ИЗ РАССКАЗОВ ОТЦА (перевод с армянского)
Первая мировая империалистическая война сотрясла весь мир, в том числе наш край, нашу деревню и нашу семью.
Односельчане с плачем и рыданиями провожали на войну своих родных сыновей, мужей братьев.
Мне не было еще и двух лет, когда забрали на войну моего отца и старшего брата. Я об этом узнал, когда мне уже было три-четыре года.
Я видел, как моя мать пела какую-то грустную песню, после чего плача била себя по коленям и говорила: «Да упасть бы тебе с трона, сломать бы тебе спину! Что ты принес на нашу голову? Где это видано, чтобы отца и сына одновременно забрали на войну?»
Она всегда в свободное от работы время, особенно по вечерам, напевала грустные мелодии, даже в постели, тихо и печально оплакивала свою судьбу. Я всегда спал рядышком в маминой постели, и не мог не проникнуться её печалю.
С тех пор как стал соображать, не видел отцовской ласки. Я всегда был обласкан со стороны дядей и их жен, бабушки и дедушки. Сколько я себя помню в те годы, я не видел улыбки на лице своей матери - всегда сдвинутые брови и озабоченность на лице показывали, что на ее плечах вся тяжесть забот о нашей большой семье.
В летние месяцы, когда мы поднимались на пастбища мы все шли спать рано, после того как подоили коров. Мы, дети, засыпали моментально после шумных игр и беготни за весь день.
Мать моя, уложив нас и оставшись одна со своими мыслями, сразу же вспоминала отца и старшего брата, от которых давно не было вестей. «Живы ли, или погибли?» – думала она и уже не могла сдержать себя, до того сердце разрывалось на части, что плакала навзрыд, после чего плач переходил в грустную песню, в которой она проклинала царя.
Когда я просыпался ночью и заставал её поющей эту грустную песню, прерывающуюся плачем, я спрашивал её:
- Мама, что случилось? Почему ты плачешь? Почему ты всегда такая грустная?
- Спи, сынок, спи, тебе лучше не знать об этом, - прижимала меня к груди, целовала и с нежностью говорила: - Спи, сынок я больше не буду плакать.
Она замолкала на время, чтобы я заснул. А я притворялся, что сплю, тогда она продолжала свою грусть-тоску наводящую песню, в которой упоминала и проклинала царя, чтобы тот поскорее упал со своего трона. Чем больше я рос, тем больше я понимал причину страданий моей матери и независимо от меня грустнел и даже плакал.
Мать спрашивала меня:
- Почему ты плачешь, сынок, что случилось?
Я сквозь слёзы отвечал ей:
- Я плачу по той же причине, что и ты. Почему у меня нет отца? Даже собаки его имеют. Поэтому я и плачу.
- Вай, чтоб мне ослепнуть! Сынок, кто тебе сказал, что у тебя нет отца? У тебя есть очень хороший отец и такой же хороший брат, которые находятся далеко в чужой стране. Скоро они вернутся и мы все вместе порадуемся.
Она обнимала меня, вытирала мои слёзы, целовала и говорила:
- Обещай мне, что ты больше не будешь плакать. Знай, что у тебя есть отец.
После этого случая мать моя больше не плакала в моем присутствии. Лишь когда видела, что мы далеко от дома играем под скалами среди кустарников с козлятами и барашками, она закрывалась у себя в палатке и начинала свой печальный плач.
Как только она слышала топот наших ног, она сразу замолкала, как будто ничего не случилось, будто не она только что плакала. У неё это плохо получалось, потому что были видны следы слёз на лице, а глаза были красные. Так проходили дни, месяцы, годы. Мы тосковали по своим родным.
Уже в четырех- пятилетнем возрасте я узнал от мамы, что отец и брат не уехали на заработки, а были призваны в царскую армию для участия в боях на турецком фронте. Сначала призвали отца, через 3 месяца брата Саркиса. Мой дедушка делал все возможное, чтобы освободить брата от службы в армии, но у него ничего не получилось.
После расформирования царской армии на турецком фронте в 1915-1916 годах большинство военнослужащих вернулось в свои родные села. Вернулся с фронта и мой отец, а также Телунц Бахши, Джажананц Саи, чуть позже вернулся мой брат, а вместе с ним и остальные.
Мы были на пастбищах Булгавара, когда из деревни пришла весть, что мой отец вернулся с фронта живым и невредимым. Как только мать услышала эту новость, лицо её засияло, а из глаз потекли слезы радости.
Она обняла меня и поцеловала, сообщив:
- Наконец-то с войны вернулся твой отец, живой и невредимый. Наверняка завтра придет к нам увидеться.
Я был бесконечно рад за мать, за ее просветленное лицо и сияющие радостью глаза. Прежняя печаль, нахмуренные брови исчезли с её лица, которое сразу стало привлекательным, глаза засияли, а щеки порозовели.
Она полностью изменилась и не была похожа на мою прежнюю печальную маму.
Возвращение отца я воспринял без особого энтузиазма, потому что я его не помнил. Он мне казался «чужим» человеком. Но я был бесконечно рад за мать, видя, что она больше не плачет и лицо её сияет улыбкой.
На следующий день ближе к полудню, вдали мы увидели мужчину, идущего в сторону наших палаток. Он был одет в шинель, а на голове была плоская серая, вздернутая кверху шапка. Наша соседка Зани первая побежала в сторону нашей палатки, где находилась моя мать:
- Ахчи, Ханум, свет твоим глазам! Твой муж идет к тебе! - сказав это, она обняла мать и обе стали плакать от радости, - смотри, не забудь про «мштылех».
Мои ровесники, старший, чем я - брат Аракел, сестра весело подпрыгивая побежали навстречу отцу, а я от робости побежал в обратную сторону и спрятался в кустарниках, что были неподалеку от палаток и сквозь ветки смотрел, как дети, мужчины, женщины окружили отца. Одни пожимали ему руку, другие обнимали его, а брата и сестру отец взял на руки.
Моя мать не вышла из палатки, наверное, как и я стеснялась прилюдно встретить отца, чтобы ненароком не выплеснуть при людях накопившуюся тоску по мужу, моя скромная мать.
Отец вошел в палатку и встретился с заждавшейся его, сияющей женой. После чего поинтересовался:
- А где же Михаел?
Соседские дети рассказали ему, что я убежал и спрятался в кустах. Брат вместе с соседскими мальчиками пошли по направлению кустов искать меня. Они нашли меня плачущим за кустами. Я сам не знал, почему плачу, почему я не хочу видеть отца.
Они проводили меня в палатку. Отец хотел поцеловать меня, но я отвернулся. Но, несмотря на мое сопротивление, он поднял меня на руки и поцеловал, при этом воскликнул:
- Как ты вырос, мой сладкий бала, мой сынок! Больше всего я переживал за тебя и Вардануш, ведь я оставил вас совсем маленькими, без отцовской ласки. Я всё думал, посчастливится ли мне увидеть вас, чтобы вы узнали, что я ваш отец. Вот наконец-то я вернулся к вам, а ты, шалунишка, убегаешь от меня.
У отца были жёсткие усы, они укололи меня, когда отец поцеловал меня. Я с трудом выбрался из его объятий и, отвернувшись, сел в углу палатки. Наружу выйти было невозможно, слишком много людей толпилось у входа в палатку. Отец не был в обиде на меня. Он был недоволен войной, что из-за неё дети не признают родного отца, и лишенные отцовской ласки, принимают его за чужого.
- Ничего, сынок, скоро ты привыкнешь ко мне.
Конечно, в дальнейшем я привык к отцу и очень полюбил его за его добрый, спокойный и мягкий характер.
В отличии от отца, у матери был вспыльчивый и беспокойный характер.
Мы не то что боялись отца, скорее стеснялись его, робели перед ним. Мать была более жесткой, но в то же время доброй и жалостливой. Мать мы не боялись, но уважали. У неё был настолько наивный, простодушный характер, что она верила всему, что бы мы не говорили ей. Мы очень любили нашу мать и не очень злоупотребляли этой слабостью ее характера.
Я очень любил, как мать меня «наказывала». Я придумывал такую шалость, чтобы рассердить её, после чего специально проходил мимо неё, чтобы она меня поймала и «наказала».
Она хватала меня за руку и кулаком била мне по спине так, что я даже не чувствовал боли, только смеялся. Она говорила:
- На него посмотри, я его бью, а он смеется – и еще добавляла пару раз, пока я не делал вид, что плачу, тогда она отпускала меня, а я со смехом убегал.
Она кричала мне вслед:
- Снова мне в руки попадешь, я так тебя побью, увидишь!
Однажды мать, стоя над большой кастрюлей с прокипяченным молоком, собирала сливки деревянным черпаком и сливала в другую посуду. Я стоял рядом и следил за движениями её руки. Я ждал удобного момента, чтобы поесть сливки. Как только она протянула руку, чтобы снять следующую порцию сливок, я начал торопливо есть сливки с другой посуды. Заметив это, она ударила меня по голове деревянным черпаком-чамчигом (чамчиг - это деревянный черпак, но поменьше, специально для снятия сливок).
Черпак раскололся на две части. Она так сожалела по этому поводу, как будто потеряла что-то очень ценное. Сначала я подумал, что она беспокоится насчет моей головы:
- Ты о моей голове беспокоишься или о разбитом черпаке?
Она повернулась ко мне:
- Как я буду теперь снимать сливки с молока? Из-за тебя разбился черпак.
Я ей в ответ, смеясь:
- Значит для тебя твой черпак важнее, чем моя голова? Ты сожалеешь о черпаке, а моя голова тебя не интересует?
Она мне в ответ:
- Если б с твоей головой что-то случилось, ты не болтал бы так. И потом я знаю, что она у тебя крепкая.
* * * * * * * * *
С турецкого фронта вернулись демобилизованные солдаты. Беженцы принесли тревожные вести о положении армян в Западной Армении и об антиармянской политике османского государства. Под воздействием этой политики активизировались мусаватистские, панисламистские и фанатично настроенные элементы, которые любыми средствами хотели продолжить политику османского государства в наших краях, тем более, что рядом с нашими сёлами были и мусульманские сёла.
Первыми жертвами этой политики в течение 1915-1918 годов стали наши односельчане Дамирчи Савад, Варшабанц Арутюн (Тюни) и Чорунц Манучар. Они были убиты подло, из-за угла, когда возвращались домой из соседней деревни Мусурманлар. По турецкому панисламистскому плану, целью которого было уничтожение армян, это было спровоцировано, чтобы разжечь национальную рознь между жителями наших и соседних мусульманских деревень.
Эти жертвы вызвали огромное возмущение во всех деревнях. Потом выяснилось, что убийства были организованы и совершены людьми из банды известного Султанова, лачинского бека, сотрудничавшего с Турцией.
Услышав и увидев все это, наши односельчане по решению совета старейшин нашей деревни начали организацию отрядов самообороны. Было приобретено оружие, боеприпасы на случай внезапной атаки со стороны врагов, чтобы не застать нас врасплох.
Наши односельчане не боялись соседей. Они боялись регулярной турецкой армии и мусаватистской банды Султанова. Чтобы не повторить судьбу армян Западной Армении, они готовились встретить врага с оружием и не допустить, чтобы наше население стало жертвой турецкого ятагана.
Когда я был маленьким и только начал понимать происходящие события, мне казалось, что у моих односельчан не было спокойной жизни. Они вечно находились в тревоге. Они днём и ночью думали, как защитить свое имущество и себя. Они становились жертвами частых нападений со стороны бандитов, а в случае сопротивления, и убийств.
В один из солнечных весенних дней 1916 года, казавшемся безобидным, волна тревоги прошла по нашей деревне. Причиной криков и шума было известие об убийстве Саки в ущелье «Шор джри». Бандиты напали на Гоздадунц стадо с целью его угона, пастух Саки оказал сопротивление. Его убили, а стадо увели с собой.
Вся деревня сбежалась на место убийства.
Группа всадников из односельчан преследовала бандитов и привела угнанное стадо обратно.
И вдруг вижу - привезли в село тело Саки, привязанного к спине лошади. Я впервые увидел бездыханное тело убитого человека. Не послушав родителей, я стоял вместе с другими деревенскими детишками и смотрел на окровавленную голову Саки и на его одеревеневшее тело.
Несмотря на то, что я себя не считал пугливым, но три ночи подряд я не мог заснуть. Как только я закрывал глаза, мне мерещился труп Саки. Внезапно просыпался ночью и разговаривал сам с собой.
Мать сразу же догадалась, что в меня вселился страх. Она захотела позвать Зани, которая умела «выселять» страх, но отец ей не разрешил, потому что не верил в такие вещи. Он стал мне внушать, что я будущий мужчина и не должен бояться увиденного:
- Правда, ведь ты не испугался?
Чтобы не перечить отцу, я ответил:
- Да, правда, я не испугался.
Мой ответ был по душе отцу. Во мне закрепилась эта мысль, что мальчик не должен бояться ничего, умерших людей, в том числе.
Как же так, ведь мой отец был храбрым ребенком, как он мне сам рассказывал. Если б он не был храбрым, как он смог служить в царской армии, воевать в русско-японской войне в 1905 году, а затем участвовать в русско-турецкой войне 1914-1915 годов в направлениях Сагидамиш и Карс, и вернуться домой живым и невредимым?
Я много раз слышал от своих предков, что смелого пуля не берет. К таким отважным я относил и моего отца. Его каждое слово о бесстрашии давало мне новые силы и боязнь тела убитого Саки постепенно исчезла.
Только осталась незабываемая боль и вопросы, на которые я не находил ответа: почему бандиты не давали спокойно жить жителям этой мирной земли, убивали невинных людей и угоняли их скот.
Моя мама потеряла покой, и опять я видел озабоченное лицо и сдвинутые брови.
Произошедшее с Гоздадунц Саки можно считать маленьким несчастьем по сравнению с тем, что произошло потом.
В феврале 1917 года в деревню пришла весть о том, что царя скинули с трона. Сельчане восприняли эту весть с радостью. У меня было такое впечатление, что бог услышал проклятья моей матери и покарал царя. Да не только моей матери, а всех матерей нашего края, чьи мужья и сыновья были призваны в царскую армию.
В результате последнего призыва, в крае создалось бедственное положение, воцарился голод, распространились болезни, тысячи детей стали сиротами, целыми семьями умирали от голода из-за того, что в семье не было кормильца.
Говорили, что царя скинули отряды рабочих и крестьян, но к власти пришли представители эксплуататоров, временное правительство.
Свержение царя не принесло на нашу землю покой и порядок.
В эти дни, в дни безвластия, в наших и соседних деревнях подняли головы бандиты и преступники. Началась междоусобица между жителями и отдельными подстрекателями («гочи»). Они хотели разжечь этническую рознь, чтобы иметь возможность безнаказанно заниматься грабежом и убийствами.
Моя мама приняла свержение царя с удовлетворением, но даже она, неграмотная женщина, поняла, что нас ждут новые лишения и беды. Каждый день приходили известия, которые заставляли её втихомолку плакать.
Фото отца Петроса и матери Ханум. Из семейного альбома.
Перевод с армянского Айрапетян О.М., Айдинян А.А.
Редакторские правки Симонян Л.М.