А жена моя, в Санкт-Петербурге, при родах умерла. Роды были тяжелые, а у нее с сердцем проблемы были.…Хотя я и не знал об этом.…Одним словом ни жены, ни сына…Сыном она должна разрешиться. Вот тогда-то я и решил: науку свою забросить и сбежать куда подальше.…Вот и сбежал. Кстати Наташе об этом рассказывать совсем не обязательно: фамилию она мою носит и дедом считает.…Зачем девчонке лишние разочарования, или я не прав?
Он улыбнулся, взъерошил еле-еле отрастающие волосы Ивана и направился в сени.
- Что-то долго Наташа в дом не возвращается? Уж не влюбилась ли она в тебя, солдатик?
Старик ехидно хохотнул и вышел покурить на крыльцо.
…Все оставшееся время Сохатый вместе с внучкой и Иваном, заготавливал припасы в дорогу.
Прямо на берегу реки, Иван, пользуясь распоряжениями старого ученого, выкопал большую яму, в которой они устроили небольшое «коптильное предприятие».
Сам же Петр Григорьевич, в это время, скоро перебегая по ноздреватому льду, от одной полыньи до другой, ловко пользовался небольшими обрывками рыболовных сетей, периодически выбрасывал на берег крупные упруго извивающиеся рыбины, которые офицер торопливо складывал в большую корзину.
Чаще всего попадались хариусы, муксуны и таймени. Реже, чиры , по словам старика рыба эта в копченом виде необычайно хороша.
-Поймите юноша,
Тут же, на берегу, вспарывая животы все еще живым рыбинам, вещал как бы даже помолодевший на морозце, старик.
- Да разве ж можно сравнить затхлый воздух кабинета с этим чудным сибирским эфиром? Да нет же! Тут брат, дышится много легче.…Я так думаю, что останься я в Петербурге, давно бы уже дуба дал, как говорят местные казачки…
Кровавые рыбьи внутренности, Сохатый отбросил далеко от берега (куница или писец непременно сожрут) и промыв рыбин в проточной воде приступил к «священнодействию».
В большом жестяном корыте старик развел крепкий рассол, тузлук и побросал в него всю выловленную и выпотрошенную рыбу, после чего с явно заметной жалостью опустил туда же два лавровых листочка.
- Понимаете, mon chere, в Сибири есть практически все, что необходимо для жизни человека. Мясо, рыба, дичь самая что ни на есть разнообразная. На песчаных откосах, хорошо прогреваемых солнцем, можно выращивать картофель и некоторые злаковые. Летом в тайге изобилие ягод: малина, земляника, черника, брусника и прочая морошка.…Даже чай можно кипрейником заменить…Но вот со специями плохо. Лавровый лист, перец, гвоздика – огромных денег здесь стоит.
Иногда в престольные праздники в соседнее село купчишки заглядывают: пушнинки подкупить, медвежатинки, медку таежного опять же…Так вот они иной раз за десяток листьев лаврушки, рубль просят…Серебром. Про кофе я вообще молчу. Впрочем, я уже отвык от кофе. Да оно и к лучшему: не тот возраст уже, что бы с давлением шутки шутить.
Он помолчал, пожевал губу заметив, что молодой человек не столько слушает его разглагольствования, сколько любуется Наташей, которая ловко орудуя небольшим топориком рубила на мелкие кусочки трухлявый ольховый пень загодя (еще с осени) принесенный им же Петром Григорьевичем из ближайшего перелеска.
…- Ладно, ребята…Я, пожалуй, поднимусь в дом, прохладно все ж таки.…Да и вы здесь без толку не мерзните…Рыба крупная, ей просаливаться не меньше двух суток нужно, а то и трех.…Так что не задерживайтесь особо…
Молодые люди дружно кивнули и, проводив взглядом профессора, пошли вдоль реки, к обрывистому скальному берегу, где на высокой гранитной плите навсегда застыли странные рисунки некогда живших здесь народностей.
***
- Ну что раздолбаи, профукали писателя? Просрали!?
В голосе красавчика вибрировала насмешка вперемежку с презрением.
- Два профессиональных топтуна проворонили дилетанта. Позорище…Писатель, человек не от мира сего, а сделал вас на раз, как новобранцев. Тьфу ты ну ты, лапти гнуты…
Он привалился к перилам и осмотрелся.
- Грязь развели, козлы притащили, как настоящие право слово…Маляры, мать вашу.…Уволю. Сегодня же уволю. В охрану пойдете, в поликлинику. Сутки через трое.
Сбитый из грубых досок козел с грохотом полетел вниз по лестнице.
Так называемые маляры стояли перед разбушевавшимся работодателем и молча, ждали, когда его праведный гнев пойдет на спад.
- Да что вы Вячеслав Олегович так переживаете?
Один из топтунов наконец-то рискнул вставить слово.
– Ну, допустим, что объект умудрился скрыться.…Ну и что?
- Как ну и что!?
Взорвался тот, кого только что назвали Вячеславом Олеговичем, но топтун продолжил, дерзко глядя в глаза начальству.
- Да…Ничего страшного не произошло.
Объект сейчас мчится либо на Казанский вокзал, либо в Домодедово.
Красавчик, из внутреннего кармана пиджака молча, достал дюралевый пенал и, выудив из него очередную сигару, кивком головы приказал продолжать.
- Как видите двери в квартиру довольно хлипкие: каждый чих слышен…
Ободренный молчанием начальника уже более уверенно заговорил «маляр».
-Телефон у Веревкина находится надо полагать в прихожей, так что мы с Сергеем, отчетливо слышали, как объект звонил в справочное и узнавал о наличие билетов до Челябинска. Но в какое справочное, вокзала или аэропорта нам от сюда понять было не возможно. Но в Челябинск можно попасть только либо с Казанского, либо из Домодедова.
Вячеслав Олегович понюхал сигару и довольно ухмыльнувшись, направился к лифту.
- Значит наш дорогой Владимир Андреевич Веревкин, дневник дедушкин все ж таки отыскал? Ну что ж, отрадно…
Он вошел в подошедшую кабинку лифта и великодушным кивком головы впустил туда же своих помощников, хохотнув,
- Ладушки.…Сейчас мыться, бриться, отдыхать. Завтра в Челябинск.
***
Во второй половине марта, 1920 года, после продолжительной оттепели вдруг неожиданно похолодало. По ночам мороз становился до того нестерпимым, что в лесу, поблизости от избы Сохатого, высокие крутобокие березы лопались по вдоль с громким револьверным звуком. Снег покрылся твердой, скользкой и блестящей, словно застывшая карамель коркой – настом, с легкостью выдерживающим даже исхудавшего лося.
Штабс-ротмистр Иван Титович Веревкин, стараниями старика – профессора Петра Григорьевича Сохатого, заметно окрепший и поздоровевший уже несколько раз заговаривал с ним о неизбежности расставания, но тот словно предчувствуя, что видит свою внучку рядом с собой последние денечки, по той или иной причине откладывал эту дату.…Но, не смотря на все ухищрения старика, пришел день, когда причин оставаться в зимовье Сохатого у молодого офицера уже не было никаких. Довольно внушительный заплечный мешок с копченой рыбой и отварной медвежатиной висел на холоде в сенях. Кое-какая мужская одежда для Ивана Веревкина – по большей мере принадлежавшая яицкому и сибирскому казачеству включая папаху медвежьей шкуры, уже давно была старательно почищена и заштопана Наташей, а вместо некогда разбитых офицерских сапог, возле печки белела пара почти новых белых ручной катки пим.
Золотой банковский брусок, Иван решил оставить старику. Тот упаковал в платочек несколько приличных самородочков, общим весом не менее двух фунтов и укладывая золото в карман укороченного тулупа, наставлял молодого человека.
-Сразу все золото в скупку не несите. Глупо, да и опасно…
Раз в месячишко и в разные скупки.…На хлеб с молоком вам с Наталией за глаза хватит.…К дантистам самородки не несите – народец жадный и трусоватый, по большей мере сексоты…
Ранним, ярким утром, 21 марта, стоя перед воротами, когда все прощальные слова и наставления уже казалось, были сказаны, Петр Григорьевич протянул молодому человеку довольно объемистую пачку денег и пробурчал нарочито грубо.
- Купюры отдавай не скупясь. Сам понимаешь, новая власть быстро печатные станки сварганит, бумажки эти скоро вообще из оборота изымут…
Вам ребятки, до Челябинска порядка полутора тысяч верст добираться.…Даже если в день верст тридцать покрывать, то вы боюсь, и к маю не доберетесь.…
Так что лучше вам, господа хорошие до Ново-Николаевска пешочком, через тайгу, напрямик, а дальше если поезда ходят, то плацкартой прямо до самого Челябинска. Главное, чтобы поезда ходили…Время сейчас уж слишком ненадежное.…Ну а до Ново-Николаевска я меркую, вы дня за три, четыре не торопясь и доберетесь.
Старик раскурил свою заветную трубочку и, неспешно продолжил.
- Особо любопытным, или допустим патрулю какому, скажитесь молодоженами. Мол, на Крещенье обвенчались. Я Наталии в душегрейку бумажонку под булавку на всякий случай спрятал, якобы об венчании в церкви при станции Тайга. Ее только в самом крайнем случае предъявляйте, потому как липа откровенная.
Сохатый выбил прокуренную трубку и обстоятельно, трижды и Ивана и внучку, расцеловал.
- Ну, с Богом.
Он перекрестил молодых и еще долго стоял и смотрел им в спину. Смотрел до тех пор, пока за ними не сомкнулись тяжелые, темно-зеленые лапы дальних пихт. Потоптавшись еще с минуту, Петр Григорьевич устало вздохнул и, сняв с головы заиндевелую на морозце богатырку, направился в дом.
На столе, купаясь в лучах солнца, проникающих сквозь небольшое оконце,
лежал, небольшой, килограммовый, банковский слиток золота.
Старик присел на протяжно скрипнувший табурет и, уронив тяжелую голову на широко распахнутую ладонь, притих, задумавшись, изредка бросая недовольные взгляды на громко тикающие ходики, висящие на стене напротив.
Неожиданно в дверь громко постучали: сначала три раза, потом через мгновенье еще два…
- Входи, Шкворень. Не заперто…
Проговорил Петр Григорьевич и, нагнувшись, достал из-под стола полуштоф с настойкой.
В сенях завозились, зашумели и в избу вошли два мужика, тепло и надежно одетых в полушубки черной и рыжей кожи, в треухи мохнатого бурого меха и варежках сшитых из овчины.
Судя по тому, что на ногах их были лишь казачьи шаровары с малиновыми лампасами, заправленные в длинные, мохнатые носки ручной вязки, разулись мужики в сенях.
Похожи они были друг на друга необычайно: оба высокие, бородатые, широкие в плечах и шумные, лишь у одного из них в глазах чудилось что-то татарское.…Кстати именно он и оказался Шкворнем.
- Здравствуй, Расстрига. Ты нас никак зазывал? Вот мы с Яковом и пришли…
…- Пришли они…
Заворчал Сохатый, кивком головы приглашая гостей присаживаться рядом с ним.
- Я из-за вас весь запас дегтя в печи спалил, дожидаясь, когда мои дружки дым черный заприметят.…Сподобились, мать вашу…
- Да ты не ругайся, Петруша.
Миролюбиво бросил доселе молчаливый Яков.
-Как дым твой увидали, так сразу же и к тебе… Ты лучше скажи нам, то, что у тебя на столе, это и в самом деле золото, или так, кукла, какая?
Петр Григорьевич, чуткими пальцами прошелся по слитку и безымянным, погладив двуглавого орла выбитого на клейме, заговорил, непроизвольно понизив голос.
- Если у нас, братушки все завяжется как надо, то уже по весне, нам на троих достанется 9 берковцев, 7 пудов и два фунта чистого золота в таких же слитках и николаевских червонцах…
- Это сколько ж всего, Расстрига, получается?...
Прошептал пораженный Шкворень.
- Что-то я с мороза и не соображу…
- Да что здесь соображать!?
Хмыкнул снисходительно Петр Григорьевич, разливая настойку по трем стаканам.
-Примерно по пятьсот кило на человека…
…- Ах ёб…
Поперхнулся Яков и машинально, словно воду проглотил крепчайшую настойку.
- Ты милок, в избе - то не ругайся.…Это тебе не малина, какая, а мой дом, между прочем освященный.
Иконы опять же…Бога побойся, Яшенька.
- Ты прости его, Петр Григорьевич.
Примирительно проговорил, потянулся к стакану Шкворень…
- Молод еще.…Под прокурором не хаживал. На хозяина не вкалывал.…Одно слово - фраер.
Мужики выпили и, закусив сопливыми груздями, замолчали.
Хозяин налил еще по одной и, достав трубку, бросил великодушно.
- Можете курить ребятки…
После чего поднялся, подошел к небольшому иконостасу и, покопавшись на полочке, достал оттуда бумажонку с тщательно перерисованной картой штабс-ротмистра.
- Случилось нам с Натахой спасти по осени загибающегося от испанки офицеришку. Мужик в Челябинск пробирался да занемог…Ну а при нем этот слиточек и карта, где показано место, где отступающий Колчак, часть золотого запаса России припрятал.
Я этого штабс-ротмистра выходил, а внучка возьми да и ляпни, что, мол, я, то бишь дед ее, не просто мужик, а бывший профессор из Петербурга…
Это она дурочка, про ту грамоту вспомнила, что я в свое время у Екатеринбургского профессора из-за золоченой рамки с квартиры его попятил…Ну вот после этого мне офицер все про клад да и поведал…За своего принял…
Старик расхохотался и, вытирая выступившие слезы, прохрипел…
- Если б вы только знали, с каким трудом мне приходилось вид делать, будто б я всю его ахинею что он на французском нес, понимаю…
А я, кроме как mon chere и ничего не слыхивал.…Церковно-приходская школа это вам не университет.
Нахватался я, правда, в свое время разных словечек от сокамерника – брачного афериста, ан все одно- образования так себе…
- Слушай, Сохатый…- Начал, было, Шкворень, разглядывая карту.
– А что нам мешает сейчас золото откопать, карта-то я гляжу, подробно составлена.
- Безнадега…
Вновь наливая спирт по стаканам, вздохнул старик покачивая головой.
- Пока мальчонка без памяти валялся я в те места, что на карте указанны, наведался…Без точных координат, без цифр и прочей научной лобуды, не стоит и браться…Слишком большой допуск…Сибирь огромна, всю не перелопатишь. Да и куда спешить? Вот он в Челябинск проберется, на свою карту все разметки проставит, с точностью до метра, вот тогда уж и займемся…
- Ну а нам со Шкворнем что делать?
Разочарованно отбрасывая карту, спросил Яков.…
Ждать пока офицер сюда сам с картой возвернется.…А вдруг нет!?
- Вам?- хрустнул грибком Петр Григорьевич и отодвинул полуштоф в строну.
- Вам дети мои с этого дня придется стать его ангелами хранителями. От всяческой опасности оберегать: от патрулей красноперых, от гоп-стопников разномастных, от мокрушников.… Пока на карте вся разметка им закончена не будет, с него, да и с внучки моей – волосок упасть не должен…
Ну а потом, то, что будет с ним, потом, меня меньше всего волнует…Внучку и новую карту доставите ко мне и я думаю к маю – июню, можно будет собираться за нашим рыжьем…
Лопаты и ломы я к тому времени достану…
- Ну а где они сейчас, офицер твой, да внучка? Тайга большая, а вдруг, да и не найдем?
- Найдете!
Жесткая ладонь старика хлобыстнула по столу.
- Найдете. Я их по утру в сторону Ново - Николаевска послал…Ну а вы, через Маталассах, на снегоступах до станции, раньше их окажетесь…
Ну как уяснили?
- Уяснили, Петр Григорьевич – за всех ответил Шкворень и направился к сеням…
- Наталью сберегите!- крикнул им вслед Сохатый и как только за мужиками захлопнулась дверь, трижды перекрестился, обстоятельно, двумя перстами…