Лишний.
На стене висел отрывной календарь. День за днем он терял листки, худел, провожая людей от 1 января к самому Новому году, радуя их красными цифрами праздничных дней, чуть стыдливо прикрывая нежеланные бесцветные понедельники. Он висел на стене – год за годом. Конечно, вы скажете, что это были разные календари, что руки, отрывающие каждое утро лист, в конце, когда от толстого, наполненного днями календаря оставалась лишь картонная обложка, снимали его и вешали новый, как раз в первый день нового года. Да, наверное, так и было. Но календарь, с готовностью занимающий то же место на стене, скрывающий за собой пятно не выцветших на свету обоев, спрятанных от солнца его предшественниками, укладывающийся в рамки этого темного прямоугольника, чувствовал себя все тем же календарем, что висел тут год назад, и три года назад. Это была его календарная жизнь. Словно Феникс, он, худея день ото дня, возрождался 1 января, чтобы, не задерживаясь в новом состоянии, вновь начать терять листки на следующий же день. Календарная судьба.
Но в этом году календарь заметно нервничал. Каждый год, каждый месяц, неделю, день он худел – и что же, в этом году он чувствовал себя, как бы сказать, потолстевшим. Он совершенно точно был толще, чем год или два назад. Или три. Что было раньше он не слишком хорошо помнил: Феникс Фениксом, но это были разные календари. Да и гвоздь, на котором он висел, недовольно бурчал.
- Что-то ты поднабрал, братец. Так пойдет, я уроню тебя, и дело с концом. Силы у меня не казенные.
- А у меня листки, думаешь, казенные?- огрызнулся календарь, в глубине себя чувствуя, что гвоздь прав. Что-то с ним было не так.
- Перестарался ты, перестарался. Набрал себе от жадности листков, теперь вот еле в обложку помещаешься,- посмеивались часы на стене.
Календарь зависел от рук, отрывающих листки: позабудь они хоть утро сменить день, и все. Его связь с реальностью утрачивалась, время отворачивалось от него, и он висел на стене стопкой бумаги, пока кто-то не восполнял, не нагонял ушедшее вперед время. Часы мало зависели от людей. Им надо было менять батарейки, это правда. Но редко. Поэтому, в-основном, они шли рядом со временем, не отставая от него, а потому, конечно, кое-что знали о календарях вообще и об отрывном календаре в частности. И поэтому, вися на стене напротив, тихонько: «тик-так, тик-так» - посмеивались над ним.
Каждую ночь следующий листок – следующий день – готовился к появлению на свет. Его рождение не зависело от лучей солнца или там от боя часов (тем более, часы никого не били, висели себе и тикали). Сначала в комнате звенел будильник, потом, через какое-то время, на кухню выходил человек, сварить себе кофе. Он останавливался у календаря, сонно смотрел на него и отрывал устаревший за ночь лист. Вот и все: на свет появлялся новый день, любуясь большими цифрами на себе.
- Новый день, новый день,- принимался напевать календарь.
- Ой ли? – удивлялись часы. – А по моим сведениям он наступил уже восемь часов пятнадцать минут назад. Тик-так.
Ох, как злился календарь. Но он никак не мог повлиять на людей: они вставали тогда, когда хотели они, а не он. Более того, в дни, когда на листках были особенно красивые цифры, не черные, а красные, люди вставали еще позже.
- Календарная судьба,- вздыхал он. Немного завидуя календарю, который висел в коридоре. Мало того, что он был всегда строен и подтянут, без морщинки и складки растянувшись во весь свой единственный лист, так еще все дни года сразу же красовались на нем, перешептываясь и смеясь друг над другом, выстроившись шеренгами по месяцам. –Судьба, - повторял он, находя утешение в картинках и историях, спрятанных в его листках, каких, уж конечно, не было у календаря-однолистника. Места не хватило. А у него хватило: и историям, и информации о восходе и закате солнца, и даже рецептам. По крайней мере, он был полезнее. Правда, предпочитал не упоминать о том, что люди редко читали то, что на нем написано.
Шли дни. Календарь худел, но все еще чувствовал себя, как бы, отяжелевшим. Приблизился конец февраля.
- Завтра весна, тра-ла-ла,- мурлыкал календарь, засыпая. А часы так и прыснули смехом, «тик-так, тик-так, тик-так, вот так, вот так, тик-так!»
На следующее утро руки привычно сорвали лист календаря.
- Что? Не поверил себе календарь. – Февраль? Как? Опять февраль? Не может быть! Меня испортили! Помогите! Меня сейчас выбросят, я стал плохим, откуда, как, вот что это было, вот что мне мешало, кто подсунул в меня этот лист, этот ужасный лист!
На новом листке черным по белому было написано: «29 февраля». Лист был ужасно сконфужен, он чувствовал себя не нужным, не желанным, лишним. Отброс общества, ой, календаря. Маргинал. Чужак, пробравшийся в сплоченную семью дней. 1 марта у него за спиной недовольно ворчало, оно было готово, оно проснулось, чтобы взглянуть за окно, а вместо этого этот лишний листок закрывает от него белый свет.
- Ну, не такой он уж и белый, скорее, серый, - попытался утешить 1 марта 29 февраля. – Там за окном солнце скрыто за облаками. И, кажется, дождь.
- Не надо мне рассказывать! Меня вполне устроило бы увидеть все это своими глазами. А не надпись на твоей спине. И что это еще за «високосный год»? Раз в четыре года? Ты приходишь раз в четыре года? - вчитался в текст листок. – Да кто тебя вообще звал? Так редко, что мог бы и вообще не приходить!
Листок почти плакал.
-Ура!
Это на кухню вбежал мальчик.
- Ура! У меня сегодня день рождения, настоящий день рождения, ура-ура-ура! Мама, скажи, а если у меня день рождения раз в четыре года, значит, я моложе в четыре раза? Соня говорит, что мне сейчас только два года исполняется, потому что это всего второй раз 29 февраля, а значит, я не должен еще ходить в школу. Она говорит, что я там лишний, потому что у всех остальных нормальные дни рождения, каждый год.
- Ну какой же ты лишний? Ты просто – особенный. Самый долгожданный. – мама обняла мальчика.
А мальчик посмотрел на календарь и спросил:
- Мама, можно завтра, когда ты сорвешь этот листок, я сохраню его на память? Не хочу выбрасывать свой день рождения. Он у меня – особенный.
И мама улыбнулась.
И календарь улыбнулся.
И часы рассыпались довольным смехом.
А время продолжило идти.