В конце мая года столетия со дня рождения вождя мирового пролетариата, вечно и великого, и живого товарища Ленина, когда дембель для меня, всё ещё младшего сержанта, был ну совершенно уже на подходе, я - в сговоре с подполковником Першиковым, невропатологом госпиталя при воинской части, входящей в состав главного управления Министерства обороны Союза СССР – под удалённым от первых значений своим дюжинным номером - там напропалую косил от какого-либо вида службы подразделений постоянного боевого дежурства.
Не сказать, чтобы я стал к тому времени совсем уж нервным придурком. Но видимо, постоянная ответственность младшего сержанта, командира отделения отдельного взвода (называемого в народе «червонцами»), 209 отдельного батальона особенной части в составе уж части сильно замысловатой - настолько истощила молодые мои силы, что сделался я как бы настолько нездоров, что медсанчасть нашего батальона, после тщетных попыток клистиром и зелёнкой выгнать из тела мою застарелую начкаровскую дурь, всё-таки направила меня подальше – а именно туда, где всего в паре сотни метров от моей казармы и находился тот госпиталь, что изображен на фото в состоянии, котором он оказался спустя десяток лет после получения мною выписного эпикриза.
За год до этого малозначительного события и замечено мною начало всё ускоряющейся деградации не только самой воинской части, но, подозреваю, и всего государства, принявшего у меня присягу на верность воинскому долгу пред всем нашим народом, миролюбивым до состояния экзальтации.
А пока включите воображение и сотрите с фотографии признаки разрушений. Восстановите остекление оконных проёмов и уберите заросли травы да кустарников перед крыльцом с эмблемой медицинской службы на фронтоне.
Так вот, правое крыло этого здания занимала амбулатория, в левом же размещался стационар. Приметное на фото широкое окно было у женской палаты; напротив, по коридору располагалась палата для особей мужского рода. Левее этой многоместной палаты, на этой же стороне, была выделена небольшая отдельная комната для старших офицеров. Во время моей болезни там релаксировал инженер-полковник научно-технической службы, чью-то шинель я, единственный больной мужской палаты, и одевал, под его усмешку, чтобы, пройдя в рекреацию (одновременно используемую и как столовая и сестринская), до слёз рассмешить своей статью барышень из медперсонала и срочных пациенток. Много импровизировал такого от чего, помню одна девица после удаления у ней аппендикса, всё хваталась за бок, умоляя меня больно не смешить.
За сестринской рекреацией начиналось хирургическое отделение. Там в то время собирался по частям придурок из эксплуатационно-технической роты, попавший в ротор снегоуборочной машины, да ещё там был, видимо навечно больной, матрос из отряда катеров, в прошлую навигацию не совсем ловко принявший швартов – так что и комиссовать его нельзя и службу нести тоже (хотя сейчас акватория всей северо-восточной части океана надёжно скованна льдами). Ну и ещё кто-то, мною теперь неидентифицируемый за давностью лет.
Окна операционной и видны на стороне женской палаты левее окна с козырьком. Собственно, женщины и составляли постоянный контингент пациентов, оперируемых хирургом подполковником Галаховым, ежедневно, сразу же после обеда, начинавшим хирургические манипуляции над плодовитой женской половиной нашего гарнизона.
Бывалоче, соберутся все тогдашние трое моих соратников по оружию и госпитальным изобильным харчам у непроходной двери в операционную, натащат из палаты табуретки, чтобы, значит, можно было дотянуться лицом до не закрашенной части стеклянной филёнки и познают себе таинство аборта. Да так при этом увлекутся, что, иной раз, выйдет подполковник Галахов во всём своём стерильном облачении и вытянутыми руками в перчатках приглашает:
-Заходи, и тебя, дружочек, поскребу!
Сколько же граждан так и не родившихся потеряла тогда от этих умелых его рук наша страна!
Сильно подозреваю сейчас, что вероятные мои читатели из числа тех, кому дорог светлый образ родины победившего социализма с возмущением теперь же спросят меня:
- Что же гонишь ты здесь чернуху?! Небось выдумал всё, или, отыскал среди красот родной страны какое-то исключение из общей картины советского благоденствия, да из этого делаешь далеко идущие обобщения. Конечно, бывали и в те времена отдельные недостатки. В семье же не без урода. Не ты ли из них и есть первей первого? Видно не долеченный за народные деньги каким-то прохиндеем, позорящим высокое звание советского офицера.
Но меня этими инвективами не проймёшь. Бывали и покрепче передряги.
Вот и продолжу.
Прежде чем перейти к ответу о месте этого храма врачевания человеческих недугов в советских реалиях тех лет, я, из вредности своей, помучаю взыскательных товарищей некоторыми отрывками из госпитального быта, имевшими место быть под склонами хребта с его редкими на поверхности куртинами низкорослых кустарников, а массе же своей сложенного породами гранитно-метаморфического комплекса предположительно мелового возраста.
Но, однако же, ближе к телу. Вот, например, тогда близкая мне более других, некая сестра милосердия. Она регулярно, выполняя предписания лечащего меня подполковника медслужбы, являлась ко мне,
словно крепкая телом богиня Эрато,
дабы совершить собою, не без участия тайного моего сладострастия, чувствительный укол в мускулистые части лицемерно безгрешного тела.
Она чудесно вплывала в пустынную общую госпитальную палату, она неспешно приближалась ко мне, она присаживалась на краешек койки, так, чтобы халатик её приоткрывал божественно сияющие коленки, и не спешила приступить к предписанной процедуре.
Она чувствовала, что мне нравится, когда она вот так вот сидит; и что я - уже приобрётший к тому времени репутацию человека стойкого к пороку- всё-таки, в известной степени, я терзаюсь сейчас от этой своей добродетели! так что, несомненно, окажусь всего лишь победителем известной слабости, и не более того.
Мы долго говорили о чём-либо пустяковом, всякий раз находя новые темы для беседы. Просто нам было интересно этим заниматься наедине, в то время как её благоверный супруг что-то там делает, в тайном своём подземелье.
А тут случилось так что, нервно больного прибыл навестить лично Толосбай Исабаевич, командир отдельного нашего взвода
Когда, мы, четвёрка начинающих сержантов, только что явились во взвод на замену отслужившему составу, слинял на Материк и Толосбай со своею супругой Анол Мынашевной. Дембеля, значит – по домам, а супруги в весьма продолжительный отпуск.
Но что-то такое уже назревало в атмосфере гарнизона. И я думаю сейчас уж не связано ли это обострение с состоявшимися накануне (разрывом в год), визитами в часть сначала Министра Обороны а затем Первого его заместителя: что за дела привели их в весьма отдалённый и захолустный гарнизон? Который и существует-то в этом диком месте всего с десяток лет. Так что командованию было не до каких-то там «червонцев»? То есть мы были, но при делах уж сами по себе. Дела у них идут как положено – этого и достаточно.
А по дороге, да не на аэродром, но морской причал зачастили грузовики с серебристыми цистернами на борту.
-Гептил вывозят – шептался меж собою народ.
Да ладно если бы одно только топливо. А то вот она, сама ракетная установка на шасси многотоннажного колёсного тягача. Медленно проплывает своим, внушающим благоговение техническим совершенством, мимо часового у ворот КПП, и мимо меня, вышедшего проследить чтобы мой часовой правильно нарушил устав караульной и гарнизонной службы и табель постам моего караула в части досмотра проезжающей техники. Хотя и мне самому интересно было бы узнать, что же там скрывает маскировочный брезент. Много лет спустя эксперты-любители всё ещё ломают голову в попытке идентифицировать оружие, которым мы пугали тогда военщину по ту сторону пролива.
Интерес праздный. И пускай уж он остаётся вечно неудовлетворённым. Ведь точность тут и по сию пору как бы неуместна.А со всей очевидностью всплывает военная мудрость, заключающаяся в парадоксе:
-профессионализм – это способность умело нарушать всё, что строго обязательно действующим регламентом.
Проползла мимо нас эта установка, и грузно направилась в сторону того же морского причала. В один конец. Как и все наши остальные. Хорошо ещё что и аэродром со стратегами не свернули, да не прихватили с собой на Материк .
Как показали события последовавших десятилетий – ещё есть способ эффектно поступить как нельзя более радикально.
А я вот в госпитале от дистонических своих нервов окопался.
Тут и взводный наш явился из отпуска, не запылился. Да ещё и пришёл навестить болезного. Неужто соскучился?
- Ты как, скоро поправишься? Ведь проверка у нас на носу.
- Ну, товарищ старший лейтенант – с этим к врачу. А парни там и без меня всё сделают как надо.
- Старичок, а ты молодец. И как тебе удалось так прорулить без меня, что ни одного залёта?
- Ага!
Но, если честно, вообще-то был я не подарок вооружённым силам: никаких амбиций, и даже полное пренебрежение к учебно-воспитательной работе. Бойцов не докучал своим вниманием, ограничившись в начале некоторой хитростью, направив их закидоны на нейтрализацию друг друга. Вот они и играли в войнушку по-доброму, оставляя меня как бы пожинать плоды своего безделья, зарабатывая мне славу командира отличного подразделения.
Однако же случились и у меня проблемы. Например одно не слабое ЧП.
Тогда дело шло к полуночи. И он, проверяющий дежурный по соединению явился (о чём предупредительно отзвонились мне часовые с периметра и от ворот) предо мной во всей своей майорской красе.
-Надо бы посты проверить.
-Вот, пожалуйста. С помощником.
Отбыли в темноту. Через некоторое время вызов по коммутатору извещателей с постов: - высылай замену на пост у склада взрывчатки!
Разводящему говорю: - бери из бодрствующей смены Андреева, выставляй на замену.
Появляются - впереди помощник, за ним понуро бредёт сменённый боец, за ним разводящий, за ним майор.
-Сон на посту – докладывает помощник.
- Оружие и боеприпасы - в пирамиду. Сам ожидай в сушилке. Разводящий – побудь с ним.
С проверяющим проходим в мои апартаменты, садимся у стола и погружаемся в молчание. Молчим понятно же о чём. ЧП, конечно, но ведь дело просто наказанием провинившегося не ограничится. Начнутся разборки – что да как. И пошло-поехало. А командир гласности не любитель. Но и напрямую участием не запятнает себя – у него и без того проблем хватает. Всё-таки постоянная боеготовность –не хухры-мухры…
-Что делать будем, сержант!
Что делать -думаю - что делать – откуда я знаю?
Но вслух: - Владимир Петрович – увожу я тему подальше от уставной (откуда я знаю как его зовут? – да вот же передо мной настенный ящик с ячейками для пропусков на каждого человека из гарнизона: запомнить многих не составляет особого труда)
– Отдай его мне. Я разберусь, как надо!
Майор молча придвигает к себе постовую ведомость:
-Замечаний нет – и роспись там.
Встаёт и направляется к выходу:
-Только грамотно!
-Так точно! – отвечаю я уже у входной двери.
-Дверь на крюк кованый, вторую прикрыть, бойца ко мне, в ружкомнату!
-Входит понуро, показываю ему – Садись!
Оба садимся на табуреты напротив друг друга и долго молчим.
-Что же ты, Коленька, отчебучил-то? Тут ведь пахнет не только губой. Да и нас-то за тебя затаскают с объяснениями.
Пробило на слезу.
- Слезами тут не поможешь.
Рыдает.
-Не плачь!
Куда там!
-Не плачь, говорю – и отвешиваю крепкую оплеушину.
На табурете он, однако, усидел, но взгляд стал шальной, словно бы ищет по сторонам выход. А там -автоматы бодрствующей и отдыхающей смен. Хоть патроны-то – в магазинах, да в подсумках, да у гениталий каждого из бойцов. Но у мысли-то пределов же нет!
А ведь и полгода не прошло, как искали добровольцев покараулить в леднике, чтобы не объели лемминги тело самострела. Разумеется, в карауле решил он сам себя. А где бы ещё? Удобно: оружие - вот оно, патронов - хоть весь гарнизон перестреляй. Тепло, уютно и вроде бы как сам по себе: думай-не хочу! Вот и надумал. Вскоре на край света приехали родители, посидели печально в комнате ожидания, подождали пока гроб вывезут, и – только их и видели. Схоронили придурка в тундру где-нибудь в Копях – не везти же на материк.
- Не дури, Коля. Ведь ты же мужик, солдат. Небось в армию-то провожали не просто так, а что-то же говорили тебе на дорожку… Что пишут-то из дома, как там Братск, как друзья, подружки; Клавдия Петровна, как – здорова? Отец? Юлька да Верка – небось невестятся сестрёнки-то?
-Да нормально всё.
- Ну вот! А ты им, значит– подарочек.
Опустил голову, думает.
Что думать-то?
-Служить дальше будем, или как?
-Товарищ младший сержант! Да я!
-Головка от буя!
Со вздохом кивает головой.
Разводящему: – выставляй на пост!
-Быстро собирайся! Автомат, ремень да подсумок. И чтоб как штык! Запомни Коля сегодняшний случай! Крепко запомни!
-Так точно, товарищ…
Обрываю на полуслове – ещё посмотрим, товарищ ли ты мне. Собрался? Вперёд!...
- Да как-то так получилось –отвечаю я сейчас взводному, прерывая тем самым и тяжко мысленные свои уточнения.
А у самого на уме ещё продолжение – просто надо так исхитриться загрузить каждого своего бойца, что он вроде бы авторитет по своей части. Тогда можно и нарушить то что надо, да и при этом не залететь на разборки у начальства. И исполнителю хорошо, а начальству ещё лучше.
- Вот сдадите проверку на «отлично» - будет тебе отпуск – пообещал мой сердечный командир.
Это и хорошо. Ибо смутные предчувствия уже беспокоили меня: мозг мой теперь эффектно прикинувшийся нездоровым, кажется готовил организму некую каверзу. Дескать, эй, хозяин, не скоро ещё нам придётся увидеть родную сторонушку – ещё только взвякивал он.
-Ты, сгусток серых извилин, что у тебя за фантазии? Дембель ведь не за горами.
И всё же отпуск в десять дней, не считая времени на проезд – а, учётом действующих в то время правил перевозки воинов срочной службы исключительно смешанным железнодорожно-водным сообщением – целый месяц наберётся.: не помешало бы за собственные денежки просто купить на самолёт и потратить двое суток на дорогу туда и обратно. А за остальные дни гулянья успеть надоесть и родным и знакомым. Вот такой отпуск не помешал бы.
Пока же мои госпитальные впечатления освежает вид из окна. А там парни, в свободное от службы сутки, пробегают на стрельбище валить мишени - уже не глядя в прицел. Тренируются!
Второй раз Толосбай пришёл с видом несколько опечаленным.
- Разгоняют наш взвод, старичок. Такие вот дела. Меня - комвзводом в первую роту. Тебя тоже туда зачислили. А ведь проверку-то сдали на отлично. Отличным был весь взвод.
- Дело нехитрое. А ведь мы же и говорили быть тебе капитаном. Ну, а как же с отпуском?
- Поздравляю тебя с награждением знаком Отличник Военно-Воздушных Сил!
- Служу, как говорится… Значит, получается, что с отпуском облом.
- Да уж.
- Ну да и ладно. Не жили хорошо – нечего и начинать. Будем ждать дембеля. Жалко конечно, что нашу команду прихлопнули. Мне-то на гражданку, а вот вам-то с Анной Мынашевной ещё как медному котелку.
-Так сам-же залез в мундир. Да ведь всё лучше, чем по степи быкам хвосты вертеть.
( и то верно, ведь уж совсем даже мало кому из выпускников военных училищ доведётся лично, в присутствии большого числа и новобранцев и заслуженных старших офицеров, рапортовать генералу армии, самому совсем скоро ставшему Министром Обороны, о том что всё идёт по плану во вверенном ему взводе)
За то время пока я вывожу здесь свою сентенцию о достижениях навестившего меня командира, он принял решение завершить свой визит в госпитальную палату.
- Ну, мне надо идти, а то капитан Степаненко хватится. Он теперь у нас командир. Сегодня в наряд уходит вся рота – народу только-только хватает. Но ты не торопись с выпиской.
- Да ничего, и эту вводную отыграем как надо – сказал на прощание я, и возвратился в свою невропаталогию.
Между тем медсёстры продолжили свои терапевтические воздействия на мою скуку. То чаем с булочками угощают, то рыбкой кетой солёной да копчёной, да корюшкой жареной, вяленой. Да много ещё чего. Но и беспомощность свою демонстрируют перед сержант-полковником. Дескать, вот кислородные баллоны надо бы переключить.
- Не вопрос. Зря что ли четыре года учили меня до призыва приёмам работы и с железом, и со скальным грунтом, и с техникой какая только движется, ползает. Но уж летит разве что только от управляемого мной взрыва. Буровик, горняк, водила и много ещё чего нужного по жизни на воле… В общем, горный техник с приставкой разведчик. Надо вспоминать науку пахать на гражданке. Не век же тебе спусковой крючок автомата нежно ласкать.
А барышни и довольны. Что я весь из себя такой и безотказный, и безопасный. Всё хоть веселее пройдёт дежурство.
Но и мне добавилось развлечения. В палату на двадцать коек ко мне прибавился мальчуган возрастом разве что первоклассник. Приболел пацанчик,: может сосулек нализался , или сбежал погулять не по погоде одетый. Разве её угадаешь, чукотскую погоду: но мороз, то оттепель, а то и пурга. Это для солдата: в любую погоду- марш! на плац для развода, да под звуки духового оркестра - вперёд; разве что не всегда с песней и закутанным с головой в ватники так, что автомат да подсумок с боезапасом на ремне как бы театральным бутафором навешена.
А дети-то что? Не всё же им бросать с высоты сугробов в наш строй снежками, бывают что и приболеют, да, порой, и довольно сильно.
Вот и привела мамочка своего сладенького, да долго выбирала, где бы ему лучше будет расположиться.
Но, на ночь глядя, мальчишечка как бы проявил инициативу:
-Дядя Витя, а можно я - возле тебя.
- Конечно, товарищ, располагайся. Койки-то и без того сдвинуты в ряду. И паренёк скоро заснул. А солдату-то что: он спит - а служба идёт. Сплю и я. Но нынче как-то уж беспокойно. Вроде бы душит кто-то. Точно. Паренёк разметался по постелям, да и меня, бугая, придавил.
Теперь уж я то и дело поправляю и постельку, и одеялко, и подушечку. Вроде бы как сынку своему – не братику же, в самом-то деле. Курс молодого отца в свои двадцать первые лета – не иначе. А может быть и вправду уже пора?.. – ...Фантазии!
А днями у парня проблема. Нет продыху от посещений родной матушки. Расспросы: что да как? И кормление. Сумками прёт и соки, и фрукты, и сладости. Да ещё и пеняет, что не убывает их запас в тумбочке. Да он туда и не помещается уже.
А разве гоже мамку огорчать? Вот сынок и приглашает меня в союзники, дескать, дядя Витя, может быть ты отъешь что-нибудь, а то ругать будут.
И тут – не вопрос.
Короче, и там помоги, и тут помоги, да ещё госпитальное довольствие. Чувствую я некоторую уже тяжесть в членах.
Вот и подполковник Першиков мои подозрения подтвердил. Проведя как-то раз щупом по моему пузному прессу, обнаружил он некоторое дрожание новообразованной жировой прослойки. Призадумался, да и констатировал: - Пора на выписку, боец. Однако, уловив мою в связи с этим озабоченность, прибавил: -
Сделаем всё правильно.
И сделал-таки так, что мой новый командир, ротный капитан Степаненко теперь обратился в просителя моей милости хоть как-то да послужить ещё Родине в расписании на мой выбор. Такое безобразие мог прекратить разве что только мой дембель. Уж что-то подозрительно толерантно относилось воинское начальство к моим чудачествам. Так что мечта хоть раз да отсидеть на нашей новенькой гауптвахте так и осталась нереализованной.
Опять читатель имеет возможность воскликнуть: - Небылица про какой-то там совершенный уж отстой! Если и случается в реальности такое, то разве что в какой-то, простигосподи, дыре.
Но не дыра это была, а «Дырка».
Вот про Дырку-то эту и готовлю я своё продолжение. Помоги же, Создатель, исполнить это моё послушание. Свершилось на http://proza.ru/2024/01/15/553