КУНГУРЯКИ ПРЕДЛАГАЮТ УВЕКОВЕЧИТЬ ПАМЯТЬ ЛЕНИНГРАДЦЕВ, КОТОРЫЕ 60 С ЛИШНИМ ЛЕТ ЛЕЖАТ В НЕУХОЖЕННЫХ БРАТСКИХ МОГИЛАХ-ЯМАХ НА БЕРКУТОВСКОМ КЛАДБИЩЕ. РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ «ИСКРА» ПЫТАЕТСЯ ОТЫСКАТЬ ИХ ИМЕНА
Статья «На братских могилах не ставят крестов?», опубликованная в «Искре» 22 января 2004 года, вызвала большой читательский резонанс. Напомню, в статье речь шла о неухоженных братских могилах безымянных ленинградцев, умерших в годы войны в поездах и похороненных на Беркутовском кладбище. Корреспонденты «Искры», по словам местных старожилов, стали первыми официальными представителями, побывавшими у этих могил за последние 60 лет. Начиналась же статья с письма жителя Санкт-Петербурга Бориса Михайловича Мосолова, который благодарил жителей кунгурской деревни Большое поле, спасших в годы войны жизни нескольких эвакуированных из Ленинграда семей.
ЛЕНИНГРАД – БОЛЬШОЕ ПОЛЕ – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
На публикацию откликнулись люди, которые жили в годы войны в деревне Большое поле. Вспоминает Мария Егоровна Лепихина: «Семьи ленинградцев, приехавших в деревню, были ослаблены. У Мосоловых умерла бабушка, схоронили её по всей вероятности, в Каширино. Дом, где Мосоловы жили, сохранился». «Часто вспоминаю Надю Мосолову, - рассказывает Таисья Фёдоровна Крапивина, - вместе с ней мы учились в 3-м классе Зарубинской школы». Вспоминает Александра Алексеевна Некрасова (Подшивалова): «Ленинградцы - очень хорошие люди. Придёшь, бывало к мосоловым, они обедают, и тебя за стол учадят, накормят. Мама у мосоловых была швеёй, она шила на всех, и мне платье сшила».
ОЧЕВИДЦЫ СВИДЕТЕЛЬСТВУЮТ
Самой первой (через два часа после того, как номер со статьёй «На братских могилах не ставят крестов?» стал распространяться среди подписчиков) позвонила в редакцию Татьяна Прокопьевна Звягина (Лаврова): С 1941 по 1944 годы она работала у дежурного по станции техником-конторщиком, в обязанности которого входило записывать номера вагонов. По словам Татьяны Прокопьевны, захоронений на кладбище должно быть не два, а больше, поскольку покойников она лично видела немало. На перроне их накапливалось помногу, по 20 и более, увозили в последний путь даже на платформах… Более 60 лет прошло с тех трагических событий, но, вспоминая о пережитом, Татьяна Прокопьевна по-прежнему сильно волнуется. А вы представьте себя на месте той молоденькой девчонки. Один раз ночью ей надо было перейти на другую линию, стала переходить и наткнулась на покойника… Умерших тогда оставляли даже на путях.
Прочитав статью, пришла в редакцию Элма Михайловна Иокиранта (Хамялайнен). Она рассказала, как 62 года назад со своей семьёй в числе других эвакуированных выезжала из0под Ленинграда. В те страшные в своей жизни дни (конец марта – начало апреля 1942 года) 13-летняя Элма потеряла трёх близких – двух братьев и маму. Смерть в пути от голода, по её словам, была обычным явлением. Тела умерших людей складывали в конце вагона и выносили на станциях. На перроне станции Бабаево (Вологодская область) остались лежать мать с братом. После войны Элма Михайловна побывала в Бабаево, узнала, что её родные покоятся в одной из двух братских могил, за которыми ухаживают школьники… На памятниках – никаких имён, кроме одной, общей на всех, таблички. И Элма Михайловна сказала, что и нам вряд ли удастся узнать имена тех ленинградцев, кто покоится в неухоженных могилах на Беркутовском кладбище.
ПОИСК
Об окончательных результатах поиска говорить еще преждевременно, тем не менее о промежуточных его итогах надо сказать. Во-первых, к поиску подключились читатели. С помощью нашего внештатного корреспондента Владимира Александровича Ляпина и главного врача линейной СЭС Виктора Анатольевича Казанцева удалось выйти на сотрудника объединенного архива Пермского отделения свердловской железной дороги Г.А. Литовченко. Вот что он сообщил:
«Для эвакуации населения в период Великой Отечественной войны при Совнаркоме был создан Комитет по эвакуации во главе с Косыгиным. Созданы такие комитеты были в каждой области, много беспокоились на эту тему партийные органы. Исходя их этой информации, можно реконструировать судьбу списков тех, кто эвакуировался и кто умер при эвакуации.
Списки эвакуированных составляли, скорее всего,при формировании эшелона. Навряд ли был общий список всех эвакуированных у начальника эшелона. Ему было не до этого. Вероятно, такие списки были у старшего по вагону – тем более, что вагоны формировались от одного предприятия, цеха, района. Очевидно, списки эвакуированных собирались вместе по прибытии эшелона на место, где людей распределяли по предприятиям, по квартирам. Но это те, кто доехал до места живым. Эти списки должны были бы храниться в той организации, куда попали эвакуированные.
Что касается списков умерших в пути при эвакуации, они могли сдаваться вместе с документами эшелона местному комитету по эвакуации. А он мог сдать их или в первый отдел предприятия, учреждения (потому что на всех стоял гриф,как минимум, «Для служебного пользования») или в партийный архив. Первый отдел все свои документы беспощадно уничтожал, скрыть неприятные дела входило в обязанность первых отделов. А вот если документы комитета по эвакуации попадали в партийный рхив, то они могли сохраниться и до наших дней. Мне приходилось видеть в партархиве документы с разными грифами…»
В своем письме Григорий Алексеевич, в частности, пишет что видел в Государственном архиве Пермской области отчет Пермской железнодорожной больницы за 1942 год: «В документе рассказывается о проблемах больницы, в том числе и проблемах питания эвакуированных ленинградцев, поступающих в больницу с элементарной дистрофией. О погибших речи нет».
Подсказал Григорий Алексеевич ещё два адреса, где, возможно, есть какие-либо сведения о ленинградцах, похороненных на Беркутовском кладбище. Это военно-медицинский музей Ленинграда, который «еще с военных лет собирает документы о санитарных поездах, госпиталях по всей стране», и ЗАГСы. «На фронте их заменяли командиры, и они фиксировали смерть при помощи извещений. Но в тылу ЗАГСы продолжали работу, их никто не закрывал. Все местные ЗАГСы накопленные за время войны документы передали в областной ЗАГС…» Подключили мы к поиску и ленинградцев. В частности, Борис Павлович Мосолов, которого в годы войны приютила деревенька Большое поле, обещает обязательно выполнить нашу просьбу о публикации в газетах Санкт-Петербурга статьи о безымянных братских могилах на Беркутовском кладбище.
БУДЕТ ЛИ ПАМЯТНИК?
Поиск имён ленигнградцев, похороненных на Беркутовском кладбище, мы продлжаем и о его результатах обязательно напишем. Однако важно подумать, как уже сейчас увековечить их память. В редакцию позвонил Леонид Петрович Максимов и поинтересовался, будет ли на безымянных могилах памятник? «Там очень много захоронений, и нужен памятник, - выразил он общую точку зрения многих своих знакомых. – Нужно похоронить людей по=христиански». «Согласен с предложениями кунгуряков об установке на захоронениях ленинградских детей и женщин памятного знака, - пишет Владимир Александрович Ляпин. – Готов внести на это нужное дело, имеющее огромное воспитательное значение, посильную для меня сумму».
Некоторые наши читатели предлагают воздвигнуть памятник не только на могилах ленинградцев, но и на высоком месте, вблизи желдороги, чтобы его могли видеть все, проезжающие на поездах.
Для реализации всех этих задумок нужны и деньги, и участие властных структур, причем не только местных. Я почему-то верю, что на это святое дело и власти откликнутся, и рядаые граждане не останутся безучастны. И к 60-летию великой Победы появится в нашем крае еще одно место, святое для кунгуряков и ленинградцев.
СПРАВКА
По данным Кунгурского городского архива, Кунгур приютил 1872 ленинградца, Кунгурский район – 4872.
КУНГУРЯКИ ВСПОМИНАЮТ
Наши ленинградцы
+++
Во время войны наша семья жила в «жектовском» доме по улице 8 Марта недалеко от железнодорожного клуба. В этой квартире маленькую комнату занимала бездетная семья, а ту, что побольше, - мы, то есть родители, две девочки и двое мальчишек. Объединяла эти комнаты и семьи кухня с большой русской печью и полатями. Зимой 1942 года на эту-то кухню, на эти «спальные» места подселили семью из эвакуированных из Ленинграда. Приняли их спокойно, хорошо. Да и могли ли по другому относиться к людям, с достоинством перенесшим огромные неописуемые страдания, но отличавшимся незлобивостью, обходительностью, очаровывающим нас необыкновенно красивым говором и жившими там же, где и наши близкие родственники.
Все жили трудно, но, если была хоть маленькая возможность, делились куском хлеба, политым растительным маслом, посоленным тут же рассыпчатой каменной солью. Иногда мама, вернувшись с работы (трудилась токарем в паровозном депо) для всех жарила картошку на рыбьем жире. Вечерами довольно часто приходилось нам с мамой (отец был на фронте) пилить и колоть сырые дрова. И ленинградцы, не умевшие делать этого, помогали нам заниматься заготовкой дров на неделю. Сушили дрова в печи, а потом топили, топили, топили эту ненасытную, но обогревающую всех печь. Так одолели зиму. Весной или в начале лета наши ленинградцы уехали в другую местность.
После снятия блокады пришла весточка от родственников из Ленинграда. И мы узнали, что брат отца по-прежнему воюет, его жена работает на военном заводе, их младший сын начинает прибывать в весе, а старший погиб на ступенях школы.
Эти краткие воспоминания детства свидетельствуют о том, что в тяжкий час испытаний для русского народа нет чужой беды. А судьбы людские, причудливо переплетясь, заставляют нас заново, часто острее, чем прежде, воспринимать пережитое и действовать.
Владимир Александрович Ляпин
+++
В начале Отечественной войны из города Умань Киевской области был эвакуирован военный госпиталь, который занял помещение теперешней городской поликлиники. Главный хирург госпиталя Александр Николаевич Ярославский с женой и сыном был расквартирован в наш дом. Там жили мои родители и дед с бабушкой. Мне тогда было 4 года. Из осажденного Ленинграда привезли брата Александра Николаевича – Николая. Он был такой худ.щий – кости и кожа, и очень высокий. Как заведено у русских людей, протпили баню, дядю колю унесли (сам передвигаться был не в силах), хорошенько пропарили, вымыли.. Когда принесли домой, меня снова поразили чудовищные ногти на руках и ногах. Обычные швейные ножницы оказались бессильными. Тогда Александр Николаевич взял ножницы по железу и обрезал ногти. Потом он начал поправляться но куда и когда он девался, я не помню. После окончания войны Ярославсике уехали снова в Умань.
В 1965 году я был командирован в г. Ленинград на Ленмехзавод по обмену опытом. И опять меня поразило отношение коренных жителей к приезжим. У меня было поручение найти одну женщину, которая во время войны была эвакуирована в г. Кунгур и жила по соседству с нами. Улица, где она проживала была переименована. Когда я обратился в Горсправку, то одна сотрудница, пожилая женщина, принесла талмуд. Нашла старое название, перевела на новое и дала мне новый адрес и маршрут следования. Приехал и пошел по улице. Навстречу ид т старичок. Спросил у него. Так он, вместо того, чтобы рассказать, повернул обратно, дошел со мной до нужного дома и только тогда ушел по своим делам.
На заводе, куда я приехал, меня спросили: «Был ли я раньше в Ленинграде?» Узнав, что нет, приставили ко мне провожатого, инженера отдела, и он всё мне показывал и водил по городу вплоть до отъезда. А вот, к примеру, взять Москву, то в лучшем случае тебе расскажут, как пройти, проехать, в худшем – отгавкают.
Вадим Флорентьевич Квятковский
(«Искра», 22.05.2004)