Одни назовут мою страсть к перемене мест придурью. Другие – блажью. Третьи – болезнью. Что я сам думаю по этому поводу? Сказать сложно. Уж таким, видно, я на свет уродился. Некоторые знакомые постоянно задают один и тот же банальный вопрос:
– Где ты только не был?
Это я могу парировать совершенно прямолинейно и, может быть, слегка обезоруживающе:
– Еще много где… не был, – и принимаюсь перечислять места на земле, которые в течение жизни возникли то из книг, то из телепередач, то из разглядывания карты мира. И все это те самые места, в которых хотелось бы побывать.
Эти мысли пришли в голову в то время, когда за окном небольшой горной гостиницы то вальсировал, то выкаблучивал невероятную джигу, а потом переходил в медленный интимный танец снег. Я приехал сюда лишь вчера по приглашению друзей – страстных любителей катания на горных лыжах. К последним отношение имею не просто отдаленное. Мои ноги знали лишь юношеские беговые деревяшки. Я выравнивал на них осанку, или, как теперь принято говорить умниками, – сколиоз. Долгими зимами приходил из школы домой, перекусывал чем Господь послал, а мама приготовила, – и двигался в парк, где любители лыж уже накатали колеюшки. Но когда поступил в институт, про бегунки забыл. Они для меня остались навязчивым сном, легким ужасом. Не просто не хотелось кататься – с содроганием смотрел на сокурсников, которые брали в руки «инструменты» и выходили в парк на прокатку. Мне не довелось по одной причине: играл в бадминтон в институтской секции. Даже в чемпионате города пару раз принял участие и занял не самое последнее место. Третье с хвоста.
А тут, на склонах, – скорость, скольжение, виляние, подпрыгивание. Полюбоваться здорово. Но встать на современный пластик и спуститься вниз… Увольте. Пусть я буду задрипанным «пальтошником», зато – это степень свободы.
Благодаря предупредительному звонку приятеля-катальщика я решил не останавливаться на ночлег в приграничном городке, а рванул в карьер.
– Начинается снегопад, – прохрипело в трубке, – прими к сведению: лучше ехать сейчас.
Мне рассказывали, что в этом случае военно-грузинскую дорогу принято закрывать. Равнинный снегопад совсем иной, нежели на высоте. Сложно передвигаться в пути, когда снег бесконечно прибывает. Он сыплется на лобовое стекло. Дворники не успевают сдвинуть покров в сторону. А потом им становится невмоготу. Весьма натужно они делают свое дело. Давишь педаль газа и радуешься: в машине тепло, сухо и никакого ветра. Правда, по левому борту постоянно зияет глубокая чернота. И где там донышко этого обрыва?..
Слава богу, граница позади. Служители таможни и порядка дышат в спину:
– Не спеша поторапливайтесь, вскоре дорогу закроем.
И я поторапливаюсь. Около тридцати километров до искомой гостишки, как говорит один из мох друзей, добираюсь довольно быстро. Хозяева ждали меня только к утру. Пришлось позвонить при наличии бешеного роуминга, упредить. Не ночевать же в машине. Ответили, как настоящие воспитанные люди: «Ничего страшного, ждем». Слегка корю себя за нарушение «дисциплины», но ведь случается и форс-мажор, потому поднимаюсь на крыльцо. Небольшой звонок у двери. Жму кнопку. Весьма споро, для сонного человека, женщина отворяет дверь. Внутри тепло. Круглый холл манит кожей кресел. Представляюсь, извиняюсь за ранний заезд.
– Ваш номер четыре, – роняет с улыбкой Нино. Указывает на винтовую лестницу: – На втором этаже.
Благодарю и тащу небольшой походный рюкзачок с вещами наверх. Потом возвращаюсь, выхожу на крыльцо. Невдалеке светятся обводы фронтона деревянного домика. Но окна в нем не горят. «Спят, наверное, постояльцы», – мелькает в голове. Запираю машину. Возвращаюсь. Снег не унимается – застилает белым покрывалом небо. Разглядеть окрестности невозможно. Всюду исключительное царство Снежной королевы. На часах начало второго. Ночь. Нино позевывает. Предлагает чай.
– К сожалению, не могу… – делаю долгую паузу. Хозяйка уже хочет развернуться, а я после театрального подвоха продолжаю: – Не могу огорчить вас отказом.
Хохочем уже вместе. Входим сквозь полуарку в небольшое помещение с барной стойкой. Пять столиков, в углу холодильник – соки, воды, пиво. По центру стены – камин. Пригляделся: «почти вечный огонь». Дрова не потрескивают, зато горят газовые рожки. Нино включает свет. Опускает рычажок круглого, блестящего боками электрического чайника. Вспыхивает оранжевая лампочка. Тут же мне указывается место за столом, где ежедневно предстоит завтракать и ужинать. Чайник призывно урчит кипятком. Завариваю зеленый, сажусь на свой стул. На мой вопрос о том, чтобы составить мне компанию в чаепитии, женщина роняет забавную фразу:
– Полчашки белых ночей.
– Что это значит?
– Полчашки простого кипятка, – улыбка не сходит с ее лица, – люблю вечером иногда выпить теплой воды. А сейчас вообще ночь…
Садится напротив.
– У вас весьма неплохо. Уютно и мило. Даже в комнатке как-то почти по-домашнему. Все есть и ничего лишнего, – хочется сказать комплимент. Правда, я так и не научился их рожать, потому «леплю», что думаю.
– Мы стараемся.
В проеме холла возникает приземистый мужчина. Лысый, с характерными грузинскими баклажанчиком-носом, густыми серебряными усами и глазами, которые в молодости вряд ли могли пропустить девушку, по всем параметрам подходящую для флирта, а дальше – как карта ляжет. Сейчас же, продирая самые внимательные глаза жителя гор, он выдает:
– С приездом, дорогой! Меня зовут Резо. Впрочем, завтра будем знакомиться и все остальное, – махнул рукой и исчез так же неожиданно, как появился. Причем я так и не понял куда.
Мне оставалось выложить свои анкетные данные, спросить о напряженности отношений между местным населением и пришлыми. У нас после восьмидневной войны и прошлого президента, который почти проглотил галстук, пугают обманом, нелояльностью к русским, всякими ужасами вплоть до смертоубийства и похищений людей с целью получения выкупа. Только я придерживаюсь принципа: кто верит, тот дома сидит. Любопытство подталкивает к новым путешествиям. Разве плохо, что какие-то мечты или желания в жизни переходят в разряд воспоминаний?
В ответ на мои реплики о смертоубийстве и похищении женщина захохотала. Посетовала, конечно, что молодежь почти не знает русского языка, но теперь в школах снова вводится его преподавание. Значит, не все так плохо.
– Я внучкам, их у меня две, каждый вечер перед сном читаю сказки на русском языке. Пусть привыкают к звуку, слову, – Нино подчеркнула не без гордости свое решение. Я же отметил про себя, что говорит она по-русски весьма неплохо. Впрочем, на грузинском я ведь вообще «ни бе ни ме».
Чай немного оживил полусонный организм. Но тепло, поздний час, усталость после дороги, словно на аркане, тянули к постели. Да и неловкость не позволяла душе разгуляться: среди ночи приехал, взбаламутил человека, вырвал из теплой постели… Второе «я» внутри бубнило: «Так это ее работа. Всякие случаются ситуации. Надо отдать должное, хозяйка оказалась на высоте». В общем, одна половина моей души и вторая посовещались, пришли к согласию: спать.
Попытка принять душ успехом не увенчалась. Ледяная вода бодрила, и совершенно не хотелось влезать под ее обжигающие струи. А спать хотелось нестерпимо! Омовение отложил на утро и, пошаркав щеткой по зубам, глянул в зеркало. Бриться тоже не хотелось. И вообще, стоит обрасти колкой щетиной в этих краях. Недельная, она, на лицах других людей, смотрится весьма неплохо. Словно гуталином подкрасили да не захотели смывать…
Сон начал обволакивать сознание. Волны принялись покачивать постель, баюкать. Возникла рябь снега. Он падал на лицо, дворники бровей разметали в стороны снежинки. Стена, что напротив кровати, превратилась в морскую гладь. Над ней невероятно медленно прямо на меня летела птица. Она постоянно открывала клюв и что-то шептала. Шепот становился ближе. Наконец я смог расслышать отдельные звуки, потом они сложились в странную, смешную фразу из детства: «Ты спишь на новом месте, к тебе придет невеста»…
– На кой мне ляд невеста? – прямо во сне задал себе вопрос и от звука собственного голоса проснулся. Потолок – он и в Африке потолок – показался незнакомым. Сознание возвращалось из сна медленно, будто жевательная резинка, которую пытаются растянуть. И она, на удивление, тянется долго и пластично. Наконец лопнула ровно на вдохе. Я сел на огромную кровать. Понял, что соображать начинаю, ведь в голове мелькнуло: «Здесь можно и вдоль и поперек ложиться – одинаково комфортно будет». Встал. Приоткрыл занавеску. Муть не радует, она разлита по всему пространству, которое хочется назвать горами. Но за окном – ничего! Снежная круговерть! Занавеску отдернул. Без света можно день перепутать с ночью и спать бесконечно. Вполз на кровать, повертелся – образовал кокон. Показалось, в детской кроватке лежу. Успокоился. Почудилось, задремал. На самом деле просто «провалился» в какую-то черную вату.
…Насилия не терплю. На самом деле, когда тебя будят – это хуже любого зверства. Надругательство над личностью. Садизм изощренный! Но, как бы ни чертыхались душа и чувства, приходилось реагировать адекватно. Друзья, муж и жена, – катальщики первостатейные – долбили кулаками в дверь да еще подбадривали себя криком:
– Открывай, сонный мух! Отворяй сейчас-сейчас, а не то получишь в глаз! – Не натягивая спортивок, не впихивая свой слегка мохнатый торс с футболку, я рванул к двери в трусах и распахнул ее.
Машка от неожиданности охнула. Сашкино не только лицо, но вся его сущность расплылась в довольной улыбке. Я церемонно отодвинулся в сторону, протянул руку, пригласил войти. Приглашение тут же было отвергнуто конкретно и бесповоротно сильной половиной семьи:
– Толька, мы завтракать. Умывайся, спускайся. Не забудь: здесь время сдвинуто на час раньше нашего среднероссийского. Так что сейчас уже девять утра, а не восемь, как ты мог подумать, – и состроил такую омерзительную и одновременно смешную рожу, что захотелось схватить, выбросить ее в окно и не вспоминать о ней никогда более.
Мои товарищи сидели за столиком не одни. К ним присоединилась семья из Ставрополя – молодые родители с весьма развитой и острой на язык девочкой лет десяти. Она бесконечно вертелась, словно потеряла в попе дырку и не могла найти. Болтала ногами и языком. На фразу мамы о том, что ее новая подружка довольно умненькая, девчонка не полезла за словом в карман и выдала: «А я что, тупенькая?» У меня мелькнула мысль, что девочка, как только вырастет, даст не только фору, но и «прикурить» многим своим воздыхателям. Да уж, поплачет тот молодой человек, которому достанется эта егоза.
Рядом с ними заняли свои места парни из Липецка и Воронежа, а еще возрастная семейная пара из Белгорода. Судя по количеству мест, занятых в кафе, домик был скорее полон, чем пуст. Только напротив меня одиноко пригорюнился в ожидании будущего хозяина (как хочется сказать «венский», но подобными аксессуарами прошлого в кафе и не могло «пахнуть») металлический, с дерматиновыми сиденьем и спинкой, стул.
Я оказался предпоследним человеком в гостинице «Семерка», который умудрился добраться до момента закрытия дороги. Уже под утро прибыл последний постоялец. Видимо, это его стул, шоустивший напротив меня, пустовал, а на столе стояло блюдце с хлебом, лежали приборы и салфетки в ожидании едока.
Завтрак оказался весьма плотным: фасоль (ее здесь зовут «лобио»), блинчики с мясом, чай с лимоном и бутербродами. Впрочем, чай каждый делал себе сам: на вкус и цвет, как говорится, товарищей надо поискать. Все катальщики, с ними и мои приятели, загромыхали по винтовой лестнице наверх – собирать снаряжение. Они надеялись, что снегопад вскоре закончится. Я решил полениться, потому накатил еще одну чашку, рубанул в нее лимон, слегка присыпал сахаром и сел смаковать напиток. Хотя лимона в нем было больше, чем чая. Вспомнилось, как мы сидели с приятелем на кухоньке у наших знакомых, гоняли чаи, а тот взял да и огорошил вопросом:
– Ты знаешь, что единственный в мире завод по выпуску отдушек для чая находится в Нюрнберге?
– Теперь знаю, – хохотнул в ответ.
– А как думаешь, какая отдушка пользуется самым большим спросом?
– Для нас, русских людей, в последнее время показалось очень любопытным с точки зрения познания мира название «бергамот».
– Двойка тебе, – радостно объявил мой визави и продолжил тест: – Итак, вторая попытка.
– Ну-у, русской душе приятен запах и вкус мяты. Она успокаивает, что-то дремотное будит в душе. Слегка сонное. Расслабленное.
– Опять двойка! – захохотал приятель.
– Ну да, картина Решетникова, – решил слегка сострить в ответ.
– Какого Решетникова? – недоуменно вопрошал собеседник.
– Федора Решетникова. Но не того, который в Валдае живет и является потомком декабриста Решетникова, а который художник, – я решил не падать лицом в грязь и блеснуть не токмо познаниями в области истории России, но даже знакомством с прелюбопытнейшим человеком. Увы, не тут-то было. Моего товарища переклинило на собственном развитии сюжета:
– Так вот, самым большим спросом пользуется отдушка с запахом самого чая! – торжественно объявил мне. Спорить в подобных вещах – дело пустое. Голова его так устроена, что несколько энциклопедий в ней разложены по полочкам, каталогизированы и всегда находятся в «боевой готовности». Умище – потрясающий, а вот в социуме он несколько неуютно себя чувствует. Для ответа на любой вопрос ему требовалось не более минуты. Но, чтобы не искушать его без нужды, я решил не спрашивать, что же мы тогда пьем. Вечер стал бы томным и оборотился в лекцию о чае и церемониях его употребления.
…Она вошла так тихо, что даже шагов по лестнице не было слышно. Впорхнула. Мотыльком. Бабочкой. Прожурчала:
– Доброе утро.
Нино указала ей стул напротив меня. Она безропотно опустилась на него. Тут же официантка Майя принесла из-за стойки горячие блинчики и лобио.
История об отдушках отлетела в сторону. Передо мной возникла не девушка, а настоящее потрясение! Лицо… в нем кроется, наверняка, Польша и еще какие-то вкрапления европейских генов. (В этой стране меня, еще юного человека, несмотря на советские времена, потрясло отношение к слабой половине человечества. Каждая женщина в глазах мужчины была не меньше чем мадонной. Или ее олицетворением. Потому в слово «пани» вкладывалось не просто обращение. Нечто божественное. Именно «пани» сидела передо мной в небольшой высокогорной гостинице среди бесконечных заснеженных вершин.) Брюнетка. Волосы вьются, но собраны в два легкомысленных хвостика. Глаза большие и неожиданно для девушки с темными волосами – серо-голубые. Захотелось крикнуть: «Так не бывает!» Но слова застряли в горле. Давно не чувствовал себя совершенно беспомощным, чтобы затеять разговор с девушкой, по всем параметрам – восхитительной. А тут… Тонкие длинные пальцы ловко орудуют ножом и вилкой. Слегка припухшие губы одаривают улыбкой. (Тут же захотелось прикоснуться к губам и ощутить их нежность и жар.) Под легким серым пончо, края которого увенчаны кисточками, угадывалась… Тут лучше остановить воображение! Можно дойти до… А вам, поручик, слова не давали! Похоже, ваял ее Роден, никак не Майоль. У второго дамы несколько округлее. А вот первый – знаток чувственного женского материала. Кстати, в средневековой Европе ее точно сожгли бы на костре. Сочли бы ведьмой. Ведь в те времена красивые женщины, а тем более сделанные богом из неординарного материала, считались созданиями совершенно иного рода. А если она еще и умом не обделена? Их ждали пытки и костры. Хорошо, что времена инквизиции миновали, а мы живем в относительно цивилизованном мире. Эти мысли догнала еще одна, забавная и правдивая: «Жаль, что я совсем не микеланджеловский Давид. Ну, или хотя бы подобие Зевса в смысле телосложения. На худой конец, Геракла. Ан нет…». О подобной девушке я мечтал в юности. Усердно работал на лыжне и в спортивном зале над своим экстерьером, только – если не дано – смирись, живи с собственным лицом, телом и ни в коей мере не пеняй на родителей. Они самые лучшие люди на земле хотя бы потому, что дали тебе жизнь.
Я держал чашку с простывшим чаем. Молчал и боялся оторвать взгляд от незнакомки. Боялся, что она исчезнет, словно изображение на фотобумаге. Или в кинокадре… Но и начать разговор не хватало духу. Робость, словно мне не почти полтинник, а шестнадцать, настолько сковала всего меня, что в голове вертелись лишь банальности. Здесь, показалось, нужно говорить высоким штилем и наполовину по-французски. Как у Льва Николаевича в «Войне и мире».
– Так можно и подавиться, – проронила она, – меня зовут Елена. А вы?
– Имя редкое, как говорится, но красивое, – острота получилась убогой. Что-то внутри напряглось… – Толя, – выдохнул. Стало несколько легче. Но это не в счет. Инициатива оказалась на ее стороне. Зачем-то добавил:
– Анатолий.
– Почему вы не ушли со всеми?
– Из меня катальщик, как из сумоиста балерина, – попытался острить дальше.
– Но в борьбе столько грации и пластики! Я всегда завидую атлетам! В сумо, кстати, тоже есть нечто грациозное.
«Ноль два не в мою пользу», – пролетело в голове.
– Согласен. В любом виде спорта можно разглядеть массу танцевальных па. Даже в боксе и штанге. Я полжизни занимался игровыми видами спорта, потому нажил немалое количество травм. Особенно колени и локти. Поэтому больше люблю перемещаться по стране, вкушать ее красоты. В общем, здесь я пальтошничаю, как говорят специалисты и любители горных лыж.
– Честность вас красит, – Елена подошла к чайнику. Наполнила чашку. Опустила в нее пакетик с зеленым чаем. Посмотрела в мою сторону, спросила: – Может быть, еще одну?
– Почему бы нет? – ответил вопросом на вопрос. – Если такая дама предлагает разделить чаепитие, отказываться просто грешно, – мне показалось, улыбка выдала робость и некоторую нерешительность. Это присуще мне сызмальства. Что поделать – комплекс, который так и не удалось победить. Или хотя бы договориться с ним. Но сейчас что-то внутри начало бунтовать. Нет, не наглость – некое подобие храбрости, что ли? Я пошел в атаку, как только чай был на столе: – А вы сюда кататься или любоваться?
– Вся моя жизнь прошла в далеком далеке от лыжных трасс, потому с ними я даже не на «вы». Просто решила посмотреть на горы, если удастся – посетить столицу, ведь до нее рукой подать. Я однажды была в Тбилиси. Тогда, как и многие туристы, опоздала на работу. Но, несмотря на эти проблемы, город остался в памяти восхитительным. Потрясающим! А вы здесь впервые?
– Определенно. Странно нам, рожденным в Союзе, говорить «в стране», не правда ли? Но время вносит свои коррективы… В юности хотелось попасть сюда, да все не получалось. Теперь, когда нужно проходить паспортный контроль и преодолевать границы, сложилось. Пока не понял, хорошо ли здесь. Но хозяйка гостиницы – дама весьма приветливая… какая-то настоящая. Да и муж её – человек конкретный.
Характеристику мужчины с носом-баклажанчиком над седыми усами закончить не удалось. Он неожиданно проявился у стола в яркой желтой спортивной куртке и привычных для нынешних людей джинсах. Широко раскрыл руки, словно для объятий:
– Вы – Анатолий, вы – Лена. Уже знаю: служба такая. Я – Резо, – захохотал приветливо, – вот и познакомились. Я ведь обещал? Настоящий грузин, если обещает, обязательно выполняет, – крепко пожал мою руку, галантно взял руку девушки и прикрыл ее другой рукой, – если вы не катаетесь, советую посетить городок внизу. Там есть замечательная забегаловка «Хрюки». Попробуйте непременно тушеные мозги с грибами.
– Странно, вы говорите практически без акцента, присущего людям гор. Большая практика? – не смог удержаться от вопроса.
– Большая, – улыбался в усы Резо, – МГУ, биологический факультет, потом диссертация и московская жизнь целых двадцать лет.
Чувствовалось, ему приятны воспоминания о той самой жизни. Юность и молодость сплелись в единую картинку. Бесшабашность и беззаботность, первые трудности, разгрузка вагонов по ночам, свет ресторанов, модные брюки-дудочки, стиляги, рок-н-ролл.
– Москва шестидесятых, – улыбнулся Резо, – как и нынешняя, влила в нутро моей молодости пытливость и немножечко разгильдяйства. Немножко совсем, – он показал пальцами сколько, – по-русски. Правда, кого-то она отрыгнула безвозвратно, а кого-то приняла в лоно, словно собственное дитя. Я сам уехал. Причины были…
Хозяин рассказал, как дойти до подъемника, чтобы не бить ног попусту. Тем более снегопад немного успокоился. Время от времени из-за серых мутных облаков уже пробивался солнечный свет. И мир становился ярким – так выглядят рекламные картинки и ролики. Хотелось выйти из гостиницы и шагать, шагать вперед. Радоваться пролетающим мимо лыжникам, музыке в открытых кафешках на склонах, деревцам, что торчат из-под снега, – они держатся бодрячком и показывают миру: сдаться непогоде можно, но лучше выстоять.
Мы решили продолжить знакомство. Да и сидеть неделю за одним столом и грустно смотреть друг на друга не хотелось. Потому пошли в сторону трассы. Вскоре нашли указатель – поворот к подъемнику. Разговаривали не много, просто вести нормальную беседу не позволяли междометия восхищения округой. Совершенно незаметно перешли на «ты». Кажется, это произошло за стаканом глинтвейна в деревянном сарайчике с призывной надписью «Кафе». Внутри от столика к столику метались официанты. Люди сменялись довольно быстро. Они входили и выходили утичьей походкой. Оказывается, именно так меняется походка, когда влезаешь в горнолыжные ботинки. Подошвы грюкали то ли налипшим льдом, то ли металлическими креплениями. Но выглядело общество в ярких куртках и теплых штанах весьма привлекательно. Главное, что удалось уяснить сразу, – глинтвейн можно взять без очереди. Уже потом, потягивая горячую жидкость, удалось выловить официанта, заказать хачапури с сыром. Потрясающая оказалась лепешка!
Позже на подъемнике укатили в город. Забавно, что платить при спуске нет необходимости. Во время прогулки и спуска возникло ощущение: мы знакомы довольно давно. Все знают наверняка и понимают, что когда в поезде налаживается беседа с попутчиком, то еще раз «пересечься» с ним вряд ли случится. Именно поэтому карты раскрыты и нет необходимости в том, чтобы прятать в рукаве козыря. В такие минуты распахиваются многие глубинные тайны и переживания. Ведь человек напротив не просто не из твоего круга. Он совсем из иного мира! С кем-то ты становишься жилеткой, в которую можно выплакаться, кто-то превращается в свободные уши для вливания в них твоих переживаний. Так мне показалось, когда мы с Леной соскочили с кресел и двинулись от подъемника в сторону центра городка. Последнего, как оказалось, просто не было! Это довольно невеликое количество отелей, отельчиков, хостелов и мест, в которых можно что-то либо купить, либо съесть. Где живут все повара, продавцы, таксисты, – осталось загадкой. Но забегаловка «Хрюки» отыскалась относительно легко, хоть и оказалась похожей на многие в городке – приземистой, одноэтажной. Сразу бросилась в глаза попытка создания собственного колорита: стулья деревянные неподъемны, на стенах – картины (издали показались пастелями, на поверку вышло – искусно сделаны из цветной шерсти). И еще один момент: заказывать места здесь необходимо за сутки! «Значит, и кухня должна быть приличной», – мелькнуло в голове. Нам повезло: днем все катаются, потому свободный столик на две персоны можно было спокойно занять. В зале тепло и довольно светло. Посетители смеялись, поглощали блюда грузинской кухни со зверским аппетитом. Казалось, еще секунда – и они зарычат от удовольствия.
Возле нас возник, словно из волшебного ларца, юный официант. Фразы «Что, новый хозяин, надо?» не дождались. Парень просто протянул меню. Я попросил два кофе сразу. Потом были обязательные хинкали, изыск – тушеные мозги с грибами на глиняных сковородках – и, естественно, домашнее сухое вино. Что вкуснее? Сказать трудно, но бутылочку вина прихватили с собой.
И мир стал светлее. И небо ближе. И люди еще приветливее. Предложение Лены пойти пешком я встретил в мягкие штыки. Она протягивала руку в сторону гостиницы и утверждала, что идти всего ничего. Мои уверения, что в горах все расстояния кажутся иными, а тем более если идти по серпантину дороги, не имели успеха. Предложение местного таксиста было отвергнуто начисто. Как тут не вспомнить Николая Алексеевича нашего, так сказать, Некрасова, классика русской литературы: «И пошли они, солнцем палимы»? Только солнце изредка выглядывало из-за вороха облаков и тяжелых туч. Иногда возникал ветер, он прошибал от макушки до пяток. Резвая ходьба в самом начале постепенно стала замедляться. Снег усилился. Пришлось последние метров двести торить дорогу по свежему пухляку. К порогу гостиницы добрались в темноте. В некоторых книгах пишут: едва волоча ноги.
– Как прогулка? – улыбнулся Резо.
– У-у-ух, – смог выдохнуть в ответ. Сделал несколько глубоких вдохов и выпалил: – С самого низа до седьмого верха. Это – круто!
Удивленный хозяин только охнул:
– Тут километров восемь, да еще все время в гору. Нужно было на такси. Десять лар – и все удовольствие.
– Не-ет, – вымучил из себя улыбку, – сейчас будет удовольствие, – предъявил бутылку вина.
Лена исчезла в своей комнате. По воле судьбы она оказалась через стену от моего пристанища. Пересиливая бессилие, на зубах, весьма споро, как мне показалось, переоделся, спустился к ужину. Сытые Машка с Саней рубились на бильярде. Махнули приветливо рукой. Сашка, глянув на мою спутницу, хитро прищелкнул языком и втихаря под столом поднял большой палец. В среде гладиаторов этот жест призывал оставить поверженного противника жить.
Лена, переодетая в легкую футболку и спортивные брюки, казалось, как ни в чем не бывало сидела за столом. Она сосредоточенно поглощала харчо.
– Чур меня от таких прогулок, – проронила тихонько и пожаловалась, что чувствует себя бревном, которое долго и упорно избивали.
Мне оставалось улыбнуться – плохая мина при посредственной игре:
– Просто я в горах бывал и предполагал тяжесть прогулки вверх. Тем более что на Кавказе почему-то три тысячи над уровнем совсем не то что, к примеру, на Тянь-Шане. Да и самая короткая дорога, как правило, та, которую знаешь. Ничего, к утру усталость пройдет. Вина?
Она не отказалась. Рубиновая жидкость оживила ненадолго. Усталость брала свое. Ноги наливались свинцом, мысли прыгали друг за другом, но в какой-то момент прыжки стали напоминать замедленную съемку. Особенно когда Лена извинилась и ушла отдыхать.
Я попытался бороться с собой, встроиться хотя бы в одну партию, – но кий валился из рук. Друзья глядели на меня, похохатывали, подзадоривали, подбадривали, одновременно щебетали о прекрасном скольжении и весьма приличной трассе. Время от времени с опаской поминали гидромет с его прогнозом мощного снегопада. Я возражал, мол, синоптики всегда предполагают, а погода располагает. Как сказал кто-то из знакомых прогноз погоды можно предсказать на ближайшие минут пять-десять. Дальше вступает в силу теория невероятности. Тем более давно наступила ситуация, когда даже народные приметы не в силах предсказать хоть что-то путное.
Перед тем как подняться к себе в номер, вышел на крыльцо. Хлопья – их посылал с неба кто-то искушенный в искусстве вырезания снежинок – медленно опускались на величественное покрывало гор. Все следы, которые могли остаться, уже скрылись под белым мягким пледом. В домике напротив гирлянды на фронтоне играли в догонялки. В самом же строении не было никого. Или – привидения? Но дойти до него уже невозможно. По моим прикидкам, белая шерсть пледа уплотнилась сантиметров на двадцать.
– Вот так в восемьдесят седьмом было, – за спиной раздался голос Резо. (Ох уж этот кошачий навык бесшумной ходьбы!) Резо, глядя в окно, задумчиво проронил: – мы сидели в доме, а снег все валил и валил. Месяц сыпало. Кончилась еда. Хлеб с колбасой спасатели сбрасывали с вертолетов.
– Типун вам на язык, – полушутливо и невероятно устало проронил в ответ.
– Не волнуйся, Толя, дня через три, максимум четыре, успокоится. Правда, когда дорогу откроют, – только Богу известно. Устал?
– Есть маленько. Пойду. Силы покидают мое бренное тело, – пожал плотную руку, напоследок сказал: – Доброй ночи…
– Ага... и тебе не хворать, – уже спиной «поймал» фразу.
Просыпаться не хотелось. Нега, усталость, явь, сон – все спрессовалось в один мягкий комок. И абсолютно не было желания брать спицы, чтобы из этой теплой шерсти сделать что-то путное. На волнах лени и полусна всегда качаться приятнее, чем бегать босыми ногами – пусть и по свежему, чистому, не тронутому даже пальцами ветра снегу. За шторами номера серая муть не вдохновляла покинуть теплое пристанище. Она совсем не радовала. Только время безжалостно постукивало стрелками часов: пора умываться и завтракать.
А за столом уже сидела моя вчерашняя попутчица. В голове мелькнуло: «Елена Прекрасная». Озвучить мысль не решился, лишь улыбнулся радостно и проронил банальное:
– С бодрым утром!
Лена улыбнулась:
– Утро бодрым не бывает.
– Тогда, как говорят некоторые товарищи, «bon app;tit!» Правда, иногда мне кажется, что аппетит или есть, или его нет. А уж каков он на вкус и вид…
– Ты не прав, Толечка. Ведь можно просто поглощать пищу, а можно, как здесь и сейчас, – с удовольствием и не спеша.
– Вот опять попал как кур в ощип. Только не делайте больно, тетенька, – хихикнул ехидно в ответ.
– Не волнуйся, буду щипать сильно и аккуратно, – захохотала Лена. Она уже закончила с едой и собиралась подняться к чайному столику. Неожиданно спросила:
– Тебе принести чай?
– Угу, – буркнул сквозь зубы. Блинчики оказались восхитительны.
Чай пили не спеша. Торопиться было некуда. Резо с философской улыбкой смотрел на сугробы. Под толстым слоем масла часто прячется кусок хлеба. Под толстенным снежным тюфяком спокойно спали автомобили постояльцев. Хозяину с трудом удалось раскрыть дверь, откопать крыльцо гостишки, слегка наметить ступеньки крыльца. Потом он понял бесполезность своего труда. Сел в кресло напротив входа. Сквозь большие стекла обреченно глядел на медленный спуск снежного десанта. Ближних вершин видно не было. Небесный свинец медленно светлел, но уплывать не торопился.
Основная масса народу шумно спустилась в кафе. Застучали ложки и вилки, зазвенели ложечки в чашках, хохот и детский смех – все смешалось, сплелось, завертелось. Домик очнулся от сна. Мы с Леной пытались наладить игру на бильярде. Но оба в этом не доки, поэтому разноцветные шары катились совсем не туда, куда хотелось. Однако некоторые из них неожиданно влетали в лузы. Сашка с Машей позавтракали, весело подмигнули и ретировались в номер.
После пятой партии я вздохнул:
– Целый день провести за бильярдом – не лучший вариант, – и встретил одобрительный взгляд соперницы по игре. Потому, ободренный, предложил: – Может, возьмем лопаты и пойдем рыть траншею? Ты когда-нибудь чистила снег во дворе?
– Не-а, – засмеялась Лена.
– Поучимся? А то я после армии тоже не брал лопаты для снега в руки.
Я подошел к Резо, спросил, сколько в хозяйстве лопат. Тот ответил с опаской, что есть пара, но чужим он не даст и одной.
– Отчего? Да я, вроде, не совсем чужой…
– Приходят, просят откопать машину или подкопать, когда рядом застряли, а потом не возвращают. Так уже пять лопат увели, – грозно выдал хозяин.
– Да мы просто хоть траншейку прорыть, чтобы люди, если захотят, смогли выйти.
– Какой разговор, дорогой?! Бери-хватай шанцевый инструмент! Рой-копай на здоровье!
Мы начали копать со словами: «Давай представим, что на Аляске ищем золото». И сразу стало веселее. Игра всегда радует и порой позволяет не думать о тяжести. Я вспоминал армейские будни, когда дежурный подполковник выгнал нас чистить хоздвор в метель. «Мело, мело по всей земле, во все пределы…» – мы бросали снег, а он возвращался, чтобы вновь наполнять лопаты. После часа уборки подполковник вышел на крыльцо. Посмотрел на наши раскрасневшиеся и умученные лица. Выкурил сигарету, грустно велел убираться в казарму со словами, что бездельники – они и в Африке бездельники. Здесь не мело, просто медленные снежинки вальсировали легко и стремились вниз. И была их тьма!
Добровольные копатели снежных траншей, мы минут через пятнадцать или двадцать остановились. Высота требовала больших усилий при физических нагрузках. Но мне никак нельзя подавать виду, что устал, хотя «перекурил» бы с радостью. Лена раскраснелась, движения замедлились. Она остановилась. Оперлась на лопату и глубоко вздохнула. Поправила капюшон куртки. В этот миг я, неожиданно для себя, игриво поскользнулся, начал стремительно падать в ее сторону. В снегу мы оказались вместе. Ее глаза настолько близко, что я в них просто утонул… губами. И уже невозможно было оторваться от ее щек, губ. А она ответила навстречу – нежными поцелуями. Снег, небо, гостиница, птица на коньке соседнего здания, запах женщины, снова снег, но уже под нами, – сумасшедшая круговерть. Сердце бешено колотится в гортани. Током долбит душу. Желание не отрываться от Ленки напрочь снесло «крышу». Я почувствовал себя мальчишкой, который впервые впился в женские губы. Мне снова стукнуло пятнадцать, и весь организм откликнулся на порыв близости. Нет, это не удар током. Это нечто более ударное. Взрыв! Молния! Гром среди ясного неба! Сладкий плен, в который хочется попасть и даже не думать о попытках бежать из него! Оставаться в нем до последнего дня…
Дорожку мы расчистили не слишком серьезную. Но весьма глубокую. Как говорится, «вам по пояс будет». Главное, обозначили проход между машинами. Причем делали это трясущимися руками. Не потому что замерзли или устали. Внутри клокотала жажда друг друга. Вскоре на помощь пришли товарищи-жильцы. Дело закипело, ведь у многих лопаты оказались наготове. Мы бросились вовнутрь. Сдали Резо лопаты.
– Можно без расписки? – я попытался «сморозить», на что в мудрых глазах человека, который живет довольно давно, уловил хитроватую улыбку.
И вот уже ковыряюсь ключом в двери. Никак не могу попасть. Лена хохочет и довольно резво ныряет в свой номер. Именно в этот момент мой ключ входит в скважину, дверь подается. Сбрасываю мокрую одежду. Ныряю в душ. Согреться не получается. Наспех вытираюсь. Выскакиваю в комнату. Натягиваю спортивный костюм, влезаю в тапочки и – к соседней двери. Выстукиваю привычную для всех людей дробь: «Та-та-тата-та-пам-парарам-парам». И, ничуть не удивляясь собственной нахрапистости, тому, куда девались комплексы, – нажимаю прохладную дверную ручку. Из комнаты летит легкое:
– Да-да, Толя…
Она знала, что зайду?! Фантастика какая-то!
Лена, обхватив себя руками, сидит на кровати в халатике на молнии.
– Замерзла? – спрашиваю и чувствую, что вид у меня совершенно дурацкий. И улыбка дурацкая. И сам я невелик ростом, кривоног, будто тот мужичок-с-ноготок-морда-варежкой.
– Ага, – шепчет она, – ужасно. И душ горячий не помогает.
А в глазах совсем не холод читается. И я неожиданно для себя самого обхватываю ее. Насколько хватает сердца и души. В ответ мир взрывается тысячами миллионов звезд. Только дыхание слышится горячее и пульсирующее, как солнце… и губы… нежные… влажные…
Утро неожиданно обратилось в вечер, а вечер стал смолистой ночью…
– Между прочим, дорогу до Тбилиси уже открыли, – загадочно объявила Нино во время завтрака.
На нее посыпались вопросы о том, возможно ли как можно менее затратно выбраться через столицу в Россию. Белгородцы бросились дочищать машину и прогревать мотор. Они решили рвануть, пусть намного дальше – через Азербайджан и Дагестан, но зато с гарантией через пару дней добраться домой. Работа, как говорится, не волк, но в век не сильно развитого капитализма и нелогично работающего рынка труд не просто делает из обезьяны человека.
Мне стало радостно: появилась возможность заглянуть в город, в котором Пиросмани, Табидзе, Чиаурели, Брегвадзе, Габриадзе и великое множество грузин оставили следы не только на мостовых, но в истории мировой культуры. Ехать машиной не хотелось: как отказать себе в возможности попробовать домашнее вино или чачу? В подпитии, даже легком, садиться за руль – дурной тон. Нино тут же предложила забронировать место в маршрутке, которая сможет добраться снизу, из городка, специально сюда – к нашей гостинице. Кроме того, на въезде в столицу нас встретит друг Резо – гид из местных знатоков истории и культуры, он облегчит знакомство с городом и даже с его злачными, в хорошем смысле этого слова, местами. Мы договорились на утренний рейс, чтобы успеть обернуться за день. Оставалось лишь выяснить желание Лены. Но, как только я произнес слово «Тифлис», она отреагировала со скоростью полета солнечного луча:
– Поедем-поедем! Непременно! – Она тут же начала снова вспоминать, что однажды прилетала в Тбилиси. – Это было ровно в год переворота, когда к власти пришел Звиад Гамсахурдия – сын того самого настоящего классика литературы Константина Гамсахурдии, автора «Десницы великого мастера». – Лена меня озадачила. Я всегда думал, что много прочел и просмотрел, но этой книги не держал в руках. Хотя в памяти возникло название из красочных афиш кинотеатров поры моего детства. Но посмотреть не сложилось. Да и не шибко себе представлял тогда, что значит слово «десница».
Лену несло дальше. Она восторженно вещала о величественных храмах Мцхеты, о волшебных винах, коньяках, потрясающем кофе и хачапури. А то, что они застряли на несколько дней (не было в аэропорту авиационного керосина), отошло на далекие задние планы. Я смотрел на ее пульсирование, ее восторг и сам не понял, когда, в какой момент начал искриться. Захотелось тут же вскочить в маршрутку, броситься вперед – в погоню за красотой и величием древней столицы.
Плен, в котором мы оказались, простирался совсем не на сотни километров! Минут через двадцать – двадцать пять после выезда из гостиницы снег закончился. Фуры дальнобойщиков по обочинам сменились жухлыми травами, приснувшими на зиму деревьями, небольшими селениями вдоль трассы. Испокон веков военно-грузинская дорога пользовалась спросом у путников всех мастей, пошибов и масштабов. Время от времени водитель тормозил, микроавтобус вбирал в себя новых и новых пассажиров. Даже стоя в согнутом состоянии, народ ехал, спешил по своим надобностям. «Как и у нас в глухих уголках совсем не отдаленных от столицы провинций, – мелькнуло в голове. – Впрочем, движение – это жизнь». Не улыбнуться не получилось. И чуть более чем через сто километров за окошком нашего транспортного средства возникли кварталы старого города.
– Смотри-смотри, Мцхета! – притянула меня за руку и восторженно зашептала на ухо Лена.
Я уже увидел и… замолчал, словно камень. Потрясение! Мы попали в совершенно иную реальность! В другой мир! То ли на планету Плюк, которую придумал Данелия, то ли в древнее царство, которым правила Тамара.
На окраине, на остановке, водитель маршрутки нажал на тормоза и предложил нам выйти. Перед машиной стоял мужчина лет тридцати пяти. Оказалось – Ираклий, друг Резо и Нино. Он узнал нас сразу, расплылся в улыбке, при этом что-то сказал по-грузински водителю. Тот, видимо желая поступить, как в старые советские времена – не утруждать себя выдачей сдачи, – кивнул нашему гиду и принялся отсчитывать монеты. Лена позже тихонько прошептала: «Переживала, что сдачи не дадут». «Значит, что-то меняется и здесь», – прошептал внутренний я.
Мы перебрались в машину Ираклия и двинулись в однодневное путешествие. Началось оно с Джвари. Храм старого характера, византийского. Основательный. Приземистый. Прочно стоящий. С черепичной крышей. Старейшая постройка на горе. Сверху, от стен монастыря, кажется, что внизу – на ладони у слияния Куры и Арагвы – мерно течет жизнь старых кварталов. Они слегка подернуты патиной времени, опутаны паутиной виноградных ветвей и пронизаны копьями кипарисов. У стен люди живут привычным маленьким муравьиным сообществом. Куда-то торопятся, что-то продают, пьют вино, предлагают соседям и друзьям пробовать произведения рук своих, любят и умеют наслаждаться жизнью. Что может быть лучше любви и наслаждения?
– Джвари с грузинского дословно переводится как «крест». Говорят, если на вертолете подняться над горой, храм напоминает форму креста, – гордо сообщает Ираклий. Потом с долей легкого сожаления добавляет: – Правда, я ни разу не поднимался…
– Ну да, нормальная крестово-купольная постройка, которая венчается барабаном. В данном случае барабан восьмигранный, – не удержался я, чтобы не выдать некоторых знаний, выуженных в книгах Вазари и других трактатах об искусстве и архитектуре. – Опять же, храм устроен на горе не только как фортификационное сооружение, но и как предложение человеку – потрудиться, подняться вверх, прежде чем прийти к Всевышнему.
– Откуда знаешь, Толя? Ты сказал, что еще не был в Грузии! Обмануть решил?! Ты здесь был?! – возмущенно повысил голос гид.
– Да нет. Впервые. Просто читал об устройстве подобных храмов, – я почувствовал, что оправдываюсь, хотя на самом деле испытывал приступ культурного шока.
– Правда-правда, – поддержала Лена, – он впервые. Я была много лет тому назад в Тбилиси. Но здесь тоже в первый раз.
Каменная резьба сохранилась с тех достопамятных времен! Что может быть более изысканным и потрясающим?! Только плоды трудов рук человеческих! Вот остатки оборонительной стены. Узкие бойницы, на земле – кучи камня, а в глубокой тени, в ультрамарине, который переходит чуть ли не в сажу, – серебристое деревце. Юная поросль! Оно пробилось и продолжает укореняться на каменном ложе монастыря. Деревце стало для меня тем самым символом страны, которая, в который уж раз (?!) начинает подниматься из руин после набега очередного воителя. Слеза заскользила по щеке.
– Что с тобой? Ты плачешь? – удивленно спросила Лена.
– Ветер, – смущенно произнес в ответ. А следом уже текла вторая прозрачная капля. И не хотелось ее утирать. Пусть будет…
– Анатолий, у тебя в роду грузин не было? – Ираклий спросил уже в машине, когда спускались из Джвари по пути в Мцхету.
– Нет, точно не было. Если только я о них не знаю, – мы расхохотались.
– А мне думается, что даже евреев не было в его роду, – сострила Лена вдогонку, – слишком он какой-то бесхитростный. Но гордость в наличии.
Я приподнял бровь – высказал молчаливое удивление. Оно вызвано было проницательностью самой красивой женщины планеты Земля и окружающих Галактик. Именно так хотелось ответить, но я смущенно промолчал.
День пролетел со скоростью невероятной! Информация лилась нескончаемым потоком на наши головы. Что-то рассказывал Ираклий, что-то удалось подслушать у экскурсоводов групп в Светицховели, в церкви монастыря Самтавро, просто на улочках городка... Мы узнали, что основал город один из сыновей Ноя – Месхет, – и название зазвучало иначе! И камни под ногами показались древнее. И животворящий столп показался ощутимее. И даже тень святой Нино почудилась у одной из стен. Или под деревом? Впрочем, не важно! Почему? Потому что возглас торговца вином просто заставил впасть в недолгий ступор! Высокий чернявый мужчина в джинсе, когда краем уха уловил мои восхищения по поводу архитектурного великолепия, красивым баритоном радостно взвопил:
– Дорогие русские братья! Подойдите! Попробуйте мои вино, чачу! Прошу вас, дорогие мои!
Я остановился. Замер, словно услышал нечто невозможное. Но так оно и было! А ведь меня убеждали соседи, что сегодня в Грузию ехать не стоит, что мы им не нужны, что русская речь для грузин служит красной тряпкой для быка на арене корриды. И вдруг такое…
– Простите, но мы не собираемся, даже не думаем покупать, – попыталась мягко возразить Лена.
– Я же не покупать прошу, красавица! Я предлагаю пробовать! Я сам вырастил виноград, сделал вино, чачу. Пойдем, попробуем! – не унимался человек.
– Но мы за рулем, – решительно, неожиданно по-хозяйски произнесла Лена, взяла меня за руку и потащила в проулок. Оттуда хитро улыбался Ираклий, словно испытывал нас на «слом». Мы не поддались, хотя, что греха таить, соблазн был величайший! А в спину еще летели птицы слов:
– Э-э-э-ва-а-ах! Брать-я-а-а! Только по рюмочке-е-е! Попробуйте-е! – и еще какое-то время нас преследовало протяжное, – у-у-йте-е-э…
Ну как не улыбнуться? Из подобных «картинок» стала складываться вся дальнейшая часть пути. Одни предлагали купить магнитики, другие – кинжал, третьи – войлочную шапку-сванку, четвертые – снова попробовать вино или купить специи. Восхитительное сумасшествие продолжалось весь день! На улицах Мцхеты и Тбилиси сновали небольшие туристические группки, где-то лихо, а где-то осторожно разворачивались громоздкие автобусы. В стареньком деревянном вагоне конки с благоговением мы насладились вкуснейшим глинтвейном и не удержались – купили магнит с видом Мцхеты. У небольшого скульптурного портрета Чиаурели довольно громко, неожиданно для себя, я выпалил:
– Неужто, Софико?! – Ираклий снова усомнился в моем первом приезде в Тбилиси. Окончательно растаял наш проводник в момент, когда проезжали по проспекту Руставели. На левой стороне тротуара «вышагивал» приличных размеров бронзовый дядька в пальто. Мы не остановились, но любопытство взяло верх:
– А что это за человек в бронзовом пальто так уверенно шагает по городу?* (Памятник грузинскому поэту Георгию Леонидзе (1899–1966) – автору нескольких поэтических сборников, в том числе знаменитого «Древа желаний» – прим. авт.) – мой вопрос не смог заставить сбросить на секунду скорость авто. Ираклий спокойно проронил:
– Это, наверное, Табидзе. Я так думаю. Поэт такой грузинский. Но его вы, скорее всего, не знаете.
Лена тут же начала медитативно произносить:
– Цвет небесный, синий цвет полюбил я с детских лет…* (Строки из стихотворения Николоза Бараташвили – прим. авт.)
Ираклий резко нажал на тормоза. Машина встала, как вкопанная посреди проспекта. Наш гид мгновенно включил аварийку. Слава богу, мимо успел прошмыгнуть тот, кто ехал позади. Конкретный грузин в кепке конкретно и красноречиво крутил пальцем у виска.
– Не могу поверить, что ты не был в Грузии ни разу! – обратился ко мне. – А ты, женщина, – пронзил Лену взглядом, словно средневековый рыцарь копьем проткнул какого-нибудь сарацина, – точно грузинка! – На секунду запнулся и продолжил: – Только очень красивая.
Громкий смех заполнил салон машины. В него пробилась еще одна фраза нашего товарища по путешествию:
– И… чересчур умная.
Ираклий выключил мигалки и медленно тронулся вперед. Спокойно, неторопливо, словно Штирлиц пастору Шлагу, начал полушептать:
– Толя, а ты знаешь, что в Грузии долгое время жили народные певцы и танцоры? Они носили шаровары, такие сейчас модными стали – с низким низом. У русских это называется, кажется, мотня…
– Ну да, и картузы небольшие. А сверху, как правило, архалук – ситцевая рубаха в горошек. И назывались они «кинто». Правда, у нас есть сведения, что они были первостатейными мошенниками, – снова поделился своими познаниями с нашим гидом.
– Конечно, были! Как же без этого торговцу? – засмеялся довольно громко Ираклий. Потом увел громкость на минимум, оглянулся с прищуром на Лену и принялся шептать на ухо. Шепот показался мне не просто театральным – он был слышен, по-моему, даже за бортом автомобиля. Горячечные слова обожгли ухо:
– А еще, говорят, что многие из них были…
– Нетрадиционной ориентации? – настала очередь Лены вставить свои «пять копеек» в разговор просвещенных мужчин. – У меня есть такие знакомые. Нормальные люди, между прочим, в отличие от некоторых традиционных…
– С тобой понятно, ты была в Тбилиси, а вот Толик слишком много знает! Давай сделаем так: ты приедешь летом на пару месяцев. Будешь жить у меня. Зачем тратиться лишнего, – выпалил наш гид, – а пока что-то еще подчитаешь о городе и людях… Летом я буду рулить, ты рассказывать. Прибыль поделим. Так мы миллион лар заработаем! – хохот заполнил машину от колес до самой крыши. Почудилось, что даже багажник захохотал заразительно и громко, хлопая единственной своей ладошкой по изогнутому кузову.
Ираклий помолчал и закончил:
– Ну, если не миллион, то половину миллиона точно!
Совсем скоро предстояло прощание и очередная неожиданность. Хозяин гостиницы Резо – он по делам оказался в городе – созвонился с Ираклием и предложил забрать нас с собой в обратный путь. Именно поэтому мы не торопились на обратную маршрутку. Именно поэтому успели больше, чем предполагали. Но не смогли посетить Мтацминду – место, где покоится прах Александра Сергеевича Грибоедова с его великолепной Нино Чавчавадзе и многих известных людей искусства и культуры этой маленькой, гордой, прекрасной и волшебной страны…
Дорога обратно не утомила. Более того, она промелькнула мгновением. Резо порадовался нашему восхищению столицей.
Солнце возникло неожиданно из-за неплотных облаков. Оно сверкало так мощно, что казалось, будто желало перещеголять самый начищенный самовар в яркий день. Блики скакали совсем не зайцами, а какими-то сумасшедшими попрыгунчиками повсюду: по поверхности гор, по стенам комнаты, по трансформаторной будке на взгорке, по перилам балкончика. Снег переливался изумрудами и бриллиантами, рубинами и опалами. Он казался мягок и податлив даже с виду. Удивительно, что время еще не подошло своими стрелками к завтраку – зависло, как неожиданно зависает компьютер во время трудной операции. Мы проснулись вместе со светом, он проник мимо шторок в номер. Я обнаружил, что рядом – восхитительная женщина неглиже! На ее грудь скаканул солнечный блик, кожа стала светиться нежным молочным цветом. Вчера никуда не кануло, оно продолжилось неожиданно нежно и страстно. Глаза самой прекрасной женщины, когда она открыла их под моим поцелуем, оказались настолько глубоко небесного цвета, что оторвать взгляда от них я не мог, а внутри меня, в душе, возникла слеза счастья. Впрочем, отрываться от женщины я не хотел! Звуки священнодействия заполнили номер и то медленно, то спринтерски подводили нас к финишному выдоху. И так не хотелось спешить! Мы замедляли свой «бег», потом снова взрывались и летели вперед – к самой яркой звезде! Мы летели над миром, ловили переливы его красок, смеси запахов, музыку сфер и пространств… Казалось, этому никогда не будет конца! Пространство так и будет переливаться, звенеть, дышать, лететь вместе с нами.
…Неожиданно наступил дикий голод. Он заставил нас выбраться из постели. В душе я намылил спину Лены – сначала ладонью, и только потом мочалкой протер бархатистую поверхность кожи. Она повернулась ко мне лицом, и мы снова совпали друг с другом. Вода плескалась повсюду. Она подбадривала, торопила, стучала по нашему «общему телу»… Потом нежно, нерасторопно мы вытирали друг друга мягкими полотенцами. Даже сквозь ткань, казалось, чувствовалась обжигающая поверхность кожи брюнетки с серо-голубыми глазами…
Мы спустились в кафе. Сели за привычный столик. Только успели вздохнуть, как, словно по мановению волшебной палочки, возникли блинчики с мясом. Слюна начала заполнять пространство рта до самого нёба. Лена, глядя на блинчики, заулыбалась. Я сглотнул комок и удивленно обронил:
– А есть совершенно не хочется?
– Еще как совершенно! – хохотнула в ответ. – Я просто сравнила поверхность блинов с цветом стен вчерашней крепости. Помнишь, проезжали? То ли у водохранилища какого-то, то ли у реки, но весьма широкой? Вот такие – древние коричневатые камни на фоне голубого неба и слегка мутной молочной воды.
– Помню-помню! Только что это было? Нужно бы спросить у Нины или Резо, они люди просвещенные, должно быть в курсе.
Оказалось, нам приглянулись камни и остатки крепости и храмов Ананури. Некоторые историки склоняются к тому, что первые башни были построены еще в тринадцатом веке. Но большинство утверждает, что основные постройки датируются семнадцатым веком, когда они стали резиденцией арагвских эриставов*. (Арагвское Эриставство – средневековое феодальное владение в Грузии, расположенное в верховьях долины реки Арагви – прим. авт.) Долина, превратившаяся теперь в громадное озеро-водохранилище и поглотившая часть старой военно-грузинской дороги, когда-то была отдельным княжеством. Именно здесь, в крепости, находился русский гарнизон в начале девятнадцатого века, а самым любопытным фактом является тот, что в Ананури пришел пешком Александр Сергеевич Пушкин! За световой день он прошел дорогу до Душети и стал первым русским туристом, который значится в исторических анналах Грузии.
– Значит, то, что нам Ираклий говорил о Пушкине, который кушал в придорожной харчевне у Мцхеты – мы тоже там останавливались, – может быть правдой?! – произнесла Лена радостно и весьма громко. Резо услыхал возглас. Вздрогнул от неожиданности. Замер. Спросил многозначительно:
– Толя, у тебя скотч есть?
– Не брал. А зачем? – я опешил от вопроса, но смутная догадка мелькнула в голове. Догадка оказалась правильной.
– Лене рот заклеили бы. Меньше шума и огня. Вчера всю дорогу тараторила и сейчас продолжает строчить. Тоже мне Анка-пулеметчица! – Резо рассмеялся громко и заразительно. Мы подхватили настроение хозяина. Смех разлетелся по гостинице раскатисто.
– Что с дорогой? – спросил у Резо в надежде, что вскоре можно будет начинать греть машины и встраиваться в вереницу, которая потянется к пограничному кордону.
– Дорогу пока не открыли. Обещают завтра-послезавтра, – выдохнул хозяин гостиницы. – В восемьдесят седьмом нас так завалило снегом…
– Что еду вам сбрасывали с вертолетов, – я подхватил фразу. Лена удивленно посмотрела на меня. Но я тут же пояснил:
– Просто Резо уже рассказывал.
А хозяин, словно не слышал моего дополнения, продолжал:
– Мы месяц сидели взаперти. Власти выручили… Разве может нормальный грузин прожить без вина и мяса целый месяц?! Мы же не птички, чтобы кашу и макароны кушать. Нет, хорошо мы все-таки жили тогда. Как минимум, стабильность была очевидна и будущее можно было как-то прогнозировать, на что-то надеяться. Сейчас тоже неплохо, но как будто не хватает чего-то.
– Ну-у, нам такого не надоть, – я вспомнил о вертолетах, – месяц не просидим. Слишком на большой земле дел много.
– Вы вниз прогуляйтесь. Там хорошо. Опять же – храм недавно открыли. Если вы верующие, – Резо замялся, словно о чем-то не том сказанул. Но тут же отыграл: – Даже если не верующие – зайдите. Хоть и новострой, но – в традиции, с каменной резьбой.
И наладились мы прогуляться вниз, в селение, прозванное аборигенами «городок». Именно из него несколько дней тому шлепали вверх. Наученные горьковатым опытом, решили вниз – на подъемнике, а обратно – взять такси. Кто же мог предположить, что снова не будет места словам, а лишь восхищение и междометия посыплются из нас, аки из рога изобилия?
Дорога привела к тропинке в довольно глубоком снегу. Тропинка – к маленькому храму. Еще издали мы приметили, что очень странно светится он изнутри. Чем ближе подходишь, тем больше света льется навстречу прямо в распахнутую дверь. Что там? Золотой иконостас так брызжет бликами солнца? Или иного свойства какое-то новшество прогресса? Загадка перестала быть таковой, когда подошли совсем близко. Обнаружилось, что дверь в храме входная находится ровно напротив второй двери. Обе они отрыты, и солнце отражается от снега, попадает в здание, пробегает по стенам, цепляется за светильники, припадает к иконам и выпрыгивает наружу в главный вход. Вот оно, простое и гениальное решение архитектора! Внутри, в солнечных отблесках, уютно. По-домашнему тепло. Резной каменный иконостас… парит в воздухе!
Метрах в десяти от второй двери, на улице, – звонница. Простые деревянные «ворота», на которых закреплены три колокола разной величины. К ним протоптана струйка дорожки. Видно, что сам настоятель и службу ведет, и в колокола бьет. Не так велик приход, чтобы еще и звонарь был в помощь. В контровом свете колокола показались синими, а горы – осыпанными золотым дождем. Лишь вдалеке, на склоне, сквозь прищур можно разглядеть небольшое строение, схожее с монастырским.
– Похоже на церковку, – не удержался я от комментария.
– Да-да, очень похоже, – прошептала Лена, – но как там сейчас можно жить?
– А там сейчас никого и нет, – раздалось за нашими спинами.
Мы обернулись. Среди золотых бликов – бабочек и птичек – возник священник. Он продолжил:
– Там только летом бывают монахи. На зиму все спускаются вниз. Монастырь небольшой, всего четверо живут. Но несколько раз то лавины, то сели заставляли покидать строения. Некоторое время назад решили: зимовать монашествующие будут в другом монастыре. Меня зовут отец Григорий. А вы? Не здешние, я так думаю…
Большого труда не составляло определить в нас не только не здешних, но пришлых и иностранных. Это не помешало узнать, что храм построен недавно и освящен. Приход небольшой, но необходимость строительства была. Селение все больше из деревушки превращается в городок. Туристы опять же. Кому-то нужно их принимать. Доход появился, и люди потянулись.
Стало любопытно: ручная ли резьба иконостаса? Ведь при нынешних технологиях все может быть. Ежели дерево лазером режут узорно и вычурно, отчего бы камень не пользовать? Уж больно гладко все сделано!
– Руками резано, руками, – с хитринкой произнес отец Григорий. Он улыбнулся и исчез за царскими вратами. Через несколько мгновений вынес оттуда искусно вырезанный мастерской рукой деревянный семисвечник! В самом центре его красовался грузинский крест.
– Этот крест пришел к нам от римлян. Император Константин разрешил нам свободное исповедание христианства. При украшении Болнисского храма крест был использован как основа орнамента, – пояснил отец Григорий, – поэтому он с той поры называется «болнисским».
Вокруг креста в подсвечнике ветви виноградной лозы, листья и плоды изогнуты и переплетены в танце. Семь красных стеклянных стаканчиков для свечей расположены изгибом поверху. И еще важно: сработана вещь настолько чисто и без задоринки, что хочется гладить ее, словно солнечный свет гладит настоящие виноградные лозы, листья, грозди…
– Вот ведь радость! Это один мастер подарил нам. А поскольку в вас есть что-то неуловимо теплое, захотелось показать это чудо, – улыбчиво проговорил священник.
Идем из храма обратно в городок. Солнце все так же расстилается повсюду. Слепит и радует. Теплота воздуха и переливы снега бодрят. За мою руку держится великолепная женщина. Она настолько хороша, что хочется орать и прыгать от ощущения счастья! Самого настоящего! Самого неожиданного! Самого… самого…
– Давай поедем вверх, в кафешку возле трасс. Просто посидим, попьем глинтвейна, посмотрим на горы, на человеков-муравьев на странных досках с названием лыжи, – предлагает Лена.
Разве я могу отказаться? Тут же покупаю «веселенькие» карточки на подъемник. Занимаем очередь в среде людей с лыжами и «досками». Дожидаемся свободной движущейся скамейки. Впрыгиваем и устремляемся вверх – над головами катальщиков в красных, желтых, зеленых, оранжевых и снова ярко-желтых комбинезонах и в почти космических шлемах. Навстречу нам скользят сиротливые сидения. Изредка на них сидит либо усталый катальщик, либо парочка пальтошников вроде нас, которой лыжи просто не нужны: они отдыхают от всего на свете, кроме друг друга. Наверху, где начинается вторая очередь подъемника, спрыгиваем. Сегодня выше не хочется хотя бы потому, что храм и отец Григорий подействовали на нас магически. Возникло желание сохранить ощущения, не притуплять, не перебивать их новыми – видами с самой высокой точки Гудаури.
В кафешке с итальянским названием и местной кухней находим свободный столик на открытой веранде.
– Так хочется хватануть немножко зимнего загара. Я загораю быстро и становлюсь похожа на негритянку, – хохочет Лена, снимает солнцезащитные очки, прищуривает глаза и подставляет лицо теплым лучам.
– А я краснею, словно рак в кипятке. Разговаривать во время сеанса можно? – улыбаюсь.
– Нужно, а то ведь расслаблюсь окончательно и усну. Особенно после того, как сделаю пару глотков глинтвейна, – она убирает волосы со лба.
– Знаешь, ты потрясающе красивая! Не знаю, говорили ли тебе об этом, но так хочется, чтобы я был первым, кто произнесет нечто особенное, – робость не позволяет мне развернуться в полную силу. Но я не могу сдерживаться: – Я так благодарен миру и небу за то, что ты приехала в нужное время в то же самое место, куда попал я, что кто-то свыше распорядился сесть нам за один столик, что все в тебе заставляет меня не просто трепетать. Я ловлю себя на мысли, что мне шестнадцать…
– Да ну?! А я думала, ты совершеннолетний, – прилетело в ответ. – Надеюсь, меня не привлекут за совращение несовершеннолетнего?
Горло перехватило, но я попытался выровняться и продолжить:
– Ну, не шестнадцать, чуть больше. Только не могу умолчать, что меня в тебе привлекает и потрясает сплетение красоты и ума, какой-то невероятной мудрости и одновременно девчачьей беспечности. Опять же, такое ощущение, что в тебе намешано столько страстей и скромности, сколько может быть в настоящей русской девушке и, к примеру, какой-нибудь даме из Франции или Польши. Я, профессиональный журналист, не могу найти подходящих слов и формулировок, которые способны характеризовать тебя полностью. Впрочем, «должна быть в женщине какая-то загадка» – так ведь кто-то сказал? – Я не успел дальше развить мысль, не успел найти слова для признания: миловидная девочка принесла наши глинтвейн и кофе.
– Минуток через пять будет хачапури, – проговорила официантка и скрылась за входной дверью.
Лена надвинула на глаза очки. Взяла стакан. Последовал легкий глоток. В мозгу мелькнула фраза: «Боже, я влюбился окончательно! Мне нравится, как она пьет вино, как она ест, разговаривает, двигается… Я обожаю все, что она делает»!
– Ты просто ко мне неравнодушен. Я не настолько хороша, как ты придумал. С самого детства мне мама говорила, что с моей крестьянской внешностью даже замуж выйти будет сложно.
– Я бы поспорил с твоей мамой. Она абсолютно не права! А она сама-то что?
– Наша мама – звезда. Она всегда была первой и лучшей, вот мы с сестрой – на втором плане. Хотя сестру она ставила всегда выше. Единственный человек, который защищал меня, – тётя.
– Похоже, тетя знает толк в людях. Мама тоже знает, но немножко по-своему. Опять же, необходимо помнить, что все мы взрослеем и становимся похожими на родителей не только внешне.
– Думаю, мне не грозит. Я ушла из дому в институт и больше не вернулась. Впрочем, все может быть. Как говорится, зарекалась баба на сеновал не ходить… – Задумалась Лена, примолкла. Вокруг сновали лыжники, сверху стекало светило на вершины. Кто-то придумал фразу про лёд и пламень, и оказался совершенно прав. Что говорить – красота!
Лена продолжила:
– Вот тётя знала толк в людях и жизни. Мы с ней частенько по-девчачьи стрекотали где-нибудь в уголке. Жаль, ее нет уже. Несколько лет. Остались два сына, мои двоюродные братья. Так вот, я решила, видимо, еще в девическом подсознании, что семью создать не смогу. Полжизни так пролетело. Встречалась больше с женатыми мужчинами или теми, которые много старше. Уже к тридцатнику ближе все же – до сей поры так думаю, случайно, – вышла замуж. Но желание и ощущения были странные, в ЗАГСе пробила такая истерика... Чуть было не сбежала. Одно только остановило: страх и Питер. Страх, что придут гости, ресторан заказан, а меня нет. Ну и город, в котором масса клиентов, заказы образовались, какие-то проекты находились в стадии окончания, какие-то в середине. Нехорошо это, людей бросать на полпути. Дизайн квартир нынче, сам знаешь, не просто удобство, но и мода. Ты говоришь о моей какой-то европейской внешности. Ну, родилась-то в Дрездене, как у нормальных военных родителей. Точнее, я – капитанская дочка. Сослуживцы папины прочили ему золотопогонное будущее. Тем более он из детдомовских, а таким мальчишкам-суворовцам давали возможность укорениться в рядах вооруженных сил. Мама, как зачастую водится в подобных браках, педагог-филолог. Правда, в Германии мы прожили десять лет, а потом папу перевели за буйный нрав в Смоленск. Но и там он не остановился. С сослуживцами – душа компании, с нами – тиран. Именно поэтому в мои двенадцать лет мы остались втроем. Папу выперли из армии, он уехал к своей приемной маме куда-то в Среднюю Азию, и связи с ним не было никакой. До самой его смерти. Но это уже, как принято, другая история…
– Не может быть, чтобы мама тебе так говорила. Что-то не укладывается. Чтобы дочери родной такие слова. Может, банальная зависть? Если она – звезда, ты – звезда. Получается: кто звездатее? Всякое может быть. А в тебе это с детства сидит, и ты, похоже, культивируешь в себе эту печальку, стараешься не избавиться от нее, а наоборот. Скажу банальность, но, поверь, ты – самая прекрасная женщина нашей планеты!
Лена делает очередной глоток глинтвейна. Напиток уже не так горяч, можно объем глотка увеличить. Она словно проглатывает грусть, которая уже не обжигает, но временно уплывает на второй план.
«Только ведь наступит момент, когда этот груз снова выберется наружу. Снова обожжет, надавит, введет в состояние неуверенности, снова заболит», – роится в моей голове.
– Ты знаешь, вспомни, что было написано у царя Соломона на перстне. Причем с обеих сторон. Прими эту данность. Что касается моего детства, на меня не давили. Пороли – оно не без этого. Иногда даже, крайне редко, за дело. Чаще батя выгонял на моей заднице злость. Какую – трудно сказать. Мы так и не успели с ним ни поговорить по-взрослому, ни стать друзьями. А может, стали бы? Впрочем, не люблю сослагательного наклонения… Очень может быть, что не стали бы. Опять же, я – мальчик, и нам необходимо быть кривоногими, волосатыми и потными. По крайней мере, так гласит русская народная мудрость.
Меня прорвало, словно плотину во время весеннего паводка. Слова сыпались и сыпались, выстраивались в очередь, предложения роились вперемежку с чувствами, и не хотелось их сдерживать:
– Главное в том, что наши переживания и проблемы живут с нами до тех пор, пока мы живы. Куда бы мы ни ехали, ни летели или пытались убежать… Меняются дома, люди, улицы, площади, реки, но абсолютно все свое мы носим в своем заплечном мешке. Здесь после нас не останется ничего. В наши дома или квартиры въедут другие люди, вещи, книги, мебель – что-то выбросят на помойку, что-то разберут на память близкие, что-то просто сожгут; деньги, если они приличные… сама знаешь, даже если не очень большие, – раздербанят на части. С собой мы в состоянии унести на небо лишь то, что душой нажили: боль, любовь, счастье, память, грусть, радость.
– Конечно, ты прав. Но не так просто избавиться от детских обид. Забыть их. Они все равно остаются с нами и порой грызут душу до крови. И время от времени настигают и давят. Я стараюсь бороться с собой. Не очень-то получается. Хочется забраться в какой-нибудь уголок поглуше, подальше, поинтимнее – и сидеть там. На свет не показываться, не говорить ни с кем, не дышать даже. И тут приходит некто, выдергивает тебя наружу в самый неподходящий момент. Тишина взрывается. Мир вспыхивает огнями реклам и витрин, невероятными новостями с экранов телевизоров, и ты не можешь собой распоряжаться. Слава богу, бывший муж перестал доставать своими мольбами о возвращении. Он-то думал, я к кому-то ушла, а я просто ушла.
– Ваши хачапури, – прозвенело над ухом. На столе возникли две горячих лепешки. Официантка улыбалась ярко и юно: – Что-то еще желаете?
Мы зажелали еще по стакану глинтвейна. Я поймал себя на мысли, что совершенно неинтересно, что было до нашей встречи. Важно, что происходит теперь. Здесь и сейчас, когда солнце разлилось по склонам гор, выстелило золотистый, переливчатый снег под ноги маленьким разноцветным человекам-мурашам. Они стремительно спускаются сверху, торопятся к подъемникам – совершить еще один круг, – устремляются к очередному месту старта, откуда катятся вниз-вниз-вниз. И этот челнок продолжается весь световой день. Лишь к темноте кабинки и кресла на тросах замирают. На склонах остаются только муравьи-работники. К полной темноте они тоже исчезают в своих норках. Гора облегченно вздыхает и замирает до света. До утра. Настоящий муравейник! Особенно если взглянуть на него с высоты. А из космоса? Оттуда покажется: по белому покрывалу снуют насекомые. Они всячески пытаются своими лыжами и досками взрезать, разорвать, разъять ровную ткань снега. Громадное тело горы лишь слегка поскрипывает, постанывает то обвалами, то лавинами. То самое единственное время, когда ни одна живая душа не жаждет забраться как можно выше и спуститься как можно быстрее…
Новый вечер подкрался на цыпочках, когда мы подходили к крыльцу нашего приюта. Повсюду по направлению к домикам и отелям двигались усталые мураши. Некоторые едва переставляли ноги, некоторые громко и радостно оглашали окрестности смехом. Но всех объединяло одно: стремление в тепло номеров и к разнообразию кухни. В «Семерке» каждый вечер звучали попсовые перепевы. Возможно, завтра откроют дорогу, так сказал отец Григорий, самое позднее – послезавтра. Придется паковать сумки и чемоданы, выдвигаться к границе. Удивительно, но я со своими приятелями почти не пересекался. Каждый жил в своем маленьком мире и чувствовал себя комфортно. Разве этого мало?
Лена спросила Резо по поводу дурацкой какофонии, что брызжет из колонок. Неужели эту дребедень приятно слушать постоянно? Ведь настоящая грузинская музыка с ее потрясающим многоголосием и мелодикой стоит много больше, нежели ремиксы и искусственный надрыв так называемых звезд.
Хозяин удивился искренне и довольно громко. Да еще поделился тем, что мы (он уже отождествлял меня и Лену единым целым) – первые люди, которые попросили сменить пластинку:
– Все просят поставить что-то современное, а вы удивляете.
– А разве может быть что-то современнее настоящего искусства?! Тем более национального? – выпалил я в ответ. – Эту хрень мы слушаем ежеминутно из телевизора, радио, из утюгов и стиральных машин… А подайте нам, пожалуйста, если возможно, божественные грузинские мелодии! Их красоту! Их величие! Их летучесть!
Пока мы усаживались за столик поужинать, Резо метнулся в свою комнатку, откуда-то извлек диск, поставил его в проигрыватель – и вот оно, счастье! Льется волшебный музыкальный ручей в глубоком ущелье. Оттуда, снизу, возвращаются эхом голоса певцов. Прикрой глаза – они унесут тебя вверх, к облакам, туда, где гордые орлы грудью опираются на облака и скользят в невидимых воздушных потоках. Миг – они срываются вниз камнем и у самой земли снова хватаются крыльями за воздушные струи, чтобы подняться высоко-высоко. Закрой глаза и все это видишь наяву!
– Э-э-э, Резо! Спасибо огромное такое, как… небо! Вот он, бальзам на сердце. Нельзя же приехать в Грузию в первый раз и не услышать настоящих песен! Это сродни тому, что у театра Резо Габриадзе в Тифлисе не увидеть Ангела и не услышать звука колокола времени. Ленка, – мне именно так захотелось назвать ее, по-домашнему, что ли, – мы с тобой, наверное, неплохие люди, если господь подарил такие сюжеты для памяти и души?!
– Возможно, – в уголке рта Лена попыталась спрятать улыбку.
– Кстати, весьма неплохо, – одобрили остальные обитатели, которые спустились на ужин. На это Резо подсобрался, втянул, насколько возможно, живот, грудь приобрела форму колеса. В глазах блеснул озорной огонек.
– Толя, когда все разойдутся, спускайтесь с Леной вниз. Я хочу угостить вас потрясающей чачей. Ну и шашлык-машлык какой-нибудь сообразим. Хорошо? Только обязательно вы вдвоем и больше никто.
Чача оказалась медовой. Потрясающей. Вкусной. Все, что мы потребляли до нее, при наличии тождественного названия, оказалось лишь подобием, хотя в некоторых случаях – тоже неплохо исполненным. Крепкий мёд под многоголосное пение неизвестных исполнителей плавно перекочевал в нас. Доза не убойная, а если включить воображение, к нему приплюсовать собственную дурь, которой вполне хватает в нужный миг, чтобы ощутить момент всеобщего счастья в заваленных снегом горах… Полные штаны восторга! Даже шашлык одобрили, хоть и оказался он слегка подгоревшим. В полумраке ночи создать шедевральное блюдо сложно, зато можно съесть его с аппетитом. К этим блюдам местные официантки подали лезгинку. Девчонки приняли на свои небольшие, упругие груди немного чачи, распахнули чакры и бросились в пляс. Казалось, они всю жизнь занимались лишь тем, что танцевали. Плавные шаги и переходы – их у русских принято сравнивать с нежным лебединым скольжением – здесь были иными. Что-то сакральное чувствовалось в том, как одна из девчонок плыла по кругу. В нем, в этом кругу, вторая, играя роль юноши, выделывала сумасшедшие фортели ногами, вскакивала на носочки и снова резво, с криком «А-ас-сэ!» принималась за жгучий перебор ногами. Руки при этом резко выбрасывались то вправо, то влево, словно кинжалы или сабли. Мы смотрели так, что дыхания не было! Оно споткнулось на вдохе и, пока длился танец, – замерло. Нас не было. Мы обратились в эфир. Звезды проникали в окна. Звезды брызгами рассыпались у ног этих фантастически пластичных звездных дев. Огонь камина светил ярче. Жар струился волнами. В движение пришел весь мир! Мир людей, птиц, снега подчинялся только и исключительно ритму танца! Он, словно крысы за гаммельнским крысоловом, вытянул шею и шел, шел, шел лишь туда, куда вели музыка и ритм. Вокруг не существовало ничего: ни стен, ни потолка, ни лестниц, ни снега, что покрыл пространство гор. Ничего! Только ритм, – его все отбивали ладонями. В полумраке светились горящие азартом угольки глаз Резо, Нино, Лены, девчонок-танцовщиц…
– Они в танцевальный кружок ходили при Дворце пионеров? – сквозь частые удары барабанов и ладошек я почти крикнул в ухо Нино.
– Ты что, дорогой? Какие пионеры в теперешние времена? Это же просто! Танец – часть нашей жизни. С детства с молоком впитываем. Ай-вэй! Все получается само собой, – ответила хозяйка.
Некоторые из постояльцев взирали на действо сверху. Дружно отбивали такт – кто ладонями, кто-то постукивал по перилам или кованым балясинам ограждения.
Разошлись чуть за полночь. Спать после такого взрыва эмоций не очень-то. Мы оделись, вышли на крыльцо. Луна одарила легкой улыбкой и бездонным небом. Снег казался синевато-серебристым. Внизу, в гостиницах, домиках-шале и кафе еще светились желтые огоньки. Замерло все. Даже флаг на соседнем домике не вздрагивал. Он висел покорно, безропотно, как ветроуказатели на метеостанции при полнейшем штиле. Шкала градусника укорачивалась. Лена спустилась с крыльца – под ногами раздался легкий хруст. Нет, не такой, который возникает в оттепель. Это был хруст с легким, даже несколько радостным звоном.
– Подмораживает – значит, откроют дорогу, – с улыбкой выдала девушка. Постояла немного, словно задумалась, неожиданно встрепенулась: – Толя, а знаешь, меня не пороли. Меня папа то сапогом по попе, то ремнем по лицу. Самой что ни на есть солдатской бляхой…
Я не дал ей закончить. Возмущение накрыло меня черным покрывалом. Ладно нас, пацанов, пороть, а девочку?! Я на мгновение потерял зрение, слух, землю под ногами. Насколько смог, сдержал внутри возмущение. Время остановилось. Показалось, пролетела вечность, а на поверку – миг. Я перебил рассказ:
– Это вот тот шрамчик у носа? Я думал, упала да о какую-нибудь песочницу или, как говорят у вас в Питере, поребрик… Хотя в Германии это звучит явно как-то иначе. Наверное, – в голове пролетели осколки немецких слов из школьной, потом институтской программы и сожаление, что всюду мы проходили язык вместо того, чтобы им заниматься. Но что-то сработало – мутное, отдаленное – и я с гордостью блеснул: – Bordstein, кажется.
Лена захохотала:
– Ай, умничка какой! Я точно не знаю, но уж очень знакомое слово. Только позволь завершить мучительный сюжет. Я маленькой была полненькой и неуклюжей. Мама попыталась отвести меня в гимнастический кружок. Там тренер посмотрел и сказал: «Мамаша, так она ж у вас не гнется совсем. Похоже… и не будет». С той поры мама меня заставляла собирать спички с пола. Обязательно чтобы наклоняться и не сгибать колени. Гнула таким образом. В общем, с детством повезло. Только ведь сам знаешь, вспоминается чаще хорошее.
– К примеру?
Она посветлела:
– Мальчик немецкий, с которым в третьем классе обменялись значками. Я ему не пожалела свою октябрятскую звездочку. Помнишь, с маленьким курчавым Лениным? А этот немчик красивый был, белобрысенький и голубоглазый. Настоящий.
– А я потрясающий самопал соорудил. Премудрость вся невелика: трубка, резинка да шпингалет. Рукоятку выстрогал из березового обрезка. Так мое орудие доску небольшую пробивало! Правда, как-то обмишурился: пороха больше нужного насыпал. Думал, чтобы помощнее. А он разорвался в руках. Слава богу, только шрамы на пальцах остались. Правда, указательный до кости оголило, но – как на собаке, – теперь настал мой черед улыбаться своей детской беспечности.
Потом замолчали надолго. Мы вдыхали небо, оно проникало в нас. Здесь, на маленьком пятачке громадной планеты, мы схватили за хвост то, что принято называть счастьем. Одни ищут его и не находят до самой смерти. Другим оно достается по генной цепочке, как достается наследство. Третьи проходят круги неудач и тяжелейших испытаний и наконец находят его. Думается, именно им – третьим – больше всего дано понять и оценить полноту этого, такого, казалось бы – простого определения – счастье.
Как быть, если завтра откроют трассу? Я уже не смогу без нее. А она без меня? Или была права та самая бабуля, что выдала мне часть моего будущего? Она тогда произнесла любопытную фразу: «Ты найдешь то, что искал. Вам будет не просто, даже если вы решите жить вместе. Вас будут раздирать страсти, сомнения, тревоги. Все это уйдет, как только вы пойдете в храм. Вам просто необходимо будет венчаться...» Я смотрел на Лену. Оторваться невозможно. И такую девочку сапогом?!.. И спички по полу?!..
– Холодает, пойдем? – мысли лопнули мыльными пузырями и рассыпались на невидимые осколки, когда колокольцем прозвенел Ленин голос.
В холле уже никого. Приглушенный свет. В каморке администратора терпеливая Нино. Она полусонно глянула в мою сторону. Махнула: доброй ночи – и снова уставилась в монитор. Пасьянс явно не хотел складываться.
Я оставил куртку у себя в номере. Принял душ. Переоделся, как принято было говорить в давние времена, в свежее исподнее, набросил спортивный костюм и тихонько, чтобы не вспугнуть тишину, прокрался в соседний номер.
Лена стояла посередине комнаты. В свете ночников показалось, что она сошла с картины. Коричневатая дымка теней уплотнилась в углах, заползла под кровать, под комод, облизала ножки стульев. Обхватила ступни Лены. Колени. У меня перехватило дыхание. Сердце вонзилось в горло. Лена сбросила халат. В полумраке блестела ее кожа. Она светилась даже там, где должен быть… Сердце мое замерло. Остановилось, чтобы с бешеной скоростью помчаться вверх-вверх-вверх… в высоту.
За стенами здания на многие километры расстилался белый плен.
Утром его не станет…