Веревкин от удивления забыл про телефон и свое желание звонить, куда бы то ни было, резко повернулся к своему гостю.
Ситуация по мнению Владимира была наиглупейшей: некто из солидной организации, без спросу, средь белого дня, проникает в «чужую крепость» и к тому же еще интересуется какими-то неведомыми дневниками невесть когда умершего дедушки…Бред!
- Бред!
Повторил Веревкин громко и еще ближе (забыв про осторожность) подошел к креслу и красавчику в нем расположившемуся.
…«Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблён».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки»…
– Что за дневники вас интересуют? И кстати, какого деда дневники, по какой линии? Мужской или женской?
Голос Веревкина упал и казалось сквозь Блоковские страданья гость вопроса не расслышит, но он расслышал, хотя может быть и прочитал по губам. Хрен знает, чему и как их учат там, на Лубянке!?
- Мужской, непременно мужской.
Улыбнулся тот во весь рот, продемонстрировав идеально ровные зубы и, снова выдохнул сигарным дымом.
- Прошлое ваших предков по женской линии нас не интересуют.…Там все более или менее чисто…
Владимир еще раз внимательно оглядел незнакомца и уже устало, разве что не просительно произнес, отчаянно страшась собственного взрыва.
- Я. Я не знаю, кем он был и никогда, вы слышите, никогда не видел его дневников. А сейчас я прошу вас уйти…Я не знаю кто вы и мне, откровенно говоря, неприятно ваше общество. Уходите. Я прошу вас, уходите.…У меня сегодня был тяжелый день.
- Вам опять отказали?
Понимающе хмыкнул мужчина в кресле и слегка повернувшись, щелчком пальца вышвырнул в распахнутую фрамугу окна, дымящийся сигарный окурок.
- Понимаю…Обидно… Всякая бездарность издается многотысячными тиражами, а вам, талантливому автору, отказывает затрапезный, чуть живой журнальчик.…
Понимаю.…
Рынок, мать его ети…Спрос рождает предложение. Кстати, в наших силах вам помочь. Правда-правда. Отыщите дневники, а я обещаю вашему сборнику «зеленую улицу».
У вас кажется уже и макет давно готов? Я не ошибся?
Он поднялся, достал из бокового кармана дорогого серого костюма, плотно забитый конверт и небрежно шмякнул им о стол.
-Это вам на первое время, так сказать на поддержание штанов.
Помогите мне и я обещаю, в ближайшее время о вас и вашем творчестве заговорит Белокаменная. Да что там Москва? Вас начнут переводить там, на загнивающем Западе. Отыщите дневники и вы удивитесь: как все быстро и легко переменится в вашей жизни…
Он направился к двери и уже перед уходом проговорил негромко и от того еще более веско и уверенно.
- А дед ваш, Иван Титович Веревкин, кстати, служил застрельщиком при Челябинском НКВД.
До свидания, Владимир Андреевич, до свидания.
Он поправил роскошные волнистые волосы и водрузил на голову, свою не менее роскошную шляпу и в этот самый миг, писателю показалось, нет: он был совершенно уверен, что под пальцами гостя, старой слоновой костью высветились небольшие, слегка изогнутые рожки.
- Ой, ё, ёй…Только и смог прошептать ошарашенный писатель, но дверь за безымянным гостем влажно чмокнула и Веревкин остался один в пустой комнате.
…Легкий тюль слегка колыхался на сквознячке. Косые лучи солнечного света, разбитые оконным переплетом на желто пыльные прямоугольники привычно разлеглись на давно уже требующем циклевки паркете. В воздухе, под потолком носятся последние тополиные пушинки.…Все как всегда. Вот только стойкий запах сигарного дыма под потолком, да пухлый конверт на столе напоминает о недавно ушедшем незнакомом человеке. Да еще странное гадливое чувство, что поднимается откуда-то снизу, стремясь переполнить, опрокинуть, размазать по пыльному полу все, что связывало Владимира и его деда, седенького худощавого старичка, вечно шаркающего по паркету своими войлочными тапочками, и вот уже лет как двадцать похороненного на челябинском кладбище: детские воспоминания.
Владимир чисто инстинктивно подскочил к окну, и слегка отодвинув легкую штору, успел заметить, как красавчик усаживался в кресло темно-вишневых «Жигулей» шестой модели…
- Застрельщик в НКВД. Господи, все что угодно, но только не это…
Присаживаясь к столу, подумал Веревкин, поглядывая на конверт, сквозь надорванные углы в котором виднелась довольно внушительная пачка американской валюты.
Он смотрел на доллары и понимал, что этот незваный гость мог бы и не оставлять задаток. Теперь он, Владимир Андреевич Веревкин, что бы ему это не стоило все равно не успокоится и найдет, обязательно найдет эти трижды проклятые дневники, дабы доказать непричастность родственника к палачеству, либо напротив, убедиться в правоте этого сукина сына – гостя, чтоб ему…
И еще Владимир совершенно точно понял, что если даже этот наглец с сигарой и имеет какое-то непосредственное отношение к некой солидной организации (допустим к конторе), но за дневниками он явился явно по собственной инициативе, как частное лицо так сказать.… А иначе хрен бы он оставил такие деньги под аванс…Контора скорее всего подобные вопросы решает даром…
- Да. Друг ситный,
Проговорил Веревкин, решительно приподнимаясь…
- Ты милок пришел сам по себе.…Ну а раз так, то и дневников тебе не видать…Гадом буду не видать.
Но вот рога.…С ними-то как быть? Я же их точно видел.…Или жара? Да, несомненно, жара.…Какие к чертям собачьим рога в наше-то время? Смешно…
Он выдохнул. Взял со стола пакет с деньгами, и небрежно впихнув его в задний карман поистертых штанов, двинулся на кухню. Уж если дневники и существуют,
то найти их можно разве что на антресолях. В иных местах, незнакомец из конторы уже явно, пока был один в квартире пошуровал.
…Гость явно шуровал и на антресолях. Пустые стеклянные банки, что раньше аккуратными пыльными рядами стояли сразу же за дверцей, сейчас пестрели темными пятнами чистого стекла, следами пальцев нетерпеливого красавчика. Сразу же за банками, стояла большая серая картонная коробка, доверху заполненная образцами поделочных камней, в большинстве своем яшмой, аккуратно упакованных в желтые от времени газеты. Эти минералы было единственное, что осталось у Владимира от юношеского, некогда сильного увлечения геологией. Коробка в целом была неподъемной, и лишь верхние образцы оставили на себе след болезненного любопытства недавно ушедшего визави: обрывки газет лишь для блезиру лежали на оголенных образцах.
- Грязно работаете, господин «хрензнаеткаквас»!
Ругнулся Веревкин и принялся за коробку.
Часа через три кухня хотя и небольшая и тесная, но обычно довольно уютная, приняла довольно грустный вид. На полу, стульях плите и столе высились горы самых неожиданных предметов, разве что чудом раньше умещавшихся на антресолях. Старые лыжные ботинки, деревянный стульчак от унитаза, соковыжималка с обрезанным проводом и стопки макулатуры, накрепко обвязанные пожелтевшим шпагатом. И это только маленькая толика совершенно ненужного, крайне необходимого в свое время хлама.
Там было все, но не было только самого главного – дневников прадеда.
Владимир приподнялся на носочки и в последний раз окинул опустевшие, затхлостью пропахшие антресоли. Табурет под его ногами предательски закачался и тогда Веревкин, подчиняясь не разуму, а скорее по инерции рванул на себя кусок пожухлых в разводах старых протечек, обоев. Тех самых, что топорщились внутри антресолей, справа и слева.
Обои неожиданно легко отстали от стены, подняв облако многолетней пыли и мелкого сора и его взгляду вдруг открылись два небольших конверта из плотной коричневой бумаги, упавшие на прогнутое, фанерное дно антресолей.
- Господи! Неужели нашел!?
Владимир неожиданно для себя испуганно огляделся и, схватив конверты, спрыгнул с табурета…
- Да, нашел…
Проговорил он, глянув мельком на печати темно-шоколадного сургуча и метнувшись из кухни к входной двери, старательно закрыл дверь на все замки, включая хлипкую, прикрученную разве что для виду цепочку.
…Спрятав находку под резиновый половичок, возле входной двери Веревкин как мог скоро скидал все потревоженное барахло вновь на антресоли, и наскоро протерев полы, отправился в магазин: что-то подсказывало молодому человеку, что в будущем ему будет не до походов в супермаркет…
…Чем глубже окунался Веревкин в дневниковые записки своего предка, тем горше и безнадежнее ощущал он себя здесь, в этой однокомнатной московской квартире в свои неполные тридцать пять лет…
- Отчего?
В немом крике задыхался молодой человек, в бессильной ярости кружа по кухне.
– Отчего мы сейчас такие слабые? По большому счету ни на что непригодные…
Аморфные и безвольные словно медузы, выброшенные на горячий песок.
Желе, а не мужики.
Тот же Иван Титович, то бишь дед мой (царство ему небесное), будучи на добрый десяток лет меня моложе, дослужившись уже до штабс-ротмистровских пагон, подчиняясь единожды принятой присяге и собственному понятию о чести офицера и дворянина, невзирая на лихорадку и части красной армии, несущиеся по пятам уставших, вымотанных боями колчаковцев, смог, решился уйти в одиночку, в неведомую ему тайгу.
В тайгу, что бы выполнить даже не приказ, а устную просьбу, быть может, даже вздорную и не слишком жизненно необходимую, но просьбу великого человека, настоящего сына России – адмирала Александра Васильевича Колчака