(отрывок из повести "Дмитрюк")
17 февраля 1976 года
Сегодня я решил провести первый эксперимент по методике профессора Козлова. При первом же изучении я сразу разглядел необычную частоту импульсов, запускаемых в мозг пациента и многоуровневую схему построения вопросов для испытуемого. Методика была проста и в то же время гениальна, по сути.
После утреннего обхода ко мне привели Дмитрюка.
- Здравствуйте, Виктор Юрьевич!
- Здравствуйте!
- Меня зовут Александр Валентинович. Я - главный врач Северной областной психиатрической больницы. Скажите, пожалуйста, как вам спалось на новом месте?
- Превосходно. Я давно так не высыпался, особенно последние дни. Эта дорога измотала меня, а я хочу покоя и тишины. Ведь вы же, доктор, как и я, приехали на Крайний Север за тишиной?
Я удивился.
С самого начала пребывания нового пациента я готовился к долгому и трудному налаживанию контакта между нами. По словам профессора Козлова, пациент большую часть своей жизни провёл в специализированных медучреждениях Советского Союза. Помотался по таким больницам, и проходил такие методы лечения, что это должно было оставить на его здоровье и душевном равновесии неизгладимый след. Но, нет! Я услышал ясную и чёткую речь совершенно адекватного человека. Я предполагал, что услышу ворчание уставшего от жизни старика, а услышал голос крепкого, молодого человека. Голос у него был тяжёлый, металлический и просто физически давил на перепонки.
Какая дьявольская разница в обличье и сущности, живущей внутри этого человека!
- Виктор Юрьевич, я должен по прибытию вас к нам, в больницу, провести небольшое обследование вашего организма и мозговой активности и зафиксировать эти показатели. Пройдите, пожалуйста, за решётку и ложитесь на кушетку.
- А больно не будет, доктор? - спросил Дмитрюк.
Потом, повернувшись в полголовы, добавил:
- Вам, доктор, не будет больно?.
За много лет работы среди пациентов с различными психическими отклонениями я научился уходить от разных вопросов и избегать с пациентами разговоров про боль, что физическую, что душевную. Но в этих словах я услышал угрозу и предупреждение.
Опасно! Опасно!
Мозг стал посылать мне сигналы, я пришёл в себя и понял, что на эти секунды размышлений я выпал из реальности и находился в прострации.
Но, ничего не произошло, как мне показалось. Пациент уже лежал на специальной кушетке, и я стал закреплять на его теле проводки с клеммами. Не стал привязывать старика к кушетке, но, выходя из клетки, на всякий случай, защелкнул дверцу на замок
Я включил приборы, и подал первый импульс по красному проводу, который был закреплён на затылке Дмитрюка.
- Виктор Юрьевич, мне стало интересно, как человеку, а почему вы назвали меня при нашей первой встрече Князем Ходынским?
Дмитрюк заговорил, и меня стало укачивать, будто в тот момент я удобно лежал в лодке посреди спокойного моря.
С каждым звуком меня обворачивало липкими словами, и я оказался в невидимом коконе, где мне было спокойно и уютно.
Сначала была тишина, пока я не услышал голос Дмитрюка:
- Я всегда помнил твоё лицо и никогда его не забывал. Четвёртого февраля тысяча девятьсот пятого года ты ехал в своей карете, и когда выезжал с углового проспекта, там, где лошадь нужно было притормозить, ты сам увидел меня. Вспомни! Я бежал рядом с каретой и кричал: «Дядь, дядь дай копеечку, ну, пожалуйста, кинь копеечку. Хлеба кушать хочется». А ты смотрел на меня спокойными глазами, и будто не замечал меня. А я запомнил твоё лицо на всю жизнь. За углом кучер хлестанул лошадь, и ты помчался к Кремлю. У тебя были две дороги в тот момент. Мне оставалось только встать в переулке и два раза громко свистнуть. На том конце проулка незнакомый мне дядька поднял руку, давая понять, что сигнал принят. Своим свистом я сказал им, что ты выбрал свою смертельную дорогу. Там, где тебя ждал убийца с бомбой.
Вскоре я услышал невероятный, по силе, взрыв. Сорвался с места и стрелой полетел через узкий Марьин переулок. Там уже, со всех сторон, люди бежали к Никольским воротам. Зрелище было сильное, и, невероятно жестокое.
На окровавленном снегу повсюду были раскиданы части твоего разорванного тела. Голова с куском шеи лежала на сугробе и смотрела на происшествие, как удивлённый обыватель. Лицо не было посечено от взрыва, и только твоя холёная борода окрасилась в густой, яркий кровавый цвет.
Зрелище завораживало меня.
Теплая волна поднималась в теле и с тех пор эти ощущения стали для меня наслаждением. Мне было тогда восемь лет, и я понимал, что тебя хотят убить. В то время в народе тебя прозвали «Князь Ходынский», и я видел твою карету, но никогда раньше не видел тебя так близко. Если бы ты тогда кинул копеечку! Возможно, история пошла бы по-другому. Но ты проехал мимо, тебе было тогда не до меня. Тебе казалось, что ты решаешь более важные вопросы, чем голодный ребенок, просящий на улице кусок хлеба.
Помню, что ждал тебя и загадал, что если ты бросишь мне денежку, то я спасу тебя, хотя бы в тот день.
Мне хотелось крикнуть, что туда нельзя ехать. А потом я смотрел на куски твоего тела, смотрел, как корчился на снегу твой кучер, пытаясь сложить кишки в свой разорванный живот, и понял, что тоже могу быть властью. Я тоже могу решать, кому умереть, а кому жить.
Я могу быть богом! Я сейчас бог!
Это чувство сбило меня с ног накатывающими волнами удовольствия и плескалось по всему телу.
Вскоре на место твоей смерти прибежала красивая барышня. Она горестно взмахнула руками, скинула с себя шубу и бросилась на снег. Она собирала твоё тело по кусочкам и складывала в шубу. По рукам текла кровь, платье измазалось. Она ползала на коленях по кровавому снегу и приговаривала: «Сергей не любит беспорядок! Сергей так не любит беспорядок!».
Прибежавшие солдаты стали оттеснять стоявших зевак и выставлять оцепление вокруг места твоей гибели.
Я увидел нависающую крышу соседнего дома, забежал в арку и через минуту уже был на крыше, откуда было всё прекрасно видно. Смертельно раненого, но ещё живого кучера бросили в сани и повезли в больницу. Прискакали высокие чины, толпу оттеснили, и в это время зазвонили колокола Кремлёвских соборов. Барышня опустилась на колени и, повернувшись к крестам соборов начала креститься и петь нараспев: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят».
Чуть не сорвавшись с крыши, когда один из полицейских пригрозил мне кулаком, я решил слезть и повернулся во двор, ухватившись за голые ветки нависающего над крышей дерева. И тогда заметил, как на ветках застрял кусок твоего тела. Это было твоё сердце, застывшее и вырванное взрывом из груди.
Ещё на крыше лежал твой палец, на котором я увидел огромный перстень с кроваво-красным рубином. Я схватил перстень, выдернул и выкинул в сторону палец, спрыгнул с крыши в сугроб и дал дёру.
Не помню как, но через два дня я очутился на Большой Ордынке, возле торговых лавок. Рядом было поле и большой сад, где под огромным дубом я закопал этот перстень. На нём что-то было написано, но тогда я ещё не умел читать. Помню, что решил никому не говорить о нём, а скопить ещё много таких сокровищ, стать богатым человеком и купить себе хлеба столько, сколько захочу.
И ещё! Это очень важно!
Эти два дня я ничего не ел. Совсем ничего. Меня удивляло, что я не хочу есть. И только потом я понял, что наелся твоей смертью и пока не голодный. Я знал, что смерть была мгновенная, и вам было не больно, когда вы погибли от бомбы террориста там, у Никольских ворот Кремля.
А сейчас вам не больно, доктор, от того, что вы узнали, кто решил за вас – жить вам или нет тем февральским днём? Вам не больно?
Я очнулся…
Пелена спала с глаз, я стряхнул с головы невидимую паутину и посмотрел на пациента.
В железной клетке, взявшись ручонками за решетку, стоял мальчик лет восьми, в старых изношенных порточках, синей кофте с рукавами, сшитой из разных кусков и картузе, натянутом почти на глаза.
Мальчик протянул сквозь решётку в мою сторону худую ручку и попросил: «Дядь, а. дядь, кинь копеечку. Ну, пожалуйста, дядь. Кушать хлеба хочется».
Я резко вскочил, и с шумом распахнув дверь, выскочил в коридор. Два санитара на стульях увлечённо резались в карты. Я встал спиной к стене и начал искать оправдание для своего воспалённого мозга. По лбу стекали крупные капли пота, и я в волнении потирал кадык.
- Александр Валентинович, с вами всё в порядке?
- Да, да, наверное. Посмотрите, что там с пациентом.
Второй санитар уже выходил из кабинета:
- Порядок полный. Старик лежит на кушетке, улыбается. Спрашивает долго ещё доктор там? Говорит, что обед так можно пропустить.
- Да, да, обед скоро. Отключите аппаратуру и отведите пациента наверх в отделение. Сигареты не будет, парни?
Санитар вытащил из кармана пачку, ловким щелчком выбил сигарету и спросил:
- Так вы же вроде не курите, Александр Валентинович?
Я только и смог ответить, прислонившись затылком к холодной стене:
- Возможно! Я тоже так раньше думал.