как она с этим мирится?
Вера усмехнулась.
— Вы не поверите! Она обожает Нику. Она её гладит! Сколько я себя помню, моя мама обходила гулявших на поводке собак за три метра, а от беспризорных бежала сломя голову.
Люба погладила Верочку.
— Да, такого поворота никто не ожидал… Но ведь это замечательно! — воскликнула Люба. — Они нашли друг друга, хоть и с опозданием, но встретились и… полюбили… — она вздохнула и посмотрела на меня. — Можно прожить рядом всю жизнь и оставаться слепым, не поняв и не полюбив… И даже ничего, что с опозданием, лучше так, чем никогда в жизни… Странная эта сила — любовь. Она делает человека счастливым в любом возрасте.
— Так ты рада или нет? — спросила я Веру, совсем сбитая с толку. — Почему ревёшь, если всё так замечательно?
Вера закивала:
— Да, я очень рада. Но ведь мне надо уехать. Как она без меня?..
— А вот так! — я засмеялась. — Как и до тебя! Поверь, Пал Палыч отличный человек! Ты же знаешь, как он нам всем помог. И я доверяю ему на все сто! О таком мужчине твоя мама только мечтать могла! А может, и мечтала, но стеснялась сказать. Придумала себе какой-то дом с балконом! Не в балконе дело, оказывается…
Но Верочка тяжело вздохнула и начала кусать свой большой палец.
— Послушай, Верунь, — я погладила её по руке, — ты не переживай, а радуйся этому! Наконец-то ты станешь самостоятельной, а твоя мама — счастливой…
— Что же это получается? — Люба округлила глаза. — Мне теперь нужно покупать подарки уже на три свадьбы?!
Вера зарделась и, наконец-то, улыбнулась. Я рассмеялась.
— Да, я угадала? — Люба схватилась за голову.
— А что тут угадывать? И так всё понятно, — я обняла подруг. — Но мы ещё не обговорили, где будем отмечать семнадцатилетие нашей дружбы, а точнее второй день рождения Верочки. Кстати, Верунь, пора маме рассказать, как мы с тобой познакомились. А? Может она и меня тоже полюбит?
…Мы неспеша, с удовольствием пили горячий чай, слушая, как за стеной звучали детские голоса. Не сговариваясь, мы взялись за руки и, когда круг вновь замкнулся, знакомое, родственное состояние «Единства» вызвало невыразимое счастье и бесконечное чувство сопричастности и потребности каждой из нас в этом вечном союзе — ВЕРЫ, НАДЕЖДЫ и ЛЮБВИ. Потому, что в этом и была сокрыта наша сущность, высший смысл наших жизней. Я ощущала, как моё сердце наполнялось искренней, глубокой радостью и светом, волны счастья накрывали всё выше и выше. Это понимание пришло неосознанно, будто из другого, непонятного мне сияющего мира, но так хотелось, чтобы его сияние не иссякало никогда.
Мы сидели и мечтательно улыбались друг другу.
Первой уютную тишину прервала Люба. Она вдруг выпрямилась и непроизвольно погладила маленький белый шрам на лбу.
— Если бы не этот шрам, то ничего этого у меня бы не было. Рождение детей я всегда откладывала на потом, потом, потом… когда-нибудь, когда закончу это, когда добьюсь того… А оказывается, ничего этого не нужно и ничего, кроме любви, не важно.
Она нежно погладила свой живот.
— Счастье не просто ощущается, оно растёт! Оно растёт вместе с ним! И я знаю, что душа существует, и сейчас у меня внутри их сразу две! И чувство такое, что хочется любить весь мир!
Она улыбнулась и подмигнула Верочке.
— Вера, спой что-нибудь! — попросила она. — Что-нибудь о любви!..
Странно, но в этот раз Верочку долго уговаривать не пришлось. Она будто только этого и ждала. И, закрыв глаза, Вера проникновенно запела:
— Милый мой, нежный мой, над землёю
Полыхает в закате пурга,
А в душе моей пахнет весною —
Там давно уже тают снега…
…Обними — расцвету и забудусь
У твоих полных жаждою уст,
Пусть мечтой твоей вечною сбудусь
И любовью единственной пусть!
…Наше расставание оказалось немного грустным. Ванюша не хотел ни с кем разговаривать. Он обиженно опускал голову.
— Ванюша, тебя Маша чем-то обидела? — взволнованно спросила я.
Но он отрицательно покачал головой и отвернулся, понуро уставившись в пол. Маша удивлённо смотрела на него.
— Ты чего? Всё же было здорово.
Верочка махнула рукой и пожала плечами, мол, нам не понять этих детей. «Я позвоню», — шепнула она мне на ухо. А я поцеловала хмурого Ванюшу и с удовольствием поняла: «Весь в свою мамочку».
Мы снова обнялись. Люба крепко прижимала к себе маленькую хрупкую Верочку, которая уже начинала шмыгать носом и искать платочек.
— Верочка, подружка моя, — сказала я, гладя её по голове, — ты же знаешь, я тоже буду по тебе скучать, но я буду рада, если ты будешь счастлива.
— Надя! Я счастлива! Спасибо тебе! — воскликнула она и зарделась. — Хоть я и спорила с тобой, но всегда втайне верила всему, что ты говорила и верила, что всё у нас будет хорошо! Я так тебе благодарна! Если бы не ты…
Она всё-таки не выдержала и расплакалась у меня на плече. А я успокаивала её и шутила:
— У каждого человека должна быть хоть какая-то надежда… У тебя есть я…
…Подруги уехали. Маша вернулась в комнату и с новым порывом взялась за карандаши, а я пошла мыть посуду.
Через полчаса позвонила Верочка.
— Надюша! Час от часу не легче! Ты представляешь, Ванюша расстроился, потому что не хочет расставаться с Машей!
От её слов я застыла, не зная, что отвечать.
— Я объяснила ему, что мы не расстаёмся навсегда, а обязательно будем навещать друг друга… А когда он научится писать, они смогут переписываться. Ведь так? Боже, это так романтично!
Она смеялась и плакала одновременно, а я подумала, что наша чистая дружба продолжается в наших детях. И это было прекрасно.
Я поспешила к Машеньке, чтобы ещё раз обнять и поцеловать её.
Она увлечённо рисовала.
— Труженица ты моя! — воскликнула я, обнимая её и восхищаясь её новым рисунком.
На альбомном листе были нарисованы двое детей: девочка и маленький мальчик.
— Это ты нарисовала себя и Ванюшу? — вздыхая, спросила я.
— Нет, мамочка! — она весело посмотрела мне в глаза. — Это я и мой младший братик!
— Какой ещё братик?
Я ошеломлённо посмотрела на неё.
— Как это, «какой»? Который у нас родится после свадьбы!
Продолжение следует...