Начало http://proza.ru/2024/01/23/585
На другой день после того, как Губернатор Филипп Блейк захватил Мишонн и Хершеля, после того, как обаятельный Дэвид Морисси снёс голову старику катаной негритянки, после того, как обитатели тюрьмы разбрелись в разные стороны, а в разгромленном доме остались только оглушённый Гленн и заторможенная Тара, родная тётя укушенной Меган, Лена Субботина в самый зверский мороз сломала на ноге палец.
Отсутствовала она всего один день, мотивировав своё скорое возвращение тем, что сломанный палец – это не бедро, и она вполне может сидеть и работать на жопе. Мороз был не такой свирепый, как в 1996 году, когда температура опускалась до -54С, но ощутимый.
И так как Айлин в аффекте оставила в доме на Набережной все вещи, купленные ей бывшим мужем, а из зимней это была дублёнка, но не того шика восьмидесятых, а, скорее, облагороженная лагерная телогрейка, в которой женщины города смотрелись словно массовка фильма «1984 год», девушке пришлось надеть когда-то безумно клёвую, пожелтевшую норковую шубу, в которой она выглядела как дамочка с карандашного рисунка Джека Доусона[1].
Леночка, естественно, в начале обсмеяла её одежду, сказать: «Ты на помойке её, что ли отрыла?», было для в порядке вещей.
Потом, видя, что напарница собирается влить в неё дозу своей поганой крови в ответе: «А как ты догадалась?», инвалидка смягчилась и посоветовала ей продавщицу норковых шуб Свету Морозову, которая была Леночке «обязана по гроб жизни», и делала хорошие скидки всем, кого посылала к ней Субботина в ДК «Атомомаш».
Айлин поблагодарила и целый день приносила то чай неподвижной вампирше, то принимала вместо неё товар, расписываясь в накладных.
На второй день Айлин стала сочувствовать золотой рыбке, потому что, помимо работы «на посылках», она стала для Леночки чем-то вроде кассетного магнитофона с бесконечной плёнкой, на которую Леночка наговаривала всё, что взбредало ей в голову.
Перед сном Айлин представила, что они две королевы – чёрная и белая, и почему-то, как ни стегала Айлин своё воображение, чёрной королевой выходила она, хотя должно было наоборот.
Леночка, в восхитительном атласном белом платье, отделанном кружевом, казалась не человеком, и даже не вампиром, а каким-то сказочным и очень добрым существом, и даже то, что задумала Айлин – в своём простом чёрном платье из крепа – стало ей самой казаться кощунственным.
Уверенная в себе, в своём воображении Айлин решила помириться с несчастной Субботиной. Она обняла её за талию, и они стали кружиться в огромном, подсвеченном розовато-зелёными переменными цветами, и всё шло так хорошо, и Леночка улыбалась, и говорила, что была не права, и что Айлин лучшая подруга, и что она любит её такую мрачную, такую замкнутую и даже это беспафосное одеяние ей не мешает, и что у Айлин самая вкусная кровь, и она готова отравляться ею вечно – Айлин, не в силах прервать монолог, вынуждена была подчиняться чему-то в ней, что было не в её власти.
Но когда возбуждённая Леночка поцеловала Айлин в губы, а потом, обнажив острые клыки вампирши, впилась ей в шею, Айлин нашла в себе силы не просто оттолкнуть её, но и острым каблуком туфли со всей силы ударила белую королеву по коленной чашечке. А дальше Айлин, не владея собой, вспорола себе вену и заставила Леночку выпить кровь.
На другой день позвонили из больницы: Субботина, игнорируя советы врача сменить «шпильки» на более низкий каблук хотя бы на время гололёда, торопясь на трамвай, поскользнувшись, упала на рельсах, сломав коленную чашечку.
Эта новость ничуть не расстроила Айлин.
Вместо Субботиной в «Канцтовары» вернулась из недавно открытого директором магазина более опытная Майя, а в новооткрытый магазин, пока не нашлось продавщицы, пришлось выйти директору, так как её взрослая дочь страдала головокружениями и другими болячками, которые усугублялись, когда Анечка выходила на работу.
Директор значительно сократила время работы нового отдела. Магазин тот был убыточный, расположенный в спальном районе города рядом с женской консультацией, беременные которой навсегда запомнились Майе тупыми, равнодушными коровами, лица которых не оживляли даже чёрно-белые снимки их будущих детей.
Майю Айлин узнала сразу, едва познакомилась с ней, и в радостном порыве напомнила ей, где и при каких обстоятельствах они виделись: в 1997, в кафе гастронома на Желодомной, и что ещё тогда Майя казалась ей очень экзотической и необычной, что она мечтала с ней познакомиться, и вот, через столько лет, её скромное желание сбылось!
Но Майя холодно ответила, что ей платили за подавание пирожных и кофе, а не запоминание лиц, поэтому разговаривали они мало, но хотя бы жили мирно.
Айлин, узнав, что Майя нуждается, принесла ей пакет одежды, которую нашла потом в мусорном баке рядом с магазином. Одежду, конечно же, позже разобрали дети и внуки кандидатов, но с этих пор Айлин относилась к новой напарнице «ровно, точно, спокойно[2]».
Точно также билось сердце Айлин, когда Субботина, позвонив, в своей маниакально-захлёбывающейся манере разохалась, что до конца января она будет лежать в гипсе, тогда директор приняла решение к февралю 2014 года закрыть нерентабельную лавку, куда заходили за карандашами, ластиками, самыми тонкими тетрадями, просто поглазеть и чего-нибудь подтибрить, и дать шанс лучшей продавщице-калеке продолжить работу.
Был составлен новый график с учётом того, что Айлин, Майя и съехавшая на третье место Леночка будут работать без выходных в одном, главном, магазине с 1 февраля.
Суббота и воскресенье приравнялись к праздничным дням (отмеченным в табельных календарях), и чтобы платить продавцам меньше, они должны были работать по одному, тем более время работы уменьшилось: с 10.00 до 18.00, а вот нагрузка увеличилась.
Айлин, только-только нашедшая ритм, помогающий при постоянном унижении покупателей, оставаться спокойной, сбилась с него, стала нервничать.
Её бесило, что в будние дни они сидели, как Тойбеле в своём магазине, куда не заглядывало даже солнце, но едва продавец оставался работать один на два отдела, все пёрли, как какое-то стадо ходячих, привлечённое дискотечными звуками, продавец разрывался между ксероксом и кассой канцтоваров.
Этому потребительскому говну было совершенно наплевать, что в магазине работает один человек, они срывали зло на продавце, лаяли друг на друга, как немецкие псы, в выяснении, кто первым подошёл, и в обвинении продавца, почему тот такой простой истины не заметил.
Если Айлин прямо спрашивала: «Почему я должна бросить этого покупателя и заняться вами?». Ответом ей было: «Потому что я спешу».
Они все спешили.
Их сознание осталось в несуществующей стране, лозунг которой был впитан с молоком матери: догнать и перегнать.
Сначала перегоняли Соединённые Штаты Америки, а когда выяснилось, что там нашу новую уже страну считают страной третьего мира, рудимент остался. Теперь надо было перегнать само время, которое не властно над истинными ценностями, как оказалось, то есть, время низвергли куда-то в потаённую комнату, чтобы властвовало над ценностями сомнительными.
Эти сомнительные ценности Айлин видела перед собой каждый божий день.
К её способности к анализу, она стала воспринимать покупателей не как людей, а как белых мышей, участвующих в её личном эксперименте. Этот воображаемый человеческий вид Mus musculus[3] оказался довольно забавным.
Во-первых, самой главной особенностью подопытных была следующая: заставить проделать (любого человека) одну и ту же работы дважды; далее подопытные начинали злиться на обычные уточняющие вопросы: совершенно безобидные, такие как: «Какой альбом вам нужен? На сколько листов? С какой тематикой?».
Все эти невинные слова вызывали у подопытных какое-то яростное раздражение, и они требовали, чтобы им показали ВСЁ, что есть.
Вывод был однозначен: способность визуально представить предмет у подопытных стал деградированным.
Айлин выделила ещё один вид исследуемых, которых она назвала «последовательные мыши».
Последовательность их заключалась в том, что в начале «мышь» гипнотизировала оператора, угощая конфетами, беседовала (конечно, всё больше о себе самой или своих несомненно «гениальных» детях), расточала комплименты, интересовалась личной жизнью оператора, здоровьем, давала советы, то есть создавала этакие полузнакомственные-полудружеские отношения.
Затем наступала следующая стадия: «мышь» начинала сначала просить, потом требовать – то пропустить её без очереди, то дать ей бесплатно «скрепочку», то заставить несколько раз переписать товарный чек; потом «мышь» начинала опускаться до колкостей, всё, впрочем, сводя к шутке.
Мол, наглая ты стала, Лина, перестала уважать постоянных клиентов и должна делать скидки не только по воскресеньям и прочее.
Именно так вела себя председатель гаражного кооператива ПСК-34 Татьяна Николаевна Персикова, женщина с глубоким повреждением психики, патологическая врунья и мошенница.
Когда она увидела Айлин впервые, Персиковой показалось, что девушка посмотрела на неё недоброжелательно, о чём председатель не преминула упомянуть: «А что это вы на меня так враждебно смотрите?».
Айлин, обслуживающая покупателя в канцелярии, ответила, что смотрит только внутрь себя и слишком любит себя, чтобы смотреть враждебно на других.
Следующая разновидность лабораторных «мышей» отличалась тем, что всё знала и во всём была уверена, о которых Майя повторяла: «Ну, каждый суслик в поле агроном!».
Некто Михаил Сергеевич Стетюха, сопляк и чмошник, студент АГАУ, с кафедры управления производством и агробизнеса, который в будущем собирался управлять муниципальными службами, начал практику, минуя теорию, именно в отделе ксерокса, где работала Баринова.
Ведущий его преподаватель Миненко, возможно, и отлично знал свою дисциплину «Управление консалтингом», но забыл при этом о тех самых сомнительных ценностях, как человечность, уважение к взрослым, терпимость к таким расстройствам, как гиперакузия или агнозия.
Требование Стетюхи состояло в проставлении страниц в документе, но, так как изначально документ был трансформирован в текст посредством выдержек из разных сайтов, то и проставить нумерацию оказалось не просто. Способ был, но требовал времени, о чём Стетюхе было сказано.
Михаил Сергеевич грязно возмутился невежеством оператора, не обладающей элементарными навыками работе в «Ворде».
Айлин задело то, что она, мало того, доводит до ума заранее сделанный через жопу текст, так ещё и слышит при этом о своей некомпетентности. Отдав флэшку недоноску – будущему страны, она вдруг глухо и страшно произнесла:
– С мамой своей так говори, недомерок!
И столько в её голосе было ненависти, что Стетюха совершил один-единственный умный поступок в своей жизни: он убежал, как трус с поля боя, хлопнув изо всех сил дверью и плюнув на крыльцо, которое спустя сорок минут запорошило снегом.
Ещё одна категория «мышей» жила в «матрице».
Она заползала в помещение магазина, игнорируя предупреждающие наклейки о собаках и мороженом, облизывала это мороженое, глазея на китайскую продукцию, как на коллекцию одежды Гуччи. Потом это оно вдруг спохватывалось и, глядя на картину оленя из серии «Рисуй по номерам», спрашивало, видимо, у оленя:
– А почему со мной никто не здоровается? Я не существую, что ли?
Однажды Айлин ответила:
– А вы к кому обращаетесь, когда просите здоровья?
– Ну, к людям, – не отрывая глаз от рогатого зверя, продолжало женского пола оно.
– А смотрите на оленя, – парировала Айлин. – Он безмолвный.
– Какой? – не поняло жующее, бочкообразное существо с кочаном капусты подмышкой в ярких жёлтых ботах и преподавательским рылом.
– Матричный. Чтобы он заговорил, его надо раскрасить, – мрачно пошутила Айлин, неожиданно продав залежалый товар.
Ещё один вид «мышей» представлял собой духовных садистов. Эти «мыши» делились на две категории, садисты организованные, тщательно просчитывающие свои действия и садисты стихийные.
Первые скрывались под масками обычных людей: они бывали обаятельными, производили хорошее впечатление, степень социализации их была довольно высока, у них имелись семьи и даже дети, эти люди отличались начитанностью, нередко интересовались искусством.
Свои садистские действия они всегда планировали заранее, жертву выбирали целенаправленно, зачастую она должна была быть желанной.
Именно такой садисткой оказалась Федченко Людмила Васильевна, проживающей по адресу ул. Желодомная, д. 82 кв. 55. Именно описанное выше впечатление произвела она на Айлин, когда явилась в отдел ксерокопии впервые.
Весь чистенький, отглаженный облик Федченко, её седые, подкрашенные сиреневым волосы, аккуратно уложенные на безупречном черепе, её старые, но аккуратные костюмы с белыми воротниками и брошками, могли бы произвести впечатление старой доброй учительницы, ветерана труда на пенсии, если бы не холодные, прозрачно-ледяные арийские глаза и говор речи с небольшим акцентом на французский «манэр», из-за чего Айлин не сразу узнала в ней самую страшную ведьму французского отделения «Лингвы».
Лейкина, уехавшая ещё в начале девяностых в Париж, выйдя по расчёту замуж и давно почившая Емельянова были ангелами в сравнении «Васей-Людой». К счастью, Айлин с ней не пересекалась, а вот Ниёле настрадалась от этой крокодилицы предостаточно.
На крокодила Федченко не была похожа даже отдалённо.
Если сравнивать её с животным, скорее, росомаха подошла бы ей больше. Вася-Люда обожала внести хаос в какой-нибудь отлаженный механизм. Но этот хаос носил скорее культурологический характер.
Однажды студентка сдала ей работу, не подчеркнув слова карандашом, а выделив ядовито-жёлтым текстовыделителем, только-только входящем в обиход, после чего работы без желтизны Федченко не принимала и ей было всё равно, где студентка отыщет этот новомодный предмет.
Случалось, что ей не нравилось, как расположены парты в крошечном, как келья, кабинете. Тогда девочки переставляли их, а после пары крячили обратно.
Федченко ненавидела любые громкие звуки: чих, хлопанье книгой, дверью, цоканье каблуков. Студентке, пришедшей на экзамен в «ударной» обуви, да ещё и хлюпающей носом, Люда-Вася даже не давала достать билет.
В общем, когда Люда-Вася появилась в отделе ксерокопии, она, выдавив из себя, как из тюбика с засохшим клеем, приветствие, озвучила, что ей нужен набор текста.
Взяв написанный от руки текст, Айлин начала переводить его в электронный формат. Заявление предоставлялось для участкового, которого просили принять меры по факту систематического нарушения общественного порядка жильцами, снимающими квартиру рядом с ней и создающими затруднительные условия для проживания давно живущих во втором подъезде преподавателей, кандидатов, доцентов и профессоров.
Садисткой стихийной была, по мнению Айлин, Кинякина Светлана Григорьевна, соседка Федченко и тоже, кстати, клиент «Ксерокса», которая от постоянных ссор, разговоров на повышенных тонах, ведущихся круглосуточно, от грохота железных дверей, от курения в подъезде, отключения рычажков электроэнергии, производимых неприятными постояльцами, преподаватель русского языка, чья работа и так являлась нервной, лишилась защитного слоя нервных клеток, и теперь любое невинное замечание выводило её из себя.
Кинякина стала ходить по магазинам с одной целью: унизить, обвинить, оскорбить, если надо, заорать, ударить, разбить витрину, но сделать что-то такое, что вызовет у другого человека страх, такой же, какой она испытывала сама.
Светлана Григорьевна понимала, что агрессивные, разрушительные действия способны и саму её довести до цугундера, поэтому пораскинув мозгами, учитель русского языка купила средних размеров имитацию настоящего паука, чтобы ходить с ним по магазинам и сажать членистоногое на руку продавщицы.
И тот ужас, с которым девушки сбрасывали это страшное чудовище, примирял Кинякину с жильцами квартиры №56. Правда, однажды молоденькая кассирша, увидев на своей загорелой руке паука, упала в обморок и, падая, рассекла голову, и это немного отрезвило Светлану Григорьевну, но ненадолго.
Зайдя в «заезженные» «Канцтовары», где прекрасно знали её паучьи фокусы и, увидев новенькую, она сделала вид, что ей надо напечатать фотографии.
Никакие снимки ей не были нужны, фотоаппарат она носила с собой всегда, чтобы при случае похвастать успехами внучки-гимнастки. Когда фото были отобраны, клиентку стали спрашивать какого размера нужны фото и на какой бумаге распечатать.
Кинякина долго выбирала бумагу, затем прикопалась, каким будет качество на матовой, а каким на глянцевой, услышав, что это зависит от ряда причин: освещения, выдержки, качества носителя, она возмущённо воскликнула:
- Вы так говорите, что не остаётся ждать ничего хорошего от вас! - и посадила Айлин на руку паука.
Кинякина не знала, что оператор ПК Баринова родилась в год паука и к животным этим относилась с любовью, поэтому она не заорала, не завизжала, а просто смахнула его с руки на пол и занялась распечаткой документов «сольной певицы» Анастасии Садовской, высокомерной, очкастой, подстриженной под Мирей Матье, не умеющей складывать слова и обозначать объём работы целиком. Ошарашенная Светлана Григорьевна ринулась к Айлин через незакрытый вход для оператора.
– Паука отдайте!
Айлин, когда скидывала его, видела, что укатился он в самую грязь, куда-то в клубок проводов за системник.
– А зачем вы на меня его посадили? – резонно спросила Баринова.
– Я в школе проработала сорок лет, – начала Кинякина. – И посадила в воспитательных целях.
– А давайте, я в воспитательных целях вызову наряд полиции? – парировала Айлин, – И напишу заявление, что из-за вашего паука у меня подскочила температура.
– Да вы как слон спокойная! – возмутилась грубиянка.
– А мы скорую тоже вызовем, – невозмутимо ответила Айлин, температура тела которой держалась в среднем 37,4С.
– Вам это так просто не пройдёт! – замахала Кинякина варежками, с которых капли полетели на лицо Айлин. Она невольно сморщилась и сделала рвотный рефлекс.
– Конечно, не пройдёт, – согласилась она. – Меня сейчас от запаха ваших рукавиц прямо здесь вырвет!
Так и не дождавшись паука, Светлана Григорьевна, учитель русского языка, ушла восвояси, чтобы услышать, как в родной подъезд влетела толпа, беспардонно гремя дверями и громко матерясь, очень высокий женский голос безумно хохотал над шутками какого-то, несомненно, самца, предлагавшего отоваривать кандидатских сучек.
Об этом инциденте Федченко написала так: «Непонятно, в каком состоянии были эти люди и под воздействием чего, но неадекватность их поведения бросалась в глаза».
Федченко не понимала, что это описание в равной степени применимо и к ней. Этой же ночью, во втором часу компания снова подала признаки жизни, едва не разнеся дверь квартиры Федченко.
Вылетевшая в одной ночной рубашке Людмила Васильевна потребовала от нехороших жильцов объясниться, кто собственник квартиры и до каких пор это будет продолжаться.
Развязная, потасканная девица с длинным чёрным хвостом, завязанным на боку, в кожанке, колготках в сетку, на ламбутенах, с сигаретой в зубах, наконец, соизволила высказаться:
– А собственник теперь – я. Ваш Усов, бывший жилец, за долги квартирки лишился. Чё вылупилась, Люда-Вася? Забыла, как я тебе твой сраный французский пять раз пересдавала? Как я из-за тебя во Францию не поехала, потому что ты, мразь недотраханная, самых лучших отбирала, а я у тебя как кость в жопе торчала! Вспомнила? Я – Неля. Неля Коготь. И теперь я тебя буду иметь. Могу прямо сейчас!
Ниёле мигнула троим быкам, её сопровождавшим, которые закрыв рот бывшей преподавательнице, затащили её в квартиру и по очереди совершили с ней половой акт.
Но вот незадача: Людмила Васильевна не была уверена именно в том, был ли совершён акт, так как очнулась она утром, в своей постели, в чисто убранной комнате, её кто-то тщательно вымыл, надел на неё другую ночную рубашку, на что Федченко настаивала обратить особое внимание.
В её мозгу картина выглядела так: её изнасиловали, потом помыли, затёрли все биологические материалы, дали какой-то наркотик и уложили в собственную постель!
Целый день Федченко провела в ступоре.
Не помнила она никакой Нели Коготь, но память услужливо предложила ей более раннее воспоминание: возвращение быков, если она не вспомнит, что сделала бывшей студентке. Из оцепенения её вывело Нелино позднее возвращение – около 3-х часов ночи, и уснуть Федченко, да и остальным достойным людям, проживающим в этом проклятом доме с 1980 года, вновь не удалось.
Далее в тексте перечислялись законы, которые в подъезде грубо нарушались, и просьбы: проверить факт собственничества квартиры, проверить документы и регистрацию постояльцев, просьба привлечь Коготь к ответственности за хулиганство и пособничество в изнасиловании.
Участковый, которого Неля еженедельно ублажала минетом, пробежал глазами заявление и кинул его в какую-то папку.
Айлин была потрясена.
Но, конечно же, не поведением Ниёле, – она не испытывала жалости к потребителям, к этим «морфинг»-объектам, которые видоизменялись в зависимости от статуса человека.
Её шокировало другое: то, что она нечаянно узнала судьбу своей бывшей подруги, а этого, как и судеб Филистович, Банщиковой, Ефтина, Танчук – знать ей совершенно не хотелось.
Она хотела запомнить их – молодыми, счастливыми, бесшабашными, неиспорченными. Какой когда-то была и она, и если она так сильно изменилась, а теперь получила подтверждение тому, что изменилась и близкая подруга, то где гарантия, что кто-то ещё остался чист?
После набора остальные потребители казались Айлин анимированными.
Работа её происходила по схеме, проблема была в том, что Айлин ненавидела эту схему. Ей была близка японская этика отношений: извиниться сто раз за небольшую оплошность, за которую здесь, в новой России, оплодотворённые жалобами недопонимания производили на свет штрафных отпрысков-уродов.
Схема эта в 80% из 20% была таковой: потребитель, не здороваясь, совал флешку в лицо оператора, молча тыкал пальцем в монитор, очень редко у него прорезывался голос, и он озвучивал название файла.
Оплатив распечатку, начинал копаться на стойке, то есть на голове оператора – шуршал, чего-то слюнявил, чем-то тряс, пересчитывал мелочь, листы падали Айлин на клавиатуру, и всё это считалось нормой.
И всё же здесь было лучше, чем в «Аясе», где не разрешалось включать обогреватели и пить чай на рабочем месте, где Айлин сидела в отделе с прессой в валенках и лыжной куртке, и самым счастливым временем для неё был поход в туалет – там находилась горячая батарея, и, обняв её, можно было несколько мгновений дуреть от тепла и счастья.
Да и зарплата в «Канцтоварах» была намного выше, хотя в деньгах Айлин не нуждалась.
Дождавшись своего выходного, по наводке Леночки она отправился на ярмарку шуб.
Она не хотела норку, но, увидев, что есть белые норковые шубки, она положила глаз на такую. Стоила она 150 000 рублей, Айлин, не мониторя цены, как Субботина, взяла 200 тысяч.
Она присмотрела себе элегантную шубку с капюшоном и силуэтом «трапеция», цвет был, скорее, матовая кость. Айлин примерила шубку, всё на ней сошлось: размер, длина, капюшон был не огромным и не гномиковским, но Леночкина знакомая вдруг упёрлась и скидку сделать не захотела.
Айлин пожала плечами и пошла по рядам дальше. Остальные шубы были хуже, проще.
Такой нулёвой, как выразилась бы Лена Пустырникова, больше не нашлось. Айлин собралась было уже покинуть ярмарку, но услышала до боли знакомые голоса: бывшей золовки и Сусанны.
- Ну, чё, как мне эта шуба? – грубо спрашивала Наталья Викторовна.
- Ты в ней как боярыня Морозова! – льстиво запричитала Сусанна.
- Старая что ли?
- Нат, ну ты что? Внушительная! Царственная! Властительная!
- Её же в ссылку куда-то отправили? – смутно вспомнила Ковеянко.
- Да нет, это не её, - махнула рукой продавщица. – Это жену Ивана Грозного. А шуба вам очень идёт! Главное, плечи сидят, как надо, длина самая моднячая – до колен, вы такая статная, сапоги высокие на каблуках наденете, и на королеву будете похожи!
- И чё это удовольствие стоит? – поглаживая коричневый мех, поинтересовалась бывшая золовка.
- Сто двадцать. Да вы таких цен нигде больше не найдёте! Везде по сто пятьдесят! Я вам только потому, что вы женщина приятная, такую скидку сделала. Дело, конечно, ваше!
- А к весне они подешевеют, - вякнула Сусанна, одетая в прошитый поперечными нитями серо-голубой пуховик.
- К весне их моль сожрёт! – уверенно возразила продавщица. – Вы думаете, если норка полтинник стоит, то это от доброты душевной?
- Всё равно дороговато, - недовольно снимая наряд, произнесла Ковеянко. – Ну, придержите пока, мы ещё походим.
Айлин вернулась к Светлане Морозовой.
- Света, вы хоть и не сделали мне скидку, как мне обещала Лена Субботина, которая меня к вам послала, но я на вас не в обиде. Я куплю за 150. Только у меня одно небольшое условие…
Она нагнулась к Морозовой и заговорила с ней шёпотом. Сначала Светлана, выпучив тёмные глаза, глядела на Айлин, как на ненормальную, но когда та показала на зрительниц, ради которых собирался разыгрываться этот будущий спектакль, Морозова согласно кивнула.
Айлин передала ей деньги, облачилась в новоприобретённую норку, Светлана упаковала ефтинскую шубу в пакет, и они принялись ожидать подхода странствующих и мотающих нервы продавцам двух высокостатусных особ. Наконец, когда они достигли поля слышимости, Светлана Морозова громко произнесла:
- Вам очень, очень идёт! И таких шуб вы в этом городе больше ни у кого не найдёте. Это особая норка, её кормят специальным сбалансированным питанием, чтобы добиться одновременно прочности самой кожи и цвета меха, но самое главное, вы можете смело носить её и быть уверенной, что вы в этой шубе одна во всём городе. Их из Греции и привозят-то по десятку, редко по два, и они все отличаются, хотя внешне могут быть похожими – ну, это для тех, кто не разбирается.
- Но двести тысяч…
- Дорого, не спорю, - твёрдо улыбнулась Морозова. – Но в первую очередь вы платите как за дизайнерскую вещь, а не как за ширпотреб, которые по 120 остальные гонят. А в подарок прилагаются ещё духи, очень дорогие, очень изысканные, новая серия Poison в уникальном флаконе.
- Хорошо, вы меня убедили, - улыбнулась Айлин, делая вид, что достаёт из сумки пакет с деньгами.
На самом деле, выражаясь языком полицейских, это была «кукла», в пакет были положены рекламные проспекты.
- Здесь ровно 200. Пересчитайте!
Довольная продавщица заглянула в пакет, пошуршала там для вида, потом любезно заявила:
- Не думаю, что такая приятная красивая женщина будет мошенничать!
- Она может! – вдруг вырвалось у Ковеянко, прослушавшей этот диалог в застывшей неудобной позе, отчего у неё заныла спина. – Вы её не знаете! Она у нас полквартиры украла, ребёнка бросила, даже копеечные алименты за него не выплачивает, а шубы покупает! Да ты мразь конченная!
- Я и не предполагала, что мы с вами на «ты», Наталья Викторовна, - холодно бросила Айлин, застёгивая петли.
- Да ты не поняла, что ты реально попала? – заорала Ковеянко, - Уже сегодня я подключу людей, которые всё твоё жалкое существование перепахают, но найдут, откуда у тебя деньги на шубу, в то время как мы едва твоего ребёнка можем прокормить!
- А зачем вы у меня его забрали, если не в состоянии прокормить? – ледяным тоном произнесла Айлин.
- Никто у тебя его не забирал, не прикидывайся овцой невинной!
- А, я вас вспомнила! - улыбнулась Айлин, крутясь перед зеркалом. – Вы – Наталья Викторовна Ковеянко, сестра моего бывшего мужа, а ныне директор косметической компании «Орифлейм», а это – указала она на Сусанну – ваш верный прихвостень по имени Сусанна Табаки. Надо же, какая неожиданная встреча! Шубу покупаете, Наталья Викторовна?
- Ты мне по ушам не езди! – грубо ответила бывшая золовка. – Завтра к тебе адвокаты приедут, на твою долбанную Набережную, вытрясут из тебя всё до копейки, и ты заплатишь за эти годы алименты на ребёнка, а потом по суду будешь платить!
- Зря прокатитесь! – снова улыбнулась Айлин, но это была улыбка кошки, которая вот-вот поймает мышь. – Я там больше не живу!
- Не поняла, - Ковеянко ухватилась за Сусанну. - А с домом что?
- Да откуда мне знать? – непритворно удивилась Айлин. – Вы разве забыли, как дали мне три дня, чтобы я оттуда съехала? Что, власть память отбила? Так я съехала, только фамилию не стала менять, думаю, буду позорить её всеми доступными способами!
- И где тебя теперь искать? – В приказном тоне пролаяла Ковеянко.
- А кто ты такая, что я перед тобой должна отчитываться? Кто? – перешла Айлин на «ты».
- Я директор центрального отдела «Орифлейм»! – гордо заявила Наталья Викторовна.
- И что? – не поняла Айлин. – Я разве имею отношение к вашей компании? К вашей дешёвой и стрёмной продукции? Крема и всё прочее я покупаю в Ile de Beaute, где отовариваются, собственно, только приличные женщины... А ребёнка вы у меня отобрали по собственной инициативе, в дом на Набережной вы меня впихнули, чтобы я оттуда никогда не выбралась. Только, Наташенька, ты ошиблась немного. Я-то из могилы выберусь, отряхнусь и дальше буду жить счастливо. А вот вы… сомневаюсь.
- Да ты… Да я, - Ковеянко бросилась на Айлин с кулаками, но верная помощница удержала её.
- Я вижу, ты мне не веришь, - печально проговорила Айлин. – придётся освежить твою память.
Она достала из сумки небольшой чёрный прямоугольник.
- Ты думала, слово – воробей? Улетело и ничего не докажешь? Вот, послушай!
Айлин нашла нужную запись и включила кнопку play.
Послышался трескучий голос Виктора Андреевича Баринова:
«Так, значит, будем придерживаться плана: селим эту тварь в самом худшем районе города, в доме, где сто лет не было ремонта, чтоб крыша протекала, чтоб в бане нельзя было помыться, чтоб огород был не ухоженный, а брошенный, заросший клёном и травой. Дом оформим полностью на внучку. Я, правда, не понимаю, зачем вы её отобрать хотите? Она же красивее Лизы, у неё и так вся улица в друзьях, так мы Лизку замуж никогда не выдадим! Да и рожей она на мать похожа, такая же восточная паскуда, только маленькая…
- Витя, - послышался укоряющий голос Марины Константиновны. – Ну, как ты так можешь говорить про ребёнка! Она же нам не чужая!
- Вот именно, что она нам чужая! – отрезала Наталья Викторовна. – Я бы её собственными руками придушила. Буквально вчера видела, как её соседский пацан на санках катал, а Лизоньку мою идиоткой обозвал и камнем в неё бросил. А ей только шесть лет! Что дальше-то будет? Да и брат мой дебил, с нами, что ли, теперь жить будет? Вы ж квартиру ему не отдадите!
- Нет, конечно, - продолжил Виктор Андреевич. – Эта квартира теперь моя. То есть, я собираюсь оформить её на себя. А потом она Лизе перейдёт. А где этот выродок будет жить, который эту тварь в дом привёл, меня не волнует. Пусть ищет бабу нормальную, с жильём, с положением. И это… Нечего Рите кататься на саночках, не царевна. Как станет у нас жить, пусть отрабатывает свой хлеб! Никаких ей танцев и бассейнов. Потом пусть какую-нибудь работёнку посильную делает. Вон, Козетта из «Отверженных» меньше была, а уже чулки вязала на продажу. Не надо ей в жопу заглядывать! Мы же не сразу её заберём, сначала мы её заботой окружим, в кафе будем водить, одежду покупать, игрушки, будем противопоставлять ей богатого папу с нищей мамой. Нам надо, чтобы Рита сама от матери отказалась. Поняли, курицы?
- Я знала, папа, что ты умный, - довольно ответила Ковеянко.»
Айлин отключила запись.
Продавцы шуб, столпившиеся вокруг, смотрели на директора «Орифлейм» как на прокажённую. Сусанна покраснела так, будто её вытянутое, лошадиное лицо обварили кипятком. Сама Ковеянко искрилась от злости так, что её миловидное лицо скорее напоминало маску душевнобольного в острой стадии.
Айлин не знала, каким образом Чиликиди добыл эту запись, сделанную в день оформления квартирной сделки, сам Костя хранил молчание.
В принципе, Айлин не собиралась предавать этот гнусный диалог общественности, но так уж вышло.
Подаренным Чиликиди диктофоном она поначалу пользовалась редко, в основном на работе, когда чувствовала, что перед ней неадекватный клиент. А в последнее время она носила его с собой постоянно, потому что люди в магазинах и учреждениях разговаривали всё грубее и бескультурнее, а в жалобах требовали доказательства.
Молчание нарушила здоровая, как медведь, тётка с круглыми коричневыми глазами и короткими вьющимися волосами.
- Это же надо, какие сволочи! Я вам, девки, давно говорю, что все эти богатенькие только с виду приличные, а внутри у них давно ничего человеческого нет, только грязь и мусор. Фу! Я даже стоять с этой вонючей кобылой не хочу, я пошла к себе, а то точно блевану!
- А вы, девушка, - обратилась она к Айлин, - отправьте эту запись Малахову, пусть вся страна узнает, какие они отморозки!
- Ты чё-то сказала? – обрела, наконец, дар речи Ковеянко. – Да ты знаешь…
- Да я всё знаю, кто ты, а кто я, - грубо прервала её кучерявая продавщица, которая сказала, что её вот-вот стошнит. – Ты говно полное, как и твой папочка, а я – хоть и не директор центрального филиала, но я – человек. В отличие от таких, как ты!
Айлин смотрела на бывшую родственницу ничего не выражающими глазами.
Надо же, и эта змея когда-то сидела с ней за одним столом, как ни в чём ни бывало, обожала «Ритулечку» и часто звала прошвырнуться по местным магазинам. Как же ей, видимо, приходилось тяжело - так вот постоянно притворяться!
А как она заступалась за Сусанну, как жалела её! Айлин хотела обратиться к этой заезженной, исхудавшей новой родственнице Бариновых, прямо спросить у неё, довольна ли она своим выбором, нравится ли ей всё ещё терпеть этого инфантильного садиста Веню, но не успела.
Другая продавщица, тоже габаритная, с двойным подбородком, вдруг наставила на Ковеянко палку с крючком на конце, которой обычно снимали повешенный высоко товар.
- А ну, пошли вон отсюда, гниды! Я девкам во дворце спорта скажу, чтоб в шею вас гнали, если вы там появитесь. Шубу ей надо, видите ли! Телогрейку тебе носить не сносить! Чё бельмы вылупила? Мне по***, что ты директор. Человеком сначала стань! Ты в моём отделе все шубы переворошила, и всё тебе не так, всё тебе не этак! То жмёт, то мех не блескучий, то рукав заношенный. Сама ты заношенная! Чтоб дети твои сдохли!
Грозная продавщица легонько ткнула Ковеянко в солнечное сплетение.
- Я сейчас ментов вызову, - просипела Наталья Викторовна, но уже не так уверенно.
- Давай вызывай!
Корпулентная бабёнка толкнула Ковеянко посильнее.
- Ты думаешь, раз ты директор, то тебе все должны? У нас тоже связи имеются!
Она подмигнула остальным продавцам.
- Наташа, пожалуйста, давай уйдём! – пролепетала совершенно уничтоженная Сусанна.
Ей о разводе Бариновых-мл. была представлена совсем другая версия.
- Мы уйдём, - к Ковеянко вернулась прежняя уверенность в своём могуществе, - Но вас всех – она обвела грязной рукой кружок с ненавистью пожирающих её глазами женщин, - выпрут отсюда к едреней фене. Вы меня ещё вспомните!
Айлин не выдержала и набрала на телефоне номер.
- Степан, слушай, у меня к тебе важное дело. Пробей офис косметической компании «Орифлейм», центральный филиал. Чем дышат, есть ли у них задолженности… Да где угодно.
Особенно присмотрись к директору: Наталья Викторовна Ковеянко, родилась в 1975 году, 10 июня… Ага… Да нет, мне на неё насрать. Просто хочу знать, она фуфлогонка по жизни или, действительно, за ней кто-то стоит. Уж больно зарыпается. Нет, не только на меня.
Она пообещала, что благодаря её вмешательству, отдел женских шуб, что в ДК «Атомогаш» расположен, завтра перестанет существовать. Я тут шубу купила, девочки приятные, вежливые, я не хочу, чтобы они пострадали.
Выясните всю её финансовую подноготную, ну, там, налоговые декларации, были ли на них жалобы, в общем, всё…
А потом что? Ну, перешли мне инфу по мейлу, а я решу, пусть дальше дёргается, или хватит уже…
А, ты не знаешь, кто это. Да это та мразь, Стёпа, из бывших моих родственников, которые у меня дочь отобрали. Это она больше всех хотела, чтобы я в канаве жила…
Она-то? Нет, живёт в коттедже, в достатке. Короче, выясни, чего она боится.
Только сразу к ней не лезьте в открытую. Пусть у неё паранойя разовьётся. Ага, и тебе того же. Ну, давай!
По лицу Сусанны текли слёзы, когда она плелась вслед уходящей начальнице, у которой лицо было белым, как фата невесты.
Света Морозова протянула Айлин деньги.
- Это скидка. Извините, что раньше её не сделала, мне Лена запретила.
Айлин вначале было собралась отдать «скидку» продавщицам, но потом передумала, сунула деньги в сумочку, коротко попрощалась со всеми и ушла. Айлин была не глупа, верно предположив, что, либо в вестибюле, но, скорее всего, на улице её будет дожидаться в машине Наталья Викторовна, чтобы отомстить.
Ну, к примеру, не сбить насмерть, а чуть-чуть наехать, чтобы испортить новую шубу. Баринова смело подошла к гардеробщице и, положив на прилавок тысячу рублей, попросила:
- Вы можете вывести меня через чёрный ход, если таковой в здании имеется?
Пожилая женщина выпучила глаза, негласно требуя объяснений.
- Понимаете, там, на улице, меня ожидает жена моего любовника, которую он бросил. У девушки поехала крыша, и она способна сейчас на полное безумие, а я только что купила шубу.
Гардеробщица взяла купюру и поманила Айлин рукой. Женщина провела её между рядами пустующих вешалок, пока они не уткнулись в еле заметную дверь.
Гардеробщица отодвинула задвижку и выпустила Айлин.
В своих подозрениях Баринова не обманулась. Наталья Викторовна нервно расхаживала возле широкого крыльца ДК. За ней трусила верная Сусанна. Усмехнувшись, Айлин отошла к пятиэтажкам, расположенным неподалёку, нашла какую-то с прибитой адресной табличкой и вызвала такси.
Примечания:
1 Джек Доусон – (Joseph Dawson; пред. 01.09.1888-15.04.1912г.г. – 23-летний кочегар, погибший во время крушения лайнера «Титаник», на протяжении 80 лет бывший в числе безвестных жертв катастрофы, пока в 1997 году Джеймс Камерон не снял об этом фильм. По невероятному совпадению, одного из главных героев фильма зовут Джек Доусон, имеющий отношение к живописи.
2 «У тебя на ресницах серебрятся снежинки» – песня Хизри Долгатова, её исполняют многие шансонье. В версии романа это Миша Гулько.
3 Mus musculus (домовая мышь) – модельные организмы в лабораторных исследованиях.
Продолжение http://proza.ru/2024/01/23/887