МИНИАТЮРЫ О ФИЛОСОФИИ
http://proza.ru/2024/01/16/250
Ох и наделала же эта маленькая книжечка шухеру в философском мире, который не прекращается до сих пор, и вот уже более 2 тыс. лет будоражат мозги философского люда. Вышла она примерно в 350 г до н. э. Впрочем, слово "вышла" можно применить к появлению этой работы весьма условно. Аристотель за свою жизнь так ничего и не сподобился написать. Все его работы, как и эта, предположительно конспекты лекций, записанных его учениками. Сам Аристотель ходил по своей Академии, за ним следовали ученики, он им толковал о разных вещах, а они придя домой старались это изложить на папирусе. Вот эти-то папирусные записи и/или их копии и дошли до наших дней как работы Аристотеля.
Сама по себе работа коротенькая и, как представляется современному читателю, довольно простенькая. Но это лишь потому, что над затронутыми в ней вопросами благодаря разным "Философским словарям" и учебникам философии протоптались толпы любителей покопаться в подобной софистике. По крайней мере, еще в IV веке Августин в своей "Исповеди" с гордостью говорил, что он освоил "Категории", которые из его знакомых -- а он преподавал философию -- так никто и не понял.
В этой работе Аристотель даже не обосновывает, а систематически перечисляет с небольшими комментариями основные понятия человеческого познания -- категории. Но то откуда он их взял, и почему этих категорий ровно 10, не больше и не меньше, и почему они именно таковы, никаких объяснений ни сам Аристотель ни его ученики не дают.
Между тем при всей внешней простоте "Категории" оставляют больше вопросов, чем дают ответов. Посмотрим только на две из них.
СУБСТАНЦИЯ И АКЦИДЕНЦИЯ
Уже с самой первой категории начинаются непонятки. Это категория субстанции и акциденции. Все свойства предмета Аристотель делит на два больших разряда. В первом разряде всего одно свойство. Называется оно субстанцией (не путать с субстанцией, как первооснове всего сущего -- материя или бог) и означает такое качество предмета, без которого бы предмет не был тем, чем он есть.
Акциденции же -- второй разряд -- это привходящие качества. Для камня, к примеру, это тяжесть, непроницаемость, непрозрачность. Для реки текучесть, "сделанность" из воды, для неба -- голубизна и т. д. Ясно что акциденции вещь весьма изменчивая. Камень может быть и прозрачным (кристалл), река может быть и твердой (когда промерзнет до дна), небо может быть и серым. И все же камень остается камнем, река рекой, а небо небом.
С акциденциями все ясно. А вот с субстанцией нет. Какое свойство определяет камень быть камнем, реку рекой, небо небом? Хоть сто лет думай -- ни до чего не додумаешься. А думают не сто лет, а больше. И до чего при этом только не додумались. Что де главным свойством камня является называние его камнем. То есть понятие субстанции -- это чисто языковое понятие. Аристотель де взял в руки грамматику, увидел части речи и придумал существительное называть субстанцией, а прилагательное акциденцией.
Что ж. Разумная точка зрения. Да вот только, когда Аристотель придумывал свои категории, никаких частей речи и никаких членов предложения и в помине не было. Более того, грамматические дефиниции как раз и родились из приспособления философии, в том числе и более всего категорий, к языку.
Придумали, что субстанция -- это вовсе не свойство, а основа вещи, ее сущность, субстрат, на который навешиваются акциденции. Вроде как субстанция -- это голая женщина, а ее платья, юбки, нижнее белье, косметика -- акциденции. Ну с женщиной-то понятно, а кто видел голый камень, голую реку или голое небо? И где или когда?
Наконец епископ Беркли додумался до того, что вообще никакой субстанции не существуют. От слова совсем. Есть только идеи -- так он назвал акциденции -- да и то только в нашем сознании. А поскольку многие идеи встречаются чаще всего вместе, то для удобства мы и обозначаем их сочетание понятием субстрата.
Весьма экстравагантная теория. И несмотря на всю логичность -- что можно тут возразить -- никак не лезущая в мозги. Всё же есть и камень, есть и река, есть и небо, хотя и свойства их постоянно меняются, и хотя указать в чем же состоит их каменность или речность или небесность невозможно.
ФОРМА И СОДЕРЖАНИЕ
Или вот еще одна категория "материя и форма". Перед нами, скажем, кувшин или амфора, если речь идет о Древней Греции. Материя здесь глина, а форма -- форма амфоры. Гончар из глины создает амфору. Таким образом, прежде чем форма совокупилась с глиной, она была в голове у гончара.
Именно так мыслил дело предшественник Аристотеля Платон: сначала идеи, а после того когда они прикладываются к материи, формируются окружающие нас вещи. А откуда берутся сами идеи? Как откуда: из головы создателя, то бишь гончара. Таким всемирным гончаром является мировой дух, читай бог. Бог есть гончар, который и создает все вещи по заранее задуманному плану.
Я к гончару зашел. Он за комком комок
Клал глину влажную на круглый свой станок.
Лепил он горлышки и ручки для сосудов
Из царских черепов и из пастушьих ног.
Всякое существо есть ens creatum.
Платон опередил свое время и высказал христианский взгляд на проблему, а Аристотель до этого не дошел. Идею гончара, который оформляет материю, он отвергал. Для созданных человеком вещей она годится, для мира природы нет. Поэтому, полагал Аристотель, идея вещи -- форма -- неразрывно связана с самой вещью, является её сутью. То же понятно не очень.
Проблему распутал Кант. Он как опытный рефери развел материю и форму, как вошедших в клинч боксеров, по углам. Материя -- Кант предпочитал другой термин "содержание" -- он поставил в один угол, форму в другой. А именно, местом формы Кант определил человеческое сознание. Когда человек воспринимает материю или внешний мир, он с помощью этих форм и создает все вещи.
Только он их создает не в мире природы, а исключительно в своём воображении. То есть и дома, и деревья, и солнце -- все вещи -- существуют лишь в человеческом сознании. Но не по человеческому произволу, а в соответствии с заложенными в человека формами. Формы эти так же врождены нам, как зрение, слух, органы осязания, и только через них мы и воспринимаем внешний мир.
Итак, материя это вещь сама по себе или вещь в себе, а наши вещи, это то, что наше сознание лепит из этой материи.
Такая же несуразица, такая же куча вопросов с каждой из 10 категорий. Или 12, как после тщательной их ревизии установил Кант.
ПРИЛОЖЕНИЕ. ДИЗРАЭЛИ. АРИСТОТЕЛЬ И ПЛАТОН
Дизраэли. Аристотель и Платон
Гений Платона более отполирован, зато Аристотеля более общирен и глубок. Платон имел живое воображение, образы и мысли где теснились как в очереди за дефицитом; он был большим выдумщиком на идеи, выражения и примеры. Он без конца сочинял новые подходы, детали, чтобы сделать приятным свое изложение, но все это было не более чем игра воображения. Аристотель в выражениях своих мыслей был сух и прямолинеен, но все, что он говорил, говорилось им с неоспоримым резоном. Его дикция, такая же опрятная и скучная, как он сам, была неприятно аскетична, а его сложности, естественные для излагаемого им материала или надуманные, отвращали как читателей, так и студентов.
Платон был тонок в своих мыслях и выражениях. Аристотель, более естественный, не имел никакой тонкости: его стиль был прост и ровен, кроме того замкнутый и мускулистый. В то время как стиль Платона возвышенен и воодушевлен, но несколько неряшливый и разбросанный. Платон всегда говорит больше, чем надо бы было сказать: Аристотель никогда не говорит достаточно, и заставляет слушателя думать, что он имел в виду. Платон бьет по умам и очаровывает их цветистотью и блеском. Аристотель просвещает умы и наставляет их своими точностью и методичностью.
Платон от избытка собственного гения, дает пищу другому, Аристотель больше учит суждению и резонировании, адресуясь к здравому смыслу, который, как он говорит, есть в каждом из нас. Словом, Платон часто думает, как бы повыразиться получше, Аристотель думает, как выразиться поточнее.
Опасаясь судьбы Сократа, Аристотель, обвиненный в безбожии, решил слинять из Афин. В его школе были два наиболее выдающихся ученика, постоянные соперники: родосец Менедем и лесбосец Теофраст. Свой выбор в пользу будущего главы философской школы он выразил довольно-таки забавным образом. Аристотель собрал своих учеников, и сказал, что ему что-то стало вредно в последнее время пить собственное вино и он хочет попробовать родосских и лесбийских вин. Ему принесли их и он попробовал оба, после чего вынес свой вердикт: "Оба вина превосходны и делают честь родившей их почвы, но поскольку родосское крепче, а лесбийское слаще, он дает предпочтение последнему". Таким макаром он своим преемником назначил автора будущих "Характеров"