Гл. 6
ОТРЫВКИ ВОСПОМИНАНИЙ О РОДИТЕЛЯХ
Мои родители были односельчанами. История одного рода переплетается с историей другого. Трудно отделить, что конкретно передалось нам от каждого рода, поскольку и отцовский и материнский род представляли достойные, героические, бесстрашные, преданные своей земли, своему делу люди. Важным обстоятельством было то, что нас воспитывали в уважении к памяти предков. Слова, сказанные ими, передавались из уст в уста следующему поколению. Рассказывались легенды, смешные или поучительные истории. Осуждалось стяжательство и другие человеческие пороки, и, наоборот, из уст в уста переходили благородные, героические поступки.
Мама родила троих мальчиков и трех девочек. Два мальчика не выжили. Остались Лёва, я (Лаура), Людмила и Октябрина.
Лева вобрал в себя многие лучшие качества одного и другого рода, а внешне был похож больше на маму. Лёва в детстве был весьма активным мальчиком, и справиться с ним было под силу только моей маме. Да и с другими мальчишками – племянниками, соседскими ребятишками мама находила общий язык. Как рассказывали двоюродные братья мамы, она в детстве была их предводителем. Мама росла с тремя двоюродными братьями, её ровесниками, и могла их одолеть и в беге, и в борьбе, хотя те были крупными детьми. Моя мама тоже была рослой, крепкой, здоровой. Еще её закалило преподавание в школе. Она лихо призывала к порядку учеников, и они при встрече говорили мне, что моя мама была очень строгой, но справедливой учительницей, и что они ей благодарны.
Я в детстве была больше похожа на папу. А поскольку мой отец внешне был похож на свою маму, Ханум, соответственно, я тоже была, похожа на бабушку Ханум. Мама, когда я показывала характер, бросала в мою сторону «Хану-у-м!», растягивая последний слог.
Насколько я знала, она прекрасно относилась к родителям и братьям моего папы, и я совершенно не понимала, что она вкладывает в это.
Да, я была не подарок, с детства у меня был своенравный характер. Я не терпела даже небольшого насилия над собой, косого взгляда, недовольства, несправедливых упреков… Я тут же хмурила брови и замыкалась в себе.
А так, я была вполне нормальным ребенком. В очередной раз, когда мама бросила мне своё знаменитое «Хану-у-м!», папа подозвал меня и доверительно сказал:
- Баликыс (ласковое обращение к ребенку), не расстраивайся. Твоя бабушка Ханум была достойной, красивой и работящей женщиной. Её все уважали и любили в нашем роду. Я буду рад, если ты хоть чем-то будешь похожа на неё. И ты гордись этим!.
Командиром у нас в семье, конечно же, была мама, а впоследствии им стал Лёва. Отец охотно уступал ей во всем, что касалось семьи. Но были позиции, в которых категорически не уступал, например, подписку на газеты и журналы.
Мама считала, что достаточно подписаться на несколько газет, но папа подписывался на все, на что можно было подписаться в Степанакерте и насколько хватало получки: союзные газеты и журналы, республиканские, в том числе, армянские, областные газеты.
Мы выписывали «Науку и жизнь», «Юность», «Химию и жизнь» и другие журналы, в том числе литературные на армянском и русском языках. Кроме того, он после каждой получки заходил в Азгиз (книжный магазин) посмотреть новинки.
По мнению мамы, он тратил с трудом заработанные деньги на бесполезные вещи (это касалось в основном газет, которые после чтения выбрасывались), тогда как можно было купить еду, одежду или что-нибудь для дома.
И еще в одном вопросе они с мамой не могли найти общий язык. Мама считала, что, будучи зоотехником и часто бывая на фермах, отец мог дешевле купить шерсть для приданного своих дочерей. Как правило, у нас для матрасов и стеганых одеял использовали овечью шерсть. Обычно матери или бабушки своими руками готовили это приданное.
Папа наотрез отказывался заниматься этим вопросом; он считал, что не вправе использовать служебное положение в этих целях. Он никогда не смешивал интересы семьи с возможностями на работе.
Мой отец, Михаел, на работе был покладистым до тех пор, пока дело не касалось принципиальных вопросов. Однажды я стала свидетелем одного случая. Всю неделю отец ходил как не свой, возмущался каким-то указанием о мясозаготовке, которое пришло сверху.
- Даже если мы для этого зарежем всех овцематок, столько мяса не получим. Что они о себе думают. Есть же утвержденный план мясозаготовки! - возмущался он.
Это указание он наотрез отказался выполнять, его исключили из рядов партии, по-моему, даже понизили в должности. Он написал письмо в министерство сельского хозяйства республики с обоснованием своего решения, там разобрались, указание отменили, как ошибочное, отца восстановили и в должности, и в партии.
Были еще подобные случаи по разным поводам. Опять увольнение или исключение из партии, и потом - восстановление. Я представляю, каких нервов это ему стоило.
Отца ценили, как классного специалиста. Он получил звание «Заслуженный зоотехник республики», кажется, такое звание было у него одного.
Мама была труженицей. Сколько я её помню, до ухода на пенсию она работала: была учительницей, директором кинотеатра, работником райсобеса. Заботы о семье были на её плечах.
Папа отдавался своей работе до конца, был одним из лучших специалистов в области. Мы его дома практически не видели, у него были частые командировки. В житейские вопросы отец, как правило, не вникал и не особо разбирался. Но зато превосходно разбирался в международной обстановке, в политике, в людях, в философии, армянской литературе, истории…
Основным «добытчиком» денег был папа, но если денег не хватало, мама влезала в долги, что очень не нравилось ему. Он считал, что надо жить по средствам. По средствам жить не получалось, поскольку к нам приезжали многочисленные родственники то из деревни, то из Баку и Еревана. Всех надо было принять, накормить, и, главное, не ударить лицом в грязь.
Мама вечно что-то делала, иногда до ночи. Мой папа говорил ей:
- Джаникыс (ласковое обращение), отдохни. Завтра доделаешь.
Папа даже не мог предложить ей свою помощь, поскольку знал, что, так, как сделает жена, он не сможет сделать никогда.
Как-то мама попросила папу помочь ей собрать посылку для Лёвы, поскольку не успевала сама. Надо было рано утром отнести посылку к автобусу и передать кому-то, с кем мама заранее договорилась.
Отец добросовестно укладывал вещи в коробку и через какое-то время обратился к маме:
- Евген, я уложил, но не всё уместилось.
- Да не может быть, - не верит мама, - я все рассчитала, даже должно было остаться место для печёного.
Закончив с готовкой, мама все вынимает из коробки и начинает колдовать, иначе это не назовешь. Через какое-то время ей удается уложить в коробку все, что она планировала. Отец лишь беспомощно смотрит на неё и не знает, что сказать. Посылки, уложенные моей мамой, становились неподъемными, настолько плотно она их укладывала. Те, через кого она их отправляла, всегда вспоминали это при встрече.
И еще случай. Мама попросила отца пойти на родительское собрание в моем классе. Папа пошел. Вернулся расстроенным и смущенным.
- Почему вы не сказали, в каком классе учится Лаура? – спрашивает он. Мы молчим, не знаем, что сказать.
Прервав молчание, мама спрашивает:
- Ты-то нашёл класс?.
- Да. Добрые люди помогли.
- И что? Что там сказали?, - спрашивает мама.
- И не спрашивай. Опозорился я. Сначала говорили о том, кто как учится, потом стали хвалить отличников и твою дочь, в том числе, потом попросили выступить родителей отличников и рассказать, как они воспитывают детей, что они так хорошо учатся, - стал рассказывать отец.
- Слава Богу, а я думаю, что могла натворить твоя дочь? - успокоилась мама.
- И как назло, первым назвали меня, чтобы я рассказал, как я помогаю дочке учиться, - продолжал отец. - А как я помогаю? Как я могу помогать, когда я на работе или в командировке? Я даже не знаю, когда она делает уроки! Пришлось так и сказать, что я не в курсе, что она сама так учится. И, кажется, я разочаровал своим ответом учительницу, - завершил отец свой рассказ.
Потом он долго вспоминал этот случай.
По поводу моей учебы в школе. Мою маму не столько беспокоила моя учеба в школе (здесь она была спокойна), сколько те хозяйственные навыки, которые я должна была получить в семье.
Надо было убираться, следить за обедом, вымыть посуду, одним словом, следить за порядком в доме, пока она была на работе. Я, конечно, выполняла работы по дому, но не всегда охотно. Иногда я увлекалась чтением, и не всё успевала сделать, иногда обед пригорал, иногда забывала о чём-нибудь. Это беспокоило маму, она боялась, что я вырасту неумёхой.
Зато я научилась неплохо шить, и сама себе шила наряды. В старших классах научилась также готовить. А однажды соорудила себе этажерку для книг из подручных материалов.
ЗАБЕГАЯ ВПЕРЁД
В Москву моя мама приезжала только один раз, кажется на мое 30-летие. Возможно, это было в 1975-м году. Как раз мы с семьей только въехали в новостройку в Чертанове и приобрели кое-какую мебель. Маме было интересно, как мы обустроились, а мы хотели показать ей Москву.
В это время у нас со Славой уже был налаженный быт, мы все делали четко, слаженно. Я более или менее прилично готовила еду, дом был в порядке, каждая вещь имела свое место, все постирано, поглажено. К приезду мамы я постаралась всё организовать так, чтобы не доставлять ей хлопот. Анночка была еще маленькой, мы отводили её в ясли. Несмотря на то, что целыми днями мы были на работе, справлялись со своим небольшим хозяйством легко.
Да, собственно, и дел было немного. Мы покупали на неделю продукты, я делала полуфабрикаты и ставила в холодильник, потом постепенно мы это использовали по мере необходимости. А все остальное, при наличии горячей воды, не представляло труда.
Мама призналась, что не ожидала, что из меня выйдет хорошая хозяйка, и к моей радости, созналась, что за меня теперь она спокойна.
Я старалась оградить её от домашних работ, сказала, что она может отдыхать, сколько хочет, но не учла, что моя мама не может сидеть без дела.
Она прожила у нас месяц и заскучала. Потом только до меня дошло, что надо было её загрузить хоть какой-нибудь работой, чтобы она чувствовала себя нужной, полезной, может тогда она захотела бы остаться у нас подольше.
Что касается папы, то он с удовольствием приезжал и оставался в Москве. Он легко находил себе здесь занятие. Более того, он приезжал со своим архивом, и продолжал писать.
Я иногда удивлялась отцу. Если Слава входил в комнату, папа тут же вставал с дивана и переходил на кресло, уступая ему диван. От этого Слава себя чувствовал неловко. Как старший, отец мог и не вставать.
Я спрашивала отца:
- Зачем ты это делаешь. Слава может и в кресло сесть.
- Как же! - говорил отец, - Слава, пришел с работы усталый, может, он хочет отдохнуть. Это же его обычное место, место хозяина!
Пришлось мне Славе объяснить, что папе приятно осознавать, кто в доме хозяин и это надо принять.
Другой случай: мы с папой едем в трамвае, сидячих мест нет, я начинаю беспокоиться за отца (ему было далеко за 70), как бы он не упал при торможении. Как только освобождается место, я прошу отца сесть. Он сопротивляется. Когда я настаиваю, он возмущается:
-Ты меня за кого принимаешь? Моя дочь будет стоять, а я сидеть? - и настаивает, чтобы села я.
Собеседником моего отца в Москве чаще всего был Слава, нежели я. Славик, как и мой дядя Саркис, был очень благодарным слушателем. Он не перебивал, не возражал, а слушал внимательно, с интересом. У них было, о чем поговорить. Слава мог рассказать о своих делах на работе, а мой папа – о многом другом.
Отец описал жизнь моей мамы после того, как её не стало в 1983 году. Он отдал написанный на армянском языке текст машинистке, и готовый машинописный текст в пяти экземплярах переплел.
Каждый из нас, его детей, получил по одному экземпляру рукописной книги об истории жизни нашей мамы. Я перелистала рукопись и отложила в сторону до лучших времен, когда найду время для чтения (армянский язык требовал бОльших усилий для меня).
В каждый свой приезд папа спрашивал, прочла ли я книгу о маме. Услышав очередное «Нет», огорчался.
В начале декабря 1987 года отец приехал в Москву и уехал в середине, или конце мая 1988 года. Этот период я помню отчетливо, произошло много чего на родине, в Нагорном Карабахе, и у меня сохранились кое-какие записи об этих событиях.
Продолжение следует.
http://proza.ru/2024/04/02/76