Сеансы алготерапии следующего дня прошли без неожиданностей – не говоря уже о приключениях – а вот на Вилле Вевельсбург (а рамках работы с Эликсиром Белого Ангела) я порол и выпорол (настоящим римским флагрумом, прибитую к столбу за запястья и лодыжки) весьма занятную особу.
Звали эту особу Ядвига Радванска, хотя в ныне очень узких (а во времена её хронологической молодости в весьма широких) кругах она была известна как Пражская фурия.
Пражская не потому, что она родилась и выросла в столице ныне Чехии (за более, чем сотню лет она посещала этот город считанное число раз), а потому, что родилась, выросла и заработала себе заслуженную репутацию фурии в одноимённом районе Варшавы.
Первые семнадцать лет своей жизни Ядвига ничем не отличалась от тысяч других польских девочек. Дочь состоятельных, но не сверхбогатых умеренно религиозных родителей, она посещала католический детский сад, а затем поступила в католическую школу Святой Бригитты, в которой училась добросовестно и в целом неплохо, хотя с неба звёзд не хватала.
Регулярно посещала Святую Мессу, исповедовалась (хотя исповедоваться было, в общем-то, особо не в чем), принимала Святое Причастие и даже не без удовольствия участвовала в крестных ходах и прочих религиозных процессиях.
Родители уже начали подыскивать ей подходящего жениха… как вдруг, за считанные часы вся её до того спокойная, размеренная и счастливая жизнь рассыпалась в прах. Остались только боль, страх, стыд… И ненависть. Холодная яростная ненависть.
Её изнасиловали. Четверо ошалевших от вседозволенности и безнаказанности сынков богатых и влиятельных родителей подкараулили её на улице, схватили, затолкали в роскошный «Мерседес», отвезли в особняк, где в течение нескольких часов насиловали и издевались над ней всеми возможными и невозможными способами, осыпая её эпитетами «дрянь», «шлюха», «тварь», «корова» и сами разнообразными комбинациями нецензурных польских ругательств. А затем вывезли на просёлочную дорогу и выбросили из машины.
Так она стала женщиной. К счастью, обошлось без травм, беременности и венерических заболеваний.
Она не помнила, как добралась до дома и сколько времени пролежала на кровати в полузабытьи, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хотя бы слово. Потом, когда к ней вернулись силы, она рассказала всё родителям.
На следующий же день отец обратился в полицию, но деньги родителей этих подонков оказались более убедительным аргументом для окружного полицейского комиссара и дело замяли. Ей с мамой стоило огромного труда отговорить её отца от самосуда, буквально повиснув на нём, когда он выходил из дома, положив в карман девятимиллиметровый «Люгер». После всего пережитого потерять ещё отца… это добило бы их окончательно.
Чтобы избежать насмешек и издевательств со стороны одноклассниц (девушки в этом возрасте могли быть просто невероятно жестокими), она ушла из школы. Родители наняли ей преподавателей – и она перешла на домашнее обучение.
А потом она встретила Его. И её жизнь снова круто изменилась. Только теперь уже в гораздо лучшую сторону.
Его звали Тадеуш Сверчевский. Майор Тадеуш Сверчевский. Командир отдельного парашютно-десантного батальона Войска Польского. Сероглазый, рослый, тридцатилетний красавец-шатен. Он подошёл к ней, когда она в очередной раз бесцельно бродила по аллеям одного из парков, которым так славилась (и славится) Варшава. Он просто подошёл к ней и спросил:
«Девушка, у Вас такие печальные глаза… Я могу Вам чем-нибудь помочь?»
Она взглянула в его бездонные серые глаза… и выложила всё, как на духу. Он слушал внимательно, не перебивая. И слышал.
Закончив свой повествование, она прямо спросила его: «Вы отомстите за меня?»
Он покачал головой: «Я солдат, а не убийца. Они своё получат – и в этой жизни, и после неё. Бог отмстит за Вас»
У неё упало сердце. Она не смогла скрыть своего разочарования. А он неожиданно продолжил: «Но я знаю, как помочь Вам. Я научу Вас защищаться. Чтобы никто никогда не смог Вас унизить и причинить Вам боль. Если Вас устраивает такой вариант, то… завтра в полшестого утра за Вами заедут»
Она согласно кивнула. Это было лучше, чем ничего. Гораздо лучше.
Он проводил её домой. А на следующее утро за ней на маленьком чёрном «Рено» заехал весёлый рыжеволосый сержант в полевой армейской форме с погонами младшего сержанта. Он отвёз её в военный городок парашютистов, начальником которого и был майор Сверчевский.
И началась учёба.
Ей выдали комплект армейской формы без погон и знаков различия и выделили «персональных инструкторов», которые учили её всему тому, чему учат парашютистов-десантников.
Она бегала длиннейшие кроссы, стреляла из пистолетов, карабинов, автоматов и даже пулемётов, метала гранаты, плавала в Висле на умопомрачительные дистанции. И осваивала премудрости рукопашного боя. Вот только прыгнуть с парашютом ей так и не дали – всё ограничилось лишь прыжками с вышки. Так она научилось смело и решительно шагать в пустоту, доверяя страховке.
Она научилась метать ножи, попадать из пистолета в подброшенную монету, за сто метров сбивать из карабина влёт ворону, рисовать на мишени «восьмерку» из советского ДП-27, немецкого MG-34 и английского Брена за несколько секунд переводить в горизонтальное положение и выключать троих здоровенных мужчин
Но самое главное, она победила страх. Она уже больше никого и ничего не боялась.
Однажды, когда она возвращалась с воскресной прогулки домой, какой-то пьяный идиот набросился на неё, пытаясь затащить в кусты и изнасиловать. Он сделал большую ошибку. Катастрофическую ошибку.
Она резким и умелым движением вырвалась из его «объятий», после чего сильнейшим ударом туфли, носок который был усилен полукруглой железкой, на мелкие кусочки разнесла ему коленную чашечку.
От чудовищной боли он взвыл и начал медленно заваливаться на землю. Она перехватила его за левую руку и ловким приёмом переломила ему руку в локте. Затем столкнула на землю, плюнула в физиономию, развернулась и ушла.
Она была влюблена в Тадеуша, как кошка, а он демонстративно относился к ней как к одному из своих учеников. Ни лучше, ни хуже. Она понимала, «откуда ноги растут» – она была ещё несовершеннолетней, а по его неписаному «кодексу чести» несовершеннолетние девушки были off limits. Но ей от этого было не легче.
Она боготворила его за то, кем он был, была бесконечно благодарна ему за то, что он сделал для неё… и люто ненавидела за то, что он игнорировал её как женщину. Впрочем, игнорировали её все парашютисты – за все несколько месяцев учёбы с ней не попытался даже пофлиртовать никто.
А все её попытки даже пофлиртовать с кем-либо немедленно и безжалостно пресекались. Она прекрасно знала почему – для них она была младшей сестрёнкой их командира и, следовательно, их младшей сестрой. И всё.
Она любила их как братьев и наставников, была благодарна им за заботу и «науку»… и ненавидела за то, что они упорно отказывались видеть в ней женщину.
А потом всё неожиданно закончилось. Его батальон перевели в Вестерплятте, в окрестности Гданьска. Он обещал прислать ей адрес своей армейской почты, но так и не прислал. На все её запросы военные чиновники только качали головами и пожимали плечами. А в конце концов и вовсе «дали от ворот поворот».
Ей показалось, что вся её жизнь рухнула во второй раз. И теперь она считала, что безвозвратно. Она снова вернулась к своим бесцельным прогулкам по аллеям парков. Причём теперь уже выбирала самые глухие и отдалённые уголки. Научившись сражаться и победив страх, она искала… даже не приключений, а боя.
Кто ищет – тот всегда найдёт. Во время одной из таких прогулок – в парке Королевские Лазенки – она увидела, как два негодяя повалили на землю женщину и уже приготовились её насиловать.
В несколько длинных прыжков преодолев разделявшее их расстояние, Ядвига обрушила всю силу своего удара на голову подонка, уже изготовившегося проникнуть в женщину. Удар сломал ему шейный позвонок. Он умер мгновенно. Инструктора майора Сверчевского своё дело знали.
Второго мерзавца, сидевшего на корточках и державшего распростёртую женщину за руки, она ударила в висок носком туфли. Тем самым, усиленным железкой. С вполне предсказуемым результатом – на землю свалилось уже мёртвое тело.
Ядвига помогла женщине подняться. Та, казалось, потеряла дар речи. Причём не столько от пережитого страха, сколько от столь неожиданного спасения. Приведя себя в порядок (насколько это было возможно), спасённая удивлённо оглядела Ядвигу и спросила, не скрывая глубочайшего изумления:
«Где Вы всему этому научились?»
«Неважно» – отрезала Ядвига. «Важно, что научилась»
«Тоже верно» – согласно кивнула женщина. «Я Вам так благодарна…»
«Пустое» – снова отрезала Ядвига. «Я просто выполняла свой долг»
Эту фразу во время занятий в военном городке повторяли настолько часто, что она навсегда врезалась в подсознание Ядвиги.
«Меня зовут Марыля» – представилась спасённая.
«Ядвига»
«Вот и познакомились» – вздохнула Марыля.
Они двинулись по аллее парка в сторону более «обжитых» мест.
«А эти?» – Марыля кивнула в сторону несостоявшихся насильников.
«Мертвы, скорее всего» – пожала плечами Ядвига. «Меня учили бить насмерть. Мало ли, что у них там в карманах…»
Марыля снова пристально оглядела свою новую знакомую. Только теперь уже заинтересованно.
«А не насмерть – могли бы?» – таинственно осведомилась она.
«То есть?» – непонимающе посмотрела на неё Ядвига.
«Я хочу Вам кое-что рассказать» – уже гораздо более уверенно сообщила Марыля. «Точнее, предложить. Уверена, что Вас это заинтересует…»
Марыля привела её в фешенебельный ресторан Бельведер, расположенный в том же парке, в исторических интерьерах Новой оранжереи. Пожалуй, самый фешенебельный в Варшаве.
«Плачу я» – пресекая возможные вопросы, заявила Марыля. Ядвига не возражала.
Ужин был шикарный – белый борщ на ветчине и белых грибах, корейка из мяса косули в соусе из слив, вареники с малиной. На десерт – нежнейшее и вкуснейшее тирамису и просто великолепный кофе.
То, что Ядвига услышала от своей новой знакомой, её поразило. Она никогда ни о чём подобном не слышала. Она даже и не подозревала о существовании такого. И, надо сказать, это ей очень понравилось.
«Видите ли, Ядвига» – говорила Марыля, не забывая отдавать должное всяческим вкусностям, «в нашей стране – да и в любой другой стране – есть очень много мужчин, которым настолько надоедает всегда и всеми командовать, что они просто жаждут возможности сбросить с себя эти оковы и надеть совсем другие оковы – подчинения сильной, умной, красивой и очаровательной женщине. Психологи называют это компенсационными практиками»
Что такое «компенсационные практики», Ядвигу интересовало мало. А вот возможность получить мужчину в своё полное подчинение и поквитаться со всей мужской половиной человечества за её боль и страдания, за игнорирование её женственности… это её очень интересовало. И привлекало. Поэтому она без колебаний приняла предложение Марыли стать её ассистенткой.
И снова началась учёба. Ядвига училась повелевать и командовать; допрашивать и навязывать свою волю; красиво, артистично, больно и безопасно пороть плетьми, розгами, кнутом и верёвкой; красиво и эффектно связывать и привязывать; вводить под кожу иголки; капать на тело воск; ставить зажимы на тело, соски и гениталии мужчины… И ставить на колени – одним своим взглядом – даже самого влиятельного, богатого и сильного мужчину.
Через полгода Марыля сказала ей:
«Всё, моя дорогая, ты уже освоила всё, что нужно. Ты уже не ученица и не ассистентка, но Госпожа. Поэтому я отпускаю тебя в свободное плавание. И, поверь мне, ты очень и очень скоро превзойдёшь свою наставницу. И я буду очень этому рада. Я даже не буду передавать тебе своих рабов – не пройдёт и пары дней, когда у тебя их будет гораздо больше, чем ты сможешь переварить»
И как в воду глядела. В тот же самый день Ядвига получила аж два предложения стать её рабами. Пришлось, как говорится, ставить дело на широкую ногу. Первое время она арендовала «темницу» и инструменты у Марыли, а затем приобрела уже свои собственные устройства.
Она хотела снять дом, но её родители и слышать об этом не хотели. Они сочли, что их дочь настрадалась достаточно для того, чтобы всю оставшуюся жизнь жить, как душа пожелает.
Поэтому они купили ей дом – особняк на Торговой улице и положили на её имя в Купеческом банке настолько солидную сумму, что на одни проценты с неё она могла безбедно существовать до конца своих дней.
Ядвига стразу отделила себя от своих коллег по цеху. Её позиционирование было простым и хлёстким – «жёстче меня только палач». Она сразу и во всеуслышание заявила, что у неё будут самые жестокие и болезненные истязания и самые беспощадные и безжалостные унижения. На её сеансах кричать будут все и терять сознание тоже все. Причём, возможно, не один раз.
Что удивительно, это только притягивало мужчин. То ли в силу безрассудной тяги к крайностям, свойственной большинству мужчин, то ли в силу желания «испытать себя», но желающих «пройти через её сеанс» отбоя не было. Их было так много, что им приходилось записываться к ней на месяцы вперёд.
Так она получила своё прозвище Пражская фурия – за неистовую ярость, жестокость и беспощадность своих сеансов.
Родители в её дела носа не совали, полиция – тоже (не в последнюю очередь потому, что среди её клиентов было много полицейских). Их она истязала с особой жестокостью и особым удовольствием, помня о том, как эти продажные твари отказались наказать её насильников.
Когда 27 сентября 1939 года немцы вошли в Варшаву, на её жизни и занятиях это не отразилось практически никак. Ну, пришлось оформить аусвайс, да немецкие патрульные жандармы иногда приставали к ней с явным намерением познакомиться. Но, столкнувшись с её взглядом, поспешно возвращали ей её аусвайс и отпускали восвояси.
Возможно, она так бы и доработала до «освобождения» Варшавы Красной Армией… правда, потом, у неё наверняка возникли бы нехилые траблы… если бы она (я та и не понял, каким образом) не попала «на радар» весьма нетривиального персонажа – даже по меркам РСХА, где он служил. Хорста Людвига Энке.
Тогда ещё гауптштурмфюрера (капитана) СС; командира ягдкоманды варшавского гестапо. Тогда ему только что исполнилось тридцать лет; он родился и вырос в Польше (в Катовице) и потому в гражданском был неотличим от поляка.
Суть его претензий к Пражской фурии я так и не понял. Он ссылался на хорошо (и печально) известную в узких кругах историков периода оккупации Польши Третьим рейхом Акцию АБ (Чрезвычайную акцию по умиротворению) … только мне было решительно непонятно, какое отношение имела варшавская доминатрисса, не имевшая высшего образования, к польским интеллектуалам, которые по этой акции подлежали либо расстрелу, либо отправке в концлагеря.
Впрочем, это было не так уж важно (произвол оккупантов в Польше был уже тогда легендарным) … важно, что по его приказу Ядвигу арестовали, доставили в тюрьмы варшавского гестапо, где жесточайшим образом выпороли… а потом отпустили восвояси. Не забыв уничтожить все её «орудия труда».
При этом – надо отдать ему должное – Энке, узнав об изнасиловании Ядвиги (шестью годами ранее), немедленно распорядился… отыскать виновников и поступить с ними по оккупационным законам.
Двоих из четырёх нашли – они так и проживали в Варшаве – и после того, как они признали свою вину, расстреляли на глазах у Ядвиги Двое других исчезли в неизвестном направлении… и только годы спустя выяснилось, что их расстреляло НКВД в Катынском лесу.
Возмездие её насильникам (тогда она считала, что только двоим) предсказуемо произвело на неё неизгладимое впечатление… проще говоря, она влюбилась в Энке по самые розовые ушки (несмотря на то, что её пороли по его приказу… хотя, возможно, и поэтому тоже). Что четыре года спустя привело к совершенно неожиданным последствиям для них обоих.
А пока что Пражская фурия решила… правильно, она решила мстить. Мстить оккупантам, которые растоптали и её достоинство (порка была просто ужасающе жестокой), и вообще весь её мир.
Ушла в партизаны… и там зажигала так, что её прозвище получила несопоставимо более жуткое значение. Жуткое для оккупантов и их польских пособников, разумеется.
Всё это продолжалось до весны 1943 года… а потом случилась Катынь. Точнее, были обнаружены могилы польских офицеров, расстрелянных НКВД тремя годами раньше.
Ведомство доктора Геббельса не могло не использовать такой подарок Судьбы на всю катушку – и потому предсказуемо пригласило на место страшной находки… правильно, представителя пресс-службы польского Сопротивления.
Этого поляка звали Юзеф Мицкевич. Ему только что исполнилось сорок два года, причём родился он… в Санкт-Петербурге, в семье польско-литовского дворянина. В двадцатых – тридцатых годах работал журналистом в польской газете „S;owo“, издававшейся в Вильно.
После советской оккупации Вильнюса и передачи его Литве в октябре 1939 года он издавал „Gazeta Godzienna“, которую литовские власти почему-то закрыли в мае сорокового. После аннексии Литвы СССР официально работал извозчиком (по слухам, участвовал в создании антисоветского польского подполья).
После прихода немецких войск пан Мицкевич укрылся в одной из глухих деревень, где писал статьи для подпольных анти-немецких газет. В общем, был видным подпольным журналистом и активным участником польского Сопротивления. Сопротивления немецкой оккупации.
Как ни странно, немецкие власти его особо не искали, хотя о его существовании, безусловно, знали. Видимо, берегли «на всякий случай». Который и произошёл в марте сорок третьего года.
После начала масштабных раскопок в Козьих Горах кому-то из рейхсминистерства пропаганды пришла в голову блистательная идея пригласить этого действительно видного деятеля польского Сопротивления «на место преступления». Разумно рассчитывая на то, что ему поверят гораздо легче, чем доктору Геббельсу.
Идею довели до Вернера Клау, бывшего берлинского журналиста, а ныне начальника пресс-службы Gebietskomissariat Wilna–Stadt[1], которому после нескольких неудачных попыток всё же удалось связаться с Мицкевичем и уговорить его приехать на место эксгумации.
Гарантировав неприкосновенность и последующую свободу и ему и любым его сопровождающим. Вне зависимости от вреда, нанесённого оными оккупационным властям (ох, если бы они знали, кому они дали такие гарантии).
Обычно очень настойчивые в этом отношении оккупационные власти не потребовали от Мицкевича никаких обязательств, подписей или заявлений. В общем, не использовали никакого принуждения. Вообще. Совсем.
В качестве не то телохранительницы, не то надсмотрщицы, руководство Сопротивления выделило пану Мицкевичу… правильно, Пражскую фурию. Которая после этой поездки вернулась бы к регулярному отстрелу оккупантов и их пособников… если бы у Катынских могильников ей не пришлось заняться отстрелом совершенно иных существ. Нет, Иных.
Волколаков – милых зверушек-оборотней под два метра длиной, полтора в холке, с зубами мегалодона, янтарными глазами, огненной пастью… в общем, всё, как полагается. Отстреливать серебряными пулями из Вальтера РРК (и то, и другое любезно предоставил летевший с Ядвигой и паном Мицкевичем… правильно, тогда уже обер-фюрер СС Роланд фон Таубе – куда ж без него в таких делах).
Понятно, что после такого обратной дороги в Сопротивление у неё уже не было. Пришлось радикально сменить идентичность, превратившись в чистокровную арийку Эмму Кёниг… и перейти на службу к заклятым врагам.
Если быть более точным, то в совершенно секретный отдел PCXA IV-H (борьба с паранормальным противником) в чине криминальинспекторин – эквивалент оберштурмфюрера (обер-лейтенанта) СС.
Год спустя она снова встретилась с (тогда уже штандартенфюрером СС) Хорстом Людвигом Энке… правильно, на вилле Роланда фон Таубе. А ещё три месяца спустя они с Хорстом… правильно, обвенчались в берлинском архикафедральном католическом соборе имени её тёзки (Энке тоже был католиком). Обвенчал их лично папский нунций в Германии архиепископ Чезаре Орсениго.
Её впечатление от порки четырьмя годами ранее в подземной тюрьме варшавского гестапо на аллее Шуха оказалось столь в самом прямом смысле потрясающим, что она намертво подсела на энергии боли.
В результате их с Энке брак был насквозь тематическим (проще говоря, он регулярно порол её ещё сильнее, чем тогда) … а после того, как в опытную эксплуатацию был запущен Эликсир Белого Ангела, она предсказуемо стала одной из Священных Женщин (алго-кедеш) Общества Чёрного Солнца.
До сегодняшнего дня я дважды посадил её на кол… однако сегодня она (видимо, движимая своим 85-летним опытом в Теме) выбрала порку римским флагрумом. Когда я закончил – и она регенерировала, Ядвига задумчиво произнесла:
«Не знаю, сочтёшь ли ты это комплиментом или совсем наоборот, но за что бы ты ни взялся, ты будешь делать это по максимуму…»
Я пожал плечами: «Это черта любого Огненного Льва». Она продолжила:
«Если бы ты в мои времена ты был на стороне польского Сопротивления, то нанёс бы оккупантам намного больше вреда, чем все остальные, вместе взятые…»
Я кивнул: «Вполне возможно». Пражская фурия уверенно продолжила:
«Если бы на противоположной стороне, то наше Сопротивление просто перестало бы существовать… про collateral damage мне даже подумать страшно…»
Глубоко вздохнула – и закончила: «А если бы ты оказался на месте Глобочника, то не выжил бы ни один польский еврей…»
Я промолчал. Мы распрощались, я покинул виллу и отправился на Объект Харон. Где через два с небольшим часа встретился с той, кого не может быть…
[1] Областного комиссариата города Вильно (нем.)