К большой, талантливо выполненной панораме « Виды дореволюционного Челябинска», возле которой стоял Вячеслав Олегович, подошла молодая, темноволосая женщина, довольно симпатичная на первый взгляд. Общее впечатление ее внешности портили, пожалуй, слегка коротковатые ноги и широковатый зад.
- Чисто еврейская фигура.
Подумал офицер и перевел взгляд на лицо подошедшей. Заметив под слегка вислым носом намек на усы, слегка подкорректировал свой вывод о национальности женщины.
-Хотя вполне себе может быть и татарочка,
Мелькнуло у него в голове.
- На Урале полно татар.…Встречаются даже и крещенные.
- Здравствуйте.
Голос женщины, низкий и тихий прервал его размышления.- Мне передали, что вы хотели меня видеть…Я директор Челябинского краеведческого музея, Надежда Марковна Бык. Здравствуйте.
- Значит все ж таки евреечка.
Мысленно констатировал Вячеслав Олегович и на пару секунд помаячил перед ее лицом приоткрытой красненькой книжечкой.
- Вячеслав Олегович Речкалов. Начальник отдела ФСБ Москвы. Вы могли бы мне уделить несколько минут вашего драгоценного времени.
- Да-да, конечно…
Растерялась Надежда Марковна.
– Мы можем пройти в мой кабинет…
На ее лице, неожиданно побледневшем, явственно читались недоумение и плохо прикрытый страх.
Кабинет директора располагался в полуподвале, в небольшой комнатке похожей на келью, с окошком, забранном толстенными прутьями старинной решетки. Впрочем, иначе и не могло быть, так как и сам краеведческий музей расположился в старинном церковном здании, с которого надо полагать в годы борьбы с религиозным опиумом, были содраны все купола.
Комнатка чем-то напоминала склад пункта приема забытых вещей. Все свободное пространство в ней, кроме стола, небольшого кресла за ним и старинного венского стула, было занято самым невообразимым старинным, а то и просто поломанным хламом.
Несколько патефонов сваленных один на другой, два желтых, в трещинах и сколах бивня мамонта, чучело императорского пингвина без одной лапы и кроме всего этого по стенам картины, иконы, гравюры. На столе парочка современных фотографий в рамках, где сама Надежда Марковна изображалась то с девочкой лет пяти на руках, то с той же девочкой (наверняка дочь) но уже на коленях.
- А бабенка, судя по всему мать одиночка…- подумал Речкалов, располагаясь на скрипящем венском стуле.
-…Ну и чем моя скромная персона могла заинтересовать московское ФСБ?
Стараясь не показывать страха, поинтересовалась женщина, усаживаясь напротив.
Вячеслав Олегович взял лежащий на столе бронзовый наконечник копья с приклеенной к нему маленькой белой биркой под номером двадцать четыре, и повертев его в руках спросил, пристально глядя в глаза директорше.
– Скажите, милейшая Надежда Марковна, кто за последние двое суток из приезжих мужчин, имел с вами аудиенцию и какие вопросы он вам задавал?
Красавчик Речкалов, придал своему лицу настолько безразличное выражение, что любой на месте этой женщины, понял бы сразу, что все и вся нашим органам известно досконально и вопросы эти не более чем формальность.
- Так что, дорогая вы наша Надежда Марковна? Мне повторить мой вопрос или довольно, вы и так все скажете?
- Слушайте, как вас там, Вячеслав Олегович кажется!?
Вспылила вдруг Бык.
– Как вы со мной разговариваете!? В какой интонации!? Кто вам дал на это права!? Женщина вскочила, но под тяжелым взглядом начальника отдела ФСБ, медленно опустилась в кресло…
- Вы что ж думаете, что сейчас старые времена? Что вашу контору по-прежнему нужно опасаться? Что вы с вашими коллегами всесильны? Нет! Сейчас не тридцать седьмой год.…Все изменилось,…и уходите, я не хочу с вами продолжать разговор в таком ключе.…Уходите.
- Вы правы, госпожа Бык, сейчас не тридцать седьмой год!
Бросил Речкалов жестко, при этом рука его, держащая наконечник копья почти незаметно дернулась, и бронза распорола грудь чучелу пингвина стоящего позади женщины на широком подоконнике.
- Раньше на вас бы завели дело. Долго и больно ломали бы суставы пальцев, не давали бы спать по ночам и поочередно насиловали в кабинете дознавателей.
Голос Речкалова , почти ласковый, пугал своей фальшью…
- И вы, несомненно, рассказали бы все что нужно.…Но к чему подобное членовредительство? В наше-то просвещенное время!? Нет…Это не гуманно.
Пара кубиков темно-коричневой жидкости и все, вы, любезная Надежда Марковна, расскажите нам не только про человека, о котором я вас спрашиваю практически по-дружески, но и о том, когда и с кем вы вступали в аморальную лесбийскую связь…
- Сидите, сидите. Я еще не закончил.
Остановил он жалкую попытку Надежды Марковны, вскочить и сказать хоть слова в протест этому наглому обвинению.
- Но иной раз и этого не требуется.
Зачем тратить дорогостоящие медицинские препараты, приобретаемые нашим государством за границей за большие деньги? За валюту….
Можно просто на время, буквально на несколько дней изъять из вашей семьи, вашу же дочь…Просто и элегантно.…Тогда вы…
- Не нужно!
Прервала его женщина, вскакивая.
- Не нужно…Я все расскажу.
- Вот и ладушки.- Удовлетворенно улыбнулся Вячеслав Олегович и изобразил внимание.
- Вчера ко мне приходил московский писатель, Владимир Андреевич Веревкин и интересовался всеми известными нам скульптурными изображениями ангелов, из тех, что были установлены где либо на территории города Челябинска конца девятнадцатого и начала двадцатого веков …
- Ангелов?.. И зачем это ему?
- Да – да.…Именно ангелов…Я не знаю зачем, наверное, для книги.…Ну, я и перечислила…
…- Славно…- Задумчиво проговорил Речкалов, включая диктофон в кармане пиджака.…Быть может, вы вспомните, и расскажите мне все то, что рассказали ему вчера? А Надежда Марковна, расскажите?
- Расскажу…- Проговорила потерянно женщина и обессилено расплакалась.
Вчерашний писатель ей определенно понравился…Ей даже на миг показалось…
- Расскажу. Я все расскажу…
***
Уже четвертые сутки, Наташа и Иван Веревкин, шли по тайге, параллельно транссибирской железной дороги… Наст был настолько прочен, что им практически не приходилось пользоваться снегоступами, почти насильно притороченными заботливым Сохатым к заплечному мешку молодого офицера.
Наташа (вот уж истинно дитя природы) по каким-то своим приметам уверенно шла в сторону Ново- Николаевска, не отдаляясь и не приближаясь к железной дороге больше чем на пять верст, загодя огибая коварные бездонные болота покрытые блестящим сверкающим на солнце снегом или опасные для ног припорошенные каменистые осыпи. Первое время, молодой штабс-ротмистр на правах мужчины и офицера, пытался сам руководить экспедицией. Но когда он неожиданно, по самые плечи, провалился в сыпучую снежную крупчатку, которой был заполнен небольшой буерак, практически незаметный среди стволов пихт и елей и с четверть часа, под звонкий, отдающий издевкой девичий смех безуспешно пытался выбраться на твердую почву, желание это у Веревкина, как ни странно сразу же исчезло.
Вообще что-то странное происходило в душе молодого человека. Толи присутствие рядом прекрасной таежницы, толи от переполнявшего все его существо понимание столь важной миссии возложенной на него адмиралом, толи просто от избытка здоровья и доброго настроения, но все что его окружало, казалось ему необычайно красивым и значимым.
Да и в словах штабс-ротмистра в последнее время постоянно звучали лишь превосходные формы.
- Наташенька!- Кричал Иван Веревкин, забравшись на невысокий утес красного гранита и вытянув вперед руку в светлых голицах.
- Посмотрите вокруг, какая красота! Какая бесконечно мудрая природа вокруг нас! Вы только взгляните, как прекрасен восход светила над этими, припорошенными снегом кедрами!
Вот мне уже двадцать пять лет. Я мужчина и боевой офицер.…А что я перед этой вечной тайгой? Так, букашка какая-то, божья коровка несчастная, не более того…
- Спускайся вниз, божья коровка!
Смеялась Наташа, колдуя возле небольшого костерка, разложенного между двух валунов лежащих у подножья утеса.
- Спускайся. Чай простынет. А что за интерес холодную воду хлебать?
К тому времени, когда вспотевший и раскрасневшийся молодой человек наконец-то спустился вниз, возле костра, на расстеленной прямо по снегу скатерти, девушка уже успела разложить приготовленный завтрак. На вощеной бумаге исходили соком изжаренные на углях перепелки. Тонко нарезанная копченая рыба радужно поблескивала на аккуратных срезах, а в котелке кудрявился паром свежезаваренный чай.
- Вы просто волшебница, Наташа!
Воскликнул Иван, устраиваясь поудобнее на стопку из пихтовых лап, загодя приготовленных девушкой.
- Но когда же вы умудрились раздобыть эту чудную дичь?
Поразился он, сторожко разрывая горячую с огня птицу.
– Я сегодня не слышал выстрелов…
Наташа, порозовевшая от похвалы, улыбнулась слегка кокетничая.
- Спать нужно меньше, господин штабс-ротмистр. Тем более что куропаток я взяла на обычный силок…Глупая птица куропатка.
Девушка осуждающе покачала головкой и присаживаясь напротив закончила.
- Тем более что праздник сегодня, Благовещенье.…Вот мне и захотелось вас угостить получше…
- …И правильно, что захотелось!
Рассмеялся Иван. Наташа фыркнула и рассмеялась за ним следом…
Они уже выпили чай, когда Веревкин вдруг заметил, что девушка, что-то уж слишком часто осматривается по сторонам, да и карабин свой, образца 1909 года, она расположила аккурат рядом со своей правой рукой: треснет вдруг веточка, а он уже у нее и на изготовке…
- Что случилось Наташа?
Офицер все ж таки не утерпел с вопросом…
- Ты чего-то боишься?
- Бойся не бойся, а року не миновать…
Уже не скрываясь, осмотрелась девушка и непонимающе хмыкнула.
- Странно. Вторые сутки такое ощущение, что за нами кто-то наблюдает. Ровно волки.…Но не волки. Те давно бы уже ближе подошли. Нет. Тут что-то другое? Тут, либо люди, либо я рядом с вами, такой же неумехой, как и вы стала…
Она рассмеялась, упаковала остатки завтрака в мешок и, забросав костер снегом, двинулась вперед, аккуратно и заботливо придерживая хлесткие ветви молодых елей. Щадила шедшего за ней Ивана Веревкина.
Штабс-ротмистр шел за девушкой, любуясь ее ладной даже в полушубке, фигуркой, мысленно сожалея, что ничего не помнит о той ночи, когда Наташа согревала его своим телом. Внезапно раздался гудок паровоза и только тут офицер понял, что они уже практически добрались до Ново-Николаевска.
***
- Итак, господа подельники, что же мы имеем?
Вячеслав Олегович посмотрел на своих помощников и, поморщившись, вновь включил диктофон на воспроизведение.
… «До нашего времени сохранилось упоминание трех скульптурных изображений ангела установленных в Челябинске до семнадцатого года».
Голос директорши музея звучал устало и глухо.
- Первый ангел, выполненный из черного лабрадорита, был установлен в 1911 году на деньги городского купечества в сквере на «Пьяном острове». Скульптура изображала сидящего на камне ангела с пастушьей дудочкой в правой руке. Вместе с постаментом скульптура достигала двух с половиной метров. Ровно через год скрипач Янис Илзе, первая скрипка симфонического оркестра под руководством Моргулиса, отстрелил из револьвера обе руки и голову ангелу. После чего скульптуру сбросили в реку Миасс, где она, скорее всего и находится до сих пор.
Второй ангел из розоватого ракушечника был установлен на могиле капитанши Приходько, но уже через три месяца был продан проезжавшим мимо цыганам за десять с полтиной рублей родным сыном вышеупомянутой капитанши – Борисом Приходько, учащимся Пермской мужской гимназии.
Третий ангел из белого мрамора был установлен на верху готического фронтона, на крыше католического храма Непорочного Зачатия Девы Марии, по центру, на коньке между двумя башенками – звонницами. Что интересно: в первые годы существования костела беломраморный ангел был украден и впоследствии заменен на точно такой же, но чугунный. Костел был построен на улице Спартака, напротив бывшей ткацкой фабрики…
Кстати, по словам Владимира Андреевича Веревкина, он в понедельник собирался посетить архив Челябинский филиал управления государственными архивами НКВД СССР»…
… Вячеслав Олегович, задумчиво поглаживая матовый корпус диктофона
пробормотал озадаченно.
- Интересно, на кой ляд ему сдался ангел? Ну ладно, потом разбенремся…
После чего легко поднялся из кресла, при полном молчании своих коллег совершил круг по периметру гостиничного номера и закончил, внимательно всматриваясь в лиловый сумерек за окном.
- В понедельник, с самого утра, наблюдение за дверью в помещение архива. Адрес я вам дам утром. Как только объект покинет архив, садитесь ему на хвост и постоянное наблюдение. Нужна будет машина - наймите, возьмите в прокат, угоните, наконец…
Одним словом каждый его шаг должен быть нам известным.…И не дай Бог ребятки, вы облажаетесь и в этот раз.…Сгною…Нет, сначала уволю, а потом сгною!
***
Иван Веревкин ошибся.
До города было еще версты три, а паровоз подал сигнал перед въездом на железнодорожный мост через реку Омь, к которому они подошли с левой стороны.
Ново - Николаевск отсюда, с этого берега реки, был почти не виден и лишь купол привокзальной церкви светлился голубым на фоне серого низкого неба.
- Ну что Иван, посмотрим, ошибалась ли я когда говорила тебе про странные свои ощущения?
Хмыкнула Наташа и вступила на шершавый, ноздреватый лед.
- Сейчас посмотрим, что это за волки…
Она пошла на удивление скоро, чуть-чуть забирая в бок, в сторону моста и Штабс-ротмистру ничего не оставалось, как последовать за ней, хотя откровенно говоря, он и побаивался идти по как ему казалось слабому уже льду.
- Не бойтесь, ваше благородие,
Рассмеялась девушка обернувшись.
- Лед еще очень толстый, с метр толщиной будет. Тройку с санями запросто выдержит…
Она посмеивалась, хотя от ее острого взгляда охотницы выросшей в тайге не остались незамеченными и два человека, вышедшие на лед вслед за ними, хотя и метров на двести ниже по течению…Одна из фигур, двигалась как-то кособоко, с явным трудом…
- Как чувствовала вчера, что он был не один.…Как чувствовала…
Прошептала Наташа и непроизвольно ускорила шаг.
Двое, заметив это, засуетились и задергались, один из них сдернул со спины лыжи.
- Ну, это ты напрасно дяденька. – Девушка коротко хохотнула и, опустившись на одно колено, почти не целясь, выстрелила.
Лыжа в руках незнакомца лопнула надвое, а пуля на излете попала кособокому в ногу, чуть ниже колена.
Наташа, рассмеялась и, перекинув карабин за спину, проговорила вполголоса.
-Спасибо тебе Петр Григорьевич за науку, спасибо тебе, дедушка.
Эхо выстрела еще крутилось над заледенелой рекой, а девушка, подбежав к молодому офицеру и подхватив его за руку, радостно проговорила, гордо глядя ему в глаза.
Ну как, Ванечка…Ловко я с ними!?
Если бы эти двое, были ближе к Наташе и ее спутнику, то те, несомненно, сквозь стоны и мат Якова, услышали бы много интересного для себя…
…- Слушай Шкворень, я убью эту суку….****ью буду, убью! Она же мне вторую ногу продырявила, собака!
-Даже думать забудь, Яшка.
Пробурчал Шкворень, ремнем перетягивая ногу товарища чуть выше раны.
Расстрига за свою внучку тебя на ленточки распустит. Ему кореша порешить, что высморкаться. Про Сохатого на Нерчинской каторге до сих пор песни поют.…Сколько на нем душ убитых числится, одному богу известно…Его даже вооруженные надзиратели и те боялись с ним один на один оставаться.
- Ты так говоришь, Шкворень, от того, что баба эта не тебя ранила, а меня…
Яков скрипел зубами и шипел, пока товарищ его накладывал тугую повязку ему на ногу.
- Да хватит ныть, Яшенька. Ни так уж тебе и больно. Наташка стрелок отменный, каждую зиму белкует, и удачно белкует…. В колено твое, либо в яйца, внучка Сохатого на раз попала бы. А раз не попала, значит не очень – то и хотела. Развылся ровно девка малая.
Да ты я маркую, небось, решил, что судьба на тебя глаз положила, раз и сегодня и вчера пуля Наташкина, тебе, на ногах лишь кожу порвала, да и то слегонца, больше для острастки. …Ни одна косточка не перебита и обе пули навылет… Чудак человек, …Сам понимать должен, где твоя лапа, а где беличий глаз?
- Да Шкворень, тебя послушаешь, я должен девице это еще и спасибо сказать, что она мне зеленкой лоб не помазала. Не грохнула меня.
- Да Яшка.…Надо будет и в ноги упадешь и поблагодаришь . А пока тебе наоборот профит вышел…Теперь тебе сам Расстрига должен…, А это дорогого стоит. Так что сотри мурсалку и вставай. Нам в Челябинске раньше этих голубков оказаться надо…Вставай. Обопрись на меня и потопали…
…Городишко поразил Веревкина своими малыми размерами и убогостью.
На фоне маленьких, одноэтажных изб, даже двухэтажные дома купцов казались большими и роскошными. На привокзальной площади, на уродливо сколоченной скамье прямо напротив аптеки, дремала пара извозчиков укутанных в безразмерные тулупы. Лошадки их, заиндевелые, с желтыми сосульками на скудных хвостах стоя дремали рядом, изредка поводя сонными мордами. На длинной кривой жерди, притороченной к водосточной трубе вокзала, вяло и лениво колыхалось полинялое, блекло-розовое полотнище. Вдоль улицы Михайловской (как гласила жестяная табличка) вразнобой шествовало отделение красноармейцев человек из двадцати, одетых разномастно и хаотично. Русские рыжеватые шинели соседствовали с серыми австрийскими и чехословацкими. Кто-то шлепал по разбитой мостовой сапогами, кто-то ботинками с обмотками.
Среди домов, в дымах и пару дыхания красноармейцев, бултыхались странные слова незнакомой Ивану Веревкину песни.
«Эх, яблочко, да с голубикою,
Подходи ко мне буржуй, глазик выколю!
Глазик выколю, другой останется,
Что бы знал говно, кому кланяться!
Эх яблочко, да сбоку зелено,
Колчаку через Урал, ходить не велено».