Этот текст опубликован в 2011 году [1], а написан на год-два раньше, т.е. полтора десятилетия назад. «Так случилось или так должно было случиться» относится к моему выбору профессии математика. Сегодня я могу сказать однозначно, мой выбор был верным. Мне не пришлось работать в мaтематике, но двери в биометрику, психологию, социологию мне открыла математика, в историю науки – тоже. И интеллигентная, доброжелательная атмосфера математико-механического факультета Ленинградского университета во многом сформировала мое отношение к науке и людям.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПОШЕЛ УЧИТЬСЯ НА МАТЕМАТИКА
Введение
Этот текст не связан с анализом множества событий, с определением их вероятностей, с исчислением вероятностей перехода из одного состояния в другое. Тем не менее речь в нем явно пойдет о совокупности каким-то образом взаимосвязанных событий, образовавших цепь длинной в 50 лет, а – может быть – и дольше. В описываемом много случайного, однако все произошедшее сегодня видится мне целостным, единым, монолитным. Все вместе это рассуждения о том, почему человек, решивший когда-то и почему-то стать математиком, не стал им; тем не менее, он считает, что именно полученное им математическое образование определило его жизнь. Писать все это мне легко, так как этот человек – я. Но в силу этого же обстоятельства писать очень сложно.
Ниже я объясню, как произошло, что уже десять лет я занимаюсь историко-науковедческими исследованиями на базе различного биографического материала. Люди, биографии и судьбы которых меня интересуют, жили (живут) в разные эпохи, в разных странах, различны и их профессии. Самые старшие из моих героев родились в первой половине XIX века, самые молодые – в середине 1950-х. Основная часть «объектов» моих биографических поисков – американцы и советские/российские люди. Главное, что их объединяет, – творческий характер их работы.
Среди американцев это: авторы вошедших в историю рекламных кампаний, выдающиеся исследователи рынка и эффективности рекламы, отцы-основатели выборочных методов изучения общественного мнения. Наши соотечественники – это социологи разных поколений. Лишь на первый взгляд ничего не связывает представителей перечисленных профессий, в действительности их объединяет не только мой к ним интерес.
Маркетинговые исследования возникли в США в ответ на заказ бизнесменов и создателей рекламы. Университетским психологам предстояло определить, почему одна реклама «работает», т.е. продает некий продукт, а другая – не запоминается людям и не «подталкивает» их к покупке. Соответственно, ученым необходимо было создать измерительный инструментарий, по результатам применения которого можно было бы ответить на запросы бизнеса. Однако оказалось, что метод выборочного опроса, родившийся при проведении маркетинговых исследований, позже доказал свою успешность при изучении электората и отношения населения к проблемам внутренней и внешней политики страны. Парадоксально, но, отталкиваясь от опыта изучения биографий американских полстеров (аналитиков общественного мнения), я начал интересоваться жизнью и делами тех, кто изучал общественное мнение в СССР. Так (или почти так) в поле моего зрения оказались биографии советских социологов, людей, многих из которых я знаю десятилетиями.
Сейчас завершается 2010 год. С начала нового столетия мною в петербургских и московских журналах опубликовано свыше двух сотен статей, изданы пять и продолжается работа еще над двумя книгами. Мне хочется понять, как же сложилась моя странная жизненная траектория, почему в общем-то случайные события образовали нечто, что при определенном рассмотрении образует квазицелостное образование.
Удивительно и то, что нечто автобиографическое я пишу для книги, в которой собраны воспоминания математиков. Вообще говоря, я оценивал бы вероятность подобного события как «нулевую», тем более что с 1994 года я живу в Америке. Однако в жизни все случается. И я искренне благодарю за это мат-мех, подготовивший меня к жизни, а также Василия Малоземова и Давида Эпштейна, сделавших мне такое лестное предложение. Писать хочется, так как это дает мне возможность вспомнить доброе время, хороших друзей. И писать надо, так как истории нет, если она не написана.
Я должен был учиться на мат-мехе, но кем я должен был стать?
Я и моя сестра родились в Ленинграде за две недели до войны. В сентябре мама с нами смогла уехать в Новосибирск, и вернулись мы именно 9 мая 1945 года. Мой отец закончил живописный факультет Академии художеств в Ленинграде, возможно, какое-то время он был художником, но еще до войны он возглавил Ленинградское издательство «Искусство». Он умер в 1948 году, так что на мое воспитание и профессиональное становление он не мог оказать прямого влияния. Моя мать в середине 1930-х окончила в Ленинграде институт, который позже назывался Институтом культуры, он расположен на набережной Невы у Летнего сада. Она стала библиотекарем редчайшей квалификации: помогала ленинградским театральным и кинохудожникам в поиске книг, альбомов, в которых они могли бы найти костюмы, детали интерьера при работе над спектаклями и кинофильмами. Будучи школьником, я часто бывал у нее в Театральной библиотеке, разглядывал эти книги, видел многих выдающихся художников, часто бывал в драматических театрах. Моя сестра, после слияния мужских и женских школ мы учились в одном классе, поступила на искусствоведческий факультет Академии художеств. Это было «естественным». Но меня ни история, ни искусство как профессия не привлекали.
Я всегда и по всем предметам учился хорошо, иногда в табелях проскакивали «четверки», но обычно были «пятерки», хотя на медаль я никогда не «тянул», и меня никогда не «тянули». Свободное время я отдавал книгам, играм во дворе, спорту. Я не посещал каких-либо кружков по математике, не участвовал в олимпиадах. Странно, учась в ленинградской школе, я даже не знал о существовании такой реальности. Но в десятом классе, когда надо бы задумываться о продолжении образования, я понял, что только технический вуз, физика или математика. Хотя никакого представления о том, что это такое, у меня не было.
Жил я на тихой улице Красной Конницы (теперь – Кавалергардская), недалеко от Смольного. Я слышал о существовании Политехнического института, но ежедневно ездить туда казалось невозможным. Я знал про Военно-механический институт, но приятель по двору, который там начал учиться, сказал, что принял неверное решение. После окончания надевают погоны и посылают работать за 300–500 км от ближайшей железнодорожной станции. Два моих школьных друга решили поступать в Университет: один – на химфак, другой – на физический. Мне остался мат-мех. Удивительно, но и они, и я поступили с первого раза. Это был 1959 год.
Кто-то подсказал мне, что надо готовиться по учебнику П.С. Моденова, я отыскал эту книгу и увлекся ею, несся из школы домой, чтобы скорее засесть за работу. Безусловно, я узнал много нового о методах решения задач, но главное, как я теперь понимаю, я научился самостоятельно входить в новый для меня предмет. Мне повезло. Я быстро осознал, что во многих случаях одну задачу приходится решать несколько дней. Я привык во всем разбираться самостоятельно.
И вот школа окончена, документы поданы на мат-мех, готовлюсь к экзаменам. Лето. Жарко, разрешаю себе лишь поездки на Ржевку, тогда в озерах можно было купаться. Садился я в трамвай с книгой, ехал долго, можно было многое узнать. Чтобы как-то прожить, мама сдавала одну из двух наших небольших комнат в коммунальной квартире двум студенткам. Тогда у одной из них гостил друг, только что окончивший физфак МГУ и специализировавшийся по ядерной физике. Как-то я пригласил его с собой на озеро, и за время поездки он пересказал мне содержание двух книг. Этот рассказ оказался для меня интеллектуальным шоком. В нем было все новое, необычное, не похожее на то, что я знал.
Одна книга называется «Что такое жизнь? С точки зрения физика», ее автор – Нобелевский лауреат Эрвин Шредингер. Это – введение в генетику, написанное с позиций квантовой физики; книга увидела свет за год до Сессии ВАСХНИЛ 1948 года, объявившей генетику лженаукой. Естественно, что в школьные годы я ничего не слышал о генетике. Вторая – «Эварист Галуа – избранник богов», написанная Леопольдом Инфельдом, физиком, сотрудником Эйнштейна. Книга о Галуа с таким странным для уха советского человека названием, думаю, была опубликована, так как в ней Галуа в большей степени показан не как открыватель теории групп, но как революционер, бунтарь.
Теперь-то я понимаю, что для физика-ядерщика рассказ о физической теории генетики и о математической теории Галуа был естественным, он говорил о базовых вещах, которыми занимался. Но почему услышанное в той поездке на Ржевку произвело на меня сильнейшее впечатление, трудно сказать. Наверное, потому, что все было новым и подтверждало верность выбора мат-меха для продолжения образования.
При первой же возможности я, уже став студентом, нашел эти книги, и постепенно осилил их. Книга Шредингера породила во мне интерес к прикладной математике, биологии и наукам о человеке. Кроме того, она познакомила меня с позитивизмом, ведь до нее я ничего философского не читал. Работа Инфельда ввела меня в круг историко-научных и историко-биографических поисков.
В поисках себя
Прошло полвека с момента поступления на мат-мех, и из экзаменационного периода я помню лишь то, что на устном экзамене получил «отлично» от Людмилы Яковлевны Андриановой. Потом она вела у нас занятия по дифференциальным уравнениям и, глядя на нее, я понял, что математика – красивая наука.
Когда я подавал документы, то записался на «механику», начитавшись книг по кибернетике, теории автоматов; мне казалось, что это все – механика. Сразу после экзаменов, узнав о зачислении, я уехал в деревню под Ленинградом, а когда за день до начала занятий пришел на факультет, то увидел себя в одной из математических групп. Оказалось, я пропустил собеседование и автоматически был зачислен в математики. По-моему, первые два-три года программы обучения математиков и механиков не сильно различались. Во всяком случае, когда я все же перешел в «теоретические механики», мне кажется, я ничего не досдавал.
Я быстро почувствовал, что заметно уступал многим моим однокурсникам в специальных знаниях, некоторые из них уже были знакомы с основами дифференциального и интегрального исчисления, элементами теории множеств и других разделов математики. На мои вопросы, сложно ли все это, они отвечали: «Нет». Тогда я, привыкнув работать самостоятельно, начал все это изучать сам, немного опережая программу. Иногда это было полезно, иногда – прямой пользы не было.
Увлеченность кибернетическими идеями привела меня – повидимому, на втором курсе – на философский факультет, где вечерами я прослушал несколько курсов Льва Марковича Веккера, в наше время признаваемого выдающимся психологом. Разобравшись немного в этой тематике, я начал изучать работы в то время опального Николая Александрович Бернштейна по физиологии движения; это было соединением психофизиологии и кибернетических схем. Мне кажется, он тогда публиковался в продолжающемся издании «Проблемы кибернетики».
Я начал ходить на семинар по теории автоматов, который вел Владимир Андреевич Якубович, и там кому-то из старшекурсников рассказал о работах Бернштейна. Следствием этой беседы была просьба написать заметку для стенной газеты. Написал. Через какое-то время известная тогда всем на факультете Гета Анашко сказала мне, что со мною хочет познакомиться Олег Михайлович Калинин, занимавшийся статистическими проблемами биологии. В то время меня интересовала теория движения волчка, классическое и одновременно активно развивавшееся направление теоретической механики, но встреча с Калининым, по-моему, окончившим мат-мех в тот год, когда я поступил, круто изменила характер моих интересов и направленность моего обучения. Он тогда исследовал некоторые проблемы, поставленные в работах А.Н. Колмогорова и Ю.В. Линника.
Мне в жизни повезло на знакомства с интересными, самобытными людьми, но началось все с Калинина; он был нестандартен во взглядах на роль математики в познании мира и стремился к синтезу многих собственно математических построений, законов физики и открытий в различных разделах биологии и медицины. Хотя я продолжал учиться на отделении механики, я все больше увлекался биометрикой.
Формально я с Калининым никак не был связан. Поскольку специализировался в теоретической механике, то даже курсовые работы не писал у него. Он давал мне читать различные статьи, объяснял законы динамики биологических популяций. Потом к нам присоединилось еще несколько человек, в 1962 или 1963 году Калинин организовал «биометрический семинар», нестандартный и по проблематике, и по характеру отношений в нем всех его участников. Иногда мы собирались несколько раз в неделю и говорили до ночи. Так формировался круг моих интересов — математические методы биологии. Прежде всего, приемы измерения корреляции, работы Роланда Фишера и Карла Пирсона. Среди активных «семинаристов» я прежде всего назову моих однокурсников Александра Барта и Альберта Шалыта, помню также тех, кто учился на один-два курса позже: Сергея Колодяжного, Николая Хованова, Ольгу Бушман. Я стал отходить от семинара во второй половине 1960-х, уже после окончания мат-меха, но многое в моем понимании науки, философии науки сформировалось там. Биометрический семинар не был «междусобойчиком», на нем выступали выдающиеся ученые Александр Александрович Любищев, Раиса Львовна Берг, Лев Николаевич Гумилев и другие. Семинар многому учил.
Скорее всего, в 1963 году на семинар пришел молодой, но уже опытный психолог, доцент Иосиф Маркович Палей; его интересовал новый в то время для советских психологов математический метод — факторный анализ. Зная о моем легком интересе к психологии, Калинин предложил мне помочь Палею. От биологии и медицины я «соскользнул» в психологию. В математическом отношении основная схема факторного анализа проста, факторы – это результаты интерпретации главных компонент корреляционной матрицы изучаемого набора признаков, отвечающих наибольшим собственным числам. Я немного овладел широко использовавшимся тогда АЛГОЛом-60, написал программы для обработки информации и, следуя логике биометрического семинара, начал с Палеем обсуждать результаты расчетов. Тогда я понял, что математика действительно позволяет увидеть и измерить то, о чем без нее можно лишь догадываться или что вообще скрыто от аналитика. Конечно, к тому времени я уже многое читал и знал об эвристической силе математических моделей, но здесь я впервые обнаружил это сам.
Механикам преподавали тогда очень сильные специалисты: профессора С.В. Валландер, Л.М. Качанов, В.В. Новожилов, Н.Н. Поляхов, ряд молодых ученых. Но я погружался в прикладные задачи математической статистики, и делал дипломную работу по линейному дискриминантному анализу под руководством Калинина. Некоторые результаты были потом опубликованы в «Вестнике ЛГУ».
В конце четвертого или в начале пятого курса нам объявили, что в связи с добавлением ряда новых предметов мы будем учиться пять с половиной лет. Особо утомительным это не было. В моей памяти остался лишь курс по расчету траекторий ракет, прочитанный Н.Н. Поляховым. Для меня эти лекции были еще одной встречей с умным и интеллигентным человеком. Уже став студентом, я узнал, что мы жили в одном доме.
Фото: автор – сидит в центре, студенческое время, Казахстан, целина, 1962 г.
1.Докторов Б.З. Так случилось или так должно было случиться. В кн.:Матмех ЛГУ, шестидесятые и не только. Сборник воспоминаний / Под ред.Д. Эпштейна, Я. Шапиро, С. Иванова. – СПб.: ООО «Копи-Р Групп», 2011.С. 195–212.