Я стояла посреди коридора, натянув юбку прямо на домашнее платьице, и размышляла, что бы надеть на ноги. Сверху понятно, просто наброшу куртку, и ничего не будет заметно, но ноги-то так или иначе то и дело будут выныривать из-под подола. В конце концов решившись, я влезла в кроссовки, прямо так – на босу ногу, застегнула на собаке ошейник и вышла из квартиры. Да кто меня там увидит – поздний вечер, темно, дождь.
Было холодно. Как-то враз, буквально за полдня погода сделалась серой и неприветливой, за тучи спрятался свет, нахохлились начинающие желтеть деревья. Люди жаловались друг другу на пришедшую осень, и только я находила в ней покой и нехитрое счастье. Шла, зябко поеживаясь под накинутой практически на голое тело курткой.
Он лежал посреди неосвещенной подъездной дороги ко двору, на спине, в позе настолько неестественной, что казался мертвым наверняка. Запрокинутые вверх, согнутые в локтях руки, правая нога подвернутая под невозможным углом – так обычно падают застреленные герои в кино. Я даже ускорила шаг и почти пробежала несколько показавшихся вечностью метров. Резанула мысль о том, как утром снова пойду гулять собаку, и, наверное, к тому времени тело заметит кто-нибудь еще и его уберут. Даже шевельнулось какое-то злорадное любопытство – будет ли утром труп лежать на том же месте? “А вдруг ему плохо? Может быть, сердце…” – я знала, что это значит и помнила, что времени на раздумья может не быть.
Подошла, присела рядом и, преодолев почти физическое сопротивление, заставила себя положить ладонь ему на грудь. Легко толкнула тело под ребра:
– Простите, Вам плохо? Я могу Вам чем-то помочь, – испуганно произнесла так кстати придуманную людьми на этот случай фразу.
Он не отреагировал, но мои замерзшие пальцы почувствовали сквозь рубашку тепло. “Значит, жив, – с облегчением сообразила я, но тут же, на всякий случай, сменила надежду более фатальной мыслью, – хотя он просто мог умереть совсем недавно”. Тряхнула мужчину еще раз, испуганнее, сильнее. Он шумно вздохнул. Он дышал. И такая радость была в простом сочетании этих двух слов. Он дышал, и больше пока ничего не было нужно.
– Вам плохо? Я могу чем-нибудь помочь?
Он приоткрыл глаза. Его губы пытались складывать смысл из непослушных булькающих звуков. Я не понимала ничего, кроме того, что он жив. Пьян безумно, но жив. И я улыбалась с облегчением, разговаривала как с ребенком:
– Давайте я Вас домой проведу. А то здесь на дороге нехорошо. Не видно ничего, будет машина ехать – не заметят.
– Все н-н-ормал-л-л-но, – наконец-то удалось ему выпросить у непослушных губ.
Он мыслил, и я терпеливо начала снова:
– На дороге нельзя лежать. Здесь мокро. Это же воспаление легких и все. Давайте хотя бы к подъезду отойдем или вот сюда на траву.
– Н-н-ормал-л-л-но, – выговорив однажды, повторять теперь стало легко.
Собака, успевшая в полной мере облазить все близлежащие клумбы, пронеслась мимо, едва не задев его лицо. Я вскрикнула и бросилась к псу с поводком. Отчитала, в общем, несправедливо, от испуга. Привязала к дереву и вернулась к случайному незнакомому.
– Спасибо, – четко выговорил он, по прежнему лежа на спине и глядя мимо меня куда-то в небо.
– Ну что, может домой пойдем? – я попыталась казаться бодрой. Раз уж он так четко cправился со “спасибо”, может быть, справится и с этой задачей.
– Пойдем, – с каждым разом у него получалось все понятнее.
Протянула руку, помогла сесть. Отдышался, отряхнул виски от невидимой тяжести и бормотнул что-то неразборчивое. Я тоже приговаривала неслышно и малопонятно:
– Пойдем, пойдем. На дороге ведь нельзя… Пойдем.
Кое как ему удалось подняться и мы двинулись в указанном им направлении. Он изо всех сил старался не опираться на мою руку, но ему все же приходилось. Позади загавкала забытая на привязи собака. Я подвела его к дереву, он уперся кулаком.
– Стоишь? – тревожно спросила я.
– Стою, – в темноте мне даже показалось, что он улыбнулся.
Когда вернулась, освободив барбоса и отправив его командным “гулять” куда подальше в кусты, он уже не держался за ствол и даже, кажется, успел оценить ситуацию, с той степенью трезвости, с которой позволил туманный трудномыслящий мозг:
– Все, спасибо. Дальше я сам. Не бойся, дойду. Следующий дом за вон тем – мой, подъезд первый, квартира четыре.
Его лицо пыталось неудачливо собраться обратно в мужчину, и было в этой попытке столько решительности, что я невольно признала за сильной половиной человечества исключительное право на первенство. И все же я не могла взять на себя такую ответственность. Ведь случись с ним что, после того, как я уйду, я буду в этом виновата. Спросила неуверенно:
– А вдруг ты снова упадешь? – обращаться на Вы показалось вдруг вычурно глупым. И я с удивлением заметила, что давно перешла на ты.
– Больше я уже не упаду, – голос прозвучал уверенно. Демонстративный отход от дерева оказался менее удачным. Он не упал! Я же убедилась в том, что не оставлю его на дороге и снова взяла под руку:
– Я провожу тебя до дома.
– Ты д-д-добрая, – видимо, от волнения, но это словосочетание у него снова получилось плохо.
“Я н-н-ормал-л-лная”, – возразила я про себя, но в ответ сказала только:
– Спасибо.
Женщина с зонтом едва не стала жертвой его заплетающихся ног. Он выругался вполголоса, с трудом остановив себя где-то на половине фразы. Дождь пригоршнями сыпался с неба, и вести его было неимоверно трудно, хотя он почти не опирался на мою руку.
– Стоп! Знаешь сколько мне еще здесь прогуливаться? – он действительно остановился посреди дороги.
– А как же домой? – глупо ответила я вопросом на вопрос.
– Дома меня жена убьет!
– Ну это да, это с женами бывает, – отозвалась я, не зная что сказать.
– Так что иди, а я тут уже разберусь, – он думал обо мне, тоже вымокшей и перепуганной насквозь, – Только, пожалуйста, дай сигарету.
– У меня нет, я не курю, почти, – искренне расстроилась.
Он принялся шарить по одежде и достал две одинаковые красные зажигалки, повертел в негнущихся пальцах и посмотрел на меня бессмысленно – голова снова отключилась на какую-то долю секунды.
– Смешно, сигарет нет – одни зажигалки, – фыркнула я. Мне действительно было смешно, или я пыталась скрыться за этим от неловкости ситуации.
– Возьми одну. Это тебе на всякий случай. Вдруг курить начнешь, – и он словно невзначай протянул мне крохотный предметец.
Я знала это чувство, когда очень хочешь чем-то поделиться, а под рукой нет ничего мало-мальски подходящего. При случае, отдавала и исписанные шариковые ручки, и неполные пачки жевательных резинок. Главное, чтобы взяли, чтобы разделили с тобой желание отдавать. Я с удовольствием приняла протянутый подарок, поблагодарила и улыбнулась.
Он захрипел и схватился за сердце. Я дернулась искать валидол, который всегда таскаю с собой на случай приступов, но под курткой оказался только крохотный сарафанчик на тонких бретельках и ни одного кармана.
– Плохо? Сердце? – моя, как назло разрядившаяся, мобилка тоже осталась дома безжизненно болтаться на тонком шнурке подзарядки. Я не знала куда бежать. Он выпрямился и отошел немного. Успокоил:
– Всегда беру, а сегодня забыл. Этот, как его? Клофелин? Или Корвалин? Кажется так, а по человечески х..рен его знает, как оно называется.
– Пойдем, пойдем, – упрашивала я не стесняясь. Я боялась, что если ему сейчас станет окончательно плохо, то я уже ничем не смогу помочь.
Он что-то полушепотом рассуждал о лекарствах. Шел следом почти послушно по дороге, которую указал сам и которую я запомнила – квартира 4; только останавливался, когда сердце сжималось на йоту сильнее положенного. Ругался, стараясь приглушить, когда не в силах был остановить совсем, плевки грубых матерных слов. Они не были для него новостью, он говорил так, видимо, всегда. Но сейчас так отчетливо, так явно и, в целом, успешно старался не произносить их вслух. Я была благодарна.
Почти добрались до нужного дома. Камешек, забравшийся в левый кроссовок, немного натер ногу. Собака, обрадованная отсутствием контроля, радостно подбрасывала в воздух найденную где-то пластиковую бутылку.
– Я не боюсь собак. И никогда не боялся. Никаких, – в его голосе прозвучала неприкрытая гордость. Да и вряд ли он сейчас смог бы что-то скрывать. Откровенно хвастался, внутренним чутьем уловив, что я почему-то считаю важным – не бояться собак. Хотя, почему хвастался – он ведь их действительно не боялся.
– Ну и правильно. Нечего их бояться! – согласилась я, сворачивая к нужному подъезду. – Домой?
– Да. Черт, со мной такое впервые, – растревоженное сердце оказалось страшнее жены.
Поднимались медленно, мучительно долго. Он спотыкался и рушился то на меня, то на стену. К счастью, всего первый этаж.
– Ну, ты звони, а я пойду, – с облегчением сказала и повернулась к выходу.
– Постой. Скажи ей что-нибудь.
Мне бы уйти, но я совершила и эту ошибку – осталась. В его интонации чувствовалось, что это ему действительно нужно. Хотя, что я могла ей сказать? С другой стороны, ему пришлось бы объяснять то же самое. Так почему не мне? Я, по крайней мере, была в состоянии говорить внятно. За дверью загавкала собачонка, которую тут же заперли, скорее всего, в одну из комнат. Она открыла. Жена оказалась сборником тысячи “не”: немолодой, недовольной, некрасивой. По крайней мере, так мне показалось, когда я пыталась пролепетать хоть что-то подходящее, двумя руками сдерживая за ошейник своего дога, вовсю рвущегося в квартиру “прояснить” собачку. Женщина окинула меня презрительным взглядом, остановилась чуть дольше на нелепо обутых ногах (да кто меня там увидит!), и, не удостоив и словом, бросила ему, как кость:
– Входи.
Он отлепился от косяка и ввалился внутрь, пытаясь прихватить с собой и меня, и пса. Его язык вдруг снова стал нечленораздельным и совершенно непонятным. Кажется:
– Будешь нашей гостьей. Познакомишься с моей “жінкой”. И собаку возьмем.
– Игорь, прекрати сейчас же. Куда ты в дом еще и чужую суку тащишь? – у НЕе был НЕрвный НЕприятный голос.
– Это кобель!, – четко возразил он и передо мной захлопнулась входная дверь. За дверью началась семейная жизнь. Я снова была на все четыре стороны свободна.
Быстро шла по бульвару, пытаясь унять только сейчас набежавшую от происшествия дрожь. В руке сжимала маленькую красную зажигалку. И не было у меня в тот момент ничего более дорогого, да и вообще больше ничего не было. Мимо прошел мужчина с рюкзаком и зачехленным ружьем, переброшенным через плечо. Под фонарем парень и девушка то ли танцевали, то ли дрались. И невозможно было понять целуются они или пытаются убить друг друга. Вдруг девушка вскрикнула, вырвалась и побежала прочь, оставив на тротуаре россыпь проездных, календариков и мелких монет. Парень крикнул ей вслед “Ира!” и, не надеясь на ответ, принялся собирать добро. Мир растворялся во времени разрушенных, изрытых лживостью душ. Терялся среди новых, и пока непонятных, ценностей. Но я была уверена, если где-нибудь найдется еще одно такое же н-н-нормал-л-ное существо, которое поможет в беде кому-нибудь близкому мне, я буду ему очень благодарна. Правда, спасибо!!!
2002 – 2004??