ИЗ ИСТОРИИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ КНИГИ
Макиавелли что называется осенило. Вот как он сам описывает факт осенения:
Прошлым вечером я побывал на могилках великих античных мужей.
Я не побоялся затребовать у них отчет об их действиях. Они без понтов мне ответили, и в течение четырех часов я развлекался по полной, забыл свои болячки, наплевать на мизер моего положения (в это время Макиавелли с треском отстранили от руководящей работы). Даже смерть, наверное, меня бы не устрашила
И как Данте я сказал, что то, что они там наговорили, и был самый смак человеческой мудрости. Поэтому я все это скоренько записал, и так возникла данная работа
Правду пишет или нет Макиавелли? Мне кажется, исходя из особенностей творческого процесса, правду. Исследователи нашли, что он уже много лет до этого вел записи, составил несколько отчетов для флорентийского сената о государственной форме правления во Франции, Австрии, которая тогда еще не стыковалась с Венгрией, многие пассажи откуда почти целиком вошли в "Государя". Но это не подрывает доверия к его рассказу о внезапности осенения. Любая творческая идея возникает не на пустом месте. Писатель долго размышляет, собирает факты для... иногда будущей работы, а чаще всего сам не зная для чего. И вдруг припадает черт знает откуда искра и все это вспыхивает будущим творением. Вспыхивает, но если дрова хорошо собраны и идея стоящая, то не сгорает, а кристаллизуется в законченное произведение (вот бы тупые редакторы обратили внимание на несогласованность в одной метафоре костра и кристаллизации).
ПУБЛИКАЦИЯ "ГОСУДАРЯ"
Впервые "Государь" вышел из печати в 1532 году, уже после смерти автора. А вот опубликован он был гораздо раньше. Вопрос в том, что понимать под публикацией. Еще толком не закончив работу, Макиавелли читал свой опус в садах Руччелли , где под тихий лепет фонтанных и арфовых струн собирались флорентийские интеллектуалы и за выпивоном и поеданием фруктов и десертов (но все это в умеренных количествах) вели умные беседы о том, о сем. Авторитет этого собраний был так высок, что звон этих бесед стоял по всей Италии, и что там говорилось, доходило до образованного класса скорее, чем любая печатная продукция. Так что ко времени выхода из печати "Государь" уже, как старый корабль полипами, оброс критикой, суждениями и комментариями. В основном "Государь" вызвал шквал одобрения за стиль и изящество мысли... и только. Дурная слава пошла об авторе значительно позже.
ДУРНАЯ СЛАВА МАКИАВЕЛЛИ
пошла уже после выхода книги из печати. Критика была единодушно-отрицательной, но очень разной по породившим ее причинам. Римские папы нашли, что "Государь" не согласуется с нормами христианской морали и уже в 1559 году внесли ее в "Индекс запрещенных книг". Гуманисты обратили внимание, что Макиавелли совершенно отклонился от идеалов Платона, что также не есть хорошо. Вместо того чтобы исходить из общих всем людям моральных добродетелей, он вводит понятие "эффективной добродетели", той которая позволяет добиваться успеха. Гуманисты совершенно справедливо указывали, что такая порочная практика будучи эффективной на конкретном отрезке времени, приводит к катастрофическим последствиям как для народов, так и для государей, когда становится всеобщим принципом. Французский политический писатель Жантийе даже возложил на Макиавелли ответственность за религиозные войны во Франции.
Последующие эпохи никаких новых доводов за и против Макиавелли не придумали. Высоко оценил работу, например, Ф. Бэкон. Но он ограничил теоретические построения итальянца практикой итальянского государства, вернее государств, где в отсутствие центральной власти идет борьба всех против всех. И Бэкон предлагает рассматривать "Государя" как талантливую книгу-предостережение против анархии:
Довольно интересно и, прямо скажем, созвучно нашему времени прошелся по Макиавелли Декарт. Ты можешь не держать свое слово, врать на голубом глазу, отрицая очевидное, и ты возьмешь нахрапом перевес. Но потом тебе же отольются твои дела. В частности, раз обманув, кто тебе поверит. Когда читаешь эти размышления, поражаешься, как здраво и однозначно увидели все изъяны, прямо скажем, неглубокой философии Макиавелли последующие мыслители, и удивляешься, что несмотря на это его всего еще вводят в первые философские ряды.
ДРУГИЕ МИНИАЮТЮРЫ О ГУМАНИТАРНЫХ ЗНАНИЯХ
http://proza.ru/2023/11/20/215
APPENDIX ГИЗ И МАКИАВЕЛЛИ (12 -- ДИАЛОГ ИЗ "ДИАЛОГОВ МЕРТВЫХ" ЛИТТЛТОНА)
ГИЗ. Чур! чур, страшилище, мне отвратителен твой гнусный лик. Я гляжу на тебя как на идейного вдохновителя своей смерти и всех несчастий, свалившихся на голову бедной Франции, как во времена наших отцов, так и моей жизни.
МАКИАВЕЛЛИ. Я -- причина твоей смерти. Это что-то новенькое!
ГИЗ. Вот именно, причина, да еще какая. Твои губительные политпринципы, экспортированные к нам из Флоренции вместе с Е. Медичи, твоей верной ученицей, произвели во Франции на свет такое правительство, такое лицемерие, такое вероломство, такие мощные, безо всяких тормозов помыслы, что породили во всем королевстве полную сумятицу и закончили мою жизнь мечом подосланного убийцы. Да где? во дворце же самого короля, моего суверена
МАКИАВЕЛЛИ. Да может кто-то и имеет право поставить мне на вид мои политические доктрины, но только сэр, не вы. Ваше величие построено именно на проповедуемых мною принципах, а вот отклонение от них и было истинной причиной вашей смерти. Ведь если бы ни убийство адмирала Колиньи и резня гугенотов, сила и мощь этой партии под водительством столь способного вождя после смерти вашего отца, наиболее опасного противника адмирала, стали бы фатальной для вашей партии;
и уж вы никак бы не приобрели такого авторитета (при всех преимуществах, которые вам давало попустительство короля) во французском королевстве; но следуя моим максимам, приспосабливая знамя религии под секретные намерения, порожденные вашими амбициями, и не страдая ни на грамм никакими угрызениями совести, даже что вы развязали гражданскую войну, вы обеспечили необходимый прогресс своим хорошо продуманным замыслам. Но в день баррикад вы непредусмотрительно позволили королю ускользнуть из Парижа, когда вы могли бы убить его или принудить стать вашим инструментом.
Это же черти что. Это было прямо против открытых мною правил политической игры, а именно: не останавливаться в мятеже или измене, пока работа полностью не выполнена. Вам бы следовало руководствоваться сентенцией папы Сикста V, более отпетого чем вы политика, который сказал: "Следует помнить, что когда подданный поднимает хвост против своего короля, ему надо отбросить все сопли".
Вы также отклонились от моих заветов, отдавшись под власть короля, которого вы столько неглежировали. Какого черта вы вопреки данным мною предостережениям, дали возможность распоряжаться вашей жизни этому владыке, да еще в лояльном тому замке? Вы, понятно, надеялись на его страх, но страх оскорбленного и отчаянного часто жесток. Поэтому не возлагайте вину за вашу смерть не на мои максимы, а на собственную глупость, не полноценного их проведения в жизнь.
ГИЗ. Если бы я или наследник никогда не практиковали был ваших максим в своем поведении, он мог бы править многие лета в чести и мире, а я мог бы достичь благодаря своим мужеству и таланту до самых нехилых свершений, которые только может себе представить лояльный подданный. Но ваши инструкции завели нас на те кривые дорожки, с которых отступить с безопасностью было бы невозможно. Также не было и иной возможности для продвижения, как быть ненавидимым всем человечеством и бояться этой ненависти, каким бы храбрецом ты не был.
Я дам вам в качестве примера судьбу одного принца, которому бы скорее пристало быть вашим героем вместо Ц. Борджиа, потому что он несравнимо более велик и из всех, кто жил, кажется, действовал более последовательно в духе изложенных вами принципов. Я имею в виду Ричарда III Английского. Он не останавливался ни перед каким преступлением, которое могло бы ему быть полезно; он был двурушником, хладнокровным убийцей и всякая другая мерзость налипла на него, как ракушки на теплоход. После смерти своего брата он завладел короной, вырезав всех, кто стоял на его пути. Он полагался на людей лишь постольку, поскольку это помогало ему в его намерениях и не вредило его собственной безопасности.
Он щедро вознаграждал все оказываемые ему услуги, но забывал о них в случае нанесенной ему таким человеком малейшей обиды и не останавливался перед тем, чтобы погубить любого человека, который стоял у него на пути. И наряду с тем, что его не содрогала никакая гнусность, которая могла служить удовлетворению его амбиций, он обладал всеми теми качествами и "добродетелями", которые вы рекомендовали герою вашего сочинения. Он был смел и острожен на войне, строг и справедлив в проведению административных мероприятий, и особенно тщателен в неукоснительном выполнении законов, когда речь шла о защите маленьких людей против посягательств сильных. Во всех его делах и словах проявлялась высочайшая забота о чести нации. Он не был падок до богатств, особенно принадлежащих другому, не расточителен в своих собственных средствах. Он знал, когда давать и когда экономить.
Он прокламировал высокую религиозность, претендуя на реформатора общественных нравов, и сам был реальным примером трезвости, целомудрия и умеренности в течение всей своей жизни. Никогда он не проливал крови, кроме случаев когда перед ним возникали такие препятствия, которые он мог бы преодолеть только таким путем. Это был государь вам по сердцу.
Но обратите внимание на его конец. Ужас перед его преступлениями настолько возбудил умы всех его подданных и произвел такой в них отврат, что изгнанник без каких-либо прав на корону и чьи способности не шли ни в какое сравнение с его собственными, сумел вторгнуться в королевство и свергнуть его -- законного короля.
МАКИАВЕЛЛИ. Этот пример, сознаюсь, может казаться, имеет некоторый вес против истинности моей системы. Но в то же время он показывает, что нет ничего нового в опубликованной мной доктрине, чтобы обсыпать меня ответственностью за все безобразия и хулиганства, которые процветали еще задолго до меня во всех королевствах из-за амбиций подданных или диктаторских замашек президентов. Человеческая натура так испорчена, что для творения гадостей вовсе не нуждается в учителях. Особенно при дворах с самого начала государственности практиковалась политика не менее отвратительная, чем описанная мною.
И, конечно, она никак не согласуется с узкими и вульгарными законами человечности и религии. Почему я должен быть обозначен как исключительный злодей рядом с прочими политдеятелями.
ГИЗ. Всегда было, нужно признать, во все века и во всех государствах куча грязных политиков; но вы первый, кто возвел политическую подлость в ранг науки, вывел ее правила, и проинструктировал своих учеников, как можно добиваться и упрочивать власть изменой, клятвопреступлениями, убийствами и проскрипциями и с особой осторожностью не только не останавливаться в преступном процессе, ограничивая его укорами совести или сердечными движениями, но двигаться вперед настолько далеко, насколько власть сочтет это необходимым для достижения своих целей. Вот что дает вам преимущество в означении вины перед другими госдеятелями.
МАКИАВЕЛЛИ. Если бы вы читали мои книги непредубежденно, вы бы заметили, что я вовсе не желаю делать из людей ребельянтов или тиранов, а только показал, что если они идут в этом направлении, какие правила следует и желательно им соблюдать в этом направлении.
ГИЗ. Когда вы были министром во Флоренции, посчитали бы вы оправданием химику или врачу, который в опубликованном им трактате об искусстве отравления, в котором давал бы советы, как лучше всего отравить других с максимальной безопасностью для себя, что он вовсе не собирался травить своих соседей? И что если бы они использовали такие средства, чтобы, скажем, поправить свое финансовое положение, то, конечно, не было бы вреда в том, чтобы указать им, какие яды наиболее эффективны и какими способами можно их дать, чтобы тебя не заподозрили.
И вы бы думали, что это достаточное извинение для того, кто бы в своем предисловии к книге или где-то в тексте призывал не совершать убийства, как бы убедительно он этого не делал? Вне сомнения, как чиновник, заботящийся о безопасности своих сограждан, вы наказали бы извращенца с максимальной строгостью и озаботились бы уничтожением тиража опасной книги до последнего экземпляра. Но ваша "восхитительная" книга трактует о еще более гибельном и дьявольском искусстве. Она отравляет республики и монархии и злобно разносит семена этой чумы по всему свету.
МАКИАВЕЛЛИ. Вы, по крайней мере, должны признать, что мои рассуждения по Ливию полны мудрых и высоконравственных максим и рецептов по государственному управлению.
ГИЗ. Это скорее отягчает, чем облегчает вашу вину. Как вы могли изучать и комментировать Ливия с таким острым и глубоким пониманием, а потом писать книгу абсолютно противоположную по смыслу всем лекциям о политике, составленным этим мудрым и моральным историком? Как могли вы, кто созерцал картину доблести, выписанную его рукой, и кто, кажется, был столь чувствителен к ее достоинствам, попался в любви к фуриям и поставил за образец для поклонения образ ужасного государя?
МАКИАВЕЛЛИ. Я был увлечен тщеславием. Мое сердце с детства формировалось в любви к добродетели. Но я хотел, чтобы меня считали большим политологическим гением, чем Аристотель или Платон. Тщеславие, сэр, это такая же сильная страсть в авторах, как амбиции в политиках, или скорее это та же самая страсть, проявляющаяся в разных областях. Я был герцогом де Гизом в литературном царстве.
ГИЗ. Ваше дурное влияние, как писателя, простирается дальше, чем мое как политика и имеет более длительный эффект. Но слава богу, кредит доверия к вам в Европе клонится к закату. Мне говорили многие тени, недавно прибывшие сюда, что способнейший государственный муж их времени, король, чьей славой мир только что был наполнен, ответил на вашу книгу и полностью опрокинул ее принципы с благородным гневом и негодованием.
Меня также уверили, что и в Англии народился большой и добрый король, чья целая жизнь была воплощенной оппозицией вашей системе зла; кто ненавидит любую жестокость, любой обман, любую фальшь; чье слово свято, чья честь непоколебима; кто возвел законы королевства в законы своего правления, а доверие и уважение к свободе человечества -- в принципы внешней политики; кто правит сейчас более абсолютно в сердцах людей и совершает великие вещи, основываясь на скорее на доверии и на усилиях к достижению благородных целей, чем любой монарх это делал до сих пор и будет делать, полагаясь на искусство несправедливости, рекомендованное вами.