Невыразимое

МИМЕЗИС "НЕВЫРАЗИМОГО"
*
АВТОР: Юрий Бородин
*
*
Лет двадцать тому назад, когда мне взбрело в голову издать свой первый поэтический сборник, то хорошо помню, какое стихотворение, по моему замыслу, должно было открывать его:

На природе за неспешными
Разговорами со здешними
Как-то понял невзначай,
Что меня всегда тревожила
Не по детству, не по прошлому,
Не по родине печаль.
Просто сердце остро чувствует,
Что во всём всегда присутствует -
Над ручьём у лозняка,
В камыше сухом над тиною,
На пригорке под осиною,
У прибрежного песка -
Что-то главное - незримое,
Никогда невыразимое...
Не отсюда ли тоска?

Уже тогда я задавался, на первый взгляд, наивным вопросом: а существует ли реально для искусства вообще и для поэзии в частности проблема "невыразимого" и что это такое, чего нельзя выразить?

Казалось бы, бери текст и анализируй лишь то, что удалось поэту как раз выразить, воплотить в слове...В общем-то, принцип всякого литературного анализа в этом и состоит. НО... в то же время мы знаем, что для многих читателей не пустым звуком являются такие понятия, как "тайна поэзии", "загадка поэтического слова", "музыка стихов", "междуречие", "недомолвки", "экивоки" и проч., которые, вроде бы, намекают на присутствие этого "невыразимого", что по большому счёту, как полагают некоторые, и делают стихи поэзией.

Как-то Наталья Возжаева в одном из своих комментариев о поэзии привела слова испанского поэта Леона Фелипе, которые, как я позже выяснил, оказались переводом его стихотворения:

Разберите стихи на слова.
Отбросьте бубенчики рифм;
Ритм и размер,
Даже мысли отбросьте.
Провейте слова на ветру.
Если всё же останется что-то,
Это
И будет поэзия.

Художник пишет свои картины кистью, владея собственным секретом смешения красок. Поэт пишет свои стихи пером, окуная его в чернила неизвестного нам состава. И когда поэт хочет нам что-то сказать, он пишет совсем о другом, но таким образом, что мы вроде понимаем о чём это он, но понимаем и другое: нам никогда до конца не постигнуть тайны, которой пропитано настоящее поэтическое слово.

И это, видимо, то, что ускользает главным образом и от критика, и от литературоведа. Что, в общем-то, логично: невозможно исследовать "невыраженное".
Более того, австрийский философ Людвиг Витгенштейн вообще утверждал, что «о невыразимом следует молчать (а не насвистывать, например)».

Вот это самое положение, по утверждению поэта и учёного-филолога Ольги Седаковой, "можно считать своего рода эпиграфом ко многим исследованиям поэзии в двадцатом веке, в том числе, и к поэтологическим опытам самих авторов... Всякий разговор о «невыразимом» (а в кругу «невыразимого» и необсуждаемого располагаются такие вещи, как душа, вдохновение, вера, судьба и много еще чего непристойно интимного или высокого) с какого-то времени стал звучать совсем непереносимо, нецеломудренно".

В статье с достаточно говорящим названием "Поэзия вне стихотворства"
Седакова отмечает, что автор (видимо, всё того же XX века), как правило, позиционировал себя с homo faber, мастером, с неким "эстетическим конструктором". Соответственно, и среди исследователей поэзии единственной темой обсуждения, главным образом, была "вещь искусства", её форма и плоть. А источник всего этого как бы остаётся "за чертой обсуждения".

Неслучайно автор упоминает имена классика формальной школы Юрия Тынянова и великого структуралиста Юрия Лотмана, исследующих именно "конструкцию" поэтического текста. А вместе с ними заодно и Мандельштама, "прославляющего "формообразующий порыв" и "метафору".

И тем не менее, Седакова твёрдо убеждена, что и выдающиеся исследователи, и выдающиеся поэты XX века просто "молчали о том, что им самим было глубочайшим образом ПОНЯТНО – и о чем, как они полагали, разговор кончился в девятнадцатом веке... Говоря совсем просто, - утверждает поэт и учёный, - нет никакого сомнения в том, что все они страстно любили поэзию – и знали, ЧТО они любят... Всё остальное – темы, чувства, сюжеты, всё, что одевает или заземляет эту СУБСТАНЦИЮ, которой свойственно не столько быть, как являть и являться, -
интересовало их куда меньше".

Очень смелое и глубоко спорное, на наш взгляд, утверждение.
Но мысль о существовании некой СУБСТАНЦИИ, имеющей свойство "невыразимого" применительно к поэзии и искусству вообще, прокладывала себе дорогу ещё с древних времён. Связана она с теорией подражания (мимезиса) искусства действительности, которая была всесторонне разработана в античной эстетике.

Так что вопрос Ольги Седаковой: "присутствует ли поэзия ещё где-нибудь кроме как в поэтическом слове?.." - далеко не нов. Собственно, как и вывод, который она делает:
"... Если словесная поэзия чему-то подражает (прибегая к старинному слову) или если она чему-то посвящена, то подражает она или посвящена не какой-то бесформенной и вечно стоящей под вопросом «действительности», а поэзии же: миру как поэзии и человеку как поэзии".

Ну уж если "прибегать к старинному слову", то заметим, что для античной эстетики было характерно представление о мимезисе не как творчестве, созидании чего-то нового, а лишь как о реализации чего-то уже имеющегося в природе. Согласно Аристотелю, продукты искусства являются результатом соединения изначально существующей формы и материи; художник не творит самих форм, а лишь подражает красоте космоса. И хотя в средние века этот "космос" был уже заменён на "божественное начало", тем не менее, взгляд на природу искусства принципиально не изменился.

Так, Фома Аквинский считал, что формы не изобретаются художником, а изначально содержатся в его душе и лишь прилагаются им к материи.
Так чему "подражает" поэт, если подражает? Какой действительности? Той, что "содержится в его душе", или той, которая вообще вне его, а значит, на самом деле, вне всякой словесности, вне языка?

В новейшее время самой выдаюшейся, если не единственной, крупной работой на эту тему, является, безусловно, исследование духовного единомышленника Ольги Седаковой - профессора Юрия Казарина "Поэзия и литература".

Его книга (именно "книга" - так определяет жанр сам автор) - интересное, но сложное для чтения исследование: оно изобилует терминологией из самых разных областей культурной деятельности человека. Как вам, например, такая дефиниция: "квантитативное неравновесие интертекста"!

Поэтому попытаемся объяснить простыми словами "теорию" Юрия Казарина, которая касается нашей темы.

Его позиция абсолютно та же, что и у Ольги Седаковой. Но к нашему "невыразимому" учёный-лингвист относит "бо'льшую часть" поэзии, которая, по его убеждению, "остаётся вне текста, вне языка, вне мысли, вне культуры". Казарин считает, что все известные методы исследования поэзии касались всегда только, повторимся, "текста, произведения, жанра, языка, стиля.., тропики, фоносематики, фонетики, словообразования, лексики.., синтаксиса.., и слОва, слОва, слОва, - но никогда они даже не приближались к поэзии".

Казарин создаёт если не новое понятие, то новый дополнительный смысл к уже известному определению.

Воспользовавшись гоголевской формулировкой, по существу метафорой - "поэзия поэзии", учёный разводит два эти понятия буквально: поэзия-1 и поэзия-2. Поэзия-1 - это, собственно говоря, сама литература. А вот поэзия-2 - это метафизический мир, нечто трансцендентное, "непознаваемое, непостигаемое, ненарекаемое".

Такая поэзия, по мнению Казарина, "в отличие от литературы, может существовать изустно... в воздушно-капельной форме, в виде звуковых волн..."; она есть "гудение, шум, трясение, дрожь, тремблинг, содрагание, судороги, вибрация..."; она есть "собственность воздуха, камня, воды, огня, космоса, мира, души...".
Поскольку Юрий Казарин и сам замечательный поэт, то он, конечно, способен сухую теорию насытить эмоциональными красками...

Но раз уж ОНА, эта поэзия, "непознаваема, непостигаема, ненарекаема" - надо, по логике, ставить точку в исследовании.

А Казарин, тем не менее, твёрдо убеждённый в том, что ни одним из известных человечеству способов и методов изучения поэзию "не взять", ни какой алгеброй гармонию "не поверить", сам же приступает к анализу поэтического материала, причём к анализу достаточно общему. Из него со всей очевидностью вытекает желание автора подогнать "поэтическую фактуру" под "примысленную теорию". И вывод такого "метаанализа" предсказуем.

Например, в стихах Тарковского (по Казарину) "царит метаэмоция бинарного наполнения", а в стихах Бунина "реализована метаэмоция Бога, окружённая сиянием метаэмоций Жизни, Смерти, Ужаса...".

Анализируя стихотворение Заболоцкого "Гроза", Казарин пытается объяснить, что предметом поэзии является "физический мир", "метафизический" и "интерфизический" - последний, видимо, промежуточный, связующий. Ну в общем-то, мало кто не согласится с этим.

Но под такую универсальную "формулу" можно отнести любую культурную деятельность человека. Где здесь особенность "поэтического"? И возникает вопрос: Юрий Казарин, он кто, филолог, лингвист или онтолог? Он изучает определённое человеческое творение, в частности, поэтическое произведение, или природу вообще?

Да простят меня поклонники и ученики Юрия Казарина, с некоторыми из которых я знаком, но перед нами пример того, когда вполне себе конструктивная до поры до времени идея, получая развитие до конца, начинает, мягко говоря, обретать формы "научного гротеска".

Поэзия, на наш взгляд, - это не "собственность камня, огня, воды, космоса" и т.п., как считает Казарин, - а "конкретная собственность" человеческого переживания, это живая речь, СЛОВА ЧЕЛОВЕКА, и они, как гениально заметил Бродский, "из смертных уст звучат отчётливей, чем из надмирной ваты".

Именно через язык смертных сохраняет свой "собственный голос" сам Господь.

Когда мы некое "невыразимое" явление, выходящее за рамки языка, всякой семиотики, текста и т.п., обозначаем уже существующим литературным понятием, в данном случае "поэзией", и пытаемся вложить в него иной смысл, - начинается путаница.

Давайте под "поэзией" понимать всё-таки конкретный литературный "феномен", живущий в слове.
Именно в нём, кроме всего прочего, мы способны уловить и "тремблинг", и "вибрацию", поскольку ритмический рисунок стиха, созданный по определённой метрической канве, имеющей, по теории Михаила Гаспарова, и смысл, и историческую память, живёт и пульсирует в звуках и интонации - мелодике, что и объединяет поэзию и музыку, как два выразительных искусства.

Ну а трансцендентным, "невыразимым" явлением пусть занимаются другие науки, или та же философия, и дают ему другой, нелитературоведческий термин.
Как говорится, кесарю - кесарево, а слесарю - слесарево.

А вот о "невыразимом" - тут прав Витгенштейн! - следует молчать. Ведь поэзия неслучайно является искусством именно выразительным.

"Сказанное для поэзии существует лишь только затем, чтобы быть высказанным", - утверждал Гегель.