Я, наверное, как-то с этим связана. Я не раз появлялась там, чтобы зажать кулаком артерию до прихода санитаров. Мне протягивали нательные крестики, умоляя позаботиться о душе. Я закрывала глаза. И свои. И чужие. …Кто я?
«Солдат красивым не бывает,
командир не бывает добрым.
Вернувшись домой,
мой герой, конечно же изменится
и станет совсем другим.
Но на войне – как на войне».
А. Валентинов
В этом виске, который стал чуть тяжелее, когда его владелец уснул, она отыскала мир. Мир хорошо понятный женщине, дожившей до передышки между двумя войнами. Дети всё ещё беспризорные и голодные, уже снова бесстрашны. Они смеются, бегая друг за другом по улицам. И не помнят смерти, потому что смерть спрятали в сундук и закопали в землю. На время, думают матери, не в силах избыть печаль из улыбающихся глаз. Осталось солнце. Навсегда, – дети не слишком наивны, просто доверчивы.
Его скула едва заметно вздрогнула и прижалась плотнее. Она почувствовала, как только начинающая отрастать щетина, легко покалывает кожу. Мужчина лежал виском на её щеке так, что его дыхание ласково щекотало мочку уха. Устал. Её ладонь робко скользила по гладкой коже, не решаясь проявить настойчивость. Сейчас она была ему домом, и разбудить - было всё равно, что неожиданно резко хлопнуть дверью. Обхватив мужское плечо, женщина принялась аккуратно покачиваться вместе с ним. В этих убаюкивающих движениях отнюдь не было материнства. В них, скорее, крылась попытка сделать переход ото сна к реальности наименее болезненным. Безусловно, она исходила из собственных ощущений.
В момент их первой близости он держал её на руках. Они раскачивались обнявшись, и, может быть, оба хотели вернуться в детство. Встретиться там, не сомневаясь, что завтра снова будет солнце. Что солнце будет всегда. Ночи, ожидания и ошибки заставляют людей взрослеть. Завтра может не быть, мысль, свидетельствующая о том, что мальчик превратился в мужчину, а девочка - в женщину. Теперь, чтобы чувствовать себя защищёнными, им необходима близость.
Ритмика, привычная с рождения, с того момента, как два человека встретились телами и любили друг друга. Вытолкнув в новый мир ребёнка, мать колышет его на груди. Дитя вырастает и ищет, с кем разделить этот заложенный в детстве ритм. Мужчина и женщина подходят друг другу физически, если матери баюкали их одинаково? Вся жизнь служение внутреннему маятнику и стоит прекратить движение, как часы остановятся.
Война сбивала с ритма, останавливала, уничтожала не глядя. Она была совсем не похожа на войны прошлого, когда было понятно, кто против кого и где проходит линия фронта. Убивать приходилось по наитию, не всегда понимая, что происходит.
Улыбка, неожиданно счастливая, пробежала по его лицу. Мужчина, откликнувшись на призыв её ладони, всё же проснулся и открыл глаза. Времени оставалось совсем немного. Разве что попрощаться:
- У тебя хорошо. Покойно.
- Так бывает в любом доме, где есть очаг.
- Отнюдь, - он оделся и присел к огню с сигаретой. Она накинула домашнее платье и устроилась поблизости. Наблюдать за тем, как его глаза отражают огонь. Синее пламя, - взгляд становился всё жёстче.
- Группа шла по перевалу. Случайно наткнулась на местных женщин. Одна девочка, похожая на тебя, - он говорил отрывисто, и всегда не о себе. Каждый раз соскальзывал к третьему лицу, как будто понятие "я" для него не существовало вовсе. Умолк, точно задумавшись, стоит ли продолжать и, не отрывая взгляда от пламени, все же продолжил:
- В живых никого не осталось...
С той стороны баррикад кто-то навсегда потерял женщину. С этой стороны, у них осталась возможность говорить или молча притрагиваться друг к другу. Она встала, чтобы подойти к нему и устроиться в ногах. Если бы ей позволили выбирать, кто должен выжить - он или кто-то другой - она выбрала бы его. Это было жестоко, но вполне соответствовало законам военного времени. Где вместо справедливости существует лишь градация на "своих" и "чужих". Последние не имеют возраста и пола. Ты не имеешь права их жалеть, если хочешь спасти своих.
- Я не люблю, когда люди умирают у меня на руках! - выговорил он отчётливо.
Она вскинула к нему лицо, на котором читалась затаённая и, казалось бы, совсем неуместная радость:
- Война закончилась, милый. Сейчас не время думать о её возвращении.
- Я думаю о своём возвращении. Мне кажется, я до сих пор не вернулся.
- Так и есть, - согласилась женщина, и ему в который раз стало страшно от того, что она слишком много про него знает. - Зато ты наконец-то сделал шаг. Значит, вернёшься.
- Шаг?
- Целых три шага. Ты трижды сказал "Я".
- Это грех.
- Это первая доминанта: желание снова стать собой.
Им редко удавалось совпасть в вопросах веры. Она видела в религии слабость, попытку переложить на плечи всевышнего всё то, с чем не справляешься сам. Поступки, согласованные со словом божьим, казались ей недостаточно искренними. Попробуй поступать самостоятельно, не опираясь (оЗираясь?) на закон свыше, и только тогда станет ясно, кто же ты есть.
- Мне жаль тех, кто не научился верить, - сказал ей один офицер перед самой смертью. - Им не на что надеяться и некуда идти. А в старости их ждет одиночество, ведь каждый из нас приходит на эту землю лишь для того, чтобы понять, насколько он одинок.
Всё это было правдой. И каждый получал по вере его. Она закрыла офицеру глаза и заказала в церкви службу за упокой. Не потому, что что-то перевернулось в её душе и не потому, что так было принято, а только ради этого человека. Всё, что она делала, она делал ради кого-то видимого, существующего. Или в память о нём. Она появлялась в госпитале и помогала сестрам возиться с ранеными не из соображений морали, а потому что из перечня предоставляемых войной ролей - убитых, убийц и спасителей - роль спасителя была ей всего понятнее. Каждый день мог перебросить тебя из одного амплуа в другое, и пока ты ещё находился на своем месте, нужно было успеть максимально справиться с задачей.
Мужчина гладил её по голове и тоже думал о чём-то своём. А, может, не думал. Мужчинам свойственно терять большинство мыслей после близости с женщиной.
- Я обещаю, что выживу. Даже если война начнётся опять, я выживу, - она глядела на него снизу вверх, и в его глазах вдруг отразился ужас.
- Что-то не так?
- Всё в порядке.
Он испугался не войны, а того, что она, как и все, когда-нибудь станет совсем взрослой, даже старой. Наткнулся на случайный седой волосок, свидетельствующий о том, что время не делает исключений. И можно остановить войну, но остановить время никому не под силу. Всё непрерывно меняется и завтра всё будет совсем иначе, кто знает, лучше или хуже. Впрочем, завтра может и не быть.
- Вторая доминанта - физическая, - отозвалась она. - В настоящем должно появиться что-то, что будет сильнее пережитого в прошлом. Больше всего прежнего. Чтобы твоё присутствие понадобилось здесь, в этом времени. Чтобы ты захотел обладать этим, хранить это, верить в это.
- Ты о себе? - насмешливо уточнил он.
- Я о себе. Или ты думаешь, что только ты один хочешь вернуться с войны...
Не будь он разведчиком, он мог бы упустить истинный смысл сказанного за общей витиеватостью фразы. Привычка постоянно работать с шифрами дала себя знать. Эта девочка, сидящая у его ног, только что призналась, что ей необходимы его прикосновения, что она хочет принадлежать ему, и верить. Он удивился. Во время войны было логично искать в мужчине, в первую очередь, опытность (он был на пару десятков лет старше). В мирное время, ему казалось, юные леди предпочитают свойственную юношам пылкость и необузданность. Военно-полевые подруги исчезали вместе с войной. Она изначально была не слишком похожа на других. Она хотела остаться, и всё же ему не приходило в голову всерьёз задумываться об этом раньше. Теперь мозг лихорадочно заработал, устанавливая степень возможности их совместной мирной жизни. Смогут ли они встретиться, как будто в детстве, с уверенностью в завтрашнем дне? "Мы подходим друг другу, у нас грустные глаза и нежная кожа", - подумал он и удивился ещё больше. Жаль, пора было уходить.
По дому бродило эхо шагов и разговоров. Прислушиваясь к нему, по дому бродила женщина в домашнем платье. Ей не хотелось возвращаться в постель одной. Ей не хотелось останавливаться, чтобы не начать думать, а думать поздними вечерами почти всегда обозначало грустить. Однако это, кажется, было неизбежно. Отбросив плед, она собиралась присесть на кровать, но изумлённо застыла. Там, где часом раньше был мужчина, теперь лежал его маленький нательный крестик. Она обрадовалась. И испугалась, что, видимо, разорвалась цепочка. Нерешительно протянув руку, женщина накрыла золото ладонью, точно бабочку. Улыбнулась. Как будто распятие могло упорхнуть. Цепочка оказалась целой. Застежка на ней тоже. Она едва справилась с собой, чтобы тут же не надеть крестик себе на шею. Его крестик. Но вдруг это было нельзя (она не знала правил). Голову заполнили светлые, смешливые и, вероятно, крамольные мысли о том, что когда нет возможности заключить союз на земле, он заключается на небесах. Эта женщина не верила в общепринятый образ Бога и позволяла себе думать всё, что угодно. Пока не сообразила, что мужчина остался без защиты (каждого защищает то, во что он верит). С другой стороны, Бог ведь не мог находиться здесь, на цепи.
Она задумчиво разглядывала лежащий в гости крестик и пыталась понять, что же такое Бог. Способ избежать одиночества, как считал один из погибших офицеров, или возможность оправдать свою слабость, как считала она сама? Где-то она читала, что Бог - это любовь. Значит, любовь - это Бог? Третья доминанта должна была быть духовной. Женщина выбрала любовь и вдруг отчётливо почувствовала, что война закончилась. Навсегда. Осталось лишь дождаться дня, когда её мужчина вернётся домой.
2006 г.