7. Кукла Маша
Конфеткин гнал тойоту по трассе с предельной скоростью, спеша поскорее добраться до города и спуститься в подвал дома №8 по переулку Доброхотова, где, как он полагал, были спрятаны Гайтаной песочные часы – а в том, что под личиной Алины Ондар скрывалась эта коварная ведьма сомнений у него не оставалась уже никаких, – так вот, наш герой мчался по шоссе, когда вдруг зазвонил мобильный телефон.
Не прекращая движения, Конфеткин достал мобильник из кармана и взглянул на дисплей. Звонил Медведев. Удерживая руль одной рукой, он прислонил другой рукой телефон к уху:
– Слушаю вас, товарищ генерал.
– Чем ты сейчас занят?
– Еду из Снигиревки в город.
– Тогда останови машину.
– Зачем?
– Выполняй.
Конфеткин сбросил газ и остановил автомобиль у обочины дороги.
– Ну, – спросил генерал через некоторое время, – ты остановился?
– Так точно.
– Тогда держись, сынок, – сказал Медведев, и в его голосе прозвучали отеческие нотки. Конфеткина охватило недоброе предчувствие.
– В общем, – проговорил генерал. – У меня для тебя плохая новость. Она касается Маши Виноградовой…
– Что с ней? – сдавленным голосом произнёс Конфеткин.
– Она окаменела.
Некоторое время комиссар сидел неподвижно, пытаясь справится с невидимым ударом в самое сердце и чувствуя щемящую боль в солнечном сплетении.
– И… Как это случилось? – наконец сухим, обескровленным голосом спросил он.
– Она возвращалась домой после работы, и уже у почти у самого подъезда застыла в неподвижности, как Босоногова и Оськин. Сейчас я сброшу тебе её фото на телегу.
Через секунду на телефон пришло сообщение от Медведева. Конфеткин открыл присланную им фотографию. Маша стояла под зонтом на асфальтовой дорожке, ведущей к подъезду её дома, шёл мелкий дождь, и уже опустились вечерние сумерки, и фото получилось смазанным и нечетким. Девушке оставалось дойти до дверей дома каких-то двадцать шагов, и…
Проклятая ведьма!
– Держись, Виктор Иванович, – как бы читая его мысли, донесся из смартфона голос генерала Медведева. – Мы прищучим эту гадину, где бы она ни находилась, найдём её и на дне морском. Это я тебе обещаю… Она ответит за всё.
Конфеткин промолчал.
– Ты как, в порядке? – спросил Медведев.
– Да.
– Что думаешь делать?
– Ещё пока не знаю.
– Ладно. Как приедешь – дай знать.
Генерал отключился.
Конфеткин так и не спросил у него, забрали ли Машу с улицы, или она так и осталась стоять под дождём на асфальтированной дорожке под зонтом, в то время как он, молодой, здоровый, полный сил…
Надо было что-то срочно предпринимать, мчаться в город, лететь сломя голову, спасать, спасать свою девушку, но его руки обвисли у руля, как плети. Удар, нанесенный ведьмой, был столь силён и коварен, что он не мог и шевельнуться даже. Казалось, что и он сам каким-то непостижимым образом окаменел вместе со своей любимой девушкой.
И как-то сами собой, без всякого спросу с его стороны, на него вдруг стали накатывать волны воспоминаний. Они травили ему душу, заставляли его страдать – как бывает после похорон близкого человека, и с этим ничего нельзя было поделать.
Тревожащие душу образы из его прошлого наплывали на него из глубин его памяти, вздымались и накатывали одна на другую, и плескалась в его сердце, а он всё сидел и сидел в неподвижности, глядя перед собой на тёмное шоссе сквозь лобовое стекло.
И за окнами его тойоты мягко шелестел мелкий осенний дождик, и мимо проносились другие машины, и он видел в мутном мареве позднего вечера желтые ореолы свечений вокруг их фар и габаритных огней. И ему вспоминался тот летний день, когда он пришёл к своей сестре Любе на её квартиру. Она к тому времени уже вышла замуж и, в виду того, что жила теперь отдельно, не имела уже возможности лезть к нему со своими нравоучениями на правах старшей сестры, и теперь оттачивала свои навыки в своём занудстве на горемычном супруге. Кукла Маша, с которой сестра играла в детстве, была засунута ею на антресоли, потому что у Любы родилась дочь, и она нянчилась теперь уже с живым ребёнком.
Что ж, кукла отыграла свою историческую роль, и теперь сестра дарила свою материнскую любовь и заботу маленькому человечку, а кукла…
Сию куклу родители подарили сестре на день её рождения, когда она достигла трёхлетнего возраста. Очень красивая, в ажурном платье, кукла Маша лежала в нарядной картонной коробке с закрытыми глазами, осенёнными длинными чёрными ресницами. Кукла умела открывать и закрывать глаза, если менять положение её тела, а когда ей нажимали на грудь, она издавала протяжные звуки. Изготовлена она была на Тихорецкой кукольной фабрике, в переулке Кукольном, дом №2, 15 июля 2000 года, о чём свидетельствовала квитанция, которую Люба, как девочка весьма прилежная и во всём основательная, подклеила к коробке.
Этой кукле Люба очень часто давала всякие премудрые наставления, играя роль строгой мамы, а когда пошла в школу, стала обучать её письму, арифметике и другим школьным премудростям, выступая в качестве дотошной учительницы. Так она нянчила, обучала, наставляла и воспитывала свою куклу до десятого класса, а затем её мысли переключились на мальчиков, и кукла Маша была задвинута на антресоли.
И вот, в один из июльских дней Конфеткин навестил сестру и, вспоминая деньки былые, как бы невзначай навел разговор на эту куклу, а затем заметил вскользь, что было бы любопытно взглянуть на неё. Беседа эта протекала на кухне, где Люба жарила котлеты, а два её карапуза таскали за хвосты котов в смежной комнате. Муж сестры, человек в высшей степени хозяйственный, занимался возведением мебельной стенки, разложив на полу столярный инструмент.
Услышав, что её брат интересуется куклой, Люба лишь сдвинула плечами, (его чудачества уже давно перестали её удивлять) выключила газ в конфорке, сняла коробку с антресолей шкафа, положила её на перед ним стол и открыла крышку – любуйся! – после чего снова двинулась к плите.
Конфеткин осматривал куклу с задумчивым видом, и по выражению его лица можно было заключить, что в его голове витает какая-то очередная идея фикс.
– Люба, – наконец произнёс он, – а не могла бы ты отдать мне эту куклу?
Сестра повернулась к нему недоумённое лицо:
– Зачем?
– Ну, так… – он уклончиво повел плечами. – Это неважно…
– Что, в куклы играть вздумал, – не удержавшись, съязвила сестра. – Или опять у тебя какой-нибудь бзик?
– Так могу я её взять?
– Да бери, – сказала Люба. – Тренируйся. Приобретай опыт в воспитании детей, он тебе еще пригодится. У меня и без этой куклы теперь есть с кем нянчиться, – с этими словами она указала кухонным ножом на своих малышей.
– Ну, ты и заноза, – заметил Конфеткин, закрыл коробку, сунул её под мышку и двинулся к порогу. – Пока.
Это случилось в воскресный день, 15 июля 2018 года. Тогда стояла адская жара, и асфальт на солнце размягчился, как пластилин, так что от него поднимались волны мазутных испарений.
Придя домой, Конфеткин протопал на кухню, положил коробку на стол и снял с неё крышку.
Кукла Маша лежала в ней с закрытыми глазами. За те восемнадцать лет, что прошли со дня её изготовления, она сохранилась в целости и сохранности: ни руки, ни ноги у неё отвинчены не были, поскольку девчонки, как правило, особой пытливостью ума не страдают. Не потому ли научно-технический прогресс двигают, главным образом, мужчины? Ведь чтобы там ни толковали сторонники женской эмансипации, а сфера рационального у женщин хромает на обе ноги, в чём комиссар убеждался уже не раз, в то время как область эмоционального у них имеет огромные перехлесты.
Конфеткин сбросил с себя мокасины, пропотевшую футболку, шорты, прошёл в ванную, принял душ и облачился в свежие шорты и майку. Потом опять возвратился на кухню. Жить стало лучше. Жить стало веселей...
Теперь можно было приводить в исполнение свой план.
Комиссар ещё раз осмотрел куклу с видом хирурга, готовящегося к сложной операции, и принялся расставлять на столе различные предметы, которые он извлекал из всяких укромных уголков: графин с живой водой, маленькую кофейную чашечку, блюдце, макловицу с длинным тонким волосом, из числа тех, какими обычно пользуются штукатуры и попы для разбрызгивания воды – одни на стены, а другие – на прихожан.
Не упустил ли он чего-нибудь? Точно! Хорошо, что он вспомнил об этом. Значит, котелок у него ещё варит…
Он вышел из кухни и вскоре возвратился назад с байковой пелёнкой.
В глазах всяких здравомыслящих людей все эти приготовления выглядели, мягко говоря, странно… Не потому ли он и выбрал такое время, когда дома не было никого? Родители уехали на дачу, и наверняка зависнут там дня на три, а то и на все четыре. На работе пока что царит тишь да благодать...
Он осторожно снял стеклянную головку с графина и налил немного живой воды в блюдечко, потом смочил в ней кисть и, подняв её над коробкой, окропил куклу живой водой. Маша открыла глаза и посмотрела на Конфеткина ясными очами.
Конфеткин знал, конечно, о великой силе живой воды, почерпнутой им некогда из священного озера Тили-Тили, и ему не раз доводилось видеть, как она воскрешает мертвецов и возвращает обращенным в свиней людям их человеческий образ и, тем не менее, он был ошеломлён; сердце у него на мгновение замерло и как бы перевернулось в груди.
А Маша ласково улыбнулась ему и что-то пролепетала. У неё было светлое нежное личико, а взгляд синих глаз был такой чистый и ласковый, что ему отчего-то захотелось заплакать.
С робкой улыбкой он извлек девочку из коробки, бережно завернул её в пелёнку и уселся с ней на стул у стола. Он положил её головку на изгиб левого локтя, а правой ладонью осторожно поддерживал снизу этот теплый нежный комочек.
Он смотрел в синие бездонные очи ребёнка и чувствовал, как его заполняют волны божественной любви. Прижимая девочку к груди, он протянул свободную руку к графину и налил воды в кофейную чашечку.
«Эх, растяпа! – подумалось ему. – Почему же ты не купил ей соску и бутылочку для детского питания?»
Но тут девочка улыбнулась ему и пролепетала тоненьким голоском:
– Па-па…
На глазах Конфеткина навернулись слезы, и несколько горячих капель упало на его руку, в которой он держал чашечку с живой водой.
Он приподнял головку ребенка и поднёс чашечку к её губам. Маша выпила воду – всю, до самого донышка, и счастливо улыбнулась. Потом она смежила очи и безмятежно уснула, а он смотрел в её спящее личико, и чувствовал себя самым счастливым человеком на всём земном шаре.
Так просидел он с ней минут сорок, а потом перенес её в спальню, положил на кровать и с ласковой улыбкой прикрыл свежей простынёй.
И тут он поймал себя на мысли о том, что Маша уже подросла. Сначала он даже не поверил собственным глазам, но потом сходил на кухню, принес коробку из-под куклы и приставил её к спящему ребёнку – как приставляют линейку к чему-либо… Все сомнения отпали: Маша уже не умещалась в упаковку.
Итак, девочка росла, росла как в сказке – и, причём, не по дням, не по часам даже, но по минутам!
Не в силах совладать с волнением, Конфеткин пошёл на кухню, открыл холодильник, извлёк из него два яйца, и приготовил из них свое фирменное блюдо: яичницу на постном масле. Он уплёл её в два счета, сделал кофе со сливками, выпил его и опять вернулся к ребенку.
Значит, Маша росла, сомнений в этом у него не оставалось.
Он подумал о том, что надо бы снять с неё платьице. Но тогда она может проснуться… Да и не знал он, как управляться с младенцами. Вот была бы на его месте сестра…
Комиссар невольно улыбнулся этой мысли и стал смотреть на спящую малышку.
Личико у неё было ясное, как солнышко, щечки румяные и вся она была такая нежная, светлая, лучезарная – словно ангелочек… И на губах её лежала кроткая улыбка. Не ребенок, а загляденье, просто ангел, спустившийся с небес. И как же быстро она растёт, однако! Того и гляди, к вечеру превратится в настоящую невесту… И – что тогда?
Он задумчиво поскрёб пальцем нос…
Ребенок – это же не забава, а, как бы патетически это не звучало, огромная ответственность… Он оживил эту куклу – выходит, он за неё в ответе.
Нет, он, конечно же, не боится забот об этой малышке – напротив, даже рад им. Но как бы ему не навредить ей, ведь он в этих делах – полный ноль.
И как он объяснит её появление людям – и, прежде всего, своим родителям? Расскажет им историю о том, как он окропил её живой водой? Да после этого ему прямая дорога на канатчикову дачу.
И что станет с Машей? Каково придётся ей одной, в незнакомом и чуждом ей мире? Ведь у неё нет даже свидетельства о рождении. А без бумажки… без бумажки ты… как там говорят в народе?
Значит, он должен позаботится о её документах, одежде, питании, жилье и, кроме всего прочего, взять на себя хлопоты заботливой няньки. И, причем, сделать это следует незамедлительно. Но ведь он – не старик Хоттабыч и не пионер Волька. Хотя, впрочем, один старик Хоттабыч у него имеется…
Что ж, это вариант, и этот вариант должен сработать…
Конфеткин окинул взглядом спящую девочку, тихонько приблизился к серванту, раскрыл нижние створки, вынул оттуда волшебную лампу, вышел с ней на кухню и плотно прикрыл за собой дверь.
Он уселся на стул, зажал лампу между коленями и принялся тереть её, приговаривая слова древнего заклятия: «Буги, муги, гуги… Маара, паара, даара…»
– Ну, что еще там? – раздался из лампы ворчливый бас.
– Потолковать надо, – сказал Конфеткин.
В лампе что-то засвистело, и из её горлышка вырвалось облако пара. Оно стало разрастаться, постепенно сгущаясь и приобретая очертания огромного джина.
– Слушаясь и повинуюсь, – произнес джин громовым голосом, скрестив мускулистые руки на обнаженном могучем торсе и саркастически кланяясь Конфеткину.
– А нельзя ли потише, – одёрнул его комиссар. – Я же ведь не глухой.
Он поставил лампу на стол, подошёл к двери, открыл её и, сделав несколько мягких кошачьих шагов по прихожей, заглянул в спальню. Маша продолжала спать с ангельской улыбкой на розовых губках. Конфеткин вернулся на кухню и опять затворил за собой дверь.
– У меня к тебе дело, – сказал Конфеткин, подходя к джину. – И, прошу тебя, постарайся уменьшить децибелы в своем голосе. В соседней комнате ребёнок спит.
– А я-то думал, ты позвал меня сыграть партийку в шахматишки, – понизив голос, проворчал Аль-Амин. – А у тебя опять какое-то дело! И когда ты только угомонишься? А так, просто по-дружески, без всяких дел, ты можешь пообщаться со мной?
Конфеткин улыбнулся.
– Могу, конечно. И ты прекрасно знаешь об этом. Но сейчас я попал в очень затруднительное положение и мне позарез как нужна твоя помощь.
– Но ты же знаешь…
– Знаю! – прервал его Конфеткин, вскидывая вверх руки. – Знаю! Прекрасно знаю твои принципы! Ты дал себе зарок, и теперь и пальцем не шевельнешь, чтобы помочь кому-то. Но тут – случай особый…
– И он связан с тем ребёнком, которого ты боишься разбудить?
– Вот именно. Он напрямую связан этим ребёнком.
– Я так и понял, – сказал Аль-Амин, приправляя свои слова иронической усмешкой. – Люди ничуть не изменились за последние пять тысяч лет. Сперва заделают ребёнка, а потом ломают себе голову над тем, что же с ним делать…
– Послушай, Аль-Амин…
– Да ясно мне всё, ясно! – отмахнулся Джин. – Не думай, что ты первый, кто наступает на эти грабли. Вся эта карусель вертится на земле уже не одну тысячу лет. И всё это так, или иначе образуется, так что незачем было тебе выдергивать меня из лампы по таким пустякам.
– Ребёнок – это не пустяк, – возразил ему Конфеткин. – Сейчас малышка нуждается в моей опеке. И ты – если только ты считаешь себя моим другом, – просто обязан мне помочь.
– А откуда же она взялась?
– Ну, – пояснил Конфеткин, – у моей сестры была кукла Маша, понимаешь? И я окропил её живой водой. Вот она и ожила, и теперь растет не по дням, а по минутам, и к вечеру, того и гляди, вымахает в настоящую невесту. Сейчас малышка спит у меня в спальне, и пока она не проснулась, надо что-то срочно предпринимать. Ведь её надо во что-то одеть, чем-то покормить, понимаешь? А я в детском питании ни бум-бум. К тому же у неё нет документов – даже свидетельства о рождении. А дня через два-три нагрянут мои родители. И как я им всё это объясню?
– А раньше ты о чём думал? – укоризненно произнёс джин. – Голова тебе для чего дадена? Чтобы шляпу носить?
– Послушай, Аль-Амин, оставь, пожалуйста, свои сентенции при себе, и лучше помоги. Ситуация, сам видишь, аховая, и без тебя мне не обойтись.
– Э-хе-хе! – вздохнул джин. – Э-хе-хе-хе! Вот вечно они там накуролесят, наломают дров, а потом бегут ко мне: «Аль-Амин, миленький! Помоги! Аль-Амин, пропадаю!»
Конфеткин насупился.
– Тебе что, сделать ку?
– Ну, ладно, ладно… Это я так, по-стариковски… И где-же она? – уже более мягким тоном осведомился джин.
– Так я же говорю тебе: спит у меня спальне.
– Ну-ка, пойдем, глянем…
Джин стал как бы сдуваться и превратился в человека среднего роста и средних лет. Они на цыпочках вошли в комнату, посмотрели на спящую Машу и воротились назад.
– Да, дела, – произнёс Аль-Амин, почесывая за ухом. – Растёт, как та инфляция…
– И я о том же.
– Э-хе-хе!
– Так ты поможешь?
– Гм-гм… И каковы же её анкетные данные?
– Ну, Виноградова, Мария Викторовна. Родилась 15 июля 1980 года в городе Тихорецке, переулок Кукольный, дом 2. Родители: Виноградова Любовь Ивановна, и Виноградов Виктор Иванович.
– А почему Виноградов? Разве ты не Конфеткин?
– Так это я по отцу Конфеткин, а по матери я Виноградов…
– Выходит, заметаешь следы?
– Послушай, Аль-Амин, не в службу, а в дружбу. Надо бы еще ей там аттестат об окончании средней школы сварганить, сестра её по всем предметам так натаскала – не хуже любой учительницы... Ну, и жилье бы подыскать, и шмотки всякие, но только современные, а не те, что носили во времена древней Месопотамии... Ну и копейку какую-никакую подкинуть на первое время…
– Ага. Как мёд – так и ложкой! – проворчал Аль-Амин, и в его голосе снова прозвучали сварливые нотки. – Ребенка заделал – а заботится о нём пускай джин из волшебной лампы! Ловко устроился, однако!
– Так ты поможешь?
– Ладно, ладно, чего уж не сделаешь ради такого обормота. Жди, я мигом обернусь.
С этими словами джин исчез. Вернулся он к вечеру.
– Фу-у! – произнёс Аль-Амин, материализуясь перед Конфеткиным. – Ну и работёнку же ты мне задал, однако! Легче луну с неба снять!
В руке у него была дорожная сумка. Он расстегнул молнию, достал из неё синюю папку с золотистой тесёмкой и бросил на кухонный стол.
– Ну и бюрократия у вас, однако! – покачивая головой, посетовал джин. – Наплодили чиновников, как тех карасей в пруду, а толку от них – пшик!
За окном уже сгущались сумерки, и Конфеткин включил свет. За время отсутствия Аль-Амина он то и дело заглядывал в комнату. Маша всё еще спала, но за это время она выросла так…
Он взял синюю папку и развязал тесёмки. В ней лежало свидетельство о рождении Виноградовой Марии Викторовны, был и её паспорт, и аттестат зрелости – сплошные пятерки!
Конфеткин поднял на Джина сияющий взгляд:
– Спасибо, Аль-Амин. Ты настоящий друг. А как насчёт жилья?
Джин вынул из кармана шаровар ключи и положил их на синюю папку:
– Вот, держи. Это ключи от квартиры. Жилая площадь – семьдесят квадратных метров, со всеми удобствами, вход отдельный. Думаю, для одинокой девушки будет самое то. Документы доделаю завтра, сегодня не успел, везде такая волокита, ты даже и не представляешь…
– А адрес у неё какой?
– Луговая 35, квартира 34.
– Отлично! А что в сумке?
– Так, всякое тряпьё, харчей немного…
– А вот с одеждой ты, наверное, поспешил, – заметил Конфеткин. – Она уже почти невеста, и продолжает расти. Так что угадать её размер не так-то просто.
– Не дрейфь, – сказал джин. – Все будет тютелька в тютельку, фирма Аль-Амин гарантирует.
– Ну, коли ты так говоришь…
Проснулась Маша уже на следующее утро. Она протерла глаза и улыбнулась. Летнее солнце пробивалось через серебристый тюль. На душе у девушки было радостно.
На спинке стула висели ситцевый халат и платье, а на сиденье – нижнее бельё. Около кровати стояли тапочки с помпонами.
Маша потянулась и стала осматриваться. Комната была знакома ей до мелочей и очень нравилась. Здесь всё было своё, родное, всё навевало приятные воспоминания. И не удивительно, ведь она выросла в этих стенах, здесь прошли её детство и юность. В этом доме её любили, с ней нянчились, учили уму-разуму.
Она накинула халат, сходила в ванную комнату, потом заглянула на кухню.
– О, Витя! – сказала она, увидев Конфеткина и приветливо улыбаясь ему. – Привет!
У него ойкнуло сердце: до чего же она была хороша!
– Привет, – промычал он каким-то отчуждённым тоном.
Девушка прошла к холодильнику, открыла дверцу и вынула бутылку кефира.
– Будешь? – спросила она как-то совсем по-домашнему.
– Давай, – кивнул он.
Маша налила кефир в стаканы, Конфеткин достал из кухонного шкафа два бублика и один из них протянул ей.
– А что, Люба с нами уже не живет? – спросила Маша.
– Нет, – сказал Конфеткин, отпив глоток кефира. – Выскочила замуж и теперь живет отдельно.
Они пили кефир, ели бублики, толковали о том, о сем как давние закадычные друзья, и от неё исходили тончайшие флюиды нежности и красоты, и ему хотелось быть с ней вечно.
На следующий день Конфеткин отвёл Машу на её новую квартиру, отдал девушке принесенные аль-Амином ключи, документы и всё прочее и сказал ей, что её прошлое должно оставаться для всех тайной. Он не знал, как она отнесется к его словам, и какие может задать ему вопросы, но Маша лишь ласково посмотрела на него и сказала, что она сделает всё, как он велит.
С первой же секунды эта девушка признала его главенство над собой и никогда не пыталась занять доминирующее положение, а уж о том, чтобы сесть ему на голову, как это проделывают с иными мужчинами некоторые эмансипированные особы, и речи не быть не могла.
Кроткая, ясноглазая и осанистая, с прекрасной фигурой, нежным белокожим лицом, пушистыми кукольными ресницами и ласковым грудным голосом, она дарила ему свою бесконечную нежность, и он относился к ней с трепетным благоговением, как к некому существу из высшего мира, озарившего его жизнь радостью и божественным смыслом.
Одним словом, Конфеткин влюбился в Машу, и девушка отвечала ему взаимностью. Они начали встречались почти ежедневно и не могли надышаться друг на друга, и потребность быть вместе, видеться постоянно возрастала в них с каждым днём.
И вот его любимая попала в беду! Так отчего же он сидит за рулем, как истукан? Сейчас не время предаваться драматическим переживаниям, надо действовать! Действовать! Лететь в город, вызывать из волшебной лампы своего друга Аль-Амина и умолять его помочь ему! И всемогущий джин поможет, наверняка поможет, как он это делал уже не один раз. Побрюзжит малость – а потом и поможет, ведь у него, несмотря на его напускную колючесть, было доброе и отзывчивое сердце.
Скулы Конфеткина напряглись, глаза сузились в узкие щёлочки и зажглись напряженным огнем. И вот он снова мчится по трассе, пронзая пелену вечерней тьмы и дождя. Через три четверти часа Конфеткин уже въезжал в город, ещё через десять или пятнадцать минут он был у своего дома. Комиссар выпрыгнул из Тойоты и устремился к подъезду; он взлетел, словно майор Вихрь, по лестнице на свой этаж, открыл дверь в квартиру, ворвался в свою спальню, подскочил к серванту, опустился на колени, распахнул его створки и... и его лицо вытянулось от недоумения: волшебной лампы на полке не было.
Продолжение 8. Конфеткин расставляет ловушку http://proza.ru/2024/01/20/786